Kitobni o'qish: «Будь моим отцом»
Устала любить и жить
И саван надеждам шить,
Мечты хоронить, молясь,
Чтоб только одна сбылась.
Любая моя мечта —
Она неизбежно – та.
Все события вымышлены. Совпадений может быть столько, сколько их бывает в жизни
Глава 1
1
Живет в городе женщина средних лет, учится радоваться тому, что обрела, и не тосковать по тому, чего не досталось. Эта учеба не очень легко, но дается всем, у кого есть профессия, семья, жилье и разум. В общем, человек неспешно тащится по разбитой дороге к внутреннему благополучию и пытается иронизировать по поводу завидных красот на обочинах. Как-то приходит к ней женщина незнакомая молодая, в дочери годящаяся, и вежливо спрашивает: «Вы не знаете, кто мой папа?» Здравомыслие, опыт и материнский инстинкт хором подсказывают старшей ответ честный и краткий: «Нет». Но заветные, с самой собой связанные чувства мешают выговорить нужные буквы. В итоге младшая решается на авантюру, в которую невольно втягивается любимый отпрыск советчицы… С одной стороны, не надо неглупой взрослой тетеньке болтать лишнего. С другой – сказала, заставила молодежь путешествовать, и удостоилась целой главы в романе. Да, короткой, единственной и нудноватой. Но зато первой. И это справедливо: ведь чтобы началась любая житейская история, достойная пересказа, кто-то что-то обязан сделать не так.
2
Бывают же такие отвратительные вечера! Под прозрачным небом вольготно расположилась июньская сухая теплынь. Ветерок то метался по дворам, пропитываясь невнятным ароматом липового цвета, то рассеянно терял его на улицах. Пятница, и выходные уже начались. Алла Константиновна, стройная, прилично одетая, неспешно шествовала с работы домой. И вместо того, чтобы ощущать благодать свободы и покоя, мрачно думала: «Возраст – ужасная и странная штука. Пока родители не перебрались в могилы, казалось, что все умершие остались сзади. А живые, и дети, и старики, шагают рядом. Теперь чудится, мертвые не отстали. Они меня попросту обогнали – заторопились вперед и слились с горизонтом. Я иду за ними среди ровесников. Те, кто старше, маячат впереди. Те, кто младше, гомонят позади. Незнакомцы. Первые оглядываются на меня, на вторых оглядываюсь я.
Но ни догнать, ни остановиться и дождаться на этом пути нельзя – темп задан не мной. Причем те, что на глазах, не слишком опасны. А вот задние могут и камень в хребет бросить. В общем, правы древние индейцы. Будущее – за спиной, там все больше неизвестных людей. А прошлое – перед тобой – народу все меньше, перспективы все яснее. И так одиноко».
Мысли, конечно, тяжелые. Но куда от них денешься, если тебе пятьдесят четыре. Если мама умерла одиннадцать месяцев назад, а до сих пор легче не стало. Только замаячит вдали женщина, хоть чуточку похожая на нее, сердце обрывается. Хочется бежать к ней, будто гуляли вдвоем, ненадолго разминулись и снова встретились. А потом опомнишься и завидуешь тому, у кого еще есть мать. И еще никак не привыкнуть, что ты в семье старше всех. Даже муж на полгода моложе. Вот и накатывает уныние, особенно в моменты безмятежности. И деваться некуда. «Лгут, будто нельзя прыгнуть выше головы, – зачем-то кипятилась новоявленная сирота. – Есть всякие приспособления. Есть техники прыжка. Зато из себя не вырвешься. Если вырвалась, значит, это уже не ты».
Алла Константиновна длинно выдохнула, будто грусть накопилась в легких, и приложила ключ к кодовому замку.
– Алка, стой, – раздался над ухом знакомый властный голос.
Она привычно запрокинула голову, чтобы увидеть высокую раскрасневшуюся подругу Ленку, то есть давно уже Елену Алексеевну. Судя по яркости румянца и степени колыхания избытков тела под обтягивающим платьем, та гналась за ней от метро. Но даже этот стайерский забег не разгладил гримасы отчаяния на ее полном лице, ухоженном до киношного штампа «дама интеллигентная».
– Что стряслось? – напряглась Алла Константиновна.
– Идем, выпью кофе и смогу говорить. А то в горле пересохло. Ну, вперед, – скомандовала великовозрастная бегунья.
Они дружили уже лет тридцать. Но Алла Константиновна не переставала удивляться разнице темпераментов. Увидев впереди хозяйку дома, которую собралась навестить, она не понеслась бы за ней со всех ног. Пожалуй, и окликать не стала бы. Встретятся на десять минут позже, что изменится? А Ленка кидалась следом, выкрикивая имя, даже если догнать знакомого человека было нереально. В молодости это злило. В последнее время все чаще умиляло. И, разливая кофе из турки в маленькие фарфоровые чашки, Алла Константиновна чуть снисходительно улыбалась.
– Издеваешься? Я тебе хрипела, что хочу пить, что разговаривать не в состоянии, а ты мне даешь один глоток жидкости! – оказалась в силах бушевать Елена Алексеевна.
– Тебя и длинная дистанция на каблуках, как я погляжу, утихомирить не может. Пей минералку, пока кофе немного остынет. Сколько раз повторять, не дуй его ведрами. Он в аристократических дозах полезен, а не в лошадиных.
– Опять завелась! Сына воспитывай! Ладно, давай свою минералку. Не-ет, ты невыносима. Мало того что сероводородом воняет, так она еще и без газа. Алка, убери эту мерзость, я согласна на воду из-под крана.
– На, на тебе компот, горе мое, – сдалась Алла Константиновна.
– И зачем, скажи на милость, было пытать человека? Почему нельзя было сразу предложить ему этот божественный напиток из ягод и фруктов?
– Потому что в нем сахар, Лена!
– Ну и что?!
– Ничего! – сообщила хозяйка, вспомнив, что подруга чем-то расстроена. – Об углеводах в другой раз поспорим. На тебе лица не было… Да и сейчас нет…
– И не будет, если этот ужас не кончится, – мгновенно переключилась Елена Алексеевна. Она торопливо отхлебнула компот. Поморщилась и глотнула кофе. Так и не разобравшись, что ей больше нравится, взяла и стакан, и чашку, перебралась из кухни в гостиную и устроилась на диване.
Алла Константиновна последовала за ней без раздражения. Если бы так свободно в ее доме переместился человек, вхожий в него меньше трех десятков лет, она сочла бы гостя бесцеремонным. А Ленка – сплошной отдых от этикета. Нужен иногда, нужен.
– Ты вообразить не сможешь, чего я натерпелась, – заявила подруга. – Молчала при тебе, думала, вдруг образуется. Правда, неловко было говорить. У тебя была куча доводов против венчания. Но я не вняла. Я же самая умная! Я полагала, я утверждала, я ругалась с тобой! Помнишь, орала: «Когда люди с самого начала знают, что развестись не удастся, они живут как бы на чистовик. Не без ошибок, но красиво». Какое там! Алка, умная у нас ты. А я – полная дура.
Самобичевание было явлением крайне неприятным. Подруги мерялись интеллектом со студенческих времен. Наперебой теоретизировали, по большей части соглашались друг с другом и осуществляли задуманное вместе. Но бывало, расходились во мнениях и действовали каждая по-своему. Обе считали, что точный прогноз – доказательство великого ума. И ревниво нервничали, пока жизнь выясняла, кто из них более к ней приспособлен. Оказавшись неправыми, вели себя по-разному. Алла Константиновна расстраивалась, от собственных доводов не отказывалась, но Ленкины признавала вариантом. И забывала о незадаче. Елена Алексеевна вслух объявляла Алку гением, а себя дурой. Но потом в нее словно бес вселялся. Она, сама того не замечая, доказывала, что умнее всех, критикуя и сильных мира сего, и слабых за все подряд. Особенно доставалось бедной подруге. Успокаивалась придира лишь тогда, когда сбывалось ее карканье относительно чего-нибудь масштабного, всемирного, а лучше вселенского.
– Ты мстишь правому, будто виноватому, это нехорошо! – говорила юная Алла, которой изменять окружающих к лучшему, читая мораль, казалось делом благородным.
– Разве? – удивлялась Лена. – Наверное, я так повышаю самооценку. После провала – естественное занятие. Не обращай внимания. Хихикай про себя, но не вслух.
Легко заказывать реакцию. Но с какой стати выполнять заказ? И Алла Константиновна нашла способ, которым пользовалась до сих пор уже автоматически. Надо было твердо не соглашаться, как только услышишь: «Я – дура». И она привычно запротестовала:
– Ты глупее меня? Все кокетничаешь своим разумом? У тебя же IQ выше, и мы обе об этом знаем. Просто я гораздо циничнее. А сейчас такое время – осуществляются худшие сценарии. Правда чем гнуснее, тем реальнее. Ты, в отличие от меня, человечная, терпимая и просто не допускаешь, что люди могут настолько облениться мозгом, настолько уподобиться скотам. Так что умственные способности тут ни при чем.
– Да, все правильно. Ты даже умытых подозреваешь в том, что они или зубы не чистили, или под душем не были, – согласилась Елена Алексеевна, которой не терпелось начать жаловаться. – Слушай, уже два месяца Артем живет отдельно. И возвращаться к Светочке и Егорке не торопится. Обязанности мужа и отца, как выяснилось, уродуют его душу. Он молиться полноценно не в состоянии. Он вынужден отвлекаться от Бога не только на работе, но и дома. Он…
– Сволочь распоследняя и подлец, – яростно закончила Алла Константиновна. Нельзя было вводить подругу в соблазн обеления безобразного зятя. Тем самым та оправдывала бы и саму себя.
Дело в том, что Елена Алексеевна фанатично поддержала идею дочери Светланы и ее тогда еще друга Артема венчаться. Ребята посещали воскресные службы в одном храме. Там познакомились, влюбились и решили хрустально жить душа в душу. Алла Константиновна отговаривала подругу: «Не торопи их, не дави. Пусть пребывают в роли брата и сестры во Христе как можно дольше. Им надо в ресторан вместе сходить, в ночной клуб. Развлечения, знаешь ли, тоже сближают». Но фанатичная мать свирепела и начинала сверкать очами: «Вот не терпится чистых девочку и мальчика в грязь окунуть, да? От тебя не ожидала. Вспомни, как мы настрадались из-за парней. Начнутся месячные или нет – главный вопрос студенчества. Каких усилий стоило твоего и моего паразитов в ЗАГС отвести? Распределение на носу, а они клянутся в вечной любви и тянут. А потом, сколько раз вы и мы были на грани развода? Только дети и удержали. Но тогда про венчаный брак даже не слышали. Теперь же – вот он – чудо, радость, благословение свыше».
Алла Константиновна в слишком заманчивые перспективы не верила. Сурово напомнила, что дефицита противозачаточных уже нет. Туманно намекнула на злосчастную судьбу Анны Карениной. Тихо спросила, с чего бы это люди отстаивали право на гражданский брак, если церковный идеален. Однако сбить Елену Алексеевну с толку не удалось. И девять месяцев на вопрос, как живут Света с мужем, та гордо отвечала: «Ангельски». Потом родился Егорушка, был торжественно крещен. И растроганная материалистка Алла Константиновна сказала: «Ленка, осваивайся в роли бабушки. Я тебя беспокоить не стану, но, если что понадобится, сама знаешь, всегда и с удовольствием». Счастливая подруга исчезла на несколько месяцев. И вот появилась с известиями, что Артем снял квартиру, навещает жену и сына раз в месяц, интересуется их здравием, отдает десять тысяч и, даже не поужинав, возвращается к себе.
– И образумить его не можем, и разводом припугнуть, – грустно сказала Елена Алексеевна. – Он вообще в монастырь уйти грозится.
Алла Константиновна представила, как ей страшно за дочь и внука. Приказала себе: «Не нагнетай». Но не сдержалась:
– То есть ваш праведник напрасно спал с женщиной. Убедился, что от этого бывают дети, которых надо кормить и одевать для начала. Которые плачут по ночам. И что мешают делать в отремонтированной и обставленной тещей и тестем квартирке жены? Что больше мешают, а? Дрыхнуть или общаться с небожителями? Бездельничать или каяться в грехах?
– Ну, так жестко характеризовать его поступок не стоит, – упрямо заступилась безутешная гостья. – Он действительно ищет… Находится в духовном поиске…
– А Светка где? Дочь твоя где, я спрашиваю? – разъярилась хозяйка.
– Она его любит. Ждет. Молится. Обратилась к православному психологу. Изумительная женщина – глубоко верующая, мудрая. Помогает ей терпеть…
– Только терпеть? А пеленки стирать? Коляску таскать? В магазине отовариваться? Деньги зарабатывать? Кстати, бесплатно помогает?
– Представь себе, бесплатно. То есть, конечно, можно оставить пожертвование. Но не ей в карман. Умоляю, не набрасывайся ты на церковь. Там все не так, как у нас. И не нам, грешным, их критиковать. Ты не суди, да не судима будешь, – попыталась унять воительницу Елена Алексеевна.
– А ты возвращайся к нормальному мышлению, ладно? Забыла, как это делается? Анализ, синтез, сравнение, абстрагирование, обобщение… Не надо со мной цитатами общаться. Эти слова запрещают выносить приговор и тем более приводить его в исполнение. Они направлены против кровной мести, принципа «око за око, зуб за зуб». Но не против этого самого – анализ, синтез и так далее. Я высказываю свое мнение о поведении недоразвитого сопляка. Заметь, не утверждаю, что он безнадежен. И не собираюсь его казнить лично, – заявила Алла Константиновна, что при ее тяжелой руке было немало.
– И все равно не говори об истинно верующих дурно, – уперлась Елена Алексеевна.
– Помню, помню: «Кому Церковь не мать, тому Бог не отец». Тогда – вперед! Перевези Светлану к себе, скажи: оттрахалась свое ради деторождения, хватит. И молча расти внука. Упроси зятя вернуться в пустую квартиру. Что ж он, бедный, в чужом углу икону лобызает, когда семья помещение освободила. Надоумь дочку отказаться от подачки мужа – пусть он нищим раздаст. А лучше опустит в ящик для пожертвований – священникам виднее, как деньгами распорядиться. И главное, обе молитесь, чтобы Артем скорее оказался в монастыре. Помогите ему душу спасти, может, и вам на том свете зачтется. Только сообщите мне, дождались ли благодарности Егора, когда он вырастет, в университет поступит. Хотя чего ее ждать? В семинарию мальчика, по отцовским стопам.
– Алка, перестань ерничать. Душу же рвешь. Мне Светочку так жалко. И Егорушку. Что делать? – Запредельная усталость в голосе подруги могла остудить и нечто более раскаленное, чем Алла Константиновна.
Та умерила пыл и заворчала:
– Как что? Направить к хирургу, исправить оперативно, если консервативное лечение не дает результатов.
– Слушай, это уже пошло и грубо! – вскочила с дивана побледневшая Елена Алексеевна, расплескивая компот.
– Сядь, – испуганно потребовала хозяйка. – Ты о чем подумала? Совсем больная! Я пошутила. Смотри, ты терапевт, я терапевт, обе в полной растерянности. Что мы в таких случаях делаем? Консультируем. Отсылаем пациента к коллегам из хирургии. Ленка, все действительно очень серьезно, если ты профессиональный юмор не воспринимаешь.
– Нашла время и повод, – застонала несчастная.
– Извини. Извини. Ладно, предлагаю по пунктам. Во-первых, нарисуй плакатик с высказываниями Христа о детях. «Ангелы их на Небесах»… И так далее. Явись в берлогу зятя, повесь на стенку и удались. Во-вторых, найми какого-то частного сыщика. Пусть месячишко понаблюдает за кандидатом в святые. Конкретно, с кем он духовно ищет, где и экипируется ли для этого презервативами. В-третьих, сходи к батюшке, которому он исповедуется. И поинтересуйся, должен ли муж и отец самоустраняться? Нормально ли перекладывать ответственность за семью на Бога? Может, парень забывает рассказывать духовнику об этом? Так поставь в известность, что духовное чадо вытворяет. Но лучше всего будет, если твой здоровенный муженек сходит к Артему и набьет ему рожу. В ходе мероприятия следует напомнить юноше, что он обязан подставлять другую щеку, отдавать последнюю рубашку, любить ненавидящих его, прощать до бесконечности. То есть, лупцуя, надо перечислить все добродетели, которыми героически спасают душу. Тогда забота о жене и сыне покажется мелочью и радостью. А синяки на морде – пропуском в рай. Да, еще оттащите его к мудрому, глубоко верующему психологу, чтобы учила терпеть, как Свету. Хотя можно и к атеисту психиатру. Случай редкий, однако бывает. Молодые отцы панически боятся грудничков. Испытывают брезгливость к выродившей это, по их ощущениям, мерзкое существо женщине. Особенно к тому месту в ней, которым рожала. Встряхнись, Артему нужна специализированная медицинская помощь.
Елена Алексеевна наконец-то осмысленно взглянула на подругу. Ей потребовалось усилие, чтобы заговорить севшим голосом:
– Ты неисправима, я еле сдержалась, руки чесались убить тебя. Такое несла… Но в итоге, кажется, нащупала… Артем ведь хороший мальчик… Да, это тот самый синдром… Мне надо подумать, как осуществить… Наверное, обычным способом? То есть доктор якобы не доктор, пациент – не пациент, случайно встретились где-то, разговорились? Слушай, Окунев Олежка не откажет, он в Кащенко работает, недавно консультировал мою родственницу со стенокардией. Там такой страх смерти развился – отказывалась вставать с кровати, есть, пить… Я пойду, ладно? Созвонимся… – Она медленно повлеклась к входной двери, думая только о психиатре Окуневе. Дотронулась до стены в прихожей, обернулась: – Спасибо, Алка. Есть надежда. Это сработает…
– Что-то из предложенного обязательно, – насмешливо заверила ее хозяйка. – Лично я ставлю на качественный мордобой для начала. Видишь ли, физическое воздействие на психику в чем-то переоценено, а в чем-то недооценено.
Гостья попыталась опрометью выскочить на лестницу, но чуть не покалечила девушку, которая в задумчивости разглядывала номер квартиры. И после серии бессвязных айканий обратилась с членораздельным вопросом:
– Скажите, пожалуйста, вы – Алла Костомарова?
– Я? Нет. И очень этому рада. Я ухожу, Алла меня провожает. Только для вас она Алла Константиновна. И фамилию девичью сменила. Теперь сами извольте представиться. Вы вообще должны были начать с этого. Всегда говорила, что от кодовых замков в подъезде толку мало. Кто угодно может неожиданно возникнуть на пороге квартиры. – Судя по крепнущему тону, жена, мать, теща и бабушка в одном лице раздраженно и стремительно возвращалась к жизни.
– Не успела представиться, извините. Лера Тимофеева. Дочь Ани Тимофеевой. – Девушка послушно отчитывалась, явно робея взглянуть на ту, к которой шла. – Мама училась вместе с Аллой Костомаровой в мединституте…
– С Аллой Константиновной, не забывайтесь. Да, да, припоминаю. Я была в другой группе, но на том же потоке. Анна, блондинка невысокая, раза с третьего или четвертого поступила. И как у нее дела? – вежливо поинтересовалась Елена Алексеевна.
Казалось, пришелица готова была развернуться и удрать. Тут подала голос опомнившаяся хозяйка:
– Дай бог, хорошо, не жалуется. Аня уже давно в вечности.
– Нет, ну, у тебя сегодня шуточки, – возмутилась подруга. – Меня достала, так хоть незнакомого человека-то пожалей.
– Мама умерла в девяносто четвертом году, – сдавленно подтвердила Лера.
– Да, точно, точно, вылетело из головы. Анна работала в ведомственной поликлинике, скончалась от рака. Соболезную, – пробормотала Елена Алексеевна. И вдруг ринулась вниз по лестнице, почти выкрикивая: – Все, все на этом, я больше не могу! Вы меня с ума сведете!
– Удачи, – напутствовала утекающие звуки Алла Константиновна. И ободряюще улыбнулась незнакомке: – Заходите, не разувайтесь, не стесняйтесь. Чай? Кофе? Минералка? Компот?
А в голове клубилось: «И дома, как на работе, очередь из тяжелых больных. Нескончаемый день. Что я говорю? Зачем ей мой компот?»
3
Неожиданное появление девушки встревожило Аллу Константиновну. Внутри словно похолодало. Мысли парили, как редкие снежные хлопья, и опускались в теплое любопытство: «Что нужно этой Лере?» Там они таяли, становясь лишней влагой в глазах. Если моргнешь, истекут простыми слезами. Неловко плакать. и не объяснишь человеку, что это всего лишь талые мысли. Что они пока не о нем, а все еще о своей маме, о тяжких обстоятельствах заигравшегося в домострой семейства подруги.
Хозяйка усадила гостью на диван, где только что ерзала горестная Ленка, метнулась в кухню и торопливо приложила к векам салфетку. Потом сноровисто заварила чай, распаковала дежурную коробку шоколадного ассорти, жестянку датского печенья и отнесла угощенье в гостиную. Привычные действия наконец-то успокоили. Можно было сосредоточиться на предстоящей беседе, которая началась обыкновенно.
– Спасибо, но не стоило беспокоиться, я забежала на один вопрос – ответ. Извините за вторжение, Алла Константиновна, но я не рискнула бы звонить и договариваться о визите, даже если бы у меня был ваш телефон. По трем номерам меня уже довольно далеко послали. Сказали, что не знали Аню Тимофееву, не знают и знать не хотят. И я решила, что встреча лицом к лицу предпочтительнее. Нахально, да. Но вы – последний мой шанс.
– Лера, не волнуйтесь, пейте чай, ешьте сладости. Знаете, когда-то ваша бабушка впервые угостила меня орешками с английским кремом. Молоко, желтки, сахар. У нас дома такого печенья не делали, это было настоящее открытие. Подавали же уникально щедро, за всю мою жизнь ни у кого больше не встретила. Испеченные золотистые скорлупки лежали в одной вазочке, а крем в другой. Берешь его ложкой, кладешь в половинку. Сначала понемногу, культурненько. А потом обалдеваешь от вкуса и забываешься, и с горкой… Вы не торопитесь, не пытайтесь уложиться в десять секунд.
– Да, да, приятно слышать. Обращайтесь ко мне на «ты», пожалуйста. Я бестолково говорю. В мамином блокноте записаны координаты десятка сокурсниц – телефонные номера и один адрес. Ваш.
– Верно, когда она записывала, мы только что сюда переехали, у нас еще не было домашнего телефона. Стояли на очереди и пользовались уличным автоматом… Даже не верится. Телефон провели, когда я закончила институт. Но нас с Аней к тому времени судьба уже развела. Кстати, вы… ты уверена, что «посылали» сокурсницы? Люди все эти годы перемещались по городу, по миру. А если и оставались на месте, сами номера, бывало, изменялись. Теперь они могут принадлежать другим квартирам.
– Я как-то об этом не подумала. Выходит, мне с вами очень повезло. И спасибо, что вспомнили маму. А то женщина, которая выходила от вас…
– Эта женщина измотана семейными проблемами, – опередила нелестное высказывание Алла Константиновна. И жестко продолжила: – Но именно она в девяносто четвертом обзвонила наш курс, чтобы собрать деньги на похороны Ани. И чтобы твоим родственникам первое время было на что тебя кормить. А зарплату тогда всем задерживали, и ее, мизерной, ни на что не хватало. Пришлось брать количеством тех, кто мог дать хоть рубль. Лена за два вечера после работы объехала на метро весь город. А ведь они с Аней были едва знакомы. Да еще, как видишь, забыла о своем подвиге. Не об Ане, а о том, что сделала, понимаешь? Другую, как говорится, разбуди среди ночи, и она перечислит все свои благодеяния. И всех, кого облагодетельствовала, поименно и пофамильно. Это я не в укор. Это совет – никогда не торопись с выводами. То, что ты выслушала, неприятно. Но в жизни пригодится.
Лера потупилась. Ее будто отчитали в учительской за то, что ябедничала, хотя она всего лишь ставила в известность и звала на помощь. Или отругали в медицинском кабинете за то, что ела немытые фрукты, следовательно, живот заболел правильно, сама виновата. Вертелись в голове слова «жестокость» и «бестактность». Хотелось быстро, не поднимая глаз, уйти. Нет, оправдаться и гордо удалиться. Она ведь по-своему вознаграждала Аллу Константиновну за долгую память об орешках. Сама бабушку не помнила, но мама в детстве тоже две вазочки ставила. У них, оказывается, была замечательная семейная традиция! Так хорошо стало на душе. Вот и противопоставила добрую женщину всем остальным. Неудачно, как выяснилось. Но девочкой она была стойкой и целеустремленной. Разве мало ее не понимали и обижали? Все в своем праве. И ей не возбранялось объясниться, прежде чем зареветь и сбежать.
– Урок полезный, – глухо сказала она. – Но согласитесь, я и предположить не могла такого.
Хозяйка уставилась на нее с явным интересом. Подумала: «Умна не по возрасту. Пришла спросить о матери и отступать не намерена, хоть что с ней делай. Молодчина». Ответила мягко:
– Соглашусь. Знаешь, мы с Аней не виделись после института лет десять. И вдруг ко мне врывается Лена, то есть Елена Алексеевна, и говорит, что столкнулась с Тимофеевой на улице, что была у нее дома. Ну и описала все – болезнь, м-м-м… нужду… Вызвалась поговорить со своими друзьями в онкодиспансере, чтобы положили. А потом собрать денег. Я готова была помочь, ждала ее звонка. Через неделю, нет, меньше, она приехала – зеленая, в слезах – мы опоздали, Аня умерла. У меня тогда сын болел пневмонией, оставить было не с кем. И она одна все сделала. Давай именно эту тему оставим. Даже мне невыносимо. А уж каково тебе – и представить страшно.
Настала очередь Леры удивляться: «Запредел! Она понимала, что делает мне больно. Как можно заговорить о деньгах на похороны в таком тоне и через минуту прямо-таки сострадать? Сознательно, все сознательно!» Алла Константиновна ее «круглых глаз» не заметила. Она уже давно была безжалостно отравлена профессией, от которой не существует противоядия. Показалось, что девочка инфантильна, винит в сиротстве весь мир, злится на любого, кто невольно ранил. А это – причина всех грядущих болезней. Жалость к себе и недоверие к людям ослабляют иммунитет. И доктор автоматически начала лечить ее горькой правдой. Убедилась, что лекарство без надобности, стала обращаться, как со здоровой. Подлила чайку, улыбнулась в ожидании следующей фразы. Растерянной Лере пришлось соответствовать:
– Не собиралась расстраивать вас, не хотела отнимать много времени. Я сжилась с этим, Алла Константиновна. Привыкла думать, что мама отмаялась. Смерть была избавлением от таких мук, что ее впору было звать и торопить, а не проклинать. Теперь наоборот, любое упоминание о прошлом, чья-то сопричастность веселят, как ни дико это звучит. И я очень прошу вас ответить честно… Если вы в курсе… Десять лет с мамой не виделись после института, но вдруг какие-то слухи доходили, сплетни… В общем, вы не знаете, кто мой папа?
– То есть? – опешила собеседница, готовая, как водится, ко всему, кроме этого.
– Поверьте, мне ничего от него не надо. В смысле материальном. Я отвечаю за персонал довольно крупного банка и неплохо зарабатываю. Но мне необходимо выяснить, от кого я родилась.
Алле Константиновне такой умоляюще-заклинающий тон был не в новинку. Им спрашивали: «Доктор, я еще поживу или завещание оформлять?» Надо же, она представления не имела о том, что Тимофеева – мать-одиночка. Тогда еще не принято было сознательно «рожать для себя». В основном под залет выходили замуж. И только если мужчина не женился, если аборт делать было поздно, что называется, оставляли ягодку любви. Лет через десять после рождения своего сына, который был немного старше Леры, она впервые услышала от беременной пациентки: «Да мой хахаль не прочь жениться. Только он безработный. И жить на пособие одинокой матери выгоднее. Пальцем на таких сейчас уже не показывают. И начхать мне с десятой вышки на чужие пальцы. Пусть в носах ими ковыряют. Теперь путана – завидная специальность. А я – женщина порядочная, на заводе работаю – делаю как лучше для своего маленького».
Известие о смерти Ани было очень тяжелым – никто из сокурсников еще даже в катастрофах не погибал. «Начало положено», – вздохнула тогда Ленка. Они с Аллой утешались тем, что девочку заберут родственники, все лучше, чем государственный приют. Догадались, что мама Тимофеевой тоже умерла, раз внучка не осталась с ней. А по поводу отца вообще не заморачивались: бросил жену и дочь, когда сообщили диагноз. Сволочь. Мало их таких? Сплошь и рядом. И вдруг оказалось, что мужа в помине не было. Болезнь и угасание Тимофеевой представлялись еще более мучительными – ее девочка оставалась полной сиротой. Алла Константиновна чуть по-бабьи не заплакала, но матерый врач снова опередила прочие ее ипостаси:
– Что значит «необходимо выяснить»? Требуется анамнез наследственности? У тебя проблемы? Диагноз поставили? Лечишься?
– Нет, что вы, я здорова. Просто годы идут…
– Ну да, ну да, может, отцу неизвестно о твоем существовании. Может, ему нужна твоя помощь, и ты с удовольствием расшибешься в лепешку…
– Откуда вы знаете? – тихо спросила Лера.
– Через это проходят все дети из неполных семей. Фантазируют годами, а потом начинают подгонять задачку под ошибочный ответ. В большинстве случаев такие… м-м-м… изыскания и встречи разочаровывают и причиняют боль. Средство от жгучей потребности найти папу – самой выйти замуж и родить. Материнство отшибает любые иллюзии напрочь.
– Алла Константиновна, вы не обязаны меня поддерживать. Но зачем бить в солнечное сплетение? Почему вы такое говорите?
– Опыт.
– Опыт? Или вы в курсе, кто мой отец? Клянусь вам, разочарование и боль – мелочь по сравнению с неизвестностью.
– Не клянись никогда и никому, даже себе. Все равно соврешь. Лера, я не грублю и не ампутирую тебе крылья. Просто стараюсь уяснить, продолжать ли нам этот разговор. И в каком плане.
Незваная гостья медленно поднялась, не отрывая взгляда от своей чашки. Она словно боялась вспугнуть им хозяйку.
– Я понимаю. Где можно руки вымыть?
– Коридорчик из холла направо, – послала Алла Константиновна.
И, оставшись в одиночестве, сжала кулаки. Ногти впились в ладони, но она все давила и давила ими кожу, все эти линии жизни, судьбы, головы, сердца, здоровья. Будто собиралась выдавить из них ответ, который по медицинской заповеди не навредит.
Сентябрьские занятия в институте. Гордые и растерянные дети являли собой пример броуновского движения. Они хаотично перемещались, сталкиваясь с людьми из своей группы то в укромном углу, облюбованном немногочисленными еще курильщиками, то в столовке, то на остановках. Болтали, знакомились. Девочки прибивались к девочкам, мальчики к мальчикам, будто в первый класс пришли, а не на первый курс. Все активничали, только Алла Костомарова была ненормальной частицей – застряла в человеческом достоинстве, оскорбленном предательством, и не шевелилась. Ее школьная подруга оказалась в другой группе и старательно делала вид, будто они незнакомы. Потому что не отставала от дочки профессора-хирурга, дружба с которой сулила ей некие блага. Какие именно, Алка не понимала, но было очень обидно. Откуда ей было знать, что первый этап сменится вторым: люди начнут искать друзей широко – на потоке, на курсе, на своем факультете, на других. И с профессорской дочкой они еще покуролесят так, что мед запомнит надолго.
Но тогда она была доброжелательно равнодушна. Ее способность поддержать любой разговор, умение ввернуть анекдот к месту и готовность терпеливо ждать курильщицу, пока та дымит, мощно притягивали. И столь же сильно отталкивало явное нежелание распахивать душу. Задержалась рядом только Аня Тимофеева, которая тоже к нутряному стриптизу предрасположена не была, а домой им было по пути.
