Kitobni o'qish: «Кипарисовый крест», sahifa 2

Странные люди

С появлением Эдит Карловны в приюте восстановились отмененные из-за отсутствия педагогов занятия не только языком, но рисованием и музыкой. Сама Эдит играла на редком инструменте – лютне, и Зизи упросила учительницу обучить ее. Особой тяги к музыке она не испытывала, но была согласна на что угодно, лишь бы не расставаться с преподавательницей. Зизи только боялась, что у нее не окажется слуха, однако слух нашелся, и неплохой, а благодаря редкой настойчивости и прилежанию вскоре последовали и первые успехи.

Занятия с Эдит Карловной немало скрашивали жизнь Зизи, но в целом она оставалась тяжелой, поэтому дом под столом по-прежнему был ей нужен. Только там Зизи обретала спокойствие духа и набиралась сил, только там у нее была возможность не зависеть ни от кого.

Дни в начале зимы тысяча восемьсот восьмидесятого года стояли морозные и снежные. Сугробы наполовину завалили окна первого этажа, и прогулки, разумеется, стали невозможны.

Зизи это не огорчало. Под столом ей всегда было чем заняться.

Не имея возможности видеть входивших в библиотеку людей, она давно научилась различать их по голосу, шагам, мельчайшим деталям походки и почти никогда не ошибалась. Однако нынче утром, когда она, положив книгу на пол так, чтобы на нее падал свет, читала жизнеописание Робинзона Крузо, в зал зашли совершенно незнакомые люди. Их было двое. Один шаркал, и его шаги звучали, как старческие, другой, скорей всего, был высок ростом и тяжел. Пол под ним скрипел, маясь от веса ступавшего. Заговоривший первым обладал странным скрипучим голосом. Зизи решила, что это Шаркун.

– Надо бы сперва получше девку рассмотреть. Не ошибиться бы.

Второй – Зизи догадалась, что заговорил Тяжелый, – ответил тонким гнусавым голосом, какой бывает у очень толстых людей:

– Не сомневайся, дядя. Я ее хорошо в тот раз рассмотрел. Точь-в-точь вылитый портрет Бульдожки. И ражая, как он. Не отличишь. Да сам увидишь!

Голос то и дело срывался на фальцет и звучал препротивно. Зизи даже передернуло.

– Ну, смотри. Твое слово.

– Ну начали бы мы ее вертеть да разглядывать, думаешь, не подозрительно? Мы ж вроде как родственники ей.

– Так родным как раз и надо убедиться, что своя, а не чужая.

– Мы ж сами сказали, что знаем, как ее записали, – продолжал оправдываться Тяжелый.

– Ладно, не гунди. Услышат, а нам это ни к чему, – остановил Шаркун.

– Быстрей бы. Охота уже дело доделать и до дома. Давай только далеко ее не потащим.

Затаившись и стараясь реже дышать, Зизи замерла. От этого странного разговора ей вдруг стало не по себе. О чем они? Кого и куда собираются тащить?

Ее просто распирало от желания поглядеть на чужаков, но она лишь сильнее сжалась в своей норке.

– Прошу вас пройти со мной! – раздался от двери голос воспитательницы Антонины Викторовны.

Оба, Шаркун и Тяжелый, потопали к ней. Дождавшись, когда шаги затихнут, Зизи выбралась из-под стола и на цыпочках подбежала к двери. Она осталась приоткрыта, но в щель все равно ничего не было видно. Только голосов прибавилось. Выйти в коридор немедленно не представлялось возможным. Ее сразу же заметят, а в это время воспитанницы должны быть в своих комнатах.

Разговор, впрочем, длился недолго. Зизи все пыталась расслышать среди голосов детский, чтобы угадать, кого собираются увести из приюта эти двое, но ей не удалось.

Наконец тяжелая входная дверь открылась и закрылась, и через минуту коридор опустел.

Зизи выскользнула из библиотеки и, не чуя ног, побежала наверх. Как ни странно, в комнатах никого не было. Заметавшись, Зизи кинулась к окну, потом вылетела из спальни и, разобрав, что голоса доносятся из учебного коридора, понеслась туда.

Дверь в класс была распахнута настежь, потому, когда она вошла и по стеночке двинулась к задней парте, ее никто не заметил.

Сдержанный, но радостный шум, донесшийся до нее, означал, как оказалось, прибытие материалов для новогодних украшений. Девочки разбирали из коробок цветную бумагу, полоски слюды, мишуру и краски, суетились, бегая от стола к столу, и выхватывали друг у друга ножницы и клей.

– Хорошо, что не слишком задержалась, – тихонько произнесла за спиной Эдит Карловна. – Присоединяйся.

Зизи повернулась, и преподавательница перестала улыбаться.

– Что случилось, Зизи? На тебе лица нет!

– Миленькая, пожалуйста, скажите: из девочек никого сегодня не забрали?

Эдит Карловна улыбнулась.

– Ах, вот ты о чем? Жалеешь, что не попрощалась с Мари?

– Мари? – переспросила, холодея, девочка.

Она вспомнила, что говорили те двое. У Мари действительно глаза были немножко навыкате и тяжеловатая челюсть, что делало ее слегка похожей на бульдожку. Кроме того, она была самой рослой и крепкой из девочек. Ражей, как сказал Тяжелый.

– Ну да. Ее нашли родственники. Дедушка и двоюродный брат. Они торопились выбраться из города засветло. Им в Вологду ехать.

– В Вологду?

– Да что с тобой, милая? Ты сама не своя! Это же хорошо, когда находятся родные. Мы все очень рады за Мари. Ее родня занимается торговлей, и у нее будет все необходимое. Дедушка даже обещал купить краски для рисования.

Голос Эдит звучал так уверенно и весело, что Зизи стало казаться, будто она все неправильно поняла.

Ну в самом деле! Зачем кому-то сдалась маленькая девочка?

И все же успокоилась она не сразу. Неприятные ощущения, оставшиеся от услышанного, не оставляли ее весь вечер, да и ночью Зизи почти не спала, думая о подруге.

На следующий день она все же решилась рассказать о том, что ее мучило, Эдит Карловне, но у той был выходной, а еще через день Зизи пришла к выводу, что ее рассказ ни к чему не приведет. Мари, конечно же, никто не вернет обратно. Скорей всего, ее уже успели увезти так далеко, что не достанешь.

Она все равно продолжала об этом думать, пока новогодние и рождественские праздники не отвлекли и заставили забыть тревоги и дурные предчувствия, тем более что никто из взрослых о судьбе Мари не волновался. Возможно, они не сомневались, что жизнь девочки сложится хорошо.

Порой Зизи вспоминала свои подозрения и страхи, но никаких дурных вестей о Мари не поступало, и постепенно она успокоилась.

То был ее десятый месяц рождения. Время, от которого она ждала чудес. Они и в самом деле случились. Эдит Карловна подарила ей книгу Байрона с той самой картинкой на обложке. Книга была совсем новая и, самое главное, ее собственная.

Теперь она могла любоваться родителями, когда вздумается, и для этого не надо было лезть под стол. Но что значит сила привычки! Зизи по-прежнему использовала любую возможность спрятаться ото всех в своем домике. Только там она была спокойна и могла размышлять о важном для себя, не боясь, что кто-то грубо прервет ее светлые думы.

Воспитанницы приютов взрослеют рано. Кроме них самих некому заботиться и печься об их будущем, поэтому раздумьями – чаще всего тревожными – о том, что ждет впереди, были заняты головы всех.

Порой Зизи казалось, что ее ожидания будут вознаграждены, и тогда будущее представлялось в радужном цвете, но большей частью судьба страшила девочку. И тогда на ум обязательно приходила уехавшая Мари.

Где-то она сейчас?

А весной, когда растаял снег, в приют прилетела ужасная новость: тело Мари нашли под мостом, совсем недалеко от воспитательного дома. Девочка была задушена и брошена в сугроб. Собаки уже успели обглодать тело, но личность убитой установили быстро. По приютской одежде.

Утаить новость от воспитанниц не удалось. Персонал приюта и сама начальница были просто убиты произошедшим и не могли скрыть своего состояния.

Зизи рассказала обо всем Анет. Обе проплакали несколько дней, и все это время в памяти Зизи всплывали мельчайшие детали подслушанного ею разговора. Получалось, что Шаркун и Тяжелый, стоя у библиотечного стола, договаривались об убийстве Мари. Зизи вспомнила, что Шаркун сомневался, та ли Мари, кто им нужен, а Тяжелый называл приметы. Она была на кого-то очень похожа, вот что стало главным для него.

На кого же была похожа Мари?

Смерть подруги не давала ей покоя. Зизи ругала себя за то, что никому не передала услышанный разговор. Возможно, Мари могли спасти. Она не представляла, как, но считала себя виновной в ее гибели.

Так она мучила себя довольно долго, но детская память избирательна. Все плохое быстро стирается, замещая жуткие воспоминания выдуманными историями, веселыми и нарядными. Так случилось и с Зизи. Она стала думать, что погибшая девочка – вовсе не Мари, а совершенно другая, незнакомая, а ее подружка живет припеваючи у родных в Вологде и даже не вспоминает убогое существование в приюте. Стали забываться и те двое – Шаркун и Тяжелый – с их странным разговором. Скорей всего, она, глупая, все придумала.

Через пару лет обыденные дела и заботы почти вытеснили из головы эту историю, заставив думать о насущном.

Тринадцатый месяц ее рождения принес неожиданное известие.

Однажды Зизи вызвали к Аркадии Дмитриевне. Первым делом девочка испугалась. В кабинете начальницы она была один раз по не очень приятному поводу – на нее нажаловалась Аграфена, и с тех пор вздрагивала, когда случалось проходить мимо. Искать поддержки было не у кого: Эдит Карловна в тот день отсутствовала.

Собрав небогатое мужество, Зизи спустилась на второй этаж и замерла у кабинета, прислушиваясь. Аркадия Дмитриевна была не одна. Зизи явственно различала голос начальницы и еще один, тоже женский. Голос был из тех, что привыкли командовать. Начальница, напротив, говорила довольно тихо и почтительно. Теряясь в догадках, Зизи постучала.

Дверь отворила помощница и молча пропустила девочку в кабинет.

В кресле у стола начальницы сидела пожилая – сорока лет, как показалось Зизи – дама в неописуемой красоты шубке, крытой тонким сукном, с черным лисьим воротником. Увидев Зизи, она нацепила на нос пенсне и уставилась на нее с любопытством. Не привыкшая к вниманию чужих людей, девочка смешалась и, опустив глаза, неловко поклонилась.

Воцарилось молчание.

– Как тебя зовут? – наконец спросила дама.

– Зизи.

– Это что же, по-французски? Или ты француженка?

– Зинаида, – поправилась, покраснев, девочка.

– Нет, пусть будет Зизи. Мне нравится. Немного отдает лореткой, но служанка с французским именем – это забавно.

Служанка? Лоретка? О чем это она?

– После свадьбы наследника я была приписана ко двору цесаревны Марии Федоровны, но уже больше года некоторых из нас ей пришлось уступить императрице. Последние месяцы мы практически неотлучно находимся при Марии Александровне, – продолжала гостья. – Нынче она нуждается в постоянном уходе. Бедняжка совсем слаба.

– Несомненно, некоторые обстоятельства лишь усиливают действие болезни, – сочувственно кивнула Аркадия Дмитриевна.

Незнакомка закатила глаза.

– Ах, это ужасно! Но мы не говорим об этом, понимаете?

– Разумеется, я все понимаю и не могу не сочувствовать государыне. Такое унижение в собственном доме!

Незнакомка показала глазами на Зизи и приложила палец к губам.

– Не беспокойтесь, она ничего не понимает, – успокоила ее начальница.

Зизи в самом деле не понимала, о чем идет речь. Под аккомпанемент сильно бьющегося сердца девочка пыталась угадать, не по ее ли душу явилась нарядная дама.

– Не чаю, как вернуться в покои цесаревны. Работы не меньше, но, несомненно, спокойнее. Одно утешает: ввиду особых обстоятельств некоторым свитным фрейлинам – наиближайшим, разумеется, – предоставлены более удобные покои и дозволен свой штат прислуги. Однако при нынешнем положении дел все мы просто сбились с ног. Дежурная неделя – сущий ад, поверьте. Приходится переодеваться по нескольку раз, обедать буквально на ходу!

– Немыслимое напряжение! – снова поддакнула Аркадия Дмитриевна.

– Вот почему я обращаюсь к вам за помощью, дорогая моя.

– Уверена, что Зинаида Надеждина – то, что вам нужно. Она приучена к ежедневному труду, шьет, умеет готовить, читать и писать.

«Сейчас начальница скажет о том, что воспитанница рисует, играет на лютне и свободно изъясняется на двух языках», – подумала Зизи, но Аркадия Дмитриевна добавила иное:

– Прилежна и послушна.

– А она не больна, часом? Какая-то худоба у нее чахоточная.

– Что вы! Абсолютно здорова. Конституция хрупкая, только и всего.

– Во дворце и так больных хватает.

– Будьте уверены!

Во дворце? Неужели речь идет о царском? Не может быть!

Зизи хотела бы узнать больше, но ее услали из кабинета с приказом отправляться на уроки.

Уже на пороге она успела услышать:

– Через три дня я пришлю за ней.

Зизи поспешила вернуться в класс, но до конца занятий не могла думать ни о чем другом, только о нарядной даме в пенсне.

Никто не стал ничего ей объяснять. Создавалось впечатление, что даже Аркадия Дмитриевна толком не знает. Эдит Карловну известие взволновало, но ей тоже не были известны подробности. Слушая рассказ девочки о произошедшем у начальницы, она хмурилась и закусывала губу, но как только замечала на себе взгляд Зизи, улыбалась ободряюще и непременно говорила:

– Все будет хорошо.

Зизи очень хотелось, чтобы так и было.

Чернавка

Все случилось так, как обещала дама в пенсне. Через три дня после памятного разговора за Зизи прислали угрюмого человека в одежде лакея – Зизи не раз видела такую, когда воспитанницы, случалось, проходили мимо дворца вдоль набережной Невы.

Он же по пути объяснил, что взяли ее в услужение к фрейлине Куракиной. Стало быть, жить она будет прямо во дворце.

При слове «дворец» у Зизи так забилось сердце, что она на несколько минут оглохла. Потрясенная, девочка так и не осмелилась спросить, что будет там делать.

Однако буквально в тот же день, не успела Зизи пристроить вещички на стул в маленькой прихожей, снять суконное пальто с пелериной и наскоро одернуть серое приютское платье, все непонятности разъяснились. Ее взяли кем-то вроде чернавки. Или, как объяснила княгиня Куракина, помощницей комнатной служанки.

Прислуживать самой фрейлине ее не допускали. Одевать, причесывать и обхаживать хозяйку доверялось проверенной и хорошо обученной горничной по имени Полин, служившей у княгини почти пять лет. Зизи вменялось в обязанности мести пол, вытирать пыль, собирать грязное белье и выполнять всякую черную работу.

Одна из таковых – мытье отхожего места, представлявшего из себя нарядный шкафчик со встроенным фаянсовым унитазом. Большинство фрейлин и служащих, как выяснилось позже, пользовались ватерклозетными комнатами, находившимися на каждом этаже в помещениях под номером семнадцать. Куракиной позволялось иметь индивидуальный ретирадник, как она называла уборную, прямо в покоях.

Главной частью конструкции был смывной бачок с клапаном и рукоятью. Для Зизи это было в диковинку. Она расспрашивала Полин, удивляясь, что в бачок не наливали из ведра. Та пояснила: в подвале воду качает паровая машина, та поднимается по трубам и льется, стоит повернуть рукоять.

– Раньше отходы из резервуара сливали в ведро, а после в отхожую яму в подвале таскали, – морща нос и хихикая, рассказывала Полин. – Так что радуйся: нынче все само туда смывается.

Было у Куракиной еще одно – совершенно потрясающее, по мнению Зизи, – чудо: собственная ванна. Полин, счастливая, что теперь есть, с кем поболтать, с удовольствием поведала и про сию диковину. Ванны появились во дворце не так давно, и обитатели поначалу их стеснялись. По первости даже маскировали, например, под бильярдный стол или диван. Куракина же, напротив, индивидуальной ванной гордилась и даже хваталась гостям. Тут же стояла печка-водогрейка, топить которую приходил бородатый дед Силантий. Перед мытьем Полин выстилала ванну простыней, а прибирать после процедуры стало обязанностью Зизи.

Электричества, как в парадных залах, у фрейлин не имелось; за тем, чтобы в переносных лампах всегда был керосин, следил тот же Силантий. Зизи же вменялось чистить закопченные стекла и менять фитили.

Кроме того, Зизи частенько вместо специального лакея приходилось бегать в кухню, находившуюся на первом и полуподвальном этажах, сгруппировавшихся вокруг внутреннего дворика северо-восточного ризалита, называемого Кухонным. Довольно далеко, но Зизи нравилось там бывать. Собственно, кухонь было несколько. Своя для каждого из членов императорской семьи и отдельно для служащих. Названия помещений звучали забавно – Пирожная, Мундкохская, где готовили для самого императора, Супермейстерская, Расходная и почему-то Портомойня, где мылась посуда. Бегать туда приходилось чаще всего.

И всюду были свои запахи, свои секреты, которые очень хотелось разгадать.

Однажды она случайно оказалась в дворцовой части под названием Кофешенская, где кроме приготовления кофе занимались также шоколадом.

Испробовать необычные десерты ей, конечно, не довелось, но один аромат так впечатлил не привыкшую к изыскам девочку, что ей и ночью казалось, будто в носу сохранился божественный запах.

Все эти работы выполнялись в отсутствие хозяйки. Когда же она находилась в своих комнатах, следовало сидеть в каморке и не высовывать носа. Каморку они делили с Полин. По причине крохотных размеров комнатки Зизи пришлось спать на полу. Соломенный тюфяк, правда, был довольно толстым, – чтоб не застудиться, – да и белье ей тоже выдали, но все равно спать приходилось одетой на случай, если вызовут к хозяйке.

Черной работы было много, хватало на целый день с раннего утра. Полин всюду следовала за хозяйкой, поэтому обязанности перестилать постель, гладить тонкое белье фрейлины, поливать цветы она постепенно переложила на Зизи.

Так начался новый период в жизни девочки, и, думая о том, следует ли радоваться случившемуся, Зизи пришла к выводу, что все изменения к лучшему.

По крайней мере теперь ей не надо томиться в неизвестности, гадая о дальнейшей судьбе.

Если повезет, она до конца своих дней будет служить во дворце. Многие из воспитанниц могли только мечтать о выпавшей ей доле.

Что ж, спасибо и на этом.

За день она успевала так набегаться, что засыпала, едва коснувшись головой подушки.

Были и иные причины для усталости. Кухня, прачечная, дворницкая, бесчисленные коридоры, этажи – и везде незнакомые люди. Особого внимания на девочку никто не обращал, но от постоянного мелькания множества лиц и толкотни в рабочих помещениях дворца Зизи уставала чуть ли не сильнее, чем от работы.

Очень скоро она узнала, что люд, работавший во дворце, – их называли придворнослужители – подбирался очень тщательно. Должности, раз полученные, передавались от родителей детям, другими словами, наследовались, как сундуки с добром. Ребята, выросшие во дворце, могли не задумываться о будущем, зная, что полученные родителями должности перейдут к ним. Тем удивительнее было появление в этом кругу девочки из воспитательного дома. Не раз и не два Зизи случалось думать об этом, но ответа не находилось.

Полин рассказала: до недавнего времени цесаревич Александр Александрович с супругой Марией Федоровной, у которой служила Куракина, жили в Аничковом дворце, гораздо более уютном, а летом любили селиться в маленьких дворцах, особенно в Петергофской Александрии, где жизнь была проще, в том числе и для фрейлин. Однако с болезнью императрицы двор окончательно осел в Зимнем, поэтому всем пришлось привыкать к здешним, не совсем подходящим даже для привилегированных фрейлин условиям.

Помещения для них в Зимнем дворце находились в так называемом «фрейлинском коридоре» на южной стороне третьего этажа. В коридор выходили целых шестьдесят четыре двери, а окна – на Дворцовую площадь или во двор. В распоряжении фрейлины была комната, совмещавшая спальню и гостиную, и общая на всех карета, в которой во время дежурства они проводили большую часть времени. Такую жизнь нельзя было назвать приятной. Годами существуя в своих одиноких комнатах, женщины не знали ни уюта, ни домашнего очага, и кажущаяся постороннему глазу роскошной жизнь фрейлины отнюдь не была сладкой.

Им повезло, считала Полин, что Куракина находилась на особом положении. У нее была не просто своя комната, а гостиная, спальня и каморка для горничной. Кроме того, своя коляска, пара лошадей, кучер, а теперь и целых две служанки. Княгиня Куракина была одной из трех, особо приближенных к Марии Федоровне. Дежурила она, меняясь с другими, по неделе, во время которой должна была находиться в покоях цесаревны неотлучно с малыми перерывами на переодевание и возможность привести себя в порядок. Потом следовали две недели отдыха, но, как уверяла Полин, фрейлина всегда должна быть готова бежать на зов государыни хоть днем, хоть ночью.

С первого дня Зизи поняла, что жизнь в покоях фрейлины станет испытанием. Не из-за работы, ее она не боялась никогда, а как раз потому, что целыми днями приходилось быть на виду, рядом с кучей разного народа, не рассчитывая даже на миг благословенного одиночества.

С какой тоской она вспоминала теперь свое убежище под столом!

Однако Господь оказался милостив к ней и в новом доме.

Однажды в углу небольшой квадратной прихожей, отделявшей комнаты хозяйки от каморки слуг, появился круглый стол. Полин сказала, что Мария Федоровна презентовала фрейлине свой, не подходивший к новой мебели, приобретенной для покоев цесаревны. Размером он был чуть меньше, но для Зизи годился. Тем более что покрыли его почти такой же скатертью – только симпатичнее и новее, чем в приюте. Несколько дней Зизи присматривалась – не заметят ли ее маневра – и однажды, оглядевшись, нырнула в темное нутро.

В самый раз. Теперь ее мышиная норка, личный дом, оазис будет здесь.

Когда Куракина заступала на недельное дежурство, Зизи, уже привыкшая к своим обязанностям, улучала возможность забраться под стол с книжкой и на несколько минут забыть обо всем.

Обживая новое убежище, Зизи притащила из кладовки в конце фрейлинского коридора старый половичок, постелила и сочла, что для уюта сделано достаточно.

Третьего июня тысяча восемьсот восьмидесятого года умерла Мария Александровна, супруга нынешнего императора. К этому дню ее службы минуло без малого четыре месяца, все понемногу наладилось, поэтому, узнав о несчастье, Зизи испугалась, что жизнь снова изменится. Не в лучшую, конечно же, сторону. К Куракиной ее взяли в ту пору, когда весь двор сбился с ног, ухаживая за больной. По этой причине цесаревне Марии Федоровне пришлось «поделиться» своими фрейлинами с императрицей. Вспоминая разговор Куракиной с начальницей воспитательного дома, Зизи наконец поняла его смысл: среди «отданных» на время была и ее хозяйка.

Сидя в своем излюбленном месте под столом, Зизи подчас слышала обрывки разговоров о судьбе государыни Марии Александровны. Двор той оскудел после того, как император поселил прямо над ее покоями свою любовницу Екатерину Долгорукову с детьми, переведя значительную часть фрейлин и прислуги к ним. Несчастная императрица ничего не могла с этим поделать. Немудрено, что Мария Александровна стала чахнуть, все больше нуждаясь в тщательном и ежеминутном уходе. Добрейшая цесаревна Мария Федоровна и сама частенько приходила, чтобы побыть с бедняжкой. Однажды Зизи слышала, как Куракина шепотом рассказывала гостье, будто цесаревна назвала Долгорукову «бесстыжей» и сетовала на то, что в России такое снисходительное отношение к бастардам.

– Она так негодовала! Сказала, что рожденных от блуда родителей надо бы топить в канаве, как щенят.

– Неужели так и сказала? – ахала гостья. – Мария Федоровна славится добротой и милосердием!

– Мне точно известно, что император велел подготовить рескрипт, которым цесаревна назначается преемницей скончавшейся императрицы и объявляется августейшей покровительницей. Скоро под ее попечительство отойдут дома призрения, приюты и больницы. Она будет вынуждена заботиться о всех бастардах империи!

– Уверена: она произнесла жестокие слова сгоряча! – продолжала защищать Марию Федоровну гостья. – Цесаревна, как и вся семья, чувствует себя униженной соседством с Долгоруковой и ее отпрысками.

– Подумать только, эта пройдоха успела родить троих, и все получили титулы!

– При каком еще дворе возможно такое! Это возмутительно!

Дамы говорили по-французски, но Зизи все прекрасно понимала, хотя и была смущена своим невольным участием в разговоре. Это было нехорошо и стыдно, но не вылезать же из-под стола в разгар беседы! И уж тем более признаваться, что владеет французским! Так, краснея и бледнея, Зизи продолжала сидеть под столом.

К счастью, такое случалось редко, уединиться в уютном домике под столом Зизи выпадало раз или два в неделю, не чаще. Однако и этого хватало, чтобы, размышляя о своих перспективах, прийти к неутешительным выводам.

Новая служанка, столь необходимая в трудное время, теперь была без надобности. Полин вполне справится сама. По крайней мере, именно так рассуждала Зизи, страшась неприятных изменений в своей судьбе.

Но все вышло иначе. Они переехали в другое крыло, поближе к покоям цесаревны, но в такие же комнаты, даже чуть больше. Их с Полин комнатушка в размерах, правда, не увеличилась, но главное, что в прихожую поставили облюбованный Зизи стол. И даже в тот же угол.

Зизи перенесла свои немудреные пожитки на новое место и выдохнула.

Она боялась перемен, еще не понимая, как сможет справиться с ними в одиночку. Ведь рядом не было Эдит Карловны и девочек. Ее потребность в чьем-то дружеском присутствии была удивительна ей самой. Еще совсем недавно она страдала от недостатка одиночества и теперь испытывала иную потребность.

Тоска мучила ее все сильнее, но примерно через неделю жизнь порадовала ее хорошей новостью. Во фрейлинском коридоре в услужении у фрейлины Нелидовой поселилась Анет.

У Нелидовой была всего одна комната, где за деревянной перегородкой, выкрашенной в серый цвет, помещался топчан, на котором спала Анет. «Зато не на полу», – хвасталась она. К тому же Анет взяли горничной. Прежняя вышла замуж за солдата из охраны дворца, и от ее услуг пришлось отказаться. Фрейлина называла Анет камеристкой, и это слово звучало намного лучше, чем комнатная служанка.

В общем, подруга была довольна своей судьбой, но Зизи радовалась ее присутствию гораздо больше. Она даже улучила время сбегать в храм на Конюшенной поставить свечку в благодарность за услышанные молитвы.

Вскоре выяснилось, что у фрейлины Нелидовой в покоях довольно много книг. Зная о страсти подружки к чтению, Анет приспособилась потихоньку выносить по одной и давать Зизи на день. Это были совсем другие книги, не те, что они читали с Эдит. Нелидова была поклонницей любовных романов. В них красавицам признавались в любви прекрасные юноши, пышным цветом цвели жаркие объятия, поцелуи, и в конце обязательно была свадьба, после которой наступало бесконечное и полное блаженство. Проглатывая романы один за другим и не понимая половины того, что происходило между мужчиной и женщиной, Зизи тем не менее напитывалась ранее не известными ей эмоциями и, помимо всего прочего, узнавала новые слова, семимильными шагами расширяя свои познания.

Теперь ей недоставало только общения с Эдит Карловной. Однажды летом она, набравшись смелости, отпросилась у хозяйки, чтобы поздравить ту с днем рождения.

Занятая туалетом Куракина махнула рукой.

– Свободна до обеда.

Это был щедрый подарок. До обеда – значит, в ее распоряжении три часа.

Воспитательный дом в двух шагах – на Мойке. Времени хватит наговориться и навестить оставшихся в приюте девочек.

Зизи вылетела из дворца птицей и даже не успела запыхаться по пути.

Она не могла предупредить любимую учительницу о своем приходе и боялась, что той не окажется на месте.

Но Эдит Карловна, дежурившая в этот день, встретила ее у входа.

– Боже! Какой сюрприз! – вскричала она по-французски.

Зизи кинулась в ее объятия и тоже по-французски зашептала скороговоркой:

– Я так скучала по вам, по девочкам. Мне так не хватает наших встреч, разговоров. Я очень хотела вырваться хоть на часок, чтобы побыть около вас.

Этого невнятного бормотания хватило. Чуткая Эдит догадалась о том, что творится в душе девочки, и, не задавая лишних вопросов, отвела ее в свою комнату, приказав дожидаться, пока ей не будет найдена замена на время дежурства.

Вернувшись, Эдит приготовила чай и достала купленные для завтрашнего похода к отцу пирожные.

– Как чувствовала, что ко мне пожалуют гости! – весело сказала она. – Угощайся!

Пока Зизи разливала чай, Эдит украдкой оглядела девочку и сочла, что у нее утомленный и печальный вид. Впрочем, на лице бывшей воспитанницы всегда была печать грусти. Может, все не так плохо?

А Зизи, уплетая сладости, была бесконечно счастлива. Ах, если бы вернуться в ставший если не родным, то, во всяком случае, привычным и знакомым до мелочей дом!

Она проговорили до самого обеда, и времени у Зизи оставалось только добежать до дворца.

– Я забыла рассказать тебе кое-что, – неожиданно произнесла Эдит Карловна. – Вообще-то я не хотела… Но вдруг это важно. В конце концов ты сейчас в безопасности…

Зизи подняла глаза от чашки с чаем, и по спине вдруг пробежал холодок.

– Совсем недавно, как раз в мое дежурство, к нам приходил какой-то господин. Представился статским советником Курычевым. Он разыскивал дочь своей покойной сестры. Та вроде бы умерла, оставив после себя ребенка, родившегося зимой шестьдесят седьмого года. Имя девочки он не знал, как и дату, когда она могла поступить в приют. Интересовался теми, кто был привезен до начала марта. Свое появление через тринадцать лет он объяснил тем, все это время по делам службы безвыездно находился в Индии. О том, что племянницу сразу после смерти сестры во время родов за отсутствием других родственников сдали в воспитательный дом, якобы узнал только по возвращении. С разрешения Аркадии Дмитриевны я дала ему регистрационную книгу. Он…

Эдит вдруг сбилась и заговорила торопливо, словно извиняясь:

– Курычев выглядел очень представительно. Ни у кого не возникло и ни тени сомнения в его искренности. У него даже слезы выступили.

– Он нашел племянницу? – замирая, спросила Зизи.

– С января по март шестьдесят седьмого к нам поступили лишь три младенца, и все примерно одного возраста. Мари, Анет и ты. Врач, осматривающий вас, сказал, что каждой не более месяца-двух от рождения.

– Но кого же из нас он искал?

– В том-то и дело, что я так и не поняла его истинных намерений.

Зизи сцепила руки так, что побелели костяшки пальцев. Она не обратила внимания на последнюю фразу Эдит, думая о своем.

– Одной из нас уже нет в живых, а мы с Анет не живем в приюте. Этому господину сообщили об этом?

– Нет, – коротко ответила Эдит, опуская глаза.

– Почему же?

– Все очень странно. Очень. Во время разговора у меня сложилось впечатление… даже не знаю, как сказать… что ему известно о смерти Мари. Он начал говорить о вас с Анет, а про нее не задал ни одного вопроса.