Kitobni o'qish: «Сквозняки закулисья»
Милой мамочке посвящается
Ведь в этой жизни смутной,
Которой я живу,
Ты только сон минутный,
А после, наяву —
Не счастье, не страданье,
Не сила, не вина,
А только ожиданье
Томительного сна.
Давид Самойлов.
– Любите вы театр?
– Да!
– Но у вас нет данных.
– У меня талант!?
– Простите, не заметил.
Из разговора.
1 глава. Сон
Замок резко щелкнул разболтанными шурупами. В проеме перед зеркалом возник высокий силуэт. «Это же не я?» – Даша силилась рассмотреть непрошеного гостя в узкой полоске света. Человек закрыл за собой дверь и затаился в прихожей. Тут только стало понятно, что забрался чужак. Вор, бандит… кто еще шастает ночами по квартирам без приглашения? Чтобы не завизжать от страха она зажала рот руками и…
… и проснулась. В квартире горел свет, и в прихожей никого не было.
– Господи, приснится же такое!
Сонный взгляд упал на луну за окном, и тотчас по спине побежали противные мурашки. Даша передернула плечам. Надо было встать и задернуть шторы, чтобы избавиться от непрошеного соглядатая.
Луна нагло пялилась в окно. На самом деле ничего особенно интересного внутри не происходило. Обычной ночью обычные люди обычно спят. Спят для поддержания хорошей формы, от усталости, оттого, что надо рано вставать на службу, по привычке… Просто спят, потому что еще никто не придумал, как без этого обходиться. За окном сцепились собаки, и с верхних этажей полилась отборная брань. Терпение дома к собачникам давно иссякло – их ненавидели и днем, и ночью, а они – в отместку – выгуливали своих зверей на детских площадках и отпускали резвиться без намордников. Даша грустно улыбнулась – и собак жалко, и людей жалко, всех жалко…
Она вяло силилась принять решение – размять затекшие от неудобной позы ноги, онемевшую спину или принять. Душ, конечно, в таком состоянии был противопоказан. Телевизор безостановочно мерцал экраном. Он давно уже рассказал про солнце в Париже, наводнение в Мексике, очередных перестановках в правительстве и последних сплетнях шоу-бизнеса. Даша сжалилась и поднялась с дивана – отдыхай, трудяга. Чтобы сохранить дремотное состояние, она, сощурившись, проверила дочку в соседней комнате – та мирно посапывала, сбросив одеяло на пол. Собственная постель оказалась разобранной. Лениво подумалось, как такое могло получиться, – то ли она это успела сделать, придя вечером домой, то ли утром так торопилась, что не заправила?
Долгими печальными вечерами позволительно забыть о дневной суматохе и заботах. Притихнув в полутьме неяркого света, можно неспешно перебирать события недавнего отдыха или суету уходящего дня. Каждый день, если только к нему отнестись, как к чему-то неповторимому, всегда обретение и потеря. Впрочем, это сейчас было совершенно не важно. Важно было то, что сон ее ждал. Он никуда не торопился и дал ей возможность удобно лечь на кровать, выключить лампу и закрыть глаза. Через минуту она уже спала…
… на своей уютной старомодной кровати с металлическими шишечками на спинках. Лунный свет бесцеремонно протиснулся через неплотные занавески и облил ее серебром. Даша всхлипнула во сне, как ребенок, и свернулась калачиком. Тотчас же открылась дверь, и в спальню вошел мужчина. Тот самый – из прихожей. Она ему улыбнулась. Ободренный улыбкой, он подошел к кровати, присел на краешек и провел рукой по ее волосам. Даша удивленно подняла брови, но не успела ничего сказать, так как он наклонился и поцеловал сначала руку, а потом и шею. Было немного щекотно, но это так понравилось, что тело само непроизвольно потянулось навстречу мужчине. Ощущение поцелуя на губах было настолько реальным, что она проснулась и открыла глаза.
На месте было все – комната, луна, занавески, дверь, кровать, она сама, – но мужчина… Мужчина отсутствовал. Она оглянулась и привстала. Было как-то странно, и Даша внимательно осмотрела комнату при неярком свете, потом принялась изучать руку, шею, волосы… Ничего необычного. Она хотела рассердиться на себя – попробуй теперь заснуть? – но почему-то рассердиться не получилось. Получилось улыбнуться – разве на такие поцелуи можно сердиться? Жаль только, что во сне. Снова погасла лампа, и Даша закрыла глаза.
Без всякого вступления мужчина снова ее поцеловал и стал распускать галстук.
Даша в панике вскочила на кровати. Она совершенно точно знала, что сейчас не спит. И что не спала и мгновение назад, когда мужчина поцеловал ее во второй раз. А этот второй поцелуй был так же реален, как и первый. Даша провела по губам – влажные. Но в комнате никого нет. И никого не было? «Нужно заканчивать с монашеским образом жизни, давно пора заняться здоровьем – мало ли какие еще могут быть галлюцинации», – неприязненно подумала она и устроилась поудобнее на подушке.
Мужчина начал расстегивать рубашку.
Молниеносно открылись глаза. Ничего! И, еще не успев сообразить, что делает, она чуть прикрыла глаза. Обзор четко разделился на две части: внизу, там, где глаз был открыт, она видела туалетный столик, вверху, где веко прикрывало зрачок, – мужчина уже снял рубашку и улыбнулся ей.
Даше показалось, что сейчас тело состоит из одних только глаз, но в комнате кроме нее не было никого. Она долго лежала неподвижно и смотрела в одну точку. Сама мысль о сне теперь казалась страшной. Она сбросила одеяло и опустила ноги на холодный пол. Всегда, когда обстоятельства выбивали из привычного состояния, она начинала потирать подбородок. Этот жест – прием старого киногероя – она присвоила еще в детстве, он означал полную растерянность. Но сейчас она была не просто растеряна – напугана. Рука нервно пошарила на тумбочке, и сигарета задрожала в пальцах.
Этот день должен был закончиться чем-то подобным. Еще утром на репетиции у нее ничего не получалось, и режиссер прочитал ей обидную лекцию на тему «отпуск закончился – пора поработать на общество». С себя бы лучше начал, а то: «Пойди туда, пойди сюда, нет, лучше вернись и снова пойди туда». А сам знает только одно место, и то такое, куда царь пешком ходит. Творец тупых овец! Как же надоело ей зависеть от самодовольных людей, которые знают про сомнения и муки творчества из популярных лекций. От едкого дыма неприятно запершило в горле, и она раздраженно подвинула пепельницу. Спать решительно расхотелось. Не найдя левого тапочка, босая на одну ногу, она поплелась на кухню. Из холодильника достала банку с самогоном от харьковской тетки, наполнила стакан, а потом пошла с ним в ванную.
Из зеркала на нее смотрела испуганная и растрепанная Даша. И обе держали по стакану. Приступ смеха заставил поставить стакан на раковину, пьяницей Даша не была, но первач уважала, и в минуты трудные принимала его, а не валерьянку. Глядя на свое отражение, она никак не могла понять, что же ее так напугало – реальность сна или нереальность происходящего?
В конце концов, что она теряет? Вот в этом и была загвоздка. Она теряла или сон, или мужчину. Даша осознавала, что для любого нормального человека она… то есть, в ее поведении вполне можно было усмотреть, как бы помягче выразиться – отступление от нормы. Но велика ли важность этой нормы в третьем часу ночи в квартире матери-одиночки? Она хрипло рассмеялась и, подняв стакан, решительно направилась в спальню. Ей потребовалось некоторое время, чтобы расслабиться. Легкое невесомое выражение ожидания остановилось на лице, когда закрылись глаза.
Мужчина тотчас бросил рубашку на пол. В напряженной тишине было слышно его сдерживаемое дыхание и звук покатившейся оторванной пуговицы.
....
Утром Даша ощутила, что по телу разливается приятная истома – давно забытое чувство блаженной телесной усталости. Тут же обнаружилось, что стакан на тумбочке пуст, а чужая пуговица валяется у ножки кровати. Даша вяло терла глаза и пыталась понять, что же произошло ночью, – сон ли это был или…
– Было?! – Даша вскрикнула то ли от восторга, то ли от ужаса. И что теперь? Как проверить все… Еще она с содроганием подумала о последствиях… – А если это дьявол… Господи, спаси! – ее подбросило на кровати, как ошпаренную. – Да где же он! – Руки лихорадочно перебирали ящик тумбочки. – Всегда был здесь, – она громко разрыдалась. – Пожалуйста, найдись, мне страшно! – На пол полетели заколки, бусы, записки от поклонников, коробочка с младенческой прядью волос и пузырек с дочкиным первым выпавшим зубом. – Господи! – Даша прижала к груди пакетик с молитвой и иконкой и, сбиваясь, зашептала «Отче наш».
Целый день она ходила, как чумовая. Сон не шел из головы. Она никак не могла решить – надо ли забыть странное ночное приключение? Конечно, стоило бы поделиться со знающим человеком. Ну, хорошо, и что ему рассказать? Как в спальне побывал незнакомый мужчина, да еще и… Краска мгновенно залила лицо и шею, даже показалось, что и все тело приобрело цвет южного помидора.
– От него должны быть красивые дети, – непроизвольно подумала она, и быстро зажала рот, словно произнесла это вслух. – Нет, такими вещами делиться не стоит.
Даша прислонилась к окну и закрыла глаза. Память услужливо возвратила самые пикантные подробности ночной авантюры, а вместе с ними и ощущение паники. Ведь не случайный же мужик ворвался в ее сон? В случайности она вообще не верила. В такие – тем более. Ясно, что это не болезнь, хотя, кто знает, может, и самая что ни на есть болезнь. Надо бы съездить куда-нибудь недельки на две.
Надо бы, надо бы, кто же спорит, только сначала она Катьку в поликлинику сводит. В последнее время с ней творится что-то непонятное – то кашель какой-то странный, то одышка. Да и сапоги зимние купить нужно – морозы скоро ударят, а денег… Как же она устала от всех этих «надо». Они возникали на каждом шагу и обязательно требовали открыть кошелек. И его несостоятельность их не волновала. Да и про какую состоятельность можно было говорить актрисе из небольшого провинциального города в начале девяностых? Даша не жаловалась, просто, иногда жить было так трудно, что она боялась сорваться на маленькой дочурке, которая заворожено «стреляла» глазками по витринам с зазывными фантиками шоколадок и анилиновыми нарядами кукол.
– Мам, купи? – Оказывается, Катька давно уже теребила ее руку, а она, погруженная в свои невеселые мысли, этого не заметила.
– Солнышко, мы же с тобой договаривались? – Даша с ненавистью посмотрела на белокурого заморского пупса за стеклом.
– Я считала, уже пять дней прошло. – Катька заискивающе заглядывала в глаза.
– Катенька, дружочек, ну, посмотри сама. – Даша достала кошелек и показала дочке его небогатое нутро. – Это нам с тобой на продукты, еще я должна заплатить за свет и купить тебе зимние сапоги.
– И санки! Ты обещала новые санки, – воодушевилась Катька. Разговоры о необходимых покупках, были своеобразной палочкой-выручалочкой. Какое счастье, что они еще могли обмануть простодушное детство и временно снять напряжение. Однако, Даша понимала, что долго так продолжаться не может. Катька растет, и ее все труднее и труднее обманывать. Скоро она начнет присматриваться к подружкам, перестанет задавать риторические вопросы, а начнет делать выводы. Нехорошие выводы.
– Ну вот, сама видишь…
– Ты же обещала! – Слезы обильно покатились по пухлым щечкам.
– Я помню, я все помню. – Чтобы не привлекать внимания прохожих, Даша завела дочку за киоск и, вытирая платком мокрое несчастное личико, зашептала. – Мы с тобой как договаривались? В начале месяца будет премия, маме дадут много денежек, и тогда мы и шоколадки купим, и куклу эту…
– А ее могут продать.
– Конечно, могут, но если она тебе нужна, она никогда не продастся.
– Очень-очень, а если…
– Тогда мы купим другую. Посмотри, как ты вспотела. Из-за какой-то куклы моя умная замечательная дочка может заболеть?
– Не может! – Слезы мгновенно высохли. – А тебе, правда, дадут много денежек?
– Я тебе когда-нибудь лгала?
– Ладно, – согласилась Катька и вздохнула со всхлипом.
Вечером она долго не могла утихомириться, и Даше пришлось насильно отправить ее спать. Но и в кровати дочка ворочалась и звала ее то сказку рассказать, то воды принести, то еще раз «точно-точно пообещать обязательно не забыть, что ей очень нужна новая кукла». Когда она, наконец, угомонилась, Даша принялась учить текст роли. Его было немного, но автор оказался настоящим негодяем, – ее героиня начинала спектакль, потом появлялась на минутку в середине и затем дожидалась конца, чтобы под занавес поздравить молодоженов. Вот такая, с позволения сказать, новая роль! Будь она неладна. Придется таскаться за час до начала и вязать свитер на протяжении всего спектакля в гримерке до финальной реплики. И отказаться нельзя – и так норма по выходу на сцену не набирается.
Катька раскашлялась во сне. Даша вспомнила, что забыла отпроситься с репетиции, значит, посещение поликлиники с дочерью опять придется отложить. Она потрогала лобик, – кажется, температуры не было. Если завтра дочке станет хуже, придется вызвать врача. В конце концов, здоровье ребенка дороже работы, а замену в театре как-нибудь найдут.
Телевизор изгалялся в нагнетании очередных ужасов, но Даша тупо смотрела на экран, – все новости прошли мимо ее сознания, даже прогноз погоды не привлек внимания. Сейчас ее занимало только то, что не оставляло весь день, – повторится ли вчерашний сон? Появится ли снова в ее спальне тот мужчина? Она и боялась ночи, и не смела сама себе признаться, что хочет продолжения. Хочет и боится. Боится одинокой спальни, кровати, своих тайных желаний. Однако, вопреки опасениям сон не торопился. Она не могла себя заставить расслабиться и ворочалась с боку на бок, прислушиваясь к звукам из дочкиной комнаты, а вредный будильник мигал цифрой четыре. «Вот тебе и сон сладостный, неудачница», – Даша накинула халат и тихонько вошла к Катьке. Большой ушастый заяц – розовый в серый горох – застрял в пододеяльнике. Она освободила его и присела на стульчик у кроватки. Дочка во сне улыбалась, и нестерпимо захотелось спеть ей – спящей – колыбельную песню. Все равно какую, главное добрую, красивую, светлую – про зеленые леса, пахучие цветы, ласковое море. Про счастливую будущую жизнь. Она смотрела в окно на луну и укачивала зайца, а на немудрящий мотив тихонечко напевала о том, что приходило в голову.
– Жизнь… Жизнь… Жизнь…
Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны.
Как все изменилось – время, ценности, желания, претензии. Наши деды и отцы мечтали дойти до полюса, изобрести вечный двигатель, осчастливить все человечество, быть первыми, лучшими… Теперь все спустилось с небес на землю. Ты уже не рвешься на полюс, а просто идешь в магазин. А у кого-то цель – приобрести «тачку». Лучшая подруга прожужжала все уши новой шубой. Все нужно. Да. Но как странно цель изменила свой адрес: от быть до иметь. Квартира, дача, машина, шуба…
Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны.
Куда уходят наши голубые и розовые мечты? Может, их беда в том, что они были слишком голубые или абсолютно розовые… Или не выдержали конкуренции цветного телевидения… Или просто их, не было? Не было. Не было… Не было?!
Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны.
А что было в моей жизни?
Еще тридцать… с хвостиком. Пока с хвостиком. Уже с хвостиком.
Кто-то ведь не дожил. Кто-то ведь не сделал… А кто-то успел. Сумел оставить и остаться в людской памяти.
Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны.
Хорошо сказано: «Все зависит от цели». Была ли она – цель? И, если была, то где, в чем? Училась. Любила. Работаю. Все, как у всех. Отклонений нет. Где я сама – Даша – в этой круговерти, в этой автобиографии, общей для поколения? Где место моим мыслям, надеждам, мечтам? Где оно – самое-самое, в чем я не похожа на других? Нашла ли я-то, что кроме меня, никто не умеет, или, по крайней мере, я могу сделать лучше многих? Как странно, но… стыдно быть лучше других. Иметь то, чего ни у кого нет – не стыдно, а быть – неловко, словно запретно. Никто уже не стремится быть первым. Выжидают.
Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны.
Да, жизнь. Жизнь, жизнь, жизнь....
Все она. Все к ней. Все от нее.
Она помешала… Подавила… Заставила…
Как легко и просто – обстоятельства. Чуть что, мы сразу – обстоятельства. Не то образование – виноваты родители. Нелюбимая работа – плохое устройство. Дрянное начальство – оно и виновато. А я – лицо страдательное. Куда уж мне, такой маленькой, слабой и талантливой против обстоятельств. Вы меня должны опекать, любить, хвалить, помогать и обязательно жалеть. Какое мне дело до вашего времени, ваших забот и сложностей – мне помогайте. Все виноваты в том, что у меня не сложилась судьба. Делать дело? А зачем? Это пусть лучше Александр Сергеевич, который Пушкин. Мне бы что почище, да попроще, да поденежнее. А уж вы-то постарайтесь! Сделайте, будьте любезны. А я как-нибудь потихонечку, ибо выше этой вашей суеты, бытовщины. Я существо возвышенных порывов.
Даша не замечала, как напряглись руки, сжатые в кулаки. Не хотелось портить колыбельную поименным списком «возвышенных чистюль», и она, сглотнув вязкую слюну, просто погрозила кому-то в пустоту.
– Жалела, думала – маленькие, слабые, не деловые, беспомощные. А они просто ленивые эгоисты, нытики со статусом иждивенцев. – Но невидимые «иждивенцы» никак не желали уходить и просились на язык. – Что мне до них? Сволочи! Правда, и есть сытно, и спать мягко, и жить с комфортом – они первые.
Как бы кто бы меня бы для меня бы…
Спи, моя хорошая. Пусть тебя снятся только счастливые сны.
Господи, почему это малыши так и норовят сбросить с себя одеяло во сне…
Хочется иногда быть просто лежачим камнем, – и хоть трава не расти! И пусть кто-то другой – давай-давай!
Идет время…
Смеется дочурка во сне…
Как много звезд…
Скоро зима…
До новой весны! Все, что мной не сделано, не совершено, не решено, не выполнено – останется тебе, моя кроха, – такая маленькая, но уже с характером. И я знаю, все, что бы ты ни сделала, начнется с меня. Хорошее и плохое…
Это – ответственность.
Это – радость.
Это – мука.
Это – счастье.
Мое счастье. Моя цель. Моя мечта. И моя надежда.
Спи, моя хорошая. Пусть тебе снятся только счастливые сны… завтра…
2 глава. Ищите женщину
Завтра можно не ездить в Останкино. Осталось немного доснять, но Павел решил этим заняться после подписания договора. Он все время ругал себя за согласие работать под честное слово. В группе даже смеялись: «Павлуше опять признавались в дружбе, – это значило, что кто-то снова предлагает работать под неясную перспективу будущих денег. «Характер – твоя судьба», – говаривала в таких случаях бывшая жена, – и она права, хотя и была «набитой дурой». Тем не менее, почему-то Павел никогда не обижался на свой плохой характер, но за судьбу всегда было оскорбительно.
Характер характером, а три дня напряженных съемок он держался молодцом. Если бы не кретин-продюсер, они могли уложиться и в два дня, а экономия пошла бы на оплату работы. Но поганец из Филадельфии решил показать, кто в доме хозяин. Он летал по площадке, как слон в посудной лавке: разбил два софита и заляпал платье на модельке, – девчонка визжала, как резанная. Теперь из-за перерасхода времени и средств деньги им заплатят только через месяц.
Досада саднила, как застарелая заноза. На глазах у группы, которая работала по двенадцать часов, наличными расплачивались с гардеробом, милицией, павильонными службами и приглашенными смазливыми модельками. И только для тех, кто работал на программе, денег всегда не хватало. Поганец – так стали называть продюсера все – к тому же придумал применять какие-то штрафные очки за неисполнение его идиотских заданий. Нравилось ему унижать людей. Пруха такая идет, так чего церемониться?
Попирались правила русского языка – из ящика разносились ужасающе безграмотные фразы, дословно переведенные с текстов иностранных рекламных роликов, да и ведущие в этом старались не отставать от «веяний времени». На законы восприятия никто не обращал внимания – за секунду могли менять по три плана, не задумываясь, что у зрителя от мельтешения неминуемо заболит голова. Самое горькое состояло в том, что всем было наплевать на свою великую культуру, на особенности национального характера, на повышенную бытовую деликатность населения.
Настоящим делом давно не пахло в прокуренных коридорах Останкино. Телекомпании множились, как тараканы. Все делали деньги. Рождались и лопались липовые программы, которые безбожно и бесстыдно слизывались с американского и европейского телевидения. Но их претенциозно называли проектами недавно убитого популярного ведущего, из-за которого Останкино устроило всенародную истерику с черным экраном на весь день.
Если навстречу попадался довольный собой незнакомец, то все знали, что это или настоящий бандит с полной мощной, или одессит с испанским гражданством и портом приписки в Калифорнии. На телецентре таких «продюсеров» презирали, но вынуждены были пресмыкаться – ведь только они нанимали на работу. Их глаза видели только размытую зелень, облагороженную портретами американских президентов. Больше оловянные лупалки не замечали ничего.
Какие там идеи? Барыш да навар – вот и все идеи! И новое российское телевидение для них было самым легким и быстрым способом увеличить свои барыши. Все понятно: рабочая сила дешевая, мировых цен дураки не знают, верят фальшивым бумажкам о несуществующих банковских счетах.
Для одних работы было много, а для других ее не было совсем. Казалось дикостью, – в телецентре, полном профессионалами, многие были не у дел. Почему? Поначалу Павла это изумляло, но только до тех пор, пока до него не дошло главное. Денежные мешки ничего не понимают в телевидении, но «хочут, чтобы им сделали красиво». Нормальный работник обязательно начнет объяснять, что и как надо делать. То есть, станет учить. Только «новые учителя» за такую «музыку» платить не желали. Телеспецов покупают оптом в копейку: совок закончился. Есть от чего куражиться толстосумам! Они нанимали персонал строго по принципу: максимум любовниц, минимум профессионалов, которые выполнят работу за мизерные деньги, остальные – обеспечат комфорт.
Вот и оказалось, что теперь на телевидении – его родном телевидении – правят бал нефтяные магнаты и биржевые махинаторы. Тыча пальцем – сделай мне так! – им удобней иметь дело с себе подобными. Маленькие подлые копии легко осадить – нужно только хозяйское желание, а повод уличить в некомпетентности всегда найдется. Профессионал станет спорить, а молодой хам умоется, проглотит обиду и рьяно бросится воплощать любую глупость шефа. Таких, как вратаря, пропустившего гол, нетрудно обвинить в любых огрехах команды. С ними удобно. Они всегда соглашаются. И вот уже толпы молодых и наглых подвизаются на административно-хозяйственных постах и лижут новым господам все, до чего достанут. Они приезжают на своих навороченных тачках, не выпускают из рук сотовые телефоны, на оплату которых уходит львиная доля зарплаты профессионалов, и ведут себя, как последние хамы, благо пример хозяев перед глазами.
Павлу – сорокалетнему режиссеру – платили 800 долларов, а костюмерша 18-ти лет приходила на час, гладила костюм и получала 350. И все. Он же до того, как выйти на площадку, общался с заказчиками, заказывал реквизит, подбирал актеров, расписывал съемку по секундам. Заказчики вели себя, как капризные барчуки: часто сами не знали, чего хотят, но часто меняли уже отработанное на площадке и ничего не отстегивали за свои фантазии. А аренду помещений, оборудования и служб все равно приходилось оплачивать. Не особо ломая голову, хозяин придумал, как не спугнуть заказчиков и сократить расходы: он просто вычитал эти деньги из зарплаты сотрудников, мотивируя наказанием за неисполнительность и неспособность к экономии.
– Бизнес требует жертв. Вам всем надо много стараться, чтобы освоить цивилизованные способы работы. Привыкли жить в бардаке! Давайте-ка, учитесь выдавливать из себя рабов, – поганец наставлял добродушно и часто. После подобных наглядных занятий группа отправлялась на ночной монтаж, договариваясь с инженерами на свой страх и риск, потому что законно арендовать аппаратные «цивилизованный» космополит не желал. А сам он после того, как «каждая сестра получала по серьге», сваливал в ближайшее казино – просаживать «экономию».
Всю эту нервотрепку Павел терпел, потому что ничего больше не знал и не умел. Жизнь вне железобетона Останкино была непонятной и пугающей. Мир внутри – противным до омерзения, но знакомым. Так что, как-то сами собой постепенно исчезли обиды на прошлое, даже развилась некоторая ностальгия: в советском государстве было много идиотизма, но такой вопиющей профессиональной безграмотности не было.
– Тортякой в мордяку – это смешно, – любил говаривать поганец-продюсер. В этом для него был и менталитет, и образовательный уровень среднего жителя России. Эту страну он презирал, но приезжал наваривать быстрые деньги способами, за которые его давно бы посадили за решетку в американском раю, куда побежал он за длинным долларом, называя это эмиграцией по национальному признаку. На самом деле, – в группе ходили глухие слухи, – он пытался «химичить» с дерибасовскими замашками: то ли доливал, то ли разбавлял, то ли приписывал. Он так делал в Одессе, попробовал в Испании, попытался в Филадельфии, но там получил по рукам, отделавшись испугом, и, замарав штаны, прибежал в Москву. И из побитого второсортного эмигрантского пса стал важным «новым русским». А тут таких, как он – все в бизнесе по маковку!
В минуту душевного расслабления поганец любил предаваться размышлениям о глупости оставшихся – никуда из России не сбежавших – и лениво учил жить правильно. Так, с легкой руки этих баловней судьбы и наживы расплодились многочисленные пошлые шоу, где обнажались души и тела, в которых юмор начинался там же, где и заканчивался – в районе гульфика. Они понимали свое богатство и могущество, как возможность заставить других делать непотребство. И все с удовольствием начинали обсуждать чужое исподнее, чтобы не отстать от моды и не прослыть ретроградами, плетущимися в хвосте мировой «культуры». Политическую проституцию, извращения и настоящий половой акт провозгласили символами нового российского телевидения, а современность теперь стала называться сексуальностью.
– Ишь, как меня разобрало! – Павел тупо смотрел рекламу женских прокладок, а в душе рождалось отчаяние. Как и многие режиссеры, он надеялся заработать на рекламе денег для съемок своего кино. Какое там кино? Пиф-паф – и все кино. Нет его уже, и никому оно не нужно. – Да пошли вы все! – Он замялся с направлением. Послать хотелось так далеко, как никто никого никуда еще не посылал. – Однако, какое же это должно быть замечательное место! – Хотелось засмеяться, но получилась только кривая усмешка. – Лепота! А не сгонять ли самому?
Ближайшим стойбищем была кухня. Водка кончилась еще вчера, поэтому пришлось открыть сладкий вишневый ликер. Павел плеснул в стакан яркой пахучей жидкости. Как бабы это пьют? С первого раза ответить не получилось. Чтобы разобраться окончательно, пришлось осушить полбутылки. Если честно, то Павел так и не понял женщин, но захмелел сильно и зачем-то поплелся в спальню с пустым стаканом.
Очень мешали тапочки, но пришлось терпеть их на ухабах неразобранной постели, а заодно и очки на носу. Спать Павел любил и всегда делал это с удовольствием. Только сны никогда не помнил наутро. Хотя ощущения чувствовал остро. И всегда безошибочно мог сказать, хороший был сон или плохой…
… на кровати лежала женщина лет тридцати. Она спала. Это Павел понял, когда открыл дверь и вошел в комнату. Женщина открыла глаза и улыбнулась ему. Ободренный, он направился к кровати. На ощупь волосы оказались гладкими и мягкими. Он поднес к губам ее руку и игриво пощекотал шею. Потом наклонился, замер в долгом поцелуе…
… и проснулся от острого ощущения валидола или мятной карамели на губах. В комнате царил полумрак и полный раскардаш. Но женщины не было. Он оглянулся, мутными глазами осмотрел комнату и сфокусировал взгляд на руке.
– Пить меньше надо, – с блаженной улыбкой Павел бросил тапочки на пол, снял очки и, погасив лампу, основательно устроился под одеялом. Стоило опустить веки, как…
… он тут же поцеловал женщину и стал распускать галстук.
Глаза открылись сами собой – никакой женщины. Губы были влажными. И снова вкус мятной карамели. Только он снова закрыл глаза…
… как увидел себя, расстегивающего рубашку.
Открыл – ничего.
Павел сбросил одеяло и вскочил с постели. Кроме вдавленного матраса, грязной простыни и старого носового платка на кровати ничего не обнаружилось. Лоб покрылся мелкой испариной. Павел прислонился к стене, потом воровато ущипнул себя за руку и потер глаза. Комната, по-прежнему, была пуста. Он опять закрыл глаза…
… женщина лежала на кровати.
Веки начали медленно приподниматься, и обзор четко разделился на две части: внизу, где глаза уже открылись, была пустая комната, вверху, в там, где веко еще прикрывало зрачки, – оторванная пуговица крутилась, как волчок. А сам он…
… улыбался женщине.
Павел открыл глаза и целую вечность стоял неподвижно, глядя в одну точку. Потом взял пачку сигарет с прикроватной тумбочки и закурил. Брошенных тапочек нигде не было видно, и пришлось плестись на кухню босиком. Внутренность холодильника, исследованная в предыдущем подходе, ничего нового не предложила, завершить знакомство с ликером было выше всяких сил – лучше принять душ. Однако, в ванный Павлу совсем не понравилась взъерошенная рожа в зеркале, он подмигнул своему отражению и вернулся в спальню. Лицо расправилось, губы сложились в легкую улыбку – с таким выражением в детстве он встречал подарки.
… женщина проводила глазами брошенную им рубашку…
....
Утром, потянувшись, Павел поначалу не понял, что произошло? Сознание отметило только какое-то несоответствие обычному ходу вещей. Похмелья не было. Он лежал, а внутри тела происходили невероятные вещи. Самое удивительное ощущение преподнесла спина, казалось, что позвонки, нервы и мышцы дружно поют, а capella осанну здоровью. Он всегда просыпался от позвоночных болей. Застарелый радикулит лечить было некогда. Давно, еще со школы, неудачно оседлав «коня» на физкультуре, Павел сделался постоянным посетителем физиотерапевтов и массажистов. С возрастом сошла на нет охота стать безболезненным прямоходящим. Эскулапам он перестал верить, а заклинателей и костоправов панически боялся. Но сейчас?! Он с удовольствием размял косточки, как заправский кот. И опять ничего. Никакой боли!!!
– Так не бывает, – Павел произнес это на всякий случай тихо.
