Kitobni o'qish: «Осталось одно воскресенье»

Shrift:

* * *

Я прощаю тебя навсегда.
Это – правда, которую знаю.
Никогда не вернется сюда
Недобитая белая стая.
Запах мокрой ненастной земли
Вперемешку с оранжевым дымом.
Мне так хочется быть нелюбимой,
Чтоб оставить меня не смогли!
Вика Ветрова, 11 лет

1

Такого шторма еще не было на веку Софи. Да много ли она видела за свои четырнадцать лет? Черное разгневанное море яростно набрасывалось на скалистые берега острова, высокие языки волн разбивались о камни, пенные клочья растекались лужами по прибрежным дорогам. Со стороны марины доносились высокие, пронзительные вскрики: И-и-и-! И-и-и! Казалось, отряд невидимых в ночи мальчишек бесстрашно заигрывает с морской стихией – нависает над бурлящим краем и с криками пускается наутек под шквалом брызг ломающейся стены воды. Чистейшая иллюзия – в это время все дети, кроме Софи, спали.

Движение частично перекрыли, что стало предлогом не возвращаться на виллу после ночного клуба. «Едем в казино!» – решил подвыпивший отец Софи. Каким-то образом ему удалось провести свою несовершеннолетнюю дочь в игорное заведение. Теперь, проиграв в автоматах все выданные ей деньги – «новичкам везет», но нет, – она скучала.

Южная ночь щедра к романтикам. Поднял голову к небу – и пропал в чернильном бархате звездной читальни. Фантазируй, мечтай, уводи за собой робких. Материалистам светят другие звезды. Хороши искры хрустальных люстр над игровыми столами, серебристые цепочки пузырьков в запотевшем бокале. Победное сияние глаз сиюминутных счастливчиков раззадоривает лихорадку проигравших. Отчаявшихся таинственный сумрак зала манит синим велюром диванов.

Стройная женщина в крупных украшениях поднимается из-за стола, одергивает подол маленького черного платья, неуверенной походкой идет к выходу. Спотыкается, теряет равновесие, некрасиво падает на колени. Пробегающий мимо официант, балансируя подносом на одной руке, второй – из чистого сострадания – подхватывает беднягу под локоть, помогает подняться. Длинная нить жемчужного ожерелья оказывается зажата коленом ли, рукой или ботинком, обрывается от рывка, и перламутровые бусины весело скачут по темному ковровому покрытию.

Женщина присаживается неподалеку от Софи, проваливается в мягкие подушки. Полумрак не может скрыть возрастных изменений на ее лице – макияж не выдержал испытаний долгой ночи и предательски поплыл, провалился в морщинки. Старенькая девушка. Очень старенькая, пожухлая девушка с дырами на колготках. Она тянется за шампанским, официант предупреждает ее движение и ставит бокал на низкий столик. Как бы между делом подхватывает с пола бусину, прикусывает ее и бросает обратно. Вся его фигура выражает презрение: бижутерия, пусть и дорогая.

Старенькая девушка заторможенно смотрит в пол. Кажется, она не в состоянии принять решение – собирать или не собирать блестящие шарики, а может быть, просто боится наступить на них и упасть опять. Вялая кисть свисает с невысоких подушек дивана, почти касаясь запятника туфли. Бокал так же близок, как и небольшая часть россыпи под ногами. Не предпринимая ничего, не меняя выражения лица, она встает и уходит.

Софи осматривается – в зале, кроме нее, ни одного зрителя. Пересаживается поближе к бокалу, подбирает пару жемчужин – они довольно увесисты. Оставляет себе на память. Еще раз стреляет по сторонам глазами и отпивает запретный напиток. Родитель не одобряет употребления алкоголя в столь раннем возрасте. Однако его подружки обычно ничего не имеют против и благосклонно прикрывают Софи.

В четыре утра игра шла всего за двумя столами. Беспристрастные крупье двигались автоматически, сгребая фишки с сукна стола. Отцу сегодня тоже не везло. Он пил виски и всё еще надеялся на удачу.

С небольшим отыгрышем они вышли из здания казино в совсем серое унылое утро. Чуть заметно румянилась кромка горизонта над уставшим морем. Ветер поутих и тихонько повизгивал сотнями стропил на яхтах в марине. Дорога к дому всё еще блестела лужами, но ограждения уже сняли.

Больше всего Софи хотелось оказаться на заднем сиденье авто отца, свернуться клубочком и уснуть. Анна и Джесс, папины «девушки», уселись с ними в одну машину и всю дорогу до виллы горланили модную песню. Пьяные и оживленные. Софи было дурно. Она не в первый раз пила шампанское, но эта ночь была утомительной и бесконечной: ресторан, клуб, казино.

Без сил она добралась до своей комнаты, упала на кровать прямо в неудобном, обшитом стразами и крупными пайетками платье Джессики – черт с ним! – провалилась в глубокое, темное, душное забытье.

День прожигал деревянные жалюзи. Солнечные лучи пробивались в узкие щели, золотистыми столбиками в них плясали пылинки. Комната раскалилась. Страшно хотелось пить. Софи приподняла голову, приоткрыла один глаз – воды на тумбочке не было. Со стоном она перевернула подушку на прохладную сторону и попыталась поспать еще. Дверь в комнату распахнулась – на пороге со стаканом холодного апельсинового сока стояла Джессика:

– Соня! Вставай! У нас на сегодня большие планы! Пора делать из тебя человека!

– М-м-м-угу.

– Ты что, не сняла платье?! Быстро встала, мерзавка!

Спорить с Джесс и упираться не было никакого смысла. Она всегда добивалась своего, не ограничивая себя в выборе выражений. Выплескивала всё, что приходило на ум, и моментально переключалась.

– Софи, у нас запись в салон через полтора часа. Не будешь готова – пеняй на себя. Я поеду в любом случае, а ты так и останешься незаметной серой мышью! Фи!

– А платье купим?

– Каэшна! Я у твоего отца золотую карту взяла. Гульнем по полной!

Девочка села на кровати. Длинные пепельные волосы рассыпались вдоль спины и рук, укутывая белокожую фигурку блестящим коконом. Отпила сок. Он был сладкий до приторности.

– Платье! – Джессика решила еще раз напомнить о необходимости бережно обращаться с чужими вещами.

– Выйдешь – и сниму.

Джесс фыркнула и хлопнула дверью за спиной. Софи самой ужасно хотелось поскорее избавиться от жесткого панциря, но тонкие прядки волос прочно сцепились с декором лифа – пришлось повозиться.

Только в душе Софи наконец пришла в себя. Долго стояла под тугими струями, чередуя прохладную и горячую воду. Скрутила мокрые волосы в узел и с этим охлаждающим компрессом спустилась на кухню.

К обеду она опоздала. Прямо из холодильника взяла нарезанные хлеб, ветчину и сыр, сложила стопкой, подумала и накрыла всё сверху большим салатным листом – так удобнее держать бутерброд. Черный кофе она не любила или еще не успела полюбить, а капучинатор почему-то не работал, налила себе холодной минералки, бросила в стакан пару долек лимона.

Каменная плитка на полу приятно холодила босые ступни – Софи так и ела стоя, облокотившись о столешницу бедром. Пришел большой пушистый отцовский кот. Потерся об ноги, промурчал подобострастно. Софи отщипнула кусочек ветчины, дала коту.

– Ты что?! Ему нельзя! Брысь отсюда! – Джесс шуганула отцовского любимца. – Готова? В этом поедешь, что ли? О боже.

Софи пожала плечами в ответ на закатывание глаз папиной младшей подружки, поправила лямку сарафана:

– Можем ехать.

Джессика когда-то сама работала мастером по маникюру, хорошо разбиралась в организации работы салона и была весьма привередливым клиентом, требующим максимального внимания и комфорта. С момента их появления на двери заведения появилась табличка «Закрыто». Все сотрудники собрались вокруг двух красоток и приступили к «облизыванию».

Через три часа по узкому бульвару бок о бок шли две блондинки с острыми яркими ногтями и мохнатыми, как ядовитые гусеницы, ресницами. В небольшом мультибрендовом бутике их появлению были преувеличенно рады. Золотая карта работала безотказно – на то она и золотая. Через час у Софи был собран полный летний гардероб. Джесс и себя немного порадовала обновками. Совсем чуть-чуть.

– Ха-ха-ха! – Анна встретила их появление прямо-таки сардоническим смехом. – А вот и сестренки пожаловали! Фантазии на разные наряды не хватило?

Отец отложил книгу, снял очки и посмотрел на них немного грустными глазами безо всякого выражения. После дневной сиесты ему требовалось несколько часов для восстановления жизненного тонуса. Он любил проводить их на тенистой северной террасе, под легкий шелест фруктового сада. Всё больше времени на подзарядку, всё меньше – на саму жизнь. Еще не вечер. С его дочерью произошли значительные перемены: проявилась нежная красота очерченного светлыми прядями небольшого личика, глаза стали выразительнее, взгляд – глубже, фигура обрела изгибы, ноги – длину. На нее можно было смотреть уже почти с удовлетворением. Возможно, она ему еще понравится, его дочь. Роберт признавал, что девочка в большей мере похожа на его родню, чем на свою красавицу мать. Однако он не умел искать компромиссы, когда речь шла о прекрасном.

– Софи, ты шла бы к бассейну. Неприлично носить такой цвет кожи. Бледна как немочь.

Девочка показала язык и ушла шаткой неуверенной походкой, аккуратно ступая через швы плитки серебристыми босоножками на платформе. Белое утягивающее платье смотрелось на ее фигурке больничными бинтами. На мускулистой, загорелой Джесс платье казалось змеиной кожей.

– Иди ко мне. – Роберт слегка похлопал по ноге ладонью.

Джесс покачала головой, повела бедром и охотно исполнила пожелание своего господина. Обвила руками плотную шею, замурлыкала на ушко.

Анна не смотрит на них. Не громко, но четко произносит в сторону:

– Я вот думаю, что мы будем с ребенком делать? Мы же не можем таскать ее за собой по клубам каждую ночь.

– Почему это? Она только приехала! Пусть девочка отдохнет! – вскидывается Джессика.

Роберт приобретает озабоченный вид:

– А через ночь, по-твоему, можем?

– У нее наверняка и школьное задание на лето есть, и, может быть, стоит ее познакомить с ровесниками? – Анна снимает солнцезащитные очки и смотрит большими темными глазами на Роберта.

– Я решу. – Роберт поднимается. Он раздражен, движения его резки. Джессика то ли спорхнула с его колен, то ли была сброшена. – Принесите мне черный чай в кабинет.

Джессика пыталась испепелить Анну взглядом, та отвечала ей ласково и смертоносно. Проплыла мимо, дыша шелками, духами, прочими воздушными эфирами, прямая и легкая. А-ха-ха-ха! – залилась колокольчиком в глубине виллы.

Софи разложила на кровати покупки. Она не знала, нравятся ли ей вещи, которые она купила, нравятся ли ей светлые широкие дорожки поверх глянцевого полотна ее густых волос. Из зеркала на нее смотрел чужой, другой человек. Не она. Софи не было в этой комнате. Она продефилировала по комнате туда и обратно. Чувствовала себя странно. Странным было тело, выставленное узким платьем напоказ. Странными были мысли в голове с новой прической. Она смотрела на себя странным взглядом из-под тяжелых ресниц. Все ее движения странно замедлились. Отчего-то вспомнилась пьяная старая женщина с разбитым коленом. Накрыло странным стыдом. Сбросила обувь. Стянула платье. Сгребла все вещи и затолкала в шкаф одним большим комом. Надела купальник, собрала волосы в высокий хвост, прошелестела босыми пятками по деревянным ступеням, каменным полам, вниз и наружу. На мгновение замерла. Залитый солнцем бассейн в раме открытой двери дома слепил отраженным светом. В густой темно-зеленой кроне апельсиновых деревьев горели оранжевые мячики. Темной отполированной древесиной светила садовая мебель. Темные, без единого участка светлой кожи, тела на стоящих рядом лежаках пришли в движение. Джесс вытянула длинную ногу, полюбовалась ею и закинула на бедро Роберта. Он обхватил узкую ступню пальцами и сжал.

Тонкие волоски на голой шее Софи шевельнулись. Она оглянулась. За ее плечом стояла Анна.

– Может, в другой раз, малыш? Чаю не хочешь? Я заварила, а пить, похоже, некому.

Быть кем-то другим? Кем-то, кому не странно, не больно, не стыдно? Да!

Не Джесс. Не такой, как она: пустоголовая, белокурая зверушка. Не такой, как отец: беспринципная бессмысленность под камуфляжем довольства. Не такой, как терпеливая и недобрая Анна. И не такой, как Карла, предавшая, бросившая ее! И уж тем более не такой, как мать, прячущая в мелочном желчном нарциссизме разочарования и неудачи.

2

После шторма бывает по-особенному тихо. Ветер длинными перьями растягивает облачную пленку по бледно-голубому небу. Солнце мягко смотрит сквозь небесное кружево и медленно скатывается по второй половине дня к синему, в белых барашках пены морю. Серебристые рыбки жестких листьев старой оливы с сухим шелестом ныряют в теплом соленом воздухе. Вокруг узловатого ствола серым шестиугольником стоит деревянный стол, отполированный ветрами до блеска. За столом кипит работа: белоголовый мальчишка соединяет мягкими канцелярскими скрепками рейки с просверленными дырками.

– Деда, а ты мне все палочки просверлил?

– Проверь, мог и пропустить.

Мальчик перебирает разложенные в строгом порядке разноразмерные детали. Выбирается из-за стола, подходит к деду. Дед сосредоточенно трет ножку венского стула мелкой шкуркой. Тончайшая пыль вырывается из-под его руки и, легкая, стелется по воздуху дымком, не умея повторить облачный рисунок.

– Ян, не стой по ветру, обойди с другой стороны. В глаза попадет – от бабули прилетит нам обоим.

– Что будет потом?

– Когда прилетит?

– Бабуля не злая. Когда ты очистишь стул, что будешь делать?

– Потом я покрою стулья лаком, и они будут блестеть как новые. Ты закончил своего человечка?

– Нет еще. Можно я тоже попробую?

– Закончи одно дело, потом берись за другое… Тебе помочь?

– Я хочу сам.

Дед с внуком продолжают трудиться. На соседнее деревце садится стайка небольших желтоголовых птичек. Пичуги устраивают суету в густой кроне, звонко крича, сливаются в одном непрерывном свисте.

– Ух ты, Янчик, смотри, какие красивые. Раньше я таких не видел. А ну, сфотографируй тихонько. Телефон возле тебя.

– Я занят еще. Закончу – и сфотографирую.

– Гм. Дела есть срочные и несрочные. Работы у нас много, она никуда не убежит, а птички раз – и поднимутся в небо. И могут никогда не вернуться. Давай я сам. Надо посмотреть в Интернете, кто это к нам пожаловал…

– То одно говоришь, то другое говоришь…

Мальчик оборачивается на звук двигателя, вскакивает с места и с криком «Папа приехал!» бежит через нескошенную траву.

Птицы срываются с веток, перепархивают на дальнее дерево. Дед машет сыну рукой и крадущимся шагом подбирается к пернатым.

Большой мальчик и маленький мальчик, одинаково наклонив льняные головы к правому плечу, напряженно следят за сценой охоты. На террасу дома выходит полноватая светловолосая женщина, разводит руки, округляет рот – вот-вот сорвутся восклицания, но мальчики успевают прижать указательные пальцы к губам: тс! Женщина следит за их взглядами, выглядывает за угол, делает пренебрежительный жест кистью: да ну его. Однако зрительного зала не покидает.

В дикой природе тигр крадется к своей добыче, стелясь по земле под прикрытием высокой травы. Нашему фотоохотнику густые травяные заросли помочь не могли, наоборот, мешали. Неверный шаг, кочка или барсучья нора – нога подвернута: падение, кульбит, фиаско. И у тигров случаются осечки.

– Макар, ты жив?

В ответ из зеленой поросли появляется рука с поднятым вверх большим пальцем.

– Мальчики, ужинать! И это всех касается!

Ян подбегает к деду. Дед не спешит подниматься – он увидел узоры на небе и хочет поделиться открытием с внуком. Ян топчется в нерешительности – бабуля ждет, дедуля может обидеться, по папе соскучился… Папа уже рядом.

– Пап, ты в порядке? – нависает он над Макаром.

– Да, Слав, вы идите. Догоню.

– Точно?

– Да идите уже.

Когда сын и сын сына скрываются в доме, Макар садится, крутит головой, проверяя подвижность шеи, трет голень, поднимается на колено, на ноги, аккуратно ступает, пробуя прочность связок. Кажется, всё в штатном режиме. Как неловко и неспортивно вышло, а ведь всего шестьдесят! Макар расправляет плечи и молодецким шагом – нет, скорее молодой трусцой – направляется в дом.

– Папа! Я больше не спрашиваю – я предупреждаю: завтра приедут косить участок. И точка.

– Я всё, что мне надо, скосил. Ларкин, пока ты не села, дай соль! Спасибо, милая. – Макар оглядывает стол, подливает воду в стаканы. – Приятного аппетита!

– Ребята, извините, у нас тут пока всё кое-как. К кухне никак не приспособлюсь, к дому привыкаю – всё из рук валится, ничего не найду, все углы собираю… Мне кажется, я даже готовить разучилась в доме этой старухи!

– Не говори так, милая. Прояви уважение к бывшей хозяйке дома, и всё наладится, вот увидишь. Слав, я тут выяснил, что старушка была главным инженером на фабрике и звали ее Карла.

– Чудесно, пап. Но ты уводишь разговор от важной темы. Как оставлять у вас детей, если к лету участок покроют джунгли из травы? Ты знаешь, что здесь водятся лисы? А как часто они бывают заражены бешенством? Территория должна просматриваться.

– Лисы?! – поднял брови Макар.

– Дети? – Лариса наконец то ли присела, то ли припала к столу.

– Маша беременна.

Вспыхнули голубые глаза Славы из-под выгоревших ресниц. Ян внимательно посмотрел на отца, перевел свои голубые блюдца на бабулю. Бабуля улыбалась всем лицом.

– Вот это новость! А я уж думаю, почему не навестила…

– Токсикоз у нее. Не может голову от подушки оторвать – укачивает… Можно я Яна и завтра после занятий привезу? Вы же здесь пока поживете?

– Попробуем, сынок. Надо понять, как оно – жить на самом краю земли. – Макар погружается в задумчивость. – Лисы, говоришь, младенцы, говоришь… А встречаются в этих краях звери крупнее лис? Может, забор поставить?

– Нет, пап, не встречаются. Зато змеи бывают. Орел может с воздуха напасть на всё мелкое и подвижное. А заборы… такие заборы, которые ты имеешь в виду, здесь не ставят.

– Так забор, выходит, ни от чего и не защитит… А мы точно хотим здесь жить? – У Ларисы вытянулось и побледнело лицо.

– Милая, дом на берегу моря – твоя заветная мечта. Разве нет? Мы уже здесь. – Макар мягко смотрит на жену, трет губы тыльной стороной ладони.

– Пап, мам, вы же сказали: пробуем. Так пробуйте, без обязательств… дом всегда можно продать. Мы поедем, наверное. Чай дома попьем. Да, Ян? – Ян согласно кивает головой. – Машка там одна совсем.

– Ладно, мои хорошие, уговорили. – Лариса так и не прикоснулась к еде. – Я в контейнеры сложу, что осталось. Может, Маша поест. Или на завтрак…

Потом Лариса с Макаром будут стоять на террасе и смотреть, как их мальчики идут к дороге, где припаркована машина. Будут спорить о том, в кого у них такой красивый, статный, широкоплечий сын. Макар предложит обратить внимание на его великолепный генетический код, но Лариса одобрит только цвет глаз, а за всем остальным полезет в дебри своего фамильного древа. Макар надуется, уйдет к месту недавнего сокрушительного падения, обнаружит там чью-то нору, почешет в затылке, вспомнит о том, что завтра приедут косить, и тогда вскроются все тайны рельефа, а значит, пока можно ничего не предпринимать. Вдруг начнет припадать на ногу, дохромает до старой оливы, сядет на лавку и начнет с остервенением шкурить стул.

К вечеру ветер совсем успокоился, море разгладилось, в воздухе повисла розовая немота. Макар закончил работу как раз к тому моменту, когда солнце приготовилось войти по пунцовой дорожке в сапфировое зеркало воды. Хотелось не пропустить тихий плеск первого касания. И всё же опять пропустил.

– Ну, что ты сердишься? – Лариса подошла незаметно.

– Я, кажется, ногу потянул. – Макар не отрываясь вглядывался в горизонт.

– В доме посмотрю. А мы так и не спустились к воде сегодня. Зачем тогда это всё?

– Ночью штормило – море перевернулось, вода неспокойная, холодная, пляж затоплен, наверняка выбросило кучи мусора и водорослей.

– Я не про купание.

– Местные вообще не купаются. Почти никогда не купаются, но ни за что не променяют вид из своих окон ни на какие блага мира. Посмотри только, какой чудесный закат! Посиди со мной.

Лариса присядет на минуту. Начнет гладить мужа по спине, взъерошит ему волосы, пригладит, опять растреплет, вспомнит что-то срочное, убежит. Макар чуть скосит глаза ей вслед, вздохнет, закинет ноющую ногу на лавку, усядется поудобнее – этот вечерний сеанс у него никто не отнимет.

Ночью в спальне на втором этаже, лежа в новой кровати напротив большого открытого окна, они будут следить за тем, как легкий морской бриз раздвигает тонкие крылья вуали. Бездонное небо подмигивает мириадами сияющих глаз. Влажно и тяжело дышит море под высоким берегом. Чуть скрипит, чуть посвистывает дом.

– Что это, Макар?

– Что?

– «Фьють-фьють» это.

– Витражное остекление наверху. А представь, как дом пел прошлой ночью!

– Ужас! Ведь спать невозможно!

– Винс обещал штапики на окнах заменить на днях.

– Вы год работали в доме и всё еще не закончили. Почему было везде не поставить стеклопакеты?

– Красиво потому что.

– Тебе всё старье красиво. А я терпеть не могу. Мне везде старуха мерещится. Следит за мной из каждой комнаты, из каждого шкафчика… Даже пахнет бабкой.

– Фрау Карла. Неправда, не пахнет – весь дом изнутри перекрашен, вся мебель перебрана.

– А кабинет? Что ты сделаешь с книгами?

– Техническую литературу и справочники на немецком в библиотеку отвезу завтра с утра, пока Яна нет. С остальным потом разберусь.

– Я хотела свой дом большой, светлый, а не старухин.

– Фрау Карла, может, и старуха – немногие доживают до девяноста, – но дому-то чуть больше тридцати. Наш домик в саду и меньше, и старше. А то, что мы его купили у живого владельца, не означает, что там никто не умирал…

– Вот спасибо за эту мысль! Может, этот дом и больше, но это дом эгоиста! Всё будто для одного человека.

– Неправда, за стеной просторная детская. Поставим там двуспальную кровать, и дети смогут останавливаться у нас. И еще внизу комнатка для прислуги… Давай спать, а?

– Первая ночь на новом месте – я ни за что не усну!

Утром Макара разбудил пронзительный птичий гвалт. Чайки скандалили о чем-то своем на берегу. Он хотел накрыть голову подушкой и досмотреть увлекательный сон, но сквозь прищуренные веки заметил какое-то движение в комнате – на подоконнике сидел толстый баклан и изучал Макара темными бусинами глаз. «Кыш!» – прошипел Макар. Баклан переступил лапками и остался на месте. Макар встал и почти подошел к окну – только тогда птица развернулась, нехотя взмахнула крыльями. Какая наглость! Новая москитная сетка плавно выехала из своего паза, мягко щелкнул фиксатор. Комаров еще не было, но кто ж знал, какие гости могут наведаться! Спать больше не хотелось. Макар оглянулся на разметавшуюся во сне жену. Самое время исполнить оптимистическую программу здоровья – утреннюю пробежку и заплыв. Отек на щиколотке за ночь спал, но на лестнице стало понятно: нога не в порядке. Прихватил большое полотенце и на подаренном Людовиком гольф-каре проехал вдоль берега до спуска к воде.

Море еще не успокоилось. Взбаламученная, пенная вода сварливо шипела, заливая узкую песчаную кромку маленькой бухты. Ух ты! – холодной водой обожгло голени. Стоял, как в ледяной газировке, не рискуя сделать и шага вперед. Плети водорослей хватали за щиколотки, песок вымывало из-под стоп. Золотистый туман раннего утра прятал рассветный, обманчиво близкий горизонт. Не сегодня.

– Вода холоднючая! – Спящий дом ответил скрипом половицы. – И тебе, Карла, привет!

Макар успел прогреться в душе, сварить кофе, усыпать крошками печенья стол, когда недовольная сонная Лариса спустилась из спальни:

– Что ты тут орешь?

– С добрым утром, милая! Я не искупался. Вода холодная и грязная, если тебе интересно.

– М-м-м. Есть еще кофе? – Лариса заглянула в турку, слила остатки до самой гущи. – Вообще не спала. Дом этот, звуки… всё незнакомое… Не могу.

– Хорошо, милая. Вернемся назад. А когда на лето приедет твоя сестра с внучками, вы продолжите культивировать свою неугасаемую любовь-ненависть.

– Можно подумать, ты никак не реагируешь на ее выходки. И здесь мы прям спрятались.

– Спрятались, не спрятались, а места здесь для нее нет. Пусть там хозяйничает, как ей вздумается.

– Я должна ей свой дом отдать? Пф-ф-ф! – Лариса допивает кофе, поднимается поставить чашку в раковину. Огибая стол, цепляет бедром острый угол. – Черт, я убьюсь здесь! Проклятая старуха!

– Фрау Карла. Поговори с ней по-хорошему. Тогда она тебя примет. А сестре твоей мы дом на лето сдадим безвозмездно, по-родственному. Посмотри на ситуацию с этой стороны.

– Я еще с призраками не разговаривала! Оставь эту придурь при себе!

– Завтрак будет?

Лариса бросает на мужа тяжелый взгляд.

– Я в кабинет – разберу книги, пока в тебя не вернется «хороший человек».

Снаружи раздается стрекот газонокосилки.

Здравствуй, дорогая Карла!

Я собирала вещи и нашла конверты, которые ты мне подписала в мой первый год в интернате. Что я тогда писала тебе? Забери меня? Прошло шесть лет, и я опять хочу написать – забери меня. Но я не буду об этом просить – знаю, ты почти не выходишь из дома из-за болезни. Знаю, ты скажешь: будь сильной и смелой.

Мне страшно и одиноко – всех детей забирают. Уезжают даже преподаватели. Нас осталось восемь девочек. Занятия отменили. Нам запретили выходить за территорию. Что-то случилось, а нам ничего не говорят. Николь думает, что на Землю летят инопланетяне, или астероид, или еще что-то – и будет конец света. Она глупая, да? Она уезжает завтра.

Мама, как всегда, далеко, на гастролях с театром и не может приехать. Знаешь, я вот думаю: зачем люди рожают детей, если потом их не любят и бросают? Я бы хотела, чтоб меня совсем не было, раз я не нужна.

Все, кого забрали, обещали написать или позвонить. Они молчат. И в новостях ничего нет. Просто интернат пустеет. Я боюсь, что всех детей заберут и я останусь с дежурным воспитателем, или сторожем, или даже совсем-совсем одна в пустых корпусах. Оставят ли мне еду? Будет ли здесь тепло?..

Мне страшно.

Бабушка, я не жалуюсь и не плачу. Я же большая. Летом я опять приеду к тебе. Очень жду твоего звонка в воскресенье. Очень тебя люблю. Ты только не умирай. Живи, пожалуйста! Я еще маленькая!

Твоя Софи, 12 лет.