Kitobni o'qish: «Cовсем немного дождя»
Самое невероятное приключение в наши дни – это спокойная, тихая, мирная жизнь.
Эрих Мария Ремарк.«Триумфальная арка»
Совсем немного дождя
1
На подоконнике перед Стефанией лежали лекции старенького профессора. Она просматривала учебный материал, и сердце наполнялось тоской: мрачный экзистенциализм Сартра, Камю и Симоны де Бовуар, жесткая, до шовинизма, критика ранних романов автора-женщины… Совершенно неподходящее сопровождение коротко вспыхнувшей жемчужине дня – веером золотистых нитей лучи зимнего солнца прорвались сквозь толщу облаков, играя зеркальным глянцем мокрых улиц, множась в дрожащих капельках воды. Хотелось туда, на этот маленький праздник, но, увы, пройдет он без нее.
Аудитория медленно заполнялась студентами – они заходили группками по двое, по трое, обменивались приветствиями, оживленно переговаривались, с любопытством оглядывали ее фигуру, закутанную в пальто. Ей нравилось приходить первой, внимать этому жизнерадостному гомону, наполняться молодой энергией перед тем, как вступить в диалог со слушателями. Она была немногим старше учеников и тщательно избегала преподавательской назидательности, получая в ответ живую, чуть ли не детскую заинтересованность в предмете, неожиданно взрослые суждения, подростковый азарт. Этих ребят она совсем не знала – дипломникам филфака пары ставили преимущественно во второй половине дня, она же со своими первокурсниками проводила семинары в ранние утренние часы и два раза в неделю вечером; в опустевшем уже институте читала авторский курс по истории в великодушно отведенное ей факультативное время. Светлая часть дня оставалась в полном ее распоряжении, чему она была несказанно рада. Сегодня, задержавшись в деканате, Стефания была поймана секретарем у копировального аппарата. Не успев придумать веской причины для отказа, получила стопку заполненных крупным шрифтом листков и оказалась поставленной на замену.
Посмотрела на ручные часики, глубоко вздохнула – пора. Громко хлопнула дверь аудитории, и зал взорвался рукоплесканием. Что?
– Кристиан, да ты вспомнил дорогу в институт? Не на пороге ли мы конца света? – глумился вязкий женский голос.
– Да он просто заблудился! – выкрикнул парень с задних парт.
– Ты раньше профессора, Кристиан! Не запер ли ты его в туалете? – подхватил озорной мальчишеский тенор.
– Просто заткнитесь, – незлая усталость в ответ.
Пора с этим кончать. Она развернулась к молодым людям, сняла пальто и аккуратно повесила его на спинку стула. Гардеробом давно никто не пользовался – в помещениях стоял сырой, пробирающий до костей холод. Пригладила волосы, выпрямила спину, окинула аудиторию взглядом, сразу вычислила полную девушку с тягучей речью, заносчивого красавца у дальней стены, худощавого обладателя высокого звука на первой парте, последнего вошедшего, упавшего на ближнее к выходу месту, – по поникшим плечам. Всего человек двадцать, из них четыре парня. Все кутались в куртки и шарфы. Долго ли продержится она без верхней одежды?
– Добрый день. Меня зовут Стефания, сегодня я заменяю вашего преподавателя. У профессора Герхардта случился сердечный приступ – может быть, вы заметили «скорую» возле здания института…
– А это точно сердечный приступ? – перебила ее «вязкая».
– Точно. – Стефания сама видела характерную синеву на старческих губах, скрюченные пальцы, птичьей лапкой царапающие толстую ткань пиджака на груди.
– Отпустите нас домой! – выкрикнул обладатель мальчишеского голоса. Тощий, вихрастый. – Нам же холодно!
– С радостью, но ваша следующая пара – у декана факультета, и я призвана удержать вас любой ценой. Читать вам, как малолеткам, я считаю унизительным и для себя, и для вас, а посему вот вам текст лекции, откопируете и принесете на кафедру. Давайте побеседуем о литературе…
– Профессор не одобрит и не простит, – констатировала полная девушка.
– Студент должен трудиться не покладая рук: писать, писать и писать! – веселился вихрастый.
– И всё же я оставлю вам материал – пусть меня больше не ставят на замены к людям, которые перебивают преподавателя. Расскажите о последнем прочитанном вне учебной программы.
Она прохаживалась перед рядами парт, останавливаясь напротив говорящих, подхватывала рассуждения, искренне интересовалась неизвестными ей авторами. Пара подходила к концу, студенты, разгоряченные ее неподдельным вниманием, не сводили с нее глаз. Она тоже должна была им что-то дать… Вынула из сумки книгу, без спроса прихваченную из библиотеки Макара – тот все равно не замечал убытка в новом, установленном ею книжном порядке.
– Кто читал? – спросила она у молодых людей.
Последний зашедший в аудиторию парень медленным движением нацепил на нос очки, всмотрелся в название и чуть приподнял над поверхностью парты руку.
– Отлично. Вас, кажется, зовут Кристиан? – Парень чуть качнул головой. – Расскажите своим товарищам, почему им стоит потратить время на чтение этой книги. Я сама еще не дочитала, но, мне кажется, вещь стоящая. Обсудим, если еще доведется встретиться. Лекции на столе. Я с вами прощаюсь. Благодарю за увлекательную беседу.
Главная активистка группы – так обозначила для себя Стефания «вязкую» студентку – подошла к ее столу за лекциями. Неожиданно резко поднялся с места Кристиан:
– Я возьму!
Девушка передернула плечами, бросила на него полный неприязни взгляд, попрощалась со Стефанией и вышла.
– Не хочу, чтоб вас занесли в черный список. Профессор очень щепетилен в вопросах этики авторского права. Составлю конспект и передам его копии группе. Лекции верну вам лично.
Кристиан следил за ее реакцией сквозь стекла очков.
– Да просто оставь на кафедре. У меня нет постоянной аудитории, – отмахнулась Стефания.
– Я вас найду.
Он стоял прямо, смотрел открыто, был высок ростом, широк в плечах. Темные глаза в обрамлении густых ресниц беззастенчиво наблюдали. Ей пришлось посмотреть на него в ответ и встретиться с уважительной мужественностью. Из-за высокого роста Стефании редко приходилось смотреть на людей снизу вверх. Выпрямившийся, стряхнувший телесную леность, Кристиан оказался значительно выше ее.
– Как хочешь. Значит, до свидания.
Он продолжал стоять. Стефания, подхватив пальто и сумку, прошла мимо, рассеянно скользнув по нему взглядом.
Потом уже, пройдя длинные галереи коридоров, на пороге институтской библиотеки она спохватилась и, так и не чувствуя холода, накинула на плечи пальто. Зал был сумрачен и почти пуст; несколько ламп мягко светило над занятыми столами, тихо шуршали страницы. Она кивнула знакомой библиотекарше и прошла к своему любимому месту в дальнем углу. Запах стоял тяжелый, прелый – в неотапливаемом помещении медленно истлевали тысячи и тысячи книг. Макар строго-настрого запретил ей не то что приносить с собой библиотечные фолианты, даже в сумку их к себе класть. Боялся заразной книжной плесени в доме, трясся над своими бумажными реликвиями… Его дом – его порядки, и она честно высиживала долгие холодные часы в библиотеке, готовясь к занятиям. Сегодня вечером у нее факультатив – хотелось удивить своих немногочисленных слушателей неожиданной подачей материала, быть бодрой и интересной. Сделала заказ в архиве по заранее подготовленному списку и, ожидая, погрузилась в гаджет. Пропущенный вызов от Тимура. Ее телефон существовал в бесшумном режиме, только на звонки от домашних была установлена вибрация. Оставляя маленькую дочь, она не могла позволить себе полное отключение. Срочности в разговоре с мужем Стефания не находила – вчера они обсудили все интересующие вопросы. Кто-то на первых столах зашелся в долгом надрывном кашле. Внутри у Стефании всё сжалось – она не имеет права подцепить вирус и принести болезнь в принявший ее дом. Любая зараза пугала до ужаса. Миром завладела пандемия «вируса сна». Здесь, на острове, в чистой зоне, она с дочерью и теткой оказалась благодаря заслугам отца перед наукой и человечеством. Заслуги эти она не признавала, признание считала авансовыми ожиданиями, но шансу, данному им, была благодарна. На материке отец разрабатывал вакцину, предназначенную избавить людей от очередного мора. Тимур был его учеником, коллегой, правой рукой и – так удобно для всех сложилось – ее мужем. Они воодушевленно трудились, она с ребенком была в безопасности, а ее мама спала. Спала в глубокой летаргии, сраженная новой «чумой», под наблюдением ее отца и мужа. В их безраздельной власти.
Вчера в Сети появились первые весточки о проснувшихся – похоже, вирус, который уже более полугода держал человечество в своих беспощадных мертвенных объятиях, отступал, так и не дождавшись создания ни действенной вакцины, ни лекарства. Ни одно правительство не выступило с официальными заявлениями, научный мир молчал, люди питались слухами, столь же радостными, сколь и ужасающими. Когда она перед парами принесла Ханну Ларисе, жене Макара, то первым делом попала под обстрел их нетерпеливых расспросов. Как же! Она ведь приближенная к центру решения проблемы – должна всё знать. Тем не менее, впервые услышав от них о пробуждении заболевших, она ничего не могла им ответить. Оставив семимесячную дочь, она всю дорогу до института безуспешно пыталась дозвониться отцу и мужу. Все пары сверлила взглядом экран телефона, ожидая вызова, и лишь после обеда Тимур ее набрал. По его до заискивания мягким интонациям, зажевыванию окончаний слов она понимала, что на волнующей ее теме лежит запрет, что отец попросту избегает общения с ней. Она настаивала. По гулкому эху, которое сопровождало голос мужа, догадывалась – для разговора с ней тот укрылся в каком-то пустом помещении, а значит, отца рядом нет и она может попытаться надавить.
– Ты выкручиваешь мне руки! Ты же знаешь, я связан режимом секретности! Меня могут прослушивать! – Тимур срывался на крик и был готов прекратить разговор.
– Успокойся, дорогой. Мне нет дела до ваших тайн. Ты же знаешь, меня волнует только мама…
– Оливия стабильна. Все показатели в норме. Она спит.
– Но кто-то уже проснулся?
– В наших палатах случаев «возвращения» не было.
– Где-то были?
– …
– Послушай, я правда не пытаюсь выведать у тебя то, чем ты не можешь поделиться. Я сама тебе скажу: множество, огромное множество источников пишут и рассказывают о том, что зараженные просыпаются, и они не в порядке – слабоумие, неадекватность, помешательство, сомнамбулизм, амнезия… Это не может быть выдумкой, и вы не находитесь в информационном вакууме, чтоб ничего об этом не знать. Допустим, у вас нет собственных наблюдений, но что ты об этом думаешь?
– Чисто теоретически – я повторюсь, чисто теоретически – после продолжительной комы, а именно так мы определяем то, что вы называете «сном», нейропсихиатрические осложнения практически неизбежны. Тяжесть и глубина повреждений мозга так же индивидуальны, как и способность к реабилитации.
– Полное восстановление возможно?
– Да.
– Хорошо. Исключительно из-за того, что отец не хочет со мной разговаривать, я думаю, всё началось уже давно. Ваши выводы весьма неутешительны. Он что-то замыслил. Но он же принципиально никогда не врет, да, Тимур?
– Да.
– Держи меня в курсе по возможности, пожалуйста.
– Угу.
– Ты не спросишь про Ханну?
– Как Ханна?
– Она растет, Тимур. Здорова, сообразительна, у нее…
– Отлично! Просто отлично! Я задержался. Поцелуй малышку. Пока.
«Поцелуй малышку». Ты, Тимур, муж условный, отец безразличный – безропотный слуга тестя при науке. У Ханны к году формируется слоговая речь – ей некого называть папой, зато дедов у нее в избытке. Она окружена искренне любящими людьми, счастливый ребенок.
Счастливый ребенок вчера поймал все подарки солнца, которые достались острову в последний ноябрьский денек. Закончив работу, Стефания успела присоединиться к дружной компании из Ларисы, Макара, Машки, Яна, Ханны и Лилы, французской бульдожки, влюбленной в ее дочь, на городском пляже. Ей дали насладиться теплыми объятиями дочери, выдержали ее прогулку вдоль кромки моря в сопровождении заигрывающей Лилы, наконец, усадили на плед, вручили бокал вина и устремили к ней нетерпеливые вопрошающие взоры. Ну что она могла им сказать? Всё правда. Но, в большинстве случаев осложнения, вызванные болезнью, корректируются. Информации мало, надо ждать. Мама стабильно спит.
Они все так обрадовались, будто она и правда сообщила что-то важное, хорошее. Вернулись к прерванной суете: дети, собака, песок везде, что не ешь?.. ешь скорее… И только Машка, подруга, поглядывала недоверчиво. Отвернулась от нее, подставила лицо солнцу, следила сквозь прищуренные веки, как блестящими чешуйками переливаются волны, набегая на берег долгими пенными языками. Было тепло, хорошо и спокойно здесь и сейчас…
– Вам просили передать. – Смотрительница зала протянула Стефании ее полосатый шарф. – Вы в аудитории оставили.
– А? Да, спасибо.
Щекам отчего-то стало жарко.
И все же надо позвонить Тимуру – может, что-то скажет о маме…
2
Угрюмый таксист высадил ее перед воротами дома Макара. Поездка в полном молчании сквозь погруженный в темноту город подействовала угнетающе – она так и не решилась попросить водителя включить музыку. Всю дорогу прокручивала в голове разговор с Тимуром. Тот лишь попросил не звонить ему без крайней необходимости; если у него будут новости о маме, он сам свяжется. Конечно, дорогой, конечно, мы тебя не побеспокоим. Так ведь сам и звонил – оказалось, случайный вызов. Было обидно – за себя, за дочь. И только. Одинокой она себя не чувствовала. Не успевала погрузиться в меланхолию – так загружены были ее дни людьми и делами. Вот и теперь, как только распахнулись двери шумного теплого дома, ее сразу обволокло участием и заботой. Ты замерзла? Ты ела? Ты бледная! Раздевайся, мой руки, не хватай ребенка, ледяная вся!.. И горячий суп уже парит над тарелкой, и Ханна жмется на коленках, и Лила тут же уперлась передними лапами ей в бедро – меня тоже возьми, – и Ян выстраивает перед ней своих пластилиновых прекрасных уродцев, и Маша с Ларисой сидят напротив, одинаково поставив локти на стол, уперев в ладони подбородки: ты ешь, ешь, а потом рассказывай, и мы все расскажем… Густое покашливание доносится из гостиной.
– Это что? Это то, о чем я думаю? – Стефания аккуратно подносит ложку с супом ко рту, успешно минуя пушистую макушку верткой Ханны.
– Ага, – смеется Лариса. – Забрали мы деда. Хотели сюрприз тебе сделать. Будем вместе жить.
Шуршат по ступенькам тапки Макара – спешит, спускается из своей волшебной башни.
– Как вместе? – Стефания проливает суп, передает дочь Ларисе, идет за тряпкой.
– Как, как… так. – Макар включает чайник. – Кто со мной будет чаевничать? – Собирает заявки и вынимает кружки из шкафчика. – Дед! Чай? – кричит в глубь дома.
– Бху-бху! – отвечает дед Прокопий, кряхтит, выжимая крупное костлявое тело из мягких подушек дивана.
Все наконец собрались за круглым столом. Прокопий сразу занимает руки делом – колет грецкие орехи, вынимает ядрышки из скорлупок, складывает в глиняную пиалу. Он здесь, но он здесь не главный. Все решения за хозяином дома.
– Мы, Стеша, посмотрели долгосрочный прогноз погоды – впереди резкое похолодание на долгие недели, дожди. Это раз. Мы подсчитали расход на два дома и запасы угля. Это два. Мы проконсультировались с «главным экономистом» острова…
– Это кто? – Стефания уже поняла, к чему идет разговор.
– Джина, хозяйка кафе на набережной. Ты же знаешь ее, – пояснила Лариса. – И она не гарантирует, что сможет обеспечить нам топливо. За любые деньги. Это три. Дом Прокопия неприлично старый…
– Это я неприлично старый. А дом – нормальный дом, – без особых эмоций прокомментировал Прокопий.
– Нормальный дом Прокопия свистит сквозняками из всех щелей. Это четыре. Дед что-то закис в одиночестве целыми днями…
– Сам ты закис, Макарий. – Прокопий возражал исключительно ради обозначения своего несокрушимого «я».
– Это пять. Вас с Ханной мы одних ни за что не оставим. Это шесть. Достаточно аргументов?
– Седьмое – дед уже здесь, а одной в доме страшно. Как же мы разместимся? – Стефания была умной девочкой – не пыталась противостоять логическим и рациональным конструкциям.
Все выдохнули. Дед был откровенно рад, да ведь он и вправду что-то расклеился в последнее время. Машка, пританцовывая, собирала посуду со стола. Макар с Ларисой довольно переглядывались. Стефания вдруг поняла, как устала от своих попыток организовать нормальную жизнь в доме с чудеснейшим, но чужим и таким трудным от старости дедом, сразу будто размякла.
– Эй, Стефа, не спи! – Машка теребила ее за плечо. – Нам еще ваши вещи надо успеть перенести. Твоя комната будет рядом с моей. Круто?
Они с Машей ровесницы, но та ведь совсем девчонка девчонкой… Лариса отправила с ними Макара – тяжести-то кто понесет? Да какие там тяжести, Лар? Это просто она, глупая, еще не осознала масштаба переезда. Масштаб был абсолютный. Пока они с Машей собирали тряпочки-посудки, Макар успел перенести обеденный стульчик Ханны, ее кроватку, коляску, даже ванночку. Навьюченные сумками с одеждой, они зашли в подготовленную для мамы с малышкой комнату на втором этаже, о существовании которой Стефания и не подозревала.
– Я тут все расставила – должно быть удобно, как мне кажется. Потом ты под себя всё устроишь, если захочется, да? Сегодня поскорее разложи необходимое, я пока Ханну искупаю, и будем ее укладывать. – Лариса потирала ладошки, окидывая хозяйским взором комнату.
Внизу что-то грохнуло и раздался отчаянный рев. Ларису моментально унесло вниз, Стефания дернулась было следом, Машка села на пол перед пакетами:
– Это Ян. Что-то уронил и превентивно орет, чтоб его не отругали. Будто его, бедняжечку, кто-то когда-то ругает. Лариса разберется.
– Она всё всегда и везде успевает? Всё и все у нее под контролем? – Стефания спрашивала, не поворачивая головы, раскладывая детское бельишко в ящики комода.
Маша подошла, заглянула ей в лицо:
– Ты же не замышляешь побег? Шучу. Расслабься и позволь ей сделать твою жизнь легкой и приятной. Есть женщины, которым идет быть хозяйкой большого дома, собирать вокруг себя многочисленную семью, окутывать каждого заботой… Ей это не в тягость, поверь. Тебе не предъявят счет за потраченную любовь. Лариса – искренний человек и чуткий. Если тебе что-то не подходит, она всегда к тебе прислушается.
– Ты тут, значит, кайфуешь? – Стефа усмехнулась, удивляясь про себя этой пламенной речи невестки в защиту свекрови.
– В меру своих сил и способностей. Я сопротивлялась поначалу, и еще как. Что-то там отстаивала… Пустая трата сил – она всё равно всегда оказывается права. Ну, почти. И я почти уже не спорю.
– Но ведь споришь?
– Конечно! Сегодня я доказывала, что нельзя переносить твои вещи, пока ты не дала согласие. Нет, я знала, что ты согласишься, но ведь так нечестно.
Стефания засмеялась и крепко обняла подругу:
– Какая же ты милая, Маш. Защитница.
– Теперь всё хорошо?
– Теперь всё просто отлично!
Прокопия обустроили в гостиной ради всеобщего спокойствия и удобства – никому дед со своими старостью, бессонницей и курением не помешает. Всё равно все крутятся целыми днями на большой и теплой кухне.
«На новом месте приснись жених невесте», – подумала Стефания, проваливаясь в мягкую душистую постель навстречу сладкому сну хорошо потрудившегося человека. Откуда-то донесся тихий скрежет когтей по дереву. Мыши?! Следом чуть погодя раздался тихий стук в дверь, и Маша с оленьим невинным взглядом робко протиснулась в комнату, пропуская перед собой Лилу:
– Она всегда спит возле самого младшего. А теперь это Ханна. Можно? Иначе она никому покоя не даст. Она совсем тихонькая девочка у нас…
– Ну что с вами делать? Можно.
Сквозь дрему Стефания наблюдала, как в свете ночника Машка пристраивает лежанку Лилы под детской кроваткой.
– Я не буду дверь плотно закрывать, вдруг ей надо будет выйти ночью, хорошо? Добрых снов. – Маша, не дожидаясь ответа, уже скрылась в коридоре.
– Ой, да ну вас всех… – буркнула Стефания, зарываясь поглубже в подушку. – Что хотите, то и делаете.
Дом безропотно принял новых жильцов, укрыл и обогрел. Приглушил все звуки: скрип перекрытий, дребезжание ставен, плевки дождя в окна, стук веток в саду – холодный циклон пришел ночью, жадно набросился на спящий остров, шквалистыми ветрами и ледяной водой проникая во все уголки и щели; покашливание и шаткие шаги Прокопия – в туалет, покурить, на кухню; храп «тихонькой девочки» Лилы под младенческие причмокивания Ханны… Даже сны не побеспокоили обитателей дома, ни добрые, ни тревожные – никакие.
