Kitobni o'qish: «Наследники скорби», sahifa 2

– Дело своё делай так, чтобы тебя за него словом добрым вспоминали.

Почувствовав затылком отеческое касание ладони, Яська осмелел и попросил:

– А пойдём завтра утром попробуем?

Колдун посмотрел на него с горькой улыбкой, будто раскрасившей его жёсткое бледное лицо.

– Дурень ты. Кто ж этот хлеб купит?

Паренёк непонимающе захлопал глазами. Его детский умишко ещё не охватывал всего, что мигом разумеют взрослые.

Тамир пояснил:

– Забыл, как давеча блевал, когда я тебе мяса своим ножом отрезал? Колдунов, Ясень, все сторонятся. Мертвечину мы за руку водим. И нет той воды, которой я отмоюсь.

То ли оттого, что назвал его наузник взрослым именем, то ли оттого, что объяснил хорошо, но мальчишка уразумел: такого, как стоящий рядом мужчина, к покойникам зовут, а не к печи. Боятся люди колдунов. Боятся до одури. Как и сам Яська боится.

Утром Тамир уехал. Обнял отца, оставил на столе тяжёлый кошель с монетами, мол, чтоб горшки в печи пустыми не стояли, и был таков. Строк украдкой смахивал слёзы, глядя вслед сыну. Старик не спрашивал, куда и зачем он едет и какая нужда его гонит. Сердцем понимал, что всё тут нынче чужое Тамиру: и город, и дом, да и сам он. А потому лишь молил Хранителей послать его единственному ребёнку мира на том нелёгком пути, который суждено ему пройти в одиночестве и беспросветной мгле.

Глава 2

Когда из-за деревьев показались заострённые брёвна тына, Ихтор подумал: мерещится. Он прищурился, однако заимка никуда не делась. Над крепкими воротами был прибит волчий череп, который, согласно поверьям, должен отпугивать оборотней. Но здешние обитатели не полагались на одни лишь выбеленные ветром и непогодой кости: столбы частокола покрывали обережные резы. Надёжно поставлено.

Целитель направил лошадь к воротам, постучал. Он пробирался через чащу уже сутки и за это время не встретил ни одного поселения. Три оставленные позади веси не подарили ему встречи с осенёнными, оттого был странник безрадостным, да ещё и уставшим.

На стук из-за ворот донёсся звонкий крик:

– Что ж ты дубасишь-то так, вражина? Калитку со столбов снимешь!

Тяжёлая створка распахнулась, явив чужаку молодую стройную девушку с белым веснушчатым лицом и косой цвета палой листвы. У девушки были широкие прямые брови, глаза удивительного тёмно-янтарного цвета и полные красивые губы. Одета она была просто: длинная рубаха, безыскусно вышитая по подолу суровыми нитками, и ношеная безрукавка.

– Ой… Никак обережник припожаловал в глушь нашу? – удивилась обитательница заимки и отступила, пропуская странника.

– Мира в дому, – сказал он.

– Мира в пути, – эхом отозвалась девушка.

Ихтор въехал во двор и неторопливо спешился. Он знал: его изувеченное лицо пугает женщин, а потому давал хозяйке время привыкнуть, чтобы не дичилась и не отводила смущённо взгляд.

Целитель в который уж раз подумал: а не послать ли всё к Встрешнику и не спрятать ли увечье под повязкой? Останавливало его лишь то, что под тканью кожа нещадно потела, а старые шрамы принимались нестерпимо зудеть.

Ладно, пусть смотрит, чего уж.

Он повернулся.

Девушка улыбнулась, откинула тяжёлую косу за спину и весело сказала:

– Долгонько, господине, ты странствуешь. Вон конь-то тяжело как ступает. Замаял ты его. Ну, идёмте, отдохнёте оба.

Ихтор с удивлением посмотрел в её открытое ясное лицо. Его впервые встречали так, будто давно знали. И не только знали, но и ждали. Видят Хранители, это настораживало.

– Благодарствуй, хозяюшка.

Незнакомка кивнула в ответ и весело сказала:

– Меня Огняной зовут. Проходи, баня как раз натоплена.

Она поманила его за собой. Обережник задумчиво смотрел в прямую спину и на золотистое марево волос. Странная девка. Не испугалась.

– Как же тебя на нашу заимку-то вынесло? – тем временем удивлялась Огняна. – Завсегда все мимо ездили, болот здешних сторонясь. Идём, идём…

Ихтор настороженно озирался. За тыном раскинулся просторный двор с клетями, крепкой избой и сеновалом. На верёвках, натянутых вдоль забора, реяли несколько постиранных мужских рубах. И всё-таки как будто чего-то не хватало. Обережник силился понять и вдруг сообразил: будка собачья стояла пустой, и пёс на появление чужака не отозвался, не принялся брехать.

– А где же дворняга-то твоя, хозяюшка? – спросил удивлённый крефф.

Девушка обернулась и одарила его печальной улыбкой, сделавшись ещё милее.

– Волк нашего Рыка разодрал на охоте. Нового пса братья с отцом из города должны привезти. А может и двоих – кобеля да суку. Пускай себе плодятся. А то сиротливо без лая. Бояться-то нам некого за забором таким, но что за двор без собаки? Кошки мои… – Она махнула рукой куда-то в сторону. – И те затосковали.

Ихтор усмехнулся. Кошек на подворье обитало великое множество: три спали, вытянувшись на солнцепёке, две лениво вылизывались на пороге клети, а ещё несколько катали в пыли берестяной завиток.

– Богато, – признал целитель.

Огняна хмыкнула.

– Меня недаром братья кошачьей мамкой кличут. Иные котят топят, а у меня рука не поднимается. Вот и живут.

Крефф покачал головой.

– А как же они с псом ладили?

Девушка пожала плечами.

– Да никак. Они к нему и не подходили. А коли рыкнет – порскнут в разные стороны и ищи их, свищи. Кошка же в любую щель юркнет, лишь бы голова пролезла. А ему, лобастому, куда за ними гоняться? Полает да отойдёт. Нам смех, ему развлечение. Так ты в баню-то пойдёшь?

Обережник кинул. После суток, проведённых в седле, хотелось отдыха.

– Ну, идём, провожу. А как намоешься, накормлю. Только воды много не лей: может, нынче братья с отцом воротятся, им тоже освежиться захочется.

– А где муж твой, дети? – спросил идущий следом Ихтор.

Хозяйка была молода, но в возрасте далеко не девичьем. Уж за двадцать, небось. Однако покрывала, как мужняя, не носила. От внезапного вопроса обитательница лесной заимки замерла, а потом сказала негромко:

– Сгиб муж. Волколак его задрал. А детей нажить не успели.

Целитель виновато промолчал. Огняна была живая и беззаботная. Не верилось, что за спиной этой яркой, словно солнечный день, женщины стояла тень страшной потери.

Когда Ихтор вышел из бани, хозяйка сидела на лавке возле избы и трепала рыжую кошку, заставляя ту вырываться, сердиться и шипеть. Завидев креффа, девушка кивнула ему.

– Идём, накормлю тебя.

В доме целителю показалось, будто он уже не раз здесь бывал. Что верно, то верно – деревенские избы похожи меж собой. Но и сама Огняна будто источала тепло, а потому рядом с ней всё казалось родным, даже стены незнакомого ранее жилища.

– Садись. – Хозяйка указала на скамью. – Похлёбка у меня пшеничная да лепёшки.

И принялась сноровисто накрывать на стол. Утвердила исходящий паром пузатый горшок, миску, ложку. В деревянный ковш-уточку налила холодного кваса, принесённого из погреба, выложила на плоское блюдо лепёшки.

– Что? – смутилась девушка. – Что ты так смотришь?

Крефф покачал головой и молча принялся есть. Ему не хотелось ничего говорить. А Огняна больше ни о чём не спрашивала. В избе было тихо и уютно.

Ихтору вспомнилось детство: отчий дом, уже почти забытая мать. В их избе тоже было тихо и уютно. А летом в раскрытую дверь се́нцов¹² заглядывало солнце, расстилалось длинной полоской на дощатом полу, и видимые в его лучах пылинки медленно кружились.

– …с тобой?

Обережник очнулся. На несколько мгновений он так глубоко ушёл в свои мысли, что не услышал вопрос Огняны.

– Что?

– Случилось чего с тобой? – повторила хозяйка, кивнув на его обезображенное лицо. – Зверь напал?

– Напал, – сказал Ихтор. – Оборотень.

– Ой… – Девушка покачала рыжей головой. – Страсть-то какая!

Крефф пожал плечами. Он по первости долго привыкал к своему уродству, но вёсны шли, и он смирился. Он уж и забыл, каково это – смотреть на мир двумя очами. Забыл, каково это, когда девки не шарахаются, а бабы и старики не смотрят с жалостью.

– Девки-то, небось, тебя боятся? – Огняна будто прочитала его мысли.

– Ты-то не испугалась. – Лекарь усмехнулся.

Обитательница заимки рассмеялась.

– В нашей глуши люди так редко бывают, что каждый за радость. А стать мужская не в красоте. – Янтарные глаза сверк-нули.

– А в чём же? – спросил Ихтор, дивясь смелости вдовушки.

Огняна и тут его поразила.

– Стать мужская здесь. – Она легонько постучала пальцем по здоровому виску гостя, потом задумалась и добавила: – И здесь. – Тёплая ладонь слегка коснулась широкой груди. – С лица воды не пить. А мужик добрым должен быть и умным. С таким хоть век живи – горя знать не будешь. Ну, наелся ты?

– Да, благодарствуй.

Ихтор отодвинул миску и посмотрел в отволочённое¹³ окно. На лес опускались сумерки. Обережник перевёл взгляд на хозяйку.

– Сегодня родичи твои вряд ли воротятся. Темнеет уже.

Огняна грустно кивнула.

– Небось, на торгу задержались иль свататься поехали. Отец хотел парням невест сыскать. Они уж взрослые у нас. По восемнадцать вёсен.

– Двойняшки? – спросил Ихтор с улыбкой.

Собеседница с усмешкой махнула рукой и ответила:

– Тройняшки. Всю душу мне в молодчестве вымотали. Мать-то через четыре весны умерла. Отец нас один тянул. Я помогала. Хотя чего я там напомогать могла, в двенадцать-то вёсен. Эх…

Огняна горько покачала головой. А целитель залюбовался её живым лицом, выражение которого так часто менялось с весёлого на грустное и наоборот. Следующий вопрос, неловкий, неуместный, сорвался с губ сам собой:

– А тебя повторно что ж не сговорили?

Сказал и осёкся. Но хозяйка не обиделась, посмотрела на него серьёзно и ответила:

– А ты бы сыну своему бабу вдовую да бездетную, стал сватать? – И тут же улыбнулась, заговорила о другом. – Ты мне лучше скажи: почто в глушь нашу забрался? Ищешь кого аль заплутал?

Крефф улыбнулся.

– Детей с даром ищу.

– Обережников, что ли? – удивилась Огняна. – Ишь ты. Вот ведь доля у вас… – Она покачала головой. – Тяжко, поди, ярмо это нести?

Целитель сперва не понял, о каком ярме она толкует, но через миг сообразил.

– Дар, что ли?

– Ну да. – Собеседница кивнула. – Поди, иной раз хочется просто дома у печи посидеть. Кота вон погладить. Хоть какой, да уют. Не всё ж в седле с утра до ночи трястись.

Ихтор сызнова улыбнулся. Говорить с ней было легко и приятно. А ещё в Огняне необъяснимо соединялась детская прямота, девичья прелесть и женская мудрость. Ответить лекарь не успел, потому что в сенях яростно завыли коты.

– Ах вы проклятущие! – Огняна всплеснула руками и выбежала из избы.

Ихтор с усмешкой слушал, как она распекает хвостатых крикунов:

– Ишь, бесстыжие! А ну кшыть! Гостя не тревожьте!

Она ещё и ещё честила своих подопечных, но беззлобно, больше для отвода души. А воротившись в избу, принялась стелить Ихтору на лавке у печи, за занавеской. Там, где, видать, спала сама.

– Да ты ложись, ложись. Они и до утра орать могут. Но если совсем разбуянятся, я выйду и спугну их, чтоб не мешали. Отдыхай.

Кошачьи вопли его не смущали, но крефф кивнул, улёгся и с наслаждением вытянулся на широкой лавке. Мягкий сенник пах сухой травой и домом. На печи, будто убаюкивая уставшего путника, раскатисто урчала кошка. За занавеской слабо тлела лучина, и слышался тихий шелест веретена – Огняна села прясть.

Ихтор закрыл глаза. Сквозь дрёму он слышал, как хозяйка сызнова шикнула на завывавших котов, как те обиженно взвизгнули, когда она кинула в них ветошью. Потом разобрал шуршание одёжи, то Огняна забралась на печь и укрылась одеялом. В избе стало тихо и темно. От осознания, что где-то рядом спит девушка с рыжими пушистыми волосами, креффу сделалось теплее на душе.

Утром Огняна накормила его кашей и блинами, завернула этих же лакомств в холстину, напутствовала:

– На вот, поешь в дороге. Встрешник с этими горшками, выкинешь. Уж чего-чего, а горшков мы налепим. Бери, бери!

Она столь ласково и настойчиво уговаривала, что Ихтор не смог отказаться от вкусной домашней стряпни. А ещё ему вновь поблазнилось, будто Огняна – родной человек. А от заботы родни как отнекаешься?

Целитель убрал снедь в перемётную суму и ощутил, как в душе шевельнулась грусть. Захотелось однажды сюда воротиться, а паче чаяния вовсе не уезжать. Задержаться. На день. Два.

Поэтому обережник сухо поблагодарил хозяйку и направил коня со двора. А она стояла в распахнутых воротах и смотрела вслед.

– Эх, горе ты горькое, – пробормотала вполголоса и закрыла тяжёлую створку.

* * *

Ихтор решил остановиться на привал, чтобы дать роздых жеребцу. Спешился, погладил животинку по дёргающейся шее. Конь беспокойно прядал ушами. Видать, в чаще рыскал зверь. Обережник прислушался. Тихо. Только ветер шелестит в кронах.

– Ну что ты? Что ты, – ласково уговаривал крефф жеребца.

Мало-помалу спокойный голос хозяина подействовала на животное.

Вскоре целитель снял поклажу и отпустил коня пастись. Однако тот нет-нет да вскидывал беспокойно голову и фыркал. Потому, устраиваясь поесть, обережник всё-таки положил под руку оружие. Ну как, правда, вынырнет из чащи хищник?

Неторопливо доедая остывшую кашу, Ихтор заметил возню возле лежащей в траве перемётной сумы. Прислушался. Отрывистое, негодующее мяуканье. Ещё одно. И ещё. Крефф удивлённо отставил в сторону Огнянин горшок, подошёл к поклаже и наклонился. Рядом с мешком извивался запутавшийся лапой в завязках рыжий кот.

– Ты откуда? – спросил обережник, поднимая находку за холку и поворачивая то так, то эдак.

Кот безропотно висел, не пытаясь вывернуться. Был он рыжий-рыжий, но не полосатый, а будто в тёмно-ржавых разводах. Подпушек оказался жёлтым, как и глаза, с надеждой заглядывающие человеку в душу.

Целитель хмыкнул, перевернул находку, подул между задних лапок. Кошка. Нежданная попутчица возмутилась таким обхождением, вырвалась, стукнула креффа лапой и неторопливо двинулась к горшку с кашей. Опустила туда морду и принялась чавкать. Ихтор рассмеялся. Одна из Огняниных подопечных. Видать, юркнула утром в суму, а выбраться не смогла.

– Как же назвать тебя? – задумчиво спросил крефф. – Огняной?

И сам усмехнулся неловкой шутке.

Знатную памятку оставила о себе вдовушка. Куда там горшкам.

Тяжёлой ладонью Ихтор погладил тонкую спинку с выступающими позвонками и сказал:

– Будешь Рыжкой.

Кошка вынула морду из горшка, посмотрела на человека янтарными глазами и тут же воротилась к прерванной трапезе. Впрочем, вскоре она отошла в сторонку и принялась умываться. Ихтор, посмеиваясь, доел остатки каши и, подхватив неожиданную спутницу на руки, вытянулся с ней на траве.

Некоторое время все трое нежились: конь пощипывал молодую траву, кошка мурлыкала под руками, а человек дремал. Потом отправились в путь. Рыжка сызнова юркнула в суму, высунула морду и посматривала на проплывающие мимо деревья.

В последующие седмицы Ихтор не раз ловил себя на мысли, что, вероятно, стареет. А как ещё объяснить невесть откуда взявшиеся в наставнике Цитадели мягкость и заботливость? На него и в весях глядели с недоумением – обережник с кошкой… Однако Рыжка была полна достоинства: с котами не зналась, шипела на собак, играла с детьми, держалась ближе к своему человеку, царапала его, ежели надоедал, обижалась, ежели не надоедал, и уходила спать в его сапоги. Словом, вела себя как всякая кошка, а в день отъезда важно восседала на перемётных сумах, ожидая, когда её устроят с удобствами.

К окончанию странствия Ихтор и Рыжка так сроднились, что и спали, и ели только вместе, несмотря на удивлённые взгляды людей. Стоило целителю улечься, рыжая спутница тут же взбиралась ему на грудь и принималась громко, старательно урчать. За столом она сидела на коленях у хозяина, норовя засунуть в тарелку морду вместе с усами. А когда получала за это щелчок по носу, обижалась, гордо разворачивалась, провозила хвостом по содержимому миски и уходила.

В последний раз Ихтор не выдержал и щёлкнул по розовому носу особенно сильно. Рыжка выказала человеку всю глубину своего негодования, напакостив на сапоги, а затем злорадно слушала из-за печи ругань. После этого обережник выудил кошку, засунул в перемётную суму и плотно завязал горловину. Рыжка обиженно завывала всю дорогу, потом устала и уснула под мерное покачивание. А проснулась лишь тогда, когда человек извлёк её из мрака седельной сумы на залитый солнцем огромный двор.

Кошка стремительно вскарабкалась по рукаву рубахи на плечо креффа и испуганно зашипела, глядя на каменную громаду невиданной высоты.

– Вот и приехали, – сказал Ихтор, осторожно снимая спутницу с плеча.

Рыжка мявкнула, огляделась, после чего виновато потёрлась об изуродованную щёку целителя, призывая помириться.

– Ишь, плутовка. – Он усмехнулся и погладил мягкую спинку. – Ну, идём, покажу, где жить теперь будешь.

Глава 3

В топоте лошадиных копыт Лесане изо дня в день слышалось одно и то же: «Домой. Домой. Домой!» А тянувшийся от Цитадели больша́к¹⁴ расходился, словно река ручейками, на просёлочные дороги, вился среди полей и лесов. Всё ближе и ближе родная весь. Вот и места знакомые.

Сердце обережницы затрепетало. Ещё несколько оборотов – и покажутся памятные до последней доски ворота Невежи и окружённый старыми липами родной тын! Как её там встретят? Живы ли все? Здоровы ли? Хотелось пришпорить лошадь, отправить в галоп, да нельзя на лесной тропе.

Наконец чаща расступилась, явив частокол из заострённых брёвен с потемневшими защитными резами. Лесана натянула повод и замерла в седле. Ничего здесь не изменилось: те же липы, та же пыльная дорога, та же неровная царапина на створке ворот. То бык дядьки Гляда провёз рогом ещё вёсен восемь назад. Мужики тогда на него всей весью вышли, еле свалили клятого, так лютовал. Оказалось, шершень ужалил.

Лесана стискивала в руках узду, не решалась направить лошадь вперёд. Воспоминания навалились, замелькали перед глазами. Словно и не было пяти вёсен на чужбине.

Когда обережница въехала в весь, на улице было тихо. Лишь ребятишки, игравшие в пыли, с удивлением отрыли рты, глядя на незнакомого вершника в чёрном облачении. Малышня порскнула в стороны, а Лесана едва заметно улыбнулась. Будет теперь у них разговоров!

Вот и знакомый куст калины. Надо же, не срубил его отец, как грозился. Девушка спешилась и, ведя кобылу в поводу, вошла во двор. На скрип ворот обернулась стоящая возле хлева женщина в поско́нной¹⁵ рубахе. Обережница сразу узнала мать, постаревшую, поседевшую, но по-прежнему родную. Лесана уже собралась броситься к ней, но хозяйка сама пошла навстречу, поспешно оправляя на голове покрывало. Девушка хотела раскинуть руки, но мать поклонилась и сказала:

– Мира в пути, обережник.

Земля под ногами Лесаны закачалась.

– Мама… мамочка, – хрипло выдавила она. – Не признала? Это же я, Лесана.

Старшую Острикову будто хватил столбняк. Она застыла, близоруко и недоверчиво щурясь, вгляделась в лицо гостя.

– Дочка?

Обережница смотрела с такой тревогой, что стало ясно: эта высокая, худая, чёрная, как ворон, девка и есть уведённое креффом в Цитадель дитя Остриковых. От родной кровиночки на том лице только глаза и остались.

Млада бросилась обнимать нежданную, но такую дорогую – гостью.

– Лесана!!!

На этот крик, надрывный, хриплый, из избы выскочила красивая девушка. Да так и застыла в растерянности, глядя, как мать лихорадочно целует облачённого в чёрную одёжу незнакомца.

– Стёша, Стёша, радость-то какая! Сестрица твоя воротилась! – обернулась, наконец, Млада к молодшей.

Стояна ещё миг смотрела с недоумением, потом всплеснула руками, взвизгнула: «Батюшки!» – и кинулась к обнимающимся.

Лесана прижимала к себе их обеих, плачущих, смеющихся, и чувствовала, как оттаивает душа. От матери пахло хлебом и домом. А Стёшку не узнать: в волосах вышитая лента, на наливном белом теле – женская рубаха, схваченная плетёной опояской.

Вот так-то. Уезжала от дитя неразумного, а воротилась и увидела в сестре себя. Но не нынешнюю, а прежнюю. Ту, которую пять вёсен назад увёл из отчего дома крефф. Ту, которой Лесане уже не быть никогда.

* * *

– Ты, дочка, прости, что щи пустые. Мы ж не знали, что радость такая нынче случится. Да ты ешь, ешь. – Мать суетилась, отчаянно стыдясь, что встречает дорогое дитя жидким хлёбовом с крапивой. – Сметанкой забели.

Она подвинула ближе плошку с густой сметаной.

– Мама, вкусно. – Лесана кивала, жуя и с жадным любопытством оглядываясь.

За пять вёсен в доме ничего не изменилось. Та же вышитая занавеска отгораживает родительский кут. Те же полки с безыскусной утварью вдоль стен. Подвешенный над лоханью глиняный рукомо́йник¹⁶. Старенький ухват у печи да бадья с водой.

Хлопнула дверь. В избу вошёл взволнованный отец. Из-за его спины с любопытством выглядывал вихрастый белобрысый мальчишка.

– Мира, дочка. – Отец нерешительно шагнул к столу, не узнавая в высоком жилистом парне родное дитя, и порывисто, но неловко обнял гостью за плечи.

– Садись, садись, Юрдон, – тут же зачастила мать, спешно меча на стол щербатые глиняные миски. – И ты, Руська, садись. Нечего впусте на сестру пялиться.

Обедали, как заведено, в молчании. И всем при этом было одинаково неловко. Лесану раздирали десятки вопросов. Стояна отчаянно робела, глядя на девку-парня. Мать с отцом пытались делать вид, будто не испытывают замешательства. И только Руська не отводил восхищённого взгляда от висящего на стене меча.

Ух, как ему хотелось вытащить его из ножен и подержать в руках! Да разве ж позволят…

Наконец отец отложил ложку, поймал обеспокоенный взгляд жены, кашлянул, что-то попытался сказать, да так и замолчал, не найдя нужных слов. Тогда Млада Острикова, отринув обычай, воспрещавший жене раскрывать рот поперёд мужа, не выдержала:

– Дочка, как ты доехала-то? Нешто одна?

Лесана в ответ беззаботно кивнула.

– А с кем же? Одна, конечно. Хорошо в лесу! Луна такая ночами… – Она осеклась, увидев, как испуганно переглянулись родители. – Мама, да ты не пугайся. Я ж ратоборец. Мне с потёмками в дому не нужно хорониться. Вот только… – Девушка помрачнела. – Гостинцев я не привезла. Побоялась не угадать. Давно вас не видела. Подумала, уж лучше вы сами.

На стол лёг тяжёлый кожаный кошель.

Отец с удивлением посмотрел на дочь и ослабил шнурок. По скоблёным доскам рассыпались тусклые монеты. Столько денег в Остриковом роду допрежь не держали в руках.

– Откуда ж… – Юрдон сглотнул.

– То плата моя, как выученицы. За обозы. – Лесана улыб-нулась.

Всё заработанное Клесх делил пополам. Две трети звонких монет шли на оброчные Цитадели, а остальные ждали своей участи. Лесане тратить их было не на что. Не нужны ей были ни ленты, ни бусы, ни рубахи вышитые. Всё немудрёное добро в двух перемётных сумах умещалось.

– А ты обозы уже водишь? – не утерпел Руська.

– Уж три весны как.

– И ходящих убивала? – Брат подался вперёд.

– Доводилось. – Лесана кивнула.

Мать и Стояна вздрогнули, отец только крякнул. Повисла гнетущая тишина. Лесана поторопилась её развеять, пошарила в лежащем на лавке заплечнике и достала свиток с восковой печатью.

– Надо бы за дядькой Ерсеем послать, грамоту на весь отдать, – сказала она, обращаясь к отцу.

– Дочка, дак Ерсей ещё по осени помер, – растерялся тот. – Яблоню старую рубил, а топор с топорища-то возьми да соскочи. Прямёхонько в переносицу. Нерун нынче староста.

Млада нарочито громко захлопотала у стола. Она боялась, что имя отца Мируты расстроит дочь. Однако та лишь пожала плечами.

– Ну, значит, ему передам. Да и сороку проверить надобно, а то мало ли.

Не услышав в её голосе ни боли, ни досады мать успокоилась. А Стояна, всё это время сидевшая молча, осмелела и влезла в разговор.

– Поди, узнает староста, кем Лесана стала, локти себе сгрызёт – такую сноху проворонил… – Она хотела добавить что-то ещё, но под грозным взглядом отца осеклась.

– Да ну их. – Обережница отмахнулась и повернулась к матери. – Я бы в баню сходила.

– Иди, иди, отец затопил.

Млада вновь засуетилась, полезла в сундук за чистыми холстинами.

Юрдон тоже встал из-за стола, поправил пояс, после чего с привычной властностью в голосе заговорил:

– Намоешься как, переодевайся. В порты, гляди, не рядись. Чай не парень! На голову покрывало накинь. Оно, конечно, не мужняя ты, да только без косы и вовсе срам. За полдень к Неруну пойдём. Только недолго плескайся – негоже заставлять старосту ждать.

Лесана будто окаменела. Медленно поднялась и прожгла отца взглядом, в котором не было ни девичьей робости, ни дочерней покорности. Тяжёлым был тот взгляд. Мужским. Юрдон аж оторопел.

– Это тебе он староста. Мне никто. Надо мной только глава Цитадели власть имеет. Вот к нему я на поклон хожу, когда надобно. А к Неруну твоему шага не сделаю. Чтоб, когда из бани ворочусь, он вот тут сидел и ждал. Да передай: коли сорока сгибла, а новой он не озаботился, за бороду на сосне подвешу. – Сказав так, Лесана развернулась и направилась прочь из избы. Однако замерла в дверях и, не поворачивая головы, добавила: – А одёжу я ношу ту, какая мне укладом Цитадели означена. Но ежели ты стыдишься, что дочь в портах да без косы, к вечеру меня здесь не будет.

И вышла, мягко прикрыв за собой дверь.

– Пойди, отнеси сестре, – прошептала мать Стояне, кивнув на позабытые Лесаной холстины.

Дочь испуганно посмотрела на отца, на затаившегося в углу бледного брата и кинулась вон.

После её ухода Млада, совершенно оторопелая, опустилась на лавку рядом с мужем.

– Ты уж поласковее, Юрдон… Не девка она более. Обережница. Кабы не осерчала на нас.