Kitobni o'qish: «Братство идущих к Луне», sahifa 5

– Завтра продолжу, прогноз хороший, – сообщил он Яру, когда тот переступил порог террасы. – Ох, боюсь я не успеть закончить. Вот зарядят дожди, и будем сидеть в темноте…

– Может, и не зарядят, – Яр поставил рюкзак на стул у стола, подошел к полотну, и принялся с интересом разглядывать его. – А что ты добавил?

– Ты не видишь разве? Свет, и вот этот участок моря, там вода… как бы объяснить… в общем, мне не нравится угол преломления, и прозрачность не та.

– Как по мне, так это всё более чем реалистично, – польстил Яр.

– Не в реализме дело, – отмахнулся Роман. – Реализм может работать любой технарь, если у него руки выросли из плеч. Блики, светотень, и прочая ерунда, которой можно обучить обезьяну. Нет, тут иное, друг, тут ощущение. Вот что ты чувствуешь, когда смотришь, скажи?

– Восторг, и одновременно, пожалуй, тревогу, – Яр задумался. – Движение, полет…

– Вот! – поднял палец Роман. – А должно быть предвкушение. И момент. За секунду до… до чего-то.

– Это всё тоже есть, – кивнул Яр.

– Но недостаточно, – покачал головой Роман. – Потому что если бы это всё было, то ты бы об этом сказал. А ты не сказал.

– Ну вот, я теперь ещё и виноват, – вздохнул Яр.

– Не виноват, не передергивай. Надо доработать так, чтобы это само возникало в голове, понимаешь? – Роман убрал в специальный короб вторую резервную палитру, и выпрямился. – А где эта шатается? – вдруг спохватился он.

– Опять туда пошла, где ей быть, – безнадежно махнул рукой Яр. – Я больше гоняться за ней не хочу, надоело. Сколько можно?

– Ну и чёрт с ней, – кивнул Роман. – Свою голову вместо дурной чужой не приставишь.

– Сказала, что близко подходить не будет, и в канаву не полезет, – Яр тяжело вздохнул. – Будет вроде как гулять. Пусть гуляет.

– Главное, чтобы не догулялась, – Роман отвернулся. – Давай чаю попьем, и пойдем всё-таки отлавливать эту идиотку. Пустые руки – игрушка дьявола, приставим к делу. Пусть обед готовит.

– Хорошая идея, – одобрил Яр. – Только картошку с морковкой я сам почищу, поучаствую. Она ведь тоже… нет, я всё понимаю, но мне её всё-таки жалко.

– Тебе её жалко, потому что ты её когда-то любил, уж не знаю, за что. А она любила Яна. Вот и вся твоя жалость, более чем просто объясняется, – заметил Роман.

– Она и сейчас его любит, – Яр вздохнул. – А я сам… не знаю. Так и не понял, наверное. Глупый я, выходит дело. Вроде не дурак, но всё равно глупый.

– Наивный, – поправил Роман. – Так, чего у нас там про чай?

***

С чаем заморачиваться не стали, заварили пакетики – чай оказался неплох, с бергамотом, один из подарков заказчика – быстро выпили, и засобирались. Ловить Аду предполагалось на пересечении Яблочной, Кленовой, и Еловой улиц, причем Роман выступал в качестве охотника (с собой он взял неизменную складную табуреточку), а Яр – в качестве загонщика. Ты её выгони на меня, а дальше ей не отвертеться, сообщил Роман, когда они вдвоем вышли на позицию. От тебя она потащится сюда, потому что больше некуда. А тут уже я, и куда ей деться?

Так и получилось. Увидев идущего по улице Яра, Ада подхватилась, и двинулась в сторону от него, потом свернула на Еловую, дошла до поворота – и наткнулась на Романа, который при её приближении встал, сложил табуреточку, и пошел ей навстречу.

– Ну что, добегалась? – спросил он сердито. – Всё, на сегодня довольно.

– Ром, ну вот зачем? – с упреком спросила Ада.

– Затем, что мы голодные, – сообщил Роман невозмутимо.

– А сами вы суп сварить не можете?

– Можем. Но получится хрючево, – констатировал Роман очевидное. – Ада, давай ты всё-таки умеришь пыл в своих посягательствах на кота, и вспомнишь, что у тебя есть рядом два человека, которым твоя помощь не помешала бы. У меня давление снова скачет, у Яра спина отваливает. И очень хочется супчика на обед. Ну сделай одолжение…

Ада тут же сдалась, тем более что Яр уже подошел к ним, и стоял сейчас рядом, сдержанно улыбаясь. Даже, пожалуй, заискивающе улыбаясь.

– Я там морковку почистил, – сообщил он. – И картошку. Адусь, правда, очень спина болит, а супа хочется. Ну порадуй нас, пожалуйста.

– Ладно, – Ада вздохнула. – Идёмте домой. Я там такое подслушала… дома расскажу.

***

– В общем, он стоит пятнадцать тысяч, – рассказывала Ада. – И Юрий действительно купил его спьяну, решил сыновей порадовать. Но! – она подняла палец вверх. – Скорее всего, они не станут его забирать в город. Хотят бросить на даче.

– И что с того? – поинтересовался Роман. – Это не первый раз, вообще-то.

– Да то, что можно будет его подобрать, и отдать кому-то, – ответила Ада. – Если он им всё равно не нужен.

– Не получится, – тут же сказал Яр. – Потому что бросят они его в сентябре. А уходим мы… Ром, когда мы уходим?

– Тридцать первого августа, – ответил Роман.

– Не совпадает, видишь? – Ян чуть виновато посмотрел на Аду. – Они ещё не уедут. И даже если уедут, мы всё равно не успеем его пристроить.

– Да и не факт, что кот к тому времени будет жив, – добавил Роман. – Ты же знаешь этих детей.

Ада ничего не ответила. Отвернулась, и принялась мешать суп в небольшой кастрюльке, стоявшей на плитке. Роман молча посмотрел на Яра, тот беспомощно развел руками. Мол, что делать-то? Врать? А смысл? Самообман в данном случае глупость несусветная, надо принимать, как данность, то, что есть – всё равно ведь будет оно так, как будет. Увы.

– Ада, если что-то изменится, мы воспользуемся ситуацией, – осторожно произнес Яр. – Но ты пойми, это же…

– Я всё понимаю, – глухо ответила Ада. – Всё. Не думай, я не настолько глупа, как вам того хочется. Просто больно очень. Мне его жалко.

– Всех тебе жалко, кому этого не требуется, – Роман рассердился. – Ты бы нас лучше пожалела. Или хотя бы себя.

– Я не могу себя, – ответила Ада, не поворачиваясь. – Я себя ненавижу, Ром, и ты об этом знаешь. Давайте сейчас не будем об этом, – попросила она. – Садитесь есть. Суп и правда вкусный получился.

***

– Что ты делаешь? – с любопытством спросила Берта, подсаживаясь к Эри. Та сидела за столом, и на тетрадном листе рисовала какие-то непонятные схемки, больше всего напоминающие то ли детские каракули, то ли почеркушки художника-абстракциониста. Какие-то кружочки, точки, пересекающиеся линии…

– Думаю, – отозвалась рассеянно Эри. – Пытаюсь кое-что для себя понять.

– И что именно? – Берте стало интересно.

– Понимаешь, еще давным-давно я для себя сделала одно открытие… если его можно так назвать… – Эри задумалась, подбирая слова. – Таких, как мы с тобой – много, понимаешь? Мы с ребятами говорили тогда про осколки голограммы. То есть нас получается в разы больше, чем их.

– Эээ… погоди, – Берта потерла переносицу. – Наблюдателей?

– Ну да, – кивнула Эри. – И не только. Его женщин – тоже. Таких, как Джессика. Такие, как мы, знают что-то о черных и рыжих. А те женщины, они видят прекрасного принца, если это можно так назвать. То есть у нас есть какие-то идеалы, что ли. Или предвидение. Предчувствие, что-то вроде того.

Эри, впрочем, как и всегда в подобных случаях, говорила немного неуверенно, словно пыталась нащупать, уловить какую-то не совсем сформировавшуюся, ускользающую мысль – но Берта отлично знала, что мысли такого рода у Эри отнюдь не праздны, и чаще всего эта мысль потом способна трансформироваться в модель, причем весьма серьёзную. Но для начала нужно, конечно, разобраться, что именно Эри почувствовала. Она именно что чувствует, и порой эти ощущения в достаточной степени трудно передать словами.

– Ты имеешь в виду, что подобное притягивает подобное? – осторожно спросила Берта.

– Не совсем, – покачала головой Эри. – Это было бы слишком просто, а тут получается сложнее. Вот смотри…

Она перевернула тетрадный лист, и нарисовала на нём три кружочка, в самом центре. Два рядом, один чуть в стороне.

– Это они, – объяснила Эри. – Архэ. Их трое, видишь?

Берта кивнула.

– А теперь смотри дальше…

Рядом с кружочком, расположенным в стороне, появился ещё один.

– Это она. Женщина. Спутница. Или, в некоторых случаях, Связующая Барда, – Эри улыбнулась. – Теперь дальше.

Рядом с двумя другими кружочками появилось ещё три.

– Это, допустим, ты, а это – мужики. Фэб и Кир, например. Или, как у нас, Рэд и Саб, – объяснила Эри. – Встречающие и Наблюдатель.

– Хорошо, поняла, – кивнула Берта. – И что из этого следует?

– Сейчас поймешь. Они трое – не рожденные. Воссозданные. Всегда. Правильно?

Берта снова кивнула.

– А вот мы – нет, – Эри подняла голову, и посмотрела на Берту задумчивым взглядом. – Мы всегда – рожденные. У нас были мама и папа, или, в случае рауф, были старшие отцы, определяющие, и мамы. Так?

– Ну… да. И?

– Ну и вот, – пожала плечами Эри. – Нас всегда больше, Бертик. И я стала, кажется, догадываться, почему. Смотри, что у меня пока что получается.

Чуть ниже Эри нарисовала один кружочек, разделив его полосочками на три части, а ниже нарисовала какую-то невнятную схему – то ли сиур, то ли подобие сиура. И принялась ставить внутри этой схемы множество точек, где-то гуще, где-то реже.

– Что это такое? – нахмурилась Берта.

– Сейчас объясню. Вот это место, – Эри обвела ручкой свои каракули, – кластер пространства, в который должны попасть каким-то образом они трое. Я не про конкретное что-то, я про вообще. И в этом кластере начинаем появляться… ну, мы, – она пожала плечами. – Множество нас. Кто-то сильнее, кто-то слабее, где-то нас больше, где-то нас меньше, но мы всегда, понимаешь, всегда появляемся там, где должны появиться они. Понимаешь?

Берта вдруг почувствовала, что у неё мороз пробежал по коже. Потому что Эри была права. Целиком и полностью права.

– Вот эти три пары, – Эри кивком указала на очередной дневник. – Мы не искали, но там, где были Фламма и Амрит, и Наблюдатель, и Связующая появились бы обязательно. Скорее всего, они там и были уже, просто не дожили до момента встречи. Потому что все погибли раньше, и Амрит, и оба брата, и… наверное, они тоже. Вторая пара – поехали искать что? А кого нашли? На болоте, чёрти где они находят… правильно. Связующую и Наблюдателя. В сильно искаженном виде, конечно, но ведь находят же! Здесь. Связующая и Наблюдатель уже присутствовали при появлении Романа и братьев, ведь так? Да, Связующая погибла, но Наблюдатель – жива. По сей день.

– А мужчины? – с интересом спросила Берта.

– Ну, их тут не могло быть, но если бы Яр и Ян вышли за пределы этого мира, они бы нашлись, – уверенно ответила Эри. Настолько уверенно, что Берте снова стало не по себе. – Думаю, что если их поискать, они найдутся. Если, конечно, они ещё живы. В этом кластере немало миров рауф, ты же знаешь.

Берта кивнула. Верно. Немало.

– Я вот еще что думаю. Ада не погибла из-за того, что погиб Ян, – Эри покачала головой. – Если бы он не погиб, она бы уже умерла. Просто потому что так надо. Или – или.

– Знаешь, это надо подумать, – Берта посмотрела на исчерканный листок. – Некое рациональное зерно в том, что ты говоришь, есть. Но, опять же, нам нужны дополнительные данные. Потому что выборка маловата, согласись. Пять групп. Это ни о чем.

– Согласна, – тут же кивнула Эри. – Слишком мало. Но давай правда про это подумаем. Не просто так же это всё…

– А вот это верно. Конечно, не просто так, – Берта улыбнулась. – И как это у тебя получается каждый раз?

– Что именно? – не поняла Эри.

– Нестандартно мыслить, – пояснила Берта.

– Не знаю, – Эри пожала плечами. – Давай дневники читать. А то я что-то увлеклась, а работа сама себя не сделает.

– Давай, – Берта придвинула к себе тетрадь. – Это у нас… ага… это от восемнадцати лет, и дальше. После смерти Яна.

– Да, да, – покивала Эри. – Она тут уже другая. Совсем другая. Потому что ребенком и подростком она после восемнадцати быть перестала.

***

«…ужасный скандал. Я ездила туда, как на работу, каждую неделю, и про это узнала мама. Господи, как она кричала! Стекла дрожали. Она была в бешенстве, и даже ударила меня пару раз, потому что решила, что я брала у неё деньги, чтобы купить ему поесть, а я ничего не брала, я покупала на те, что зарабатывала сама. Да и что я могла привезти? Хлеб, пряники, сигареты, чай. Правда, чай мне сказали больше не привозить, потому что чай, оказывается, нельзя, его или украдут, или сделают чифирь. Но мама решила, что я на её деньги таскаю Яру еду в дурдом. Я не смогла ничего доказать. И никогда не смогу, она мне не верит.

Буду ездить дальше. Мне уже есть восемнадцать лет, я совершеннолетняя, и могу решать такие вещи сама. Да, я боюсь, что она может выгнать меня из дома, но это значит лишь то, что мне надо быть осторожнее, и не попадаться больше. Я знаю, что меня сдала маме староста нашей группы, потому что я сбежала с практики, чтобы к нему поехать, значит, больше с практики не убегу, буду приезжать вечером.

Яр и раньше был худеньким, а теперь вообще похудел так, что на него смотреть страшно. Он почти ничего не ест, мало говорит, и отвечает невпопад. Врач объяснил, что это из-за лекарств, которые ему дают, и что, видимо, так до конца курса приема этих лекарств с ним будет, потому что других лекарств не существует. Яр со мной говорит, но только про одно. Про то, что у него отобрали Яна, и закопали, и что Яну там холодно. Он просил меня спасти брата, но я не смогу, конечно, выкопать урну, и привезти ему. Это невозможно. Во-первых, урну тут же отберут, и снова зароют. Во-вторых, меня или в тюрьму посадят, или туда же, где сейчас Яр. В-третьих, я боюсь этой урны, или… нет, неправильно. Не боюсь. Мне больно внутри, когда… (зачеркнуто, неразборчиво) Я видела её на похоронах, мне этого хватило. Она чёрная, как ночное небо, и эта табличка… (зачеркнуто)

Мне приходится теперь прятать дневники от мамы. Она пыталась их выкинуть, случайно нашла во время уборки, и отнесла на помойку. Я доставала свои тетрадки из контейнера, вся перепачкалась, порвала кофту, и был ещё один скандал. Теперь прячу дневники в подушку своей тахты. Почему она меня ненавидит? Я же люблю её. Чем я заслужила такое отношение к себе? Хотя нет, заслужить-то я заслужила, но почему она каждый день и час старается напомнить мне об этом?..»

– Да, отношения у них не очень, – заметил Лин.

– Это ты преуменьшил размер проблемы, – покачала головой Эри. – У меня было нечто подобное. Я знаю, как это… когда вот так. Может быть, дальше станет понятнее, почему у них получилось вот такое, но догадки у меня есть.

– Отец, – тут же сказала Берта. – Женщина просто отыгралась на дочери, как мне кажется, за свои неудачи в личной жизни.

– Нет, не думаю, – Эти повернулась к ней. – Ада сама хороша, Бертик. Более чем хороша, уж поверь мне. Ты не заметила некоторые несоответствия? Ада врёт. Я такая же лгунья, ну, была, по крайней мере, и, поверь, в этом нет ничего хорошего. Ада – врёт, повторю. И на учёбе, и матери. А цель её вранья вовсе не благая. Это эгоизм чистой воды.

– Да ладно, – тут же возразил Скрипач.

– Вот и ладно, – ответила Эри. – Яру её присутствие не требуется. Он в больнице, ему и без того плохо. С учебой у Ады не очень, в этом я больше чем уверена. Денег в семье мало. А она делает что? Таскает в больницу пряники, которые бедный парень съесть просто не сумеет. Внешне её поступки выглядят вроде бы благородно. Жалостливая девушка пытается заботиться о попавшем в беду друге. На практике всё не так. И зря вы думаете, что она этого не понимает. Она понимает. Но продолжает делать то, что делает.

– Эк ты загнула, – покачал головой Скрипач. – Мать там тоже хороша. Выкидывать чужие записи – такое себе занятие, уж прости.

– А я и не говорила, что мать там ангел, – возразила Эри. – Мать та еще сволочь, но, рыжий, правда, они друг друга стоят. Давайте дальше почитаем, может быть, всё станет понятнее.

«…что говорит Роман про это. Рома к нему ездил, но поесть ничего не отвез, сказал, что купил мыло, и зубной порошок, вроде ему сказали, что это можно. Он поговорил с врачом. Говорит, диагноз сложный, основной вроде бы шизофрения, но как-то он сказал, что параноидная шизофрения, потому что там и депрессия, и паранойя, и что-то ещё, я не запомнила, что. Яр постоянно говорит, что Яну там холодно. И что его надо забрать оттуда, чтобы согреть. Он убежден, что против него и Яна есть какой-то заговор, поэтому Яна они спрятали под землю, а его, Яра, посадили сюда, чтобы он не мог помочь брату.

Чёрт, пишу про это всё, и у меня трясутся руки. Это ужасно. Он был такой веселый, такой хороший, а сейчас он как тень, как призрак, с потухшими глазами, худой, запущенный. Единственное, что он делает не по приказу – это моется. И он, и Ян всегда были очень чистоплотными, и вот эта самая чистоплотность то единственное, что в нём осталось от прежнего веселого здорового Яра.

Я поговорила с его приемной мамой. Она стала какая-то отчужденная, и дала мне понять, чтобы я не лезла не в своё дело. Мол, они сами разберутся. Они к нему приезжают, но нечасто, раз в пару недель. Им врач сказал, что чаще не надо. А мне он сказал, чтобы я пока вообще не приезжала, потому что в моём присутствии нет необходимости. Но как же я не приеду, разве я могу его бросить? Мне его жалко. Надо подумать, что делать. Или попробовать посоветоваться с Аглаей. Роман слишком строгий, слишком серьезный, а она добрая, и, может быть, она что-то придумает…»

– Что и требовалось доказать, – Эри обвела всех присутствующих взглядом. – Ей все говорят прямым текстом: не лезь, не езди, не нужно. Но нет! Она упорно продолжает пробовать что-то придумывать, вы заметили?

– Мы заметили, что ты пытаешься осудить её, а на самом деле ты осуждаешь себя, – Берта покачала головой. – С чего бы вдруг?

– С того, что это правильно, – Эри вздохнула. – С того, что в некоторых ситуациях следует выключать эмоции, и включать голову. И Ада этого делать не умеет. По сей день, как мне кажется.

– Вынужден согласиться, – кивнул Скрипач. – Мы там последили немножко. Да, Эри права. Ада действует именно так, как сейчас сказала Эри. Разум у Ады не в фаворе. А вот эмоции просто через край, по поводу и без. Ада весьма специфический персонаж в этой истории, и, девочки, скажу вам так: вы в сравнении с ней самые натуральные ангелы, в полный рост. Да, да, не сомневайтесь. И учтите, мы пока что лишь смотрели на это всё со стороны, причем недолго…

– Вот-вот, – подтвердил Ит. – Боюсь, нам предстоит узнать еще много интересного. Потому что читать мы только начали, там этих записей ого сколько. Но, – он посерьезнел. – Вы обе отлично знаете, что иногда нужен не разум, а нечто иное. Потому что ты, Эри, делала то, что ты делала, ориентируясь на интуицию, а ты, Бертик, пыталась протащить с собой картину с двумя бабочками, когда мы бежали с Терры-ноль. Осуждая за что-то Аду, помните об этом. Просто помните об этом.

6

Крапива

День выдался пасмурный, поэтому – пустой. Заняться было абсолютно нечем: Ада сказала, что хочет отдохнуть, Роман после завтрака и вовсе лёг спать, и Яр в результате остался один, совершенно один на своём запущенном и заросшем участке. От нечего делать он даже прошелся по этому самому участку, вспоминая, что тут было когда-то, но даже эти воспоминания не подвигли его ни на что. Зачем? Для чего это всё? Для кого? Нет, Яр прекрасно знал, что их ровесники пашут на дачах с апреля по ноябрь, выращивая всякое и разное, но он уже давно разучился испытывать потребность в этом всяком и разном, и участок много лет как зарос травой. Когда-то Яр косил, и участок в те времена выглядел хотя бы опрятно, но косилка давно сломалась, и покупать новую он не стал. Опять же – зачем? Всё, что было нужно самому Яру, сжалось до двух крошечных пространств: маленькой комнаты, в которой стояли две узенькие кровати, и ещё меньшей кухни, где находилась одноконфорочная плитка, умывальник, ведро с водой, и шкафчик, в который Яр складывал свои невеликие запасы продуктов, как то – макароны, чай, банку с кофе, сахарницу, растительное масло, консервы, да хлеб. Этим его потребности, как в комфорте, так и в пище, ограничивались. Кроме дома, на участке Яра имелся еще один объект, который был обитаем – туалет типа «домик с сердечком», и летний душ, стоявший неподалеку. К ним Яр протаптывал узенькие тропинки, которые весной всегда находил запущенными, словно и не ходил по ним вовсе.

Но… при входе снова разрослась чёртова крапива, и Яр подумал, что её надо хотя бы немного, но прижать, потому что в этом году весна выдалась дождливая, и крапива разрослась неимоверно, залезла на дорожку к дому, и весьма больно кусала всех, кто по дорожке ходил. К тому же крапива Яру не нравилась. Куст у входа казался объектом чужеродным, к тому же Яр, проходя утром мимо этого куста, в очередной раз обжег руку, поэтому судьба крапивы была предрешена: допив кофе, Яр отыскал ключ от сарая, и пошел за тяпкой.

«Вот интересно, – думал он. – А ведь в этом месте крапива вырастала каждый год, сколько я себя помню. И когда мы с Яном были совсем еще мальчишками, мама посылала нас здесь полоть, и когда с Яном это всё случилось, я, по заданию мамы или отца, её отсюда выкапывал, и потом, когда уже был тут один, несколько раз за лето срубал её косилкой, и вот, поди же ты. Почему-то снова растет. Может, ей место чем-то нравится? Здесь, под яблонями, тень, вот она так и вымахивает, наверное».

Яблони, под которыми стояли крапивные заросли, были старыми, раскидистыми, и, как и всё на участке, основательно запущенными. Их никто не лечил, за ними никто толком не ухаживал; ветки их в яблочные годы ломились под гнётом плодов, а стволы, не знавшие уже много лет побелки, покрывал местами мох. Но яблони всё еще держались, стояли, жили – так же, как жил почему-то их хозяин. Мы с ними друг другу не мешаем, думалось Яру, они просто тут стоят, а я просто хожу мимо. И всех всё устраивает.

В сарае отыскалась древняя тяпка с рассохшейся ручкой, и не менее древний точильный камень – Яр полчаса убил, чтобы хоть как-то выправить заржавевшее лезвие, и это ему удалось, хотя, конечно, результат от идеала был далёк. Ничего, думал Яр, мне же совсем немного надо, хоть сколько порублю, пусть не за один раз, но справлюсь, главное, чтобы ходить не мешала. Он взял тяпку, и пошел к калитке. Так, какой получается фронт работ? Да не очень большой, если вдуматься. Где-то два на три метра. Главное, не торопиться, действовать потихоньку, чтобы не разболелось сердце. Без фанатизма, в общем. Понемножку.

Тяпка взлетала в воздух, и крапивные стебли падали на землю – уже через десяток ударов Яр взмок, майка прилипла к спине, а в руках появилась вполне различимая дрожь. Он остановился, несколько раз глубоко вздохнул, прислонил тяпку к яблоне. Так, надо переждать. Переждать, постоять, подышать. Можно сходить воды попить, но лучше сперва ещё поработать. Следующие десять минут он добросовестно махал тяпкой, но после этих десяти минут сердце снова заколотилось, и Яр поплелся в дом, пить уже не просто воду, а корвалол. Он просидел на террасе минут двадцать, потом встал, и отправился обратно. Если начал, думал он, надо закончить. Надо. На-до. Хотел добить крапиву потихоньку? Вот потихоньку и добивай. Но чтобы всю. Он ненавидел невыполненные обязательства и недоделанные дела. Если берешься за дело, будь любезен, доведи до логического завершения. Или вовсе не начинай. И не из-за того, что кто-то что-то подумает, а из-за того, что поступать таким образом –непорядочно и недостойно. Бросать начатое, по любой причине, это моветон. И нечего искать себе оправдания. Хотя, к сожалению, бывают ситуации, в которых завершение дела невозможно по каким-то независимым причинам. Или дела, или… Яр замер с тяпкой в руке. Старое, подумалось ему. Очень старое воспоминание, и как же не вовремя.

…Была у них с Яном одна странная, нереальная область в памяти, которую они не могли ни самим себе, ни окружающим, объяснить. Никак не могли. Война. Совершенно невозможная война, которую помнил Ян, и помнил Яр, но почему-то не помнили другие люди, потому что ни в каких учебниках она не значилась, и никто о ней ничего не знал.

– Великая? – спросила первым делом Ада, когда они рискнули на втором году знакомства ей немножко рассказать. – Этого не может быть. Она до нашего рождения была.

– Нет, не Великая, – покачал тогда головой Ян. – Другая.

– Какая? – нахмурилась Ада.

– Кампания, – повторил знакомое им двоим, и не знакомое Аде слово Яр. – Военная кампания. Она так называлась.

Ада, у которой по истории была тройка, задумалась. Такой войны она не помнила. Силилась вспомнить, и не могла этого сделать.

– А кто с кем воевал? Наши с немцами? – спросила она.

– Нннет, – Ян покачал головой. Отросшая челка свалилась на глаза, и Ян отвел её рукой. – Точно не с немцами.

– А с кем? – удивилась Ада.

Ян и Яр переглянулись, Яр пожал плечами.

– С поляками, кажется, – без особой уверенности сказал Ян. – Вроде с поляками, да?

– Похоже на то, – кивнул Яр. – Бело-красный флаг. Они листовки разбрасывали, их ещё поднимать не разрешали никому.

– Мы с Польшей не воевали, – твердо сказала Ада. – Это я точно знаю. Вы уверены?

– Ага, – кивнул тогда Ян. – Хотя, может, нам это приснилось.

– Сразу двоим, – хмыкнул Яр. – И как бабу Надю размазало, нам тоже приснилось…

– Не надо, – попросил тогда Ян. – Не хочу про это вспоминать. Страшно очень.

– Ну, расскажите, – принялась канючить Ада. Ей стало интересно. – Ну, пожалуйста.

– Потому когда-нибудь, – пообещал Яр. – Не сейчас.

От дальнейших разговоров они в дальнейшем старательно уклонялись, потому что оба поймали это несоответствие, и, поймав, всё никак не могли уложить у себя в головах то, что помнили.

Существовало словно бы два вектора, две реальности, в которых они какое-то время находились. Одна – здешняя, местная, где их усыновили в шесть и семь лет добрые тётя Маша и дядя Слава, которые вскоре превратились навсегда в маму и папу, где была школа, в которую они пошли в один год, потому что Ян, старший, болел, и его решили лишний год продержать дома; здесь были товарищи по учёбе, кружки, в которые они оба ходили – сперва рисование, потом авиамодельный, потом литературный (оба брата метили в журналисты); здесь был поселок «Солнечный», и уютный дачный дом каждое лето, здесь были посиделки у костра, один на двоих велосипед «Орленок», ободранные коленки, пруд, где все купались в жару, добрые соседи, и безмятежность – ровно такая, какой ей и положено быть в детстве.

Но…

Но оба они помнили с беспощадной ясностью и другое. Совсем другое.

Они помнили город, не похожий на Москву, южный, тёплый город – и море, и двухэтажный каменный дом, и здоровенный грецкий орех, который рос во дворе. Они помнили южную тихую улицу, резные листья инжира, виноградные лозы над каменными площадками – рядом с их домом тоже была такая. А ещё они помнили, как тоскливо выла сирена, как на автобусную станцию тянулся отовсюду народ, с кульками и чемоданами, как в автобусы не пускали мужчин, как, передавая из рук в руки, в какой-то отдельный автобус силком запихивали ревущих от ужаса детей, как тряслась земля, и как потом, уже ночью, после изматывающей дороги, после жажды, духоты, и нескончаемого плача, их встретила на какой-то незнакомой площади ещё живая тогда бабушка Надя, такая же зареванная и перепуганная, как они сами; в пропыленном, но всё еще пахнущем домом ситцевом старом платье. И как она обняла их, причитая, и прижала к себе, и как они стояли, уткнувшись в это платье, и тоже ревели – но уже от облегчения. Они помнили чужой, незнакомый, холодный город, в который попали через неделю, помнили серую от горя и усталости маму, бабу Надю, комнату, в которой, кроме них, жили какие-то чужие незнакомые люди, помнили, как ходили три года в школу, и как учились спешно ругаться и драться, и как в один отнюдь не прекрасный день снова послышался уже подзабытый голос сирены, а потом был ад, кромешный ад, из которого вышли не все, и баба Надя осталась тогда в этом аду, хорошо, что мама уцелела, и они скитались с мамой по чужим углам еще четыре года, если не больше. Воспоминаний было много, но все они казались какими-то смутными, зыбкими, нечеткими, как словно бы они смотрели на эту картину прошлого сквозь сложенную в несколько слоев марлю. То ли было, то ли не было. Вроде бы – было. Вроде бы. Кажется…

– Одно только не пойму. Участки же рядом. Если всё так, как мы помним, если не было никакой войны, никакой мамы Тони, никакой бабушки Нади, то почему, Яр, мы познакомились с Романом, Адой, и Аглаей только в прошлом году? – спросил как-то шестнадцатилетний Ян. – Мы должны были их знать с самого детства. Ведь живём забор в забор. У тебя есть какие-то мысли на этот счет?

Яр тогда лишь отрицательно покачал головой. Если у него и были в тот момент какие-то мысли, то лишь об Аде. О том, какие у неё темные глаза, и пушистые ресницы. А ещё о том, что ей идут распущенные волосы, но мать заставляет её залетать эту дурацкую косу, которая ей не идёт, и что с распущенными волосами было бы гораздо лучше…

***

Крапива поддавалась неохотно, Яр ходил пить корвалол еще дважды, и, наконец, заросли оказались побеждены. Стоя над стеблями поверженного кусачего врага, Яр улыбнулся – знай наших. Тяпкой он сгреб крапиву с дорожки, и соорудил кучу из неё под той яблоней, которая находилась подальше. Отлично. Просто отлично. А места сколько освободилось! Может быть, притоптать тут всё получше, и поставить лавочку? Ну, то есть сколотить лавочку из чего-нибудь, под сараем, кажется, валялись какие-то доски. Так, стоп, одернул Яр сам себя. Есть уже одна лавочка, у террасы, так зачем ещё? Сидеть под яблонями? А смысл? Ну, посижу раз, другой, но здесь и сидеть особенно охоты нет, недалеко дорога, и пусть по ней редко ходят, но ведь ходят же. Нет, не надо мне тут лавочки, решил Яр. Не кусается крапива, и ладно. Этого довольно.

На участке Ады заиграла какая-то музыка – значит, Ада либо вытащила проигрыватель, оставшийся от матери (что сомнительно), либо зарядила, наконец, или планшетку, или телефон, и слушает свои старые записи (скорее всего, так и есть). Он прислушался. Точно, одна из Адиных любимых песен. Причем англоязычная. Вот же дура, снова обругал он Аду, конечно, это не запрещено, да и тут вряд ли услышат, но могут докопаться. Хотя, с высокой долей вероятности, слушать, кроме него и Ады, эту песню некому. Напротив дом стоит пустой уже три года, рядом с Адиным участком дом почти развалился, а через участок живет девяностолетняя старуха, которая слышит хуже, чем плохо. Но чем чёрт не шутит?

Песня, которую слушала сейчас Ада, была Яру знакома – потому что песню эту Ада слушала уже много лет во время душевного раздрая, и неважно, чем именно этот раздрай был вызван. «Eleanor Rigby», The Beatles. Ну, конечно. Что же ещё слушать одинокой старой женщине, как не «Eleanor Rigby»? Ада в некоторых моментах удручающе предсказуема… хотя в других она по-прежнему человек-загадка. Или человек-катастрофа. Как с этим несчастным котом, например. Ещё почти три месяца до часа икс, и за это время Ада из него, Яра, и из Романа душу вынет, в буквальном смысле этого слова. Конечно, звереныша жалко, как, впрочем, и всех прочих невезучих, сирых, и убогих, но выхода-то нет. И зачем, ради всего святого, она прибавила громкость? Штраф хочет заплатить?