Kitobni o'qish: «Учитель для ангела»

Пролог

Итог его жизни был не просто легко предсказуем, он был закономерен. Мэтр Корнелиус тяжело вздохнул и в который уже раз бросил тоскливый взгляд на тюремную площадь. Ему было не впервой смотреть на мир сквозь железную решётку, занятия алхимией как бы автоматически предполагали частые визиты учёного мужа в казематы жадных до золота правителей тех земель, где он путешествовал или скрывался от преследования. Однако раньше дело ограничивалось выкупом, в худшем случае – изгнанием. У мэтра имелись могущественные покровители, которые вовремя успевали вмешаться в беспредел местной знати с их вороватыми прислужниками и чинушами. Дружбу своих покровителей Корнелиус щедро оплачивал золотом из запаса побочных результатов своих экспериментов с философским камнем и до последнего времени был уверен в собственной неуязвимости.

Каждый раз, расплачиваясь за свою свободу слитками золота, он втихаря снисходительно посмеивался над этими напыщенными тупицами, готовыми рисковать своей репутацией и благополучием ради мёртвого жёлтого металла. Только полным невеждам и профанам могло прийти в голову, что пресловутое золото и было целью экспериментов учёного мэтра. Нет, их настоящим заветным призом являлось нечто гораздо более ценное – бессмертие, но об этом было известно лишь узкому кругу посвящённых. Что ж, после приговора инквизиции о бессмертии, пожалуй, можно было забыть, и эшафот, который усердно сооружали под окном темницы Корнелиуса, был тому надёжной гарантией. Влияния покровителей, оплаченного запредельным количеством золота, на этот раз хватило лишь на то, чтобы избавить смертника от традиционных пыток, да и то в обмен на признание в колдовстве и покаяние.

Конечно, очистительный костёр, к которому естественным образом приговорили раскаявшегося колдуна, вряд ли можно было назвать безболезненной оздоровительной процедурой, однако это всё же было лучше, чем провести последние дни своей жизни на дыбе, проклиная Создателя, даровавшего несчастному мэтру отменное здоровье. Корнелиус горько усмехнулся и отвернулся от окна. Разумеется, как и любой другой человек, он боялся боли и смерти, и всё же сейчас его душу переполнял не страх, а обида. Он так близко подошёл к решению загадки бессмертия, что казалось, ещё чуть-чуть и покровы тайны спадут, открывая восторженному искателю путь к вечной жизни. И надо же было такому случиться, чтобы прямо на пороге открытия все его надежды рухнули из-за глупой похотливой хозяйки трактира, которая вздумала соблазнить состоятельного постояльца своими сомнительными прелестями и сунула свой любопытный нос куда не следовало.

Умом Корнелиус, конечно, понимал, что философу и учёному не к лицу тратить последние минуты своей жизни на злобу и обиду, гораздо правильнее было бы помолиться, что ли, чтобы облегчить свою душу. Увы, даже этого последнего утешения он был лишён, поскольку не верил ни в бога, ни в загробный мир. Церковные проповеди вызывали у Корнелиуса лишь раздражение и брезгливость, он считал их бездоказательными и годящимися лишь на то, чтобы морочить голову доверчивым глупцам. Впрочем, идея о том, что со смертью тела человек полностью лишается существования, тоже казалась ему сомнительной, но как истинный исследователь, Корнелиус не был готов полагаться на собственные фантазии, ему нужны были доказательства. Собственно, именно для этого исследования ему и понадобилось бессмертие, которое учёный намеревался потратить на решение фундаментальных вопросов бытия.

Навязчивый стук топоров вырвал смертника из его невесёлых размышлений. Корнелиус снова подошёл к окну и тут же обругал себя за это бессмысленное любопытство. Ну что нового он мог разглядеть на тюремной площади, кроме столба с железными кандалами, да кучи хвороста у подножия эшафота? Как ни странно, на этот раз увиденная картинка таки смогла его удивить, поскольку именно в этот момент один из работников деловито прибивал к столбу вторую пару кандалов.

– Похоже, у меня будет компания,– Корнелиус иронично скривил губы. – Какому же бедолаге так не повезло?

Словно в ответ на его замечание, дверь каземата со скрежетом распахнулась, и двое дюжих охранников втащили внутрь бесчувственное тело какого-то молодого мужчины в изодранной и окровавленной одежде.

– Твой ученик оказался не столь покладистым, как ты, но говорить пока может,– презрительно буркнул один из охранников. – Наслаждайся, колдун, вдвоём вам будет веселей ждать смерти.

В первый момент Корнелиус опешил, ведь у него отродясь не имелось никаких учеников. Он избегал доверять тайны своих исследований даже учёным коллегам, не говоря уж про каких-то безмозглых юнцов, готовых продать нанимателя за горсть серебра. Если в отношении его самого у инквизиторов ещё были основания для обвинений в колдовстве, то этого парня точно приговорили ни за что.

– Я его не знаю,– слова слетели с губ Корнелиуса сами собой, хотя ему вроде бы не было никакого дела до этого незнакомца, но взыграло врождённое чувство справедливости.

– Ага, как же,– охранник брезгливо сплюнул и повернулся спиной к арестантам,– должно быть, этот безумец бросился на судью из-за чужака, не иначе. Ты уж ври, да не завирайся, колдун,– бросил он из-за плеча, захлопывая за собой дверь.

Корнелиус склонился над телом своего нового соседа и легонько похлопал того по щекам, чтобы привести в чувство. Веки бедняги дрогнули, и на мэтра уставились голубые как небо глаза, в которых пока явно отсутствовало осознание происходящего. Похоже, пытали его уже довольно долго, и он терял сознание далеко не в первый раз. Мужчина с трудом сфокусировал взгляд на лице сокамерника, и тут произошло чудо, глаза незнакомца вспыхнули радостью, словно он действительно встретил своего любимого учителя.

– Ну наконец-то,– его разбитые губы раздвинулись, изображая самодовольную улыбку,– а я уж было решил, что опять придётся возвращаться ни с чем.

– Наверное, бедняга от пыток лишился рассудка,– мелькнула паническая мысль в голове Корнелиуса. – Мне придётся провести последние часы перед казнью в обществе сумасшедшего,– он невольно сделал попытку отстраниться от радостно улыбающегося психа, но в последний момент устыдился своей слабости. Демонстрировать несчастному своё раздражение или тем паче страх было недостойно истинного философа. – Как мне Вам помочь, молодой человек? – Корнелиус через силу изобразил на своём лице сочувственную гримасу.

– Это я Вам помогу,– голос безумца прозвучал довольно бодро, хотя было очевидно, что говорить ему больно. – Как Вас величают в этой локации, уважаемый?

– Позвольте представиться, мэтр Корнелиус,– учёного несколько удивила формулировка вопроса, но он постарался не придавать внимания лепету сумасшедшего,– а как мне к Вам обращаться?

– Меня зовут Вран,– отрекомендовался его собеседник,– и можно на ты, я пока не дорос до титулов и званий. Вообще-то, это моё второе самостоятельное задание, но Вы не беспокойтесь, я не подведу.

– Зачем Вы назвались моим учеником? – Корнелиус нахмурился, пытаясь обнаружить хотя бы каплю здравого смысла в сумбурных заявлениях свихнувшегося бедняги.

– По-другому к Вам было не подобраться,– резонно заявил тот. – Я пробовал, но охрана смертников у монахов организована грамотно, ни единой щёлки.

– Но зачем? – голос Корнелиуса дрогнул, выдавая его волнение. Вопреки логике и здравому смыслу в его душе вдруг вспыхнула безумная надежда на спасение. – Кто Вы такой на самом деле?

– Я Ваш ангел-хранитель,– Вран ехидно хихикнул,– или Вы не верите в ангелов?

– Не верю,– не слишком уверенно подтвердил Корнелиус, невольно ловя себя на мысли, что больше всего на свете ему сейчас хочется, чтобы слова этого странного незнакомца оказались правдой.

– И правильно,– Вран сразу сделался серьёзен,– к чёрту эти бредни церковников, давайте поговорим начистоту. Думаю, у Вас, мой дорогой мэтр, достанет здравомыслия, чтобы не придушить того, кто пришёл Вас спасти, только потому, что мои слова не вписываются в Вашу картину мира.

– У меня и в мыслях не было причинять Вам вред,– вспыхнул Корнелиус,– тем более, что с этим отлично справится пламя костра не далее, как через час, когда стемнеет.

– Рад слышать,– Вран расслабленно улыбнулся,– в прошлую нашу встречу Вы были не столь благодушно настроены. Впрочем, тогда Вы не были заперты в камере смертника, а потому не слишком расположены к сотрудничеству.

– Разве мы с Вами уже встречались? – в голосе Корнелиуса на этот раз послышалось откровенное недоверие. – Что-то я такого не припоминаю.

– Странно, Вы ведь в Игре всего шестой цикл, для амнезии как-то рановато, хотя всякое случается,– эту бредовую фразу Вран выдал на полном серьёзе, словно в ней действительно имелся смысл. – Вы действительно не помните, как столкнули меня с крепостной башни в прошлом цикле? Здорово же Вы меня тогда провели, я ведь действительно купился на Ваши фальшивые заверения, за что и отправился в полёт. Должен заметить, что, в отличие от настоящих ангелов, у меня крылышки пока не отросли, а высоты башни было недостаточно, чтобы я разбился насмерть, так что умирать было очень больно и долго, смею Вас заверить.

– Что?! – Корнелиус едва ни подавился от подобных беспочвенных обвинений. – Зачем Вы меня разыгрываете? Думаете, я поверю, что Вы вернулись с того света?

– Вот только не говорите, что Вы в добавок к амнезии успели поверить в загробную жизнь,– устало вздохнул Вран. – Я же за Вами наблюдал, Вы и в церковь-то ходите только по большим праздникам, чтобы не вызывать подозрений соседей.

– Вы правы, я не верю в рай и ад,– Корнелиус невольно напрягся, сразу заподозрив в незнакомце церковного соглядатая, но тут же попенял себе за отсутствие логики. Ну зачем подсылать шпиона к человеку, которого через несколько часов сожгут как колдуна? Может быть, судьям захотелось получить ещё больше золота? Но он и так отдал им всё, что у него было. – Чего Вы от меня хотите? – в лоб спросил мэтр.

– Просто хочу Вас подготовить,– Вран пожал плечами и тут же сморщился от боли. – Некоторые игроки при переходе через барьер испытывают шок, а это небезопасно, да к тому же значительно удлиняет период реабилитации. Если Вы будете обо всём знать заранее, то Вам будет легче адаптироваться.

– О чём я должен знать? – хмуро процедил Корнелиус, предвкушая травмирующие откровения своего сокамерника. – Вы хотите сказать, что я не человек?

– Ух ты,– Вран восторженно цокнул языком,– да Вам, оказывается, и объяснять ничего не нужно. – Да, Вы не коренной обитатель этой локации.

– А кто же я? – растерянность в голосе Корнелиуса была столь явственной, что это даже вызвало у его собеседника сочувственную улыбку.

– Игрок, который настолько погрузился в игровую реальность, что забыл себя,– мягко произнёс тот. – Я помогу Вам выйти из Игры и вернуться домой. – В этот момент дверь скрипнула, и на пороге появился монах в сопровождении четвёрки охранников. – Ну нет, только не сейчас,– проворчал Вран,– у нас только начался завязываться конструктивный диалог. Послушайте, дружище, дайте нам ещё несколько минут,– обратился он к монаху,– мы не успели кое-что обсудить.

– Пришло время исповедаться,– торжественно провозгласил служитель церкви. – Кто из вас желает первым покаяться в грехах? – он перевёл взгляд с одного смертника на другого и остановил свой выбор на Вране. – Сын мой, скоро ты предстанешь перед нашим Спасителем, облегчи свою душу искренним раскаянием.

– Вот перед ним и облегчу,– с раздражением пробурчал грешник. – Если я снова облажаюсь, то каяться придётся очень долго, причём в письменном виде.

– Не богохульствуй, колдун,– вскинулся монах,– без покаяния твоя душа навеки отправится в адское пекло.

– А как же очищающее пламя? – Вран ехидно ухмыльнулся. – Или наврали про его благотворное действие на душу грешника? А я-то вам поверил, решил попробовать.

Слушая его глумливый монолог, Корнелиус невольно поёжился. Не то чтобы он внезапно прозрел и уверовал в бога, но всё же до этих слов Врана он собирался воспользоваться шансом обеспечить себе пропуск в лучший мир. Так, на всякий случай. Как истинный учёный он вполне допускал возможность, что ошибается в своих предположениях относительно картины мира, а потому не видел ничего зазорного в том, чтобы подстраховаться. Однако самоуверенный тон Врана и его заверения в реальности спасения настроили метра более решительно, и он по примеру своего товарища по несчастью тоже отказался от исповеди. Всю дорогу до эшафота Корнелиус с замиранием сердца терпеливо ждал, когда же ангел-хранитель сподобится выполнить своё обещание. Только когда приговорённых приковали к столбу, и инквизитор принялся зачитывать приговор, он не выдержал.

– Вран, похоже, Вы просто посмеялись над доверчивым учёным,– с упрёком произнёс он.

– Ну что Вы, я бы не посмел,– услышал он уверенный ответ. – Не беспокойтесь, мэтр, я справлюсь. Вы, главное, не паникуйте и следуйте моим указаниям.

– Вам не кажется, что сейчас самое время что-то предпринять? – истерично прошипел Корнелиус, с ужасом наблюдая, как монахи деловито поджигают хворост.

– Нет, ещё рано,– голос Врана был спокойным и сосредоточенным, словно он решал в уме какую-то заумную задачку,– в физическом теле через барьер не перейти, придётся оставить его здесь.

– Что?! – Корнелиус едва ни поперхнулся от пришедшего понимания. – Так нас действительно сожгут?! Вы гнусный лжец! Зачем Вы заставили меня поверить в спасение?

– Ну чего Вы так разнервничались? – в голосе Врана послышалось неподдельное удивление. – Это же просто игровая оболочка, от неё в любом случае пришлось бы избавиться. Да, наверное, костёр – это не самый безболезненный способ, но Вы же сами не оставили мне другого выбора, отказавшись сотрудничать в прошлом цикле. Не беспокойтесь, сразу после смерти тела, я вытащу Ваше сознание из Игры, только постарайтесь не психовать и сосредоточиться на моём голосе.

Некоторое время Корнелиус молчал, пытаясь взять себя в руки и достойно встретить смерть. Страх отступил, и его место заняла чистая, ничем не замутнённая ярость. Он злился на этого безумца, заставившего его надеяться на спасение, он злился на себя за то, что купился на пустые обещания, и наконец он злился на весь мир, обрекший гениального учёного на позорную и мучительную смерть. Огонь, аппетитно хрустя хворостом, начал подбираться к ногам Корнелиуса, в небо потянулся удушливый чёрный дым, в котором чувствительный нос алхимика без труда уловил запах горелого мяса. Поскольку сам он пока не ощущал обжигающих прикосновений пламени, то можно было предположить, что это горело тело Врана. Наверное, было даже справедливо, что подлый лжец умрёт первым, но обречённому мэтру вдруг сделалось жутко от одной только мысли, что он останется один на один с убивающим его огнём.

– Вран, Вы ещё живы? – с надеждой спросил он.

– Жив, но похоже, умру раньше Вас,– голос горящего человека ничем не выдавал его боли или отчаяния, это была простая констатация факта. – Не беспокойтесь, разница в несколько секунд или даже минут не имеет решающего значения, я Вас подстрахую в любом случае.

– Мне страшно,– Корнелиус тихо всхлипнул,– это ведь будет ужасно больно.

– Пока терпимо, а как будет дальше, не знаю,– деловито прокомментировал Вран. – Если честно, меня ещё ни разу не сжигали живьём. Возможно, будет легче, если кричать. Говорят, аватарам крик помогает переносить боль, хотя лично я не вижу тут никакой связи. – Его философскую тираду прервал истошный вопль, видимо, огонь добрался наконец до тела Корнелиуса. – И как, действительно легче? – сочувственно поинтересовался Вран, но не получил ответа.

Глава 1

В полутёмной комнате пятачок рабочего стола, освещённый стоваттной лампой, сиял словно маленькое автономное солнышко. В самом центре круга на подставке под лупой переливалась всеми цветами радуги старинная золотая брошь, усыпанная разноцветными камушками. Как ни удивительно, но на лице женщины, которая любовалась через лупу этой неземной красотой, не было заметно никаких признаков восхищения, напротив, её губы кривились в брезгливой гримасе, а в глазах застыло выражение скуки. Сей необычный казус объяснялся очень просто: якобы старинная брошь, отданная на экспертизу недовольной дамочке, оказалась современной подделкой, хотя и весьма талантливой, но всё же копией.

С продукцией этого ювелирного мошенника Василиса сталкивалась уже трижды, и каждый раз её поражала точность, с которой тот воспроизводил технику восемнадцатого века. Единственное, что выдавало подделку – это камни, вернее, их огранка. Она была слишком идеальной, что однозначно свидетельствовало об использовании современного шлифовального оборудования. В остальном все эти драгоценные безделушки были примитивными и безвкусными, похоже, мошенник выбирал объекты для копирования попроще, главное, чтоб смотрелось богато. Его, конечно, можно было понять, ведь сбывалось это добро, как правило, на закрытых частных аукционах, клиентами которых были нувориши, сколотившие свои состояния всяческими противозаконными махинациями и не отличавшиеся наличием вкуса. Истинные ценители прекрасного от этих подпольных распродаж держались подальше, предпочитая проверенных поставщиков.

В последнее время Василису всё чаще посещали сомнения в целесообразности экспертизы этих бездарных поделок, в конце концов, золото и камни были настоящими, а об их происхождении можно было наплести любую историю. Однако хозяйка частного аукциона, которая периодически подбрасывала ей халтурку, придерживалась иного мнения, за репутацию своей конторы она готова была перегрызть глотку любому конкуренту. Это было тем более странно, что в остальном у сей бойкой бизнесменши не имелось ничего подлинного, начиная с лица и фигуры, не раз побывавших в руках пластических хирургов, и кончая именем Кларисса, которое исходно было Клавой. Впрочем, Василисе было плевать на этические закидоны своей нанимательницы, лишь бы исправно платила, ведь на зарплату реставратора старинных рукописей исторического музея прожить молодой женщине не представлялось никакой возможности.

Идея открыть частную лавочку по экспертизе старинной ювелирки родилась в голове её отца, который и сам был неплохим мастером всякого рода имитаций «под старину». Он-то и обучил дочурку секретам своей профессии, а заодно ввёл её в круг продавцов и держателей аукционов. Полученные от папочки навыки оказались на удивление востребованными, и очень скоро Василиса забыла про необходимость считать каждую копейку до зарплаты и экономить буквально на самом необходимом. Она даже начала прикидывать, не уволиться ли из музея, но решила пока повременить с планами по кардинальной переделке своей жизни. Работа реставратора вовсе не была обременительной, да и доступ к архивам уникальных рукописей сам по себе был для Василисы немалой ценностью.

Наверное, если бы в руки самопального эксперта хоть изредка попадали действительно изысканные вещицы, ей бы даже в голову не пришло роптать. Увы, её работодатели, похоже, имели дело с продукцией отнюдь не художников, а бездарных ремесленников. Художественная ценность этих изделий, по мнению Василисы, была близка к нулю, и было бы справедливо продавать этот ширпотреб по стоимости материалов, из которых он был изготовлен. Убрав очередной «шедевр» ювелирного промысла в сейф, Василиса принялась за отчёт по экспертизе для Клариссы. Когда работа уже практически была сделана, дверь кабинета тихо скрипнула, и на пороге появился её отец.

– Васька, ты уже закончила с брошкой? – Афанасий Петрович, так звали родителя Василисы, бросил быстрый взгляд на экран монитора и удовлетворённо кивнул. – Опять наш спец по подделкам?

Василиса привычно поморщилась от застарелой обиды на фамильярное обращение папочки. Ну вот какой смысл называть свою дочь красивым старинным именем, чтобы потом превратить его в кошачью кличку? Самое обидное, что Васькой её называл не только отец, но и практически все знакомые, включая мужчин, которых Василиса впускала в свою жизнь. С некоторыми из них она даже порвала отношения из-за «Васьки». При этом внешне в Василисе не было ничего кошачьего, разве что зелёные глаза, но и те были скорее бирюзового оттенка, без желтизны. Копна кудряшек цвета горького шоколада, унаследованных ею от бабушки, ничем не напоминала гладкую кошачью шёрстку, а высокие скулы и нос с лёгкой горбинкой ассоциировались, скорее, с профилем птицы, нежели с мордочкой пресловутого домашнего питомца. Несмотря на это, кошачья кличка приросла к Василисе намертво, словно кто-то пришил её суровыми нитками.

– Это уже третий экспонат за месяц,– пожаловалась она на свою тяжкую долю. – У меня такое ощущение, что эту безвкусицу клепает не один человек, а целая мастерская.

– Может быть, и так,– отец задумчиво кивнул,– но нам ведь это даже на руку, правда? Чем лучше они работают, тем больше заказов на экспертизу.

– Надоело,– брезгливо поморщилась Василиса,– хочется заняться чем-то действительно интересным,– она выключила ноут и принялась одеваться.

– Куда это ты собралась? – возмутился Афанасий Петрович. – Кларисса ведь прислала две броши, а ты отработала только одну.

– Завтра закончу,– Василиса и не подумала остановиться,– у меня сегодня интенсив по цигуну.

– Ну когда ты уже наиграешься в эту свою эзотерику? – в голосе отца зазвучала обида. – Тебе не цигун нужен, а нормальный мужик, чтоб завести семью, родить детей. Чай, уже не девочка, пора бы остепениться.

– Прежде чем давать жизнь другим, неплохо бы разобраться в собственной,– отрезала Василиса. – Всё, пап, мне пора, мастер не любит, когда ученики опаздывают.

– Эх, чую, не дождаться мне внуков,– Афанасий Петрович тяжко вздохнул и тоже поднялся. – Когда тебя ждать к ужину?

– Не жди, ужинай без меня,– Василиса подхватила спортивную сумку и быстренько выскользнула за дверь,– медитация продлится до утра, сегодня же ночь зимнего солнцестояния.

– Совсем спятила,– покачал головой её расстроенный родитель, но в его голосе уже не слышалось возмущения, скорее, просто усталость.

Афанасий Петрович давно привык к закидонам дочери, он оставил бесполезные попытки вмешиваться в её жизнь, когда Василисе едва исполнилось шестнадцать. Максимум, на что его теперь хватало – это ворчание, которое сумасбродная барышня по большей части игнорировала. Упрямый, даже можно сказать, бунтарский характер проявился у Василисы ещё в сопливом детстве, и взросление ничуть не смягчило эти качества, напротив, с годами она стала только жёстче отстаивать своё право самостоятельно принимать решения в отношении своей жизни. Надо сказать, что свою упёртость Василиса унаследовала вовсе не от родителей. Сам Афанасий Петрович был человеком мягким и покладистым, а Василисина мама вообще являла собой пример прямо-таки нечеловеческого смирения. Даже собственную нелепую и раннюю смерть в результате глупой врачебной ошибки она приняла покорно, без жалоб на халатность медицинских работников и несправедливость судьбы.

Впрочем, источник дурной наследственности любимой дочурки отнюдь не был для Афанасия Петровича тайной, он не сомневался, что свой характер она унаследовала от его тёщи Серафимы Яковлевны. В свои почти семьдесят лет эта ведьма до сих пор руководила довольно известным и крупным издательством, вела независимый образ жизни, разъезжала по заграницам и устраивала шикарные приёмы для писателей и критиков в своём загородном доме. Афанасий Петрович лишь раз удостоился чести быть гостем на таком приёме, больше его не приглашали, видимо, не сочли интересным собеседником. Зато Василиса навещала бабушку регулярно и относилась к ней не просто с любовью, а прямо-таки с обожанием. Наверное, бабка Серафима была единственным человеком, к чьему мнению прислушивалась эта упрямица, да и то не часто.

К слову сказать, сама Василиса вовсе не считала себя какой-то отъявленной бунтаркой и своё стремление к независимости рассматривала, скорее, как достоинство, нежели порок. Не удивительно, что, следуя подобным убеждениям, она успела совершить немало глупостей и сумасбродств с того момента, когда смогла отвоевать у родственников право на самостоятельность. Справедливости ради следует отметить, что Василиса умела признавать совершённые ошибки и всегда безропотно принимала ответственность за последствия своих косяков, не пытаясь винить окружающих или злую судьбу. Более того, она искренне верила в то, что каждый человек с рождения имеет право на ошибку, а потому упрямице даже в голову не приходило раскаиваться и посыпать голову пеплом, когда жизнь преподносила ей очередной урок. Сделав выводы из полученного опыта и зализав очередную рану, Василиса снова пускалась во все тяжкие, словно ей нравилось испытывать свою удачу на вшивость.

Увы, набитые в результате прохождения жизненных уроков шишки не делали её более осторожной ни на йоту. И дело тут было вовсе не в том, что Василиса считала себя неуязвимой или являлась адреналиновой наркоманкой, которой для хорошего самочувствия требуется рисковать и испытывать новые ощущения, дело в том, что она просто не умела бояться. Об этом не знал никто из её окружения. Ещё в детском садике малышка поняла, что отличается от других детей и, чтобы не сделаться изгоем, научилась скрывать свой недостаток. Анализировать причины отсутствия в своём организме такой эмоции, как страх, она стала гораздо позже, когда пристрастилась к древним философским трактатам в своём музее.

Долгое время Василиса считала, что её неспособность бояться обусловлена какой-то болезнью, типа гормонального сбоя, и только углубившись в рассуждение давно ушедших авторов о душе и сознании, осознала, что причина её порока лежит вне телесных рамок, она ментальная. Отчего-то Василиса не могла воспринимать окружавшую её реальность всерьёз, жизнь представлялась ей просто увлекательной игрой, и даже смерть в её картине мира не являлась фатальным событием и воспринималась, скорее, как рутинная процедура перезагрузки, вроде смены игроком своего аватара. Вот она и играла, получая удовольствие от самого́ процесса и не задумываясь о том, чем эта Игра может закончиться.

Поначалу сделанное открытие ошеломило исследовательницу, но вовсе не осознанием того, что она, оказывается, строила свои представления о жизни на ложных предположениях, а как раз наоборот, Василиса вдруг поняла, что это всё остальное человечество ошибается. Поразмыслив немного над этим загадочным феноменом, она в конце концов решила не забивать себе голову проблемами, разрешить которые ей было не по силам. Всё человечество не переубедишь, как ни старайся, а менять собственную точку зрения она не видела никаких оснований. Всего-то и нужно было время от времени притворяться, что тебе страшно, чтобы не вызывать кривотолков и подозрений у окружающих.

Наверное, так бы всё и продолжалось, если бы в один вовсе не прекрасный момент, беззаботная прогула Василисы по жизни внезапно ни натолкнулась на странное и непреодолимое препятствие, превратившее эту самую прогулку в диверсионный рейд по тылам противника. А всё началось так невинно, что заподозрить в случившемся коварную руку судьбы мог бы только патологический параноик с манией преследования. Василиса и близко не была параноиком, а потому заказ на экспертизу старинной серебряной шкатулки восприняла без особого волнения, даже наоборот, обрадовалась, что ей в руки наконец-то попалась такая прелестная вещица.

Шкатулка действительно была очень красивой и даже изысканной, в ней с первого взгляда угадывалось авторство настоящего художника. По тому, что её крышку и боковые поверхности украшали не батальные сцены, а изображения странных животных и растений, искусно инкрустированные полудрагоценными камнями и глазурью, можно было предположить, что эта вещица когда-то принадлежала женщине. Однако для хранения драгоценностей шкатулка была, пожалуй, великовата, скорей всего, её использовали как стационарную косметичку или хранительницу семейной реликвии. В шкатулке не было замка, она открывалась нажатием на голову какой-то змееподобной рептилии, выгравированной на передней панели. Об этом можно было легко догадаться по тому, что серебряная голова гада была отполирована до зеркального блеска от частого прикосновения пальцев.

Прежде чем взяться за экспертизу, Василиса довольно долго любовалась игрой света на старинном серебре, пытаясь угадать в изображениях на шкатулке известных ныне представителей флоры и фауны, но никаких аналогов не вспомнила. То ли это были сказочные персонажи, то ли природа с тех пор настолько сильно изменилась, что эти животные и растения исчезли с лика земли. Потом она представила себя на месте той дамы, которая пользовалась этим произведением искусства каждый день, и невольно позавидовала канувшим в небытие людям, обладавшим возможностью окружать себя такой красотой.

Наконец, насладившись своими историческими фантазиями, Василиса решилась заглянуть внутрь шкатулки. Едва дотронувшись до головы рептилии, она отчего-то ощутила непонятное волнение, словно внутри её мог поджидать неприятный сюрприз. Как оказалось, интуиция её не подвела, стоило Василисе нажать на скрытую пружину, как изображение перед её глазами словно бы мигнуло, переключаясь на иную реальность. Крышка шкатулки плавно откинулась, открывая незадачливой исследовательнице своё нутро. Там на алой сафьяновой подложке лежало человеческое сердце. Судя по тому, что из перерезанных сосудов всё ещё сочилась кровь, сердце вырезали из груди не холодного трупа, а ещё живого человека.

От увиденного у Василисы волосы по всему телу буквально встали дыбом, а в глазах потемнело. Она попыталась закричать, но её горло сжала судорога, так что даже вдохнуть стало невозможно. Наверное, впервые бедняжка поняла, что такое страх, и это откровение едва ни отправило её в спасительный обморок. К счастью, шок продлился недолго, дурнота наконец отступила, и привычная реальность послушно вернулась на своё место. Открытая шкатулка как и прежде стояла на столе, но никакого сердца в ней, разумеется, не было, она вообще была пуста. Василиса облегчённо вздохнула и отправилась на кухню попить чаю и успокоиться. Вернувшись к рабочему столу, она было принялась за осмотр шкатулки, но поняла, что пережитое волнение не даст ей спокойно работать, и решила отложить экспертизу до завтра.

Увы, ночной отдых не принёс Василисе вожделенного облегчения, поскольку во сне она снова оказалась в иной реальности перед кровоточащим сердцем в серебряной шкатулке. Сон был таким ярким, как будто всё происходило наяву, а в добавок, прежде чем проснуться в холодном поту в своей постели, сновидица успела рассмотреть кое-какие не замеченные ранее детали. Её рука, открывшая шкатулку, выглядела во сне как-то странно, на ногтях не было любимого Василисой тёмно-синего лака, да и сами ногти явно нуждались в услугах маникюрщицы. Зато на среднем пальце матово светился огромный сапфир в форме кабошона, окружённый соцветием мелких огранённых бриллиантов. Такого богатого кольца ей до сих пор не приходилось видеть даже в музее, не то что на своём пальце.