Kitobni o'qish: «Стрекозье время»

Shrift:

Я нечасто с тобой говорю. Забываю? Нет. Нет.
Напротив.
Я сложила всё о тебе
В тёплый кокон нежных объятий. В нём одета. Живу хорошо. И любима, и обогрета.
Просто очень уже давно
Не просила у неба совета.
Знаешь, сколько прошло у нас лет? Твои письма опять читаю.
Слышу голос твой. Отвечаю. Словно времени этого нет. Здравствуй, мама…
Элла Чудовская

Глава 1. Инжир

Быть несчастной соблазнительно просто. Однако страдание – совсем не мой стиль. Поэтому пытаюсь жить, как привыкла за годы отношений с человеком, окружившим себя, а заодно и меня, комфортом. На завтрак всё так же: сезонные фрукты и сыр. У белого инжира, внезапного моего пристрастия, который вместе с другими отборными фруктами и овощами привозили к нашему столу прямо с рынка, под нежной кожицей – бледно-розовая сочная мякоть с мелкими хрусткими зернышками. Я не умею так же ловко заводить полезные знакомства, рыночное изобилие меня пугает. Беру в ближайшем магазине то, что есть в наличии: лоток тугой фиолетовой смокини. Алое нутро темных соплодий кажется начиненным сотнями крохотных белоснежных зубок. Плотоядные половинки хищно смотрят на меня с разделочный доски – не отвожу взгляд от кровавого разреза. Красиво. Главная здесь я: мои челюсти давят твердые косточки – на зубах неприятный песочный хруст. Мне не вкусно – магазинный инжир сухой, плотный, с глянцевой, почти резиновой оболочкой. Но я всё равно его ем. В этом и заключается одна из моих главных проблем – не уметь своевременно отменять ранее принятые решения. К сыру у меня нет особых претензий – я в нём не разбираюсь.

Я много в чём ещё не разбираюсь.

В мужчинах, например.

В дверь звонят. Игнорирую. Не жду никого. Не собираюсь натягивать дежурную улыбку ради кого бы то ни было, нарушая свой хрупкий внутренний баланс. Звонок назойливо повторяется. Проверяю телефон – на фоновой заставке цвета бирюзовой волны светлая полоска сообщения. Дашка. Заставляю себя подняться. Открываю. Не поздоровавшись, двоюродная сестра врывается в квартиру, бросает на барную стойку сумку и коробку пирожных.

– Кофе сделаешь? Тебе телефон вообще зачем?

– Ты же знаешь, по утрам я необщительна. Молока нет.

Не то чтобы я сильно надеюсь как-то сократить этот визит. Просто предупреждаю.

– По фигу.

– Ладно. Что стряслось?

Дашка не появляется просто так. Её ко мне приводит очередная трагедия в личной жизни. Вся её жизнь – сплошная трагедия.

– Семён просит развод.

Жду, пока кофемашина согреет воду. Молчу. А что сказать? Брак сестры изначально был построен на договоренности: она соответствует ожиданиям взятого измором избранника, а он её терпит, так уж и быть. Их сыну Никите – восемь. Хорошенький, не особо одаренный, гиперактивный мальчик. Когда начались проблемы с учёбой, Семён распорядился: Даша бросает перспективную финансовую деятельность в крупной компании и занимается ребенком. Пока сын был на занятиях, Даша осваивала азы бьюти-индустрии. В итоге открыла крошечную студию. Варилась среди юных дурочек, творила красоту и самоутверждалась. Семья – родители, дядья и братья – выпали в осадок: такой удар по престижу рода технарей. А Дашка словно обрела крылья за спиной – расцвела и поверила в себя. Семён не был особенно доволен, но и не возражал. Дома чисто, холодильник полон, ребёнок справляется со школьной программой. Можно жить. Но Даша имела огромный багаж нереализованных амбиций. «Делать красоту» было демонстративным протестом против деспотизма родительской семьи. Однако непонятно откуда взявшаяся тяга к самоэкспонированию и внезапно нахлынувшая страсть к гаданиям стали явными противопоставлениями себя своему мужчине. На такое он точно не подписывался.

– А карты твои тебе ничего такого не предвещали?

Ставлю фарфоровые чашечки на стол и развязываю нарядную ленту на коробке. Темными глазищами в густой опушке наращённых ресниц Дашка выжигает на мне высокохудожественный узор. Моя дорогая ведьма. Ничего не отвечает, лишь резко поднимает руки и собирает в высокий хвост свои роскошные вьющиеся волосы. Сверкают гладкие, подтянутые подмышки, под матовой смуглой кожей скульптурно проступают бицепсы, трицепсы и прочие «псы» её натренированных пилоном рук. Любуюсь. Я никогда не буду такой. И она никогда не была такой – моя болезненная, вечно ноющая младшая сестра.

В коробке, тесно прижавшись друг к другу, лежат два миндальных круассана. Я их терпеть не могу, и она это знает. Протестная натура. Я-то чем ей не угодила?

– Тебе больше нечего мне сказать? – сестра требовательно постукивает ноготками по столу.

– Что сказать? У Семёна другая женщина? И, может быть, новый ребёнок?

– Ты знала?! Ещё и ребёнок?!

– Да нет, просто сразу озвучиваю самые-самые крайние варианты. Потом всё не кажется таким уж страшным. Хотя крайним вариантом был бы другой мужчина…

– Ну ты вообще, – Дашка хмыкает. – Дождёшься от тебя поддержки.

– А что ты хочешь? Чтоб я выдёргивала в отчаянии брови? Они и так у меня редкие…

– А я говорила – приходи, сделаем тебе всё в лучшем виде!

В Дашке вдруг просыпается профессиональный энтузиазм. Немного саморекламы никогда не повредит.

– Ага. Даш, ты знаешь, я всегда на твоей стороне. И Семён мне никогда не нравился. Ты заслуживаешь большего и лучшего.

В этой моей сентенции – ни грамма новизны. Мы продолжаем давно начатый безрезультатный разговор.

Дашка закидывает голову и пытается вморгать в себя подступившие слёзы. Я ставлю перед ней упаковку бумажных салфеток – пусть поплачет. Больше нигде и ни перед кем она не покажет свою слабость. Она только мой нытик, персональный.

– Я люблю его!

– Ты не любишь его. Давно не любишь. – Делаю глоток холодного кофе. – С первого дня ты боролась за его любовь, радовалась малейшему проявлению внимания, знаки заботы носила орденами на груди. А теперь, мне кажется, эта часть ваших отношений закончена. Ты изменила себя – стала сильной и самодостаточной. Семёну такая женщина не нужна – не по зубам. – Откусываю инжир. Задумчиво смотрю на шмыгающую носом, расстроенную сестру. – Над тобой стало сложно доминировать. И тебе нужен другой мужчина, другие отношения. Равные.

На столе растет горка бумажных комочков. Мне нечего добавить к сказанному. Всё сказано тысячу раз. Тишина, приправленная хрустом косточек, действует угнетающе. Зачем-то начинаю рассказывать про устройство личной инжирной жизни.

– Ты знала, что инжир – это хищник?

Я не жду ответа от человека в соплях и продолжаю:

– Цветок так устроен, что внутрь плотного бутона могут попасть только маленькие фиговые осы. Оса откладывает в цветке яйца, а выбраться назад через узкий проход уже не может. Погибает там, внутри. Из яиц появляются личинки, формируются во взрослые мужские и женские особи. Они спариваются между собой. Самцы погибают, а самочки вылетают наружу и уносят пыльцу родительского цветка в поисках дома для нового потомства.

Я продолжаю тщательно разжевывать костные оболочки. Даша смотрит на меня расширенными от ужаса глазами.

– Ты выдумала это всё специально, чтоб меня покошмарить, да?

– Нет. Статью прочитала перед твоим приходом. Не могла не поделиться.

– Хочешь сказать, что это хрустят останки ос? – её всю передёргивает.

Она отворачивается от меня. Собирает со стола салфетки. Одним глотком допивает кофе.

– Нет, конечно. Инжир вырабатывает специальный фермент, который расщепляет всё в чистый белок. Так плоды получают дополнительное питание.

Даша с недоверием смотрит на алую мякоть в белёсых крапинках.

– Спасибо тебе. Минус фрукт.

– Главное – ты больше не плачешь. Ты сейчас куда?

К выпечке так никто и не прикоснулся. Я закрываю коробку и снова красиво завязываю ленту.

– В салон.

– Забери, девочек угостишь.

– Я тебе принесла.

Продолжаю держать коробку в вытянутой руке. Мои глаза смеются. Её тоже начинают улыбаться в ответ. Мы всё понимаем и знаем друг про друга. Так думает она.

Даша уходит. Я смотрю, как сестра приплясывающей походкой идёт через двор к своей машине, оборачивается и машет мне рукой. Я вскидываю ладонь и задёргиваю штору.

С какой легкостью я препарирую чужие отношения, манипулирую чувствами, даю советы, не сомневаясь в их правильности… Вот бы и для себя быть таким же чудесным всезнающим, всё понимающим другом. Внутренности сводит спазмом, я обхватываю себя поперёк живота, сворачиваюсь клубочком на диване. Сейчас отпустит. Немного полежу – и отпустит. Стараюсь дышать ровно, разжимаю стиснутые челюсти. Я должна отпустить ситуацию – посмотреть на неё отстранённо, как на историю подруги: отбросить чувства, обойтись без внутренней истерики. Собрать воедино все факты, трезво их оценить и взвесить. А потом взять себя за руку и увести в «красивое искреннее будущее». Я ведь всё могу. Для других. Моя врождённая эмпатия – мой проклятый дар. Она сжигает меня дотла, пока я тушу чужие пожары. Сострадание к боли близких «помогает» напрочь забыть о себе.

* * *

Лет в десять-одиннадцать я сидела в своей комнате, читала, кажется, «Трёх мушкетёров». Мама готовила ужин. Обычно я крутилась возле неё, помогала по мелочи, но в этот день она меня не позвала, и я была рада – увлеклась занимательным романом. Странные, совсем чужие звуки, раздающиеся с кухни, заставили меня отложить книгу и прислушаться. Мне показалось, что мама плачет. Я раньше никогда не видела и не слышала, чтоб мама плакала. Она ойкала, когда обжигалась о раскалённый противень. Хныкала, больно ударившись локтем. Возмущённо восклицала, если я приносила из школы тройку. Но сейчас до меня явно доносился плач. Я выбежала из детской. Мама стояла на кухне у мойки над разделочной доской, плечи её подрагивали. В раковине били хвостами пять рыбин, каждая – размером с полторы взрослые ладони. Мама взяла одну рыбу, положила её на доску, прицелилась и рубанула ножом по рыбьей спинке. Рыба изогнулась и ударила хвостом. Мама вскрикнула, бросила и рыбу, и нож. Разрыдалась. Я смотрела на такую всегда сильную и весёлую маму, на её подрагивающие плечи и опущенную голову.

Мама рыдала. По-настоящему, горько, бессильно. Так плачут только тогда, когда знают, что никто не придет на помощь. Рыбе было, наверное, больно и страшно.

Я подошла, отодвинула маму от раковины, взяла нож и вставила его в сделанный надрез. Надавила. Рыба забилась и крутанулась в моей руке набок. Рыбины в раковине запрыгали ещё сильнее. Я навалилась на нож всем телом – хрустнул хребет, прорезалась кожица и голова отделилась.

В этот момент у меня не было мыслей. У меня не было чувств. Здесь происходила неотвратимая история, и я должна была сделать так, чтоб никто не плакал и никому не было больно.

Я отделила ещё четыре рыбьи головы. Сложила части в миску, нож и разделочную доску отправила в мойку. Тщательно вымыла руки с мылом. Повернулась. Мама стояла за моей спиной, её глаза были огромны, и в них стоял… синий ужас?

Она не плакала – это было хорошо.

Наверное, она больше не думала о рыбе.

Я обогнула её, неподвижную в маленьком пространстве кухни, и ушла в свою комнату. К ужину я не вышла.

* * *

Спустя годы я тоже смотрю на эту девочку с ужасом, но в то же самое время – с восхищением.

Телефон подаёт короткий сигнал. Я вижу имя отправителя сообщения, не хочу, но смахиваю пальцем экран кверху. Фотография, на которой чужой младенец улыбается мне своим беззубым ртом. Новенький сын человека, которого я любила. Я, наверное, должна что-то чувствовать. Игорь – как распорядитель ниточек – тянет то за одну, то за другую, рассчитывая вызвать у меня ответную реакцию.

Снова этот противный хруст на зубах. Всё вокруг словно тускнеет, покрываясь паутиной микротрещин.

Закрываю глаза. Я выберусь.

Глава 2. Пятна

Просыпаюсь до сигнала будильника. Страшно хочется в туалет, но я терплю ради этих сладких последних мгновений в тёплой постели. На окнах шторы, не пропускающие свет: ночь, утро или день – не понять. Надо бы посмотреть, который час. А какой день недели? И тут вспоминаю, что нахожусь в отпуске переходного периода – со следующего месяца я начинаю работу в питерском офисе – будильник я не ставила. Йюухуу! Чем же заняться?

Предполагается, что я потрачу дополнительный отпуск на обустройство на новом месте, но никакая сила не заставит меня уехать из Москвы раньше, чем в самый последний момент. Я просто буду жить в отеле до тех пор, пока не подберу подходящее жильё. Мне всё оплачивают.

Вечером встречаюсь с Ленкой, самой «старой» своей подружкой. Мы каждый день играли в песочнице, пока наши мамы сплетничали на лавочке. Ходили в одну школу. Обсуждали наши первые романы… Она давно замужем, у неё две чудесные девочки-близняшки. Я её ужжасно обожжаю и во всём поддерживаю. Почти во всём. Она мне – сочувствует. Вот это я ненавижу. Хочу заняться чем-нибудь очистительно-освободительным. Пусть сегодня будет хороший день.

Разберу гардероб и выброшу всё, что давно не ношу. Через колонку фоном включаю лекции писательского клуба, на который меня подписала Дашка. Да, она ещё и пишет – пусть это всего лишь посты для продвижения её социальных сетей, но делать всё на отлично – генетическое наследие наших с ней предков. За что меня и отправляют руководить новым подразделением. Не буду о грустном.

Выбросить ничего не получается. Складываю стопку «ненужных» вещей и думаю, кому бы их отдать. С моим дефицитом веса обмениваться нарядами я смогла бы только с подростками. Предложу Лене – у неё их трое. Третий ребёнок – дочь тёти Нади, сестра Лены.

Голос лектора звучит довольно монотонно, я даже не пытаюсь вслушиваться, но термин «арка героя» цепляет меня своей образностью – пытаюсь понять, что он обозначает. Личность в развитии? Из Ленки вышел бы показательный герой. Мои мысли закручиваются вокруг истории подруги – её отношений с сестрой и мамой. Фразы громоздятся, наползают друг на друга, навязчиво повторяются. Это проще записать. Включаю диктофон, зажмуриваюсь. И вот он – наш с подругой двор…

Те немногие несчастные, у которых хватило денег только на квартиру в убогой, пережившей свой срок панельке, каждое лето строчили жалобы в домоуправление на старую шелковицу. Дерево-долгожитель росло перед центральным подъездом на маленьком прямоугольнике земли, раскинув кудрявую крону над узкой дорожкой из бетонных плит. Весь июнь с его ветвей сыпались жирные, мягкие, чёрные ягоды. Тяжёлые, наполненные чернильным соком, они шлёпались в траву, на серый тротуар и головы неосторожных прохожих. Жители подъезда протоптали обходной путь по газону, спасая обувь, причёски и одежду от несмываемых отметин, но и ступени, и придверные коврики были безобразно запятнаны. Дворовая детвора первый месяц лета хохотала чёрными ртами и размахивала руками, перемазанными до локтей ягодным соком. Птицы клевали плоды верхних ветвей и разносили послания от тутового дерева всем машинам окрестных дворов. Беспощадный, неустанный печатный станок.

Срубить! Выкорчевать! Высадить клумбу!

Но новых жильцов было так мало, что их голоса тонули в справедливом отпоре тех, чьи дети выросли на соке чёрной шелковицы.

Лена шла к матери. Короткий рабочий день, девочек из студии заберет муж – ни одной причины, чтобы отменить давно обещанный визит.

– «Привет, ромашки»! «А я девочка с плеером»! – раздалось из гущи ветвей старого дерева.

– Башку оторву, – без эмоций ответила Лена, не поворачивая головы.

Чёрная лапка вынырнула из листвы и точным движением запустила кровоточащую ягоду по ногам старшей сестры. Упс, немного промазала – пурпурным мазком плод скользнул по краю бежевой юбки.

Дверь Лена открыла своим ключом.

– Мам! Это я!

– Я в гостиной! Заканчиваю!

Лена заглянула в большую комнату: мама занималась йогой на каучуковом коврике перед телевизором. Старшая дочь прошла на кухню, вымыла руки, поставила чайник, выложила из пакета на стол покупки.

– Лен! Иди посмотри! – придушенным, сиплым голосом позвала мама.

Она стояла на голове в треугольнике сцепленных рук. Бюст её в спортивном купальнике сполз к подбородку морщинистой кожей, щёки оплыли на глаза.

О господи…

– Можешь так? – мама развела ноги, пытаясь изобразить шпагат.

– Нет, мама, не могу. Папе тоже показываешь?

– А то!

Бедный папа.

– Ты молодец, мама. Ты всегда молодец.

Чайник закипел и отключился со щелчком. Лена вернулась на кухню.

– Ты что, шла под шелковицей?

– Нет, конечно.

– А у тебя пятно на юбке!

Далёким от изящества движением мама опустила ноги на пол и зашипела, больно ударившись косточкой.

– Да чтоб тебя… – чуть слышно прошипела ей в ответ дочь.

– Ты что-то сказала?

– Нет, мама. Юлька в шелковице сидит.

Мама промолчала. Противостояние двух её дочерей было больной, нескончаемой, невыносимой темой.

Потом они будут пить ароматный липовый чай из старого сервиза, который в детстве Лены извлекался из серванта только по большим праздникам, а теперь, покрывшись чуть заметными трещинками и сколами, доживал свои дни на решётках сушки.

– Мам, почему вы позволили Юльке заниматься боксом?

– Она захотела.

– А почему я занималась музыкой, а не тем, чем хотела?

– А ты что-то хотела? Ты ничего не говорила.

Лена медленно втянула воздух через ноздри, задержала его в лёгких, осторожно выдохнула. Она хотела бегать во дворе, прыгать с девочками в «рези-ночки», бросаться ягодами, быть чумазой и весёлой, а вместо этого часами сидела перед ненавистным пианино, разучивая гаммы…

– Я вот девочек отвела на танцы, если ты помнишь.

– Им нравится?

– Нравится.

– А ты спрашивала?

– Ну, мама!

– Спроси-спроси.

Мама встала из-за стола, открыла окно.

– Юля-а! Иди домой!

– Не-а!

– Лена маковый рулет принесла. Твой любимый!

– Не-а!

Мама засмеялась и прикрыла створку.

Лена ещё раз проделала манипуляцию вдоха-выдоха.

– Вообще-то это папин любимый рулет.

– Никто не отменяет общей любви, Лен. Когда ты уже перерастешь свою ревность к Юле?

– Мама!

– Что «мама»?

– А когда ты перестанешь ей рассказывать истории про меня?

– А про кого мне ещё рассказывать? У неё есть живой пример состоявшейся старшей сестры – умницы, отличницы, красавицы, успешной женщины, образцовой матери…

«Хочешь, я убью соседей, что мешают спа-ать!» – раздался вопль с улицы.

– Вот что это, мама?

– Я разбирала антресоли и нашла коробку с твоими «хобби»: значками, плакатами, дисками. Показала, включила послушать. А что такого? Кто-то запрещает слушать Земфиру? Ты знаешь, от кого она фанатеет? От этого… Моргерштерна.

– Моргенштерна.

– Ну да. Ты знаешь такого?

– Мама, мои девочки всего на год старше. Конечно, знаю.

– И что? Одобряешь? Там один мат. Но все её друзья слушают. Какой смысл запрещать?

– Я не запрещаю, но у нас дома звучит только классическая музыка…

– Ага. А мы вчера такой ролик с Юлькой записали… Хочешь посмотреть её рилсы?

– Что? Нет, не хочу. Это всё глупости. Вообще, Юля много времени проводит в Интернете. Вот мои девочки…

Мама собрала ладонью крошки со стола, стряхнула в раковину, убрала посуду. Что за зануда её старшая дочь. А ведь Алла и Анна тоже ведут свои аккаунты и выкладывают очень забавные клипы…

– Лен, когда ты с девочками к нам придёшь?

– У них все дни расписаны по минутам, мам. Через неделю у тебя юбилей – вот и придём. Мне пора домой.

– И Юльку не увидишь?

– Мы уже увиделись.

Мама её предала.

Когда Лена, пережив несколько безрезультатных попыток ЭКО, наконец, раньше срока, родила своих крошечных, слабеньких, долгожданных девочек и так отчаянно нуждалась в её помощи, та, уволившись с работы и проведя с ними всего четыре месяца, сама угодила на сохранение с тяжёлым, страшным токсикозом непростительно старородящей. Лену передёргивало каждый раз, когда она вспоминала эти дни осознания себя не единственным ребёнком. Как так?! Как так было можно?! Её девочки лишились бабушки. Всех этих вязаных кофточек, безграничного баловства и безраздельного внимания. Они называют её мать просто Надей. Просто Надя и сестра Юля – эта толстая, пухлощёкая деваха, что сразу оказалась крупнее её годовалых крошек. До шести лет они носили одежду одного размера… Но ничего, вот Анечка и Аллочка теперь белыми лебедями плывут по сцене; они станут утонченными юными леди с хорошими манерами и прекрасным будущим где-нибудь в Лондоне. А Юлька накачает кубики пресса и будет поколачивать своего зашуганного мужа-программиста…

А девочки дружили. Непонятным образом, обойдя все препоны, которые Лена строила между детьми, Юлька, Анечка и Аллочка держались крепкой стайкой неугомонных сообщников. Это именно Юлька потребовала перевести её в лицей, где учились Анна и Алла. Экстерном перескочила через год и превосходила всех одноклассников по точным наукам. Эти дети старых родителей – они неосознанно спешат вырасти, вызреть, успеть… Живучие и цеплючие.

Лена всегда была для мамы с папой Леночкой, ягодкой, солнышком: чистенькая, аккуратненькая, послушная девочка с белыми бантами и классами по фортепиано у лучших педагогов. Гордость и надежда всей родни – с тайной, постыдной любовью к «попсе». Это прошло, но горечь невозможности открыться близким людям, непонимание и безвариативность её занятий давили тяжким бременем возложенных ожиданий. Обидой. Обидой, которая расцвела с появлением Юлии. Этим громким, никем не ограничиваемым, избалованным монстром, который даже младше её детей!

Лена – хорошая дочь. И у её мамы скоро юбилей. Надо купить подарок. Мама попросила годовую карту спортклуба, в который ходит старшая дочь. Ну как – ходит… Плавает в ионизированном бассейне раза два в месяц и регулярно посещает массажиста. Золотые руки. Лена потянулась напряжённой спиной – вспомнила, что надо записаться на массаж. Бросила эту мысль в ящик ожидания, не успев толком обдумать своё решение. Вызывая негодование участников дорожного движения, под их раздражённые гудки свернула к торговому центру. Неожиданно удачно, с первой попытки, запарковалась у самого входа. Пробежала между бутиками первого этажа, поднялась на эскалаторе к отделу бытовой техники, на пару секунд замешкалась перед огромным кухонным комбайном, опомнилась, трезво оценив масштабы крохотной родительской кухни, и, с тихим удовлетворением, заплатила за самый дорогой увлажнитель-очиститель воздуха. Как раз по стоимости годовой карты. Очень нужная вещь в большом городе. Это – забота. Забота – это любовь. Любовь – это долг. Долг каждой хорошей дочери. Вот так.

Довольная собой, своей решимостью, выполненной задачей, Лена тащила огромную коробку. Оступилась на выходе из магазина, застряла каблуком в решётке, дёрнулась, некрасиво раскорячилась на глазах курящих возле урны мужчин. Надо было заказать доставку на дом. Спину совсем заклинило. Дура.

Ранним утром следующего дня Лена тихо попискивала от боли под руками могучего египтянина Ахмеда.

– Надо терпеть. Для польза. Будет хорошо.

Лена терпела и мечтала о финальных поглаживаниях. Ахмед размеренно, в такт медленным, выверенным движениям рассказывал о своих детях. Сын, точнее – команда сына выиграла детский финальный турнир.

– Я так горд. Как сам. Я мечтать, что его имя будут знать, как мой в Египт.

– Вы были футболистом?

– Да, я играть. Хорошо играть. Но мой сын может потом не захотеть. Может сказать – не буду футбол. Я не заставлять. Никогда не заставлять. Ваша сестра тоже большой спортсмен. Настоящий боец.

От неожиданности Лена подобрала под себя руки и приподнялась на локтях.

– Моя сестра? Она здесь была? Когда?

– Руки надо вниз. Вот так. Ваша мама её приводить. У нас лучший тренер по кикбоксинг. Он смотреть девочку. Хороший боец. Будет у нас. Мама тоже будет у нас. Вы же дарить ей карта. Это хороший поступок. Я тоже хочу всё делать для моя мама. Но она в Египт. Я могу только деньги. Она говорит: зачем деньги?! Приезжай! Все приезжайте! А нас четыре человек – четыре билет. Я строить дом детям. Надо дом. Мама скучает. Очень скучает. Ваша мама счастливый – все рядом, вместе. И вы, Лена, счастливый.

– А как вы узнали, что это моя мама?

– Вы как один лицо. Она приходить и сразу говорить: здесь мой старший дочь! Мама хотеть пилатес пробовать, но опаздывать. И я был перерыв – делать массаж. Мама молодец – спортивный тело. Вам тоже надо пилатес. Плавать – хорошо для здоров. Но пилатес лечит спина. Расслабляйт, Лена. Отпусти мышц. Ваша спина очень громко говорит о ваших чувств, Лена. Не надо так. Вы счастливый женщин.

Лена купила годовую карту. На стойке администратора уже всё было готово – именная карта в подарочном конверте. Мама успела договориться, предупредить. Как бы она выглядела в глазах этих людей, проигнорировав мамину просьбу?! Невыносимо.

Эту сцену с Ахмедом я присочинила для красоты. Мы с Ленкой ходим в один и тот же спа-салон при спортклубе. Массажист у нас общий, а вот остальные мастера разные. Я люблю поболтать, послушать всевозможные истории. Лена держит себя очень отстранённо – ей хочется только высококлассного сервиса и тишины. У меня же тишины в доме с избытком.

Вовремя я вспомнила Ахмеда – звоню в салон и записываюсь на сессию массажей, начиная с сегодня. Так что на встречу с Леной прихожу после процедуры, благостная и разомлевшая. Пакет с одеждой подруга принимает не глядя: Юльке отдам. Юльке так Юльке. Не даю ей начать препарировать мою неудачную личную жизнь и со вкусом пересказываю салонные сплетни. Посреди нашей встречи получаю голосовое от Даши: «Фиговые осы водятся в Египте, а у нас инжир самоопыляемый и даже без мужских соцветий!» «Ты ж моя хорошая», – произносит кто-то противным, покровительственным голосом в моей голове. Я с подозрением смотрю на Лену и отправляю Даше сердечко.