Kitobni o'qish: «Кусатель ворон»

Shrift:

© Веркин Э., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Часть первая
Золотое кольцо

Глава 1
«Turistas! Go Home!»

Тег «Культура».

Сидеть бы мне дома, так нет, потащился.

Сидеть бы мне дома, июнь к концу, вот-вот колосовики пошли бы, и рыба, не размякшая от пришедшего зноя, еще клевала, и вообще, жизнь! Так нет, потащился.

Зачем?

Амбиции. Гордыня. Зависть. Возжелал плюнуть ближнему своему в физиономию лица его. Возжаждал возвыситься и вознестись, чтобы все ко мне приходили, а я им в глаза показывал бы кукиш и громко хохотал с превосходством, ну, это если совсем по-простому объяснять. Как-то так.

– Как-то так, – сказал Жмуркин и достал из кармана пистолет.

Вот уж такого от него точно не ожидал. Пистолет… Зачем ему пистолет?

Ну да. Амбиции, гордыня, в глаза плевать, перстень целовать, понятно. Это же Жмуркин, он же всегда такой.

Жмуркин ухмыльнулся.

Художники настороженно переглянулись. Не ожидали, конечно, не ожидали, я сам не ожидал.

Пистолет.

Бомм!

Такой долгий протяжный звук, бронзу опять дернули за язык, малиновый звон поплыл, хотя и полдень. В церкви звонили, в самой известной, в покосившейся, как Пизанская башня, красиво так звонили. И вообще тут красиво, горка, горки, трава, Волга, теплоход тащится справа налево, а на другом берегу уже Кострома со своей дичью, и вообще благодать. Тощий чугунный Левитан, широкий бронзовый Шаляпин взирают на скучных потомков с послеобеденной приветливостью… Зачем тут пистолет?

Зачем вообще все это? От Дитера не ожидал, если честно. Пятахин да, ходячий трабл-генератор, ну, Лаурыч тоже, мог вполне с дебаркадера в водоросли свалиться, Иустинья опять же с утра подозрительно глазками поблескивала… Но Дитер? Дитер-Дитер.

Немец.

Живописец.

В конце концов, инвалид.

И на тебе, учудил.

Вот и верь после этого.

– Ну, что, рембранты, стоит вам отступить, пожалуй, – посоветовал Жмуркин. – И вон по той каменистой тропинке прямо под горку, под горку, ножками, там прекрасная чайная с бесплатным лимоном. Выпейте чаю, поспорьте о Малевиче, я, право, оплачу…

Жмуркин достал пятьсот рублей, скомкал, швырнул в сторону живописцев.

Это он зря, подумал я. Художники – народ трепетный, побьют. Ладно нас, мы люди русские, привычные, но ведь и Дитеру отсыпется. В обязательном порядке, по щщам его по бестолковым. А это международный скандал, между прочим.

Я представил заголовки в какой-нибудь там «Зюддойче Цейтунг».

«Русские ортодоксы избивают малолетних туристов-инвалидов».

«Русское брутальное насилие над юношей из Бохума».

«Загадочного русского душа» – это не в тему, но красиво.

– Бегите, пока я добрый, – продолжал Жмуркин. – А то как-то некрасиво, я в Дантесы не записывался…

– А мне вот кажется, мы сейчас надаем вам по морде, – перебил Жмуркина предводитель художников Ривейра. – Пистолетик-то у тебя игрушечный.

– Игрушечный? – Жмуркин ухмыльнулся роковой улыбкой уездного монте-кристы. – Ну ладно, сейчас вот мы и посмотрим…

Жмуркин выстрелил. Невысокий художник в коротких шортах подпрыгнул и ойкнул, оранжевая пластиковая пуля укусила его в ляжку, отскочила в траву.

– Я же говорил – игрушечный! – ухмыльнулся главный рембрант. – Ну, все…

– Стоять! – рявкнул Жмуркин начальственно. – Кто не хочет провести чудный вечер в обезьяннике – стоять!

Но обезьянником живописцев было не испугать, они дружно шагнули к нам и стали нас бить. А начиналось все более-менее прилично, во всяком случае, утром ничего беды не предвещало.

Въехали в Плёс часов в десять, остановились на высоком берегу с видом на заводь, Жмуркин велел Штурмгеботу бросать якорь, сам взял автобусный микрофон и прочитал непременную лекцию, которую я, разумеется, вкратце записал, историческую такую.

– Это Плёс, старинный русский город, – рассказывал Жмуркин. – Тут течет великая русская река Волга. Раньше на этом месте устраивал свои засады известный русский разбойник Степан Разин…

– Тезка! – не преминул вставить Пятахин.

Хотя Пятахин не Степан, он Влас, впрочем, он сам, наверное, не разбирает.

– Некоторые считают, что именно здесь атаман спрятал свое золото и утопил пресловутую персидскую княжну.

– Что? – переспросила у меня Александра.

– Подружку свою затопил, – пояснил я. – В реке. Вот прямо здесь.

– Зачем? – удивилась Александра.

– Загадочная русская душа, – сказал я. – А вообще она слишком много знала.

– Как его звали? Стефан?

– Стефан, Стефан, – подтвердил я. – Стефан Разин-Беобахтер, олдест рашн диссидент.

– О, – восхитилась Александра и записала данные Разина в планшет.

– Кроме того, здесь жили и другие выдающиеся русские люди, – продолжал лекцию Жмуркин. – Шаляпин – известный бас-виртуоз, Левитан – он нарисовал «Над вечным покоем». Сюда частенько приезжал Чехов, отдохнуть на воды после московских премьер.

– Сам Чехов? – заинтересовалась Александра. – «Чайка»?

– Сам Чехов, – подтвердил я. – На дачу. Вон там.

Я указал куда-то пальцем.

– Это вообще очень популярный город, русский Баден-Баден, – прошептал я. – Жаль, что мы тут всего лишь на день. Кстати, Дитеру будет здесь особенно интересно – сюда со всей России на этюды съезжаются художники…

Жмуркин пронзил меня взглядом, я замолчал, не стал мешать, и Жмуркин закончил мини-лекцию:

– Одним словом – это прекрасный маленький городок, где отдыхает современная российская элита, куда приезжают поэты и художники-авангардисты… Сейчас небольшой завтрак, а потом до трех часов можете осматривать памятники истории. Волга, кстати, теплая, вон там справа есть цивилизованный пляж, кто желает, может окунуться. Лаура Петровна, кофе, пожалуйста.

Жмуркин повесил микрофон на крючок.

– Художники-авангардисты? – переспросила Александра.

– Они рисуют гвоздями, – на всякий случай ответил я.

Лаура Петровна разогрела кофе и настругала традиционных бутербродов – черствый батон и кругляки жесткого сервелата; как ни странно, бутерброды ели все, включая немцев, а я в очередной раз убедился, что в мире есть много удивительного. Вообще по плану у нас был завтрак в прибрежном кафе, но мы решили времени не терять, Жмуркин раздал суточные, после чего господа путешественники отправились грабить город и бесчинствовать в нем же.

Первой, разумеется, Лаура Петровна. Она поправила прическу, украсила себя золотом и бижутерией, опрыскалась дезодорантами и лаком, прихватила под мышку Лаурыча и стала спускаться на город неудержимой лавиной, сверяясь с картой и указывая Лаурычу на вырастающие из зарослей сирени достопримечательности преждних веков.

За Лаурой Петровной потянулись немцы, но не вместе, а порознь: сначала Дитер с пластиковым мольбертом, за ним Болен с рюкзаком – лично я подумал, что там у него акваланг, вряд ли Болен пропустит возможность нырнуть в Волгу, потом в своей Тюрингии расскажет, что был в Сталинграде.

За Боленом шагала задумчивая Александра. Я хотел было ее догнать, рассказать что-нибудь о русской истории, о Левитане и левитации, и вообще, как-никак Плёс, золотой век империи и все такое, но Жмуркин меня задержал. В итоге за Александрой поплелся унылый Гаджиев. Не знаю, с чего он опять пребывал в унынии, возможно, его степная душа тосковала по прежнему. По степям, камышовым плавням, кумысу, лихим посвистам и резвым аргамакам, по тому времени, когда Волга была не Волга, а вовсе Итиль, поток, стремящийся в небесное царство, а здесь, на месте нынешних буржуйско-купеческих домиков ломился какой-нибудь караван-сарай, он ведь наверняка куда-нибудь ломится. Грустный, короче, Гаджиев был.

Снежана и Листвянко, конечно же, взялись за руки и пошлепали в город беззаботно, смеясь и фотографируя друг друга на мобильники, я им позавидовал, всегда завидуешь счастливым, главное, чтобы прыщи от счастья не повыскакивали.

В город отправились и баторцы, Рокотова и Герасимов. Эти шагали неуверенно, испуганно озираясь и непривычно оглядываясь на простор и волю.

Иустинья Жохова никуда не пошла, осталась в автобусе и принялась упражняться духовными упражнениями, читать книги, сразу две, левой рукой толстую черную и тонкую белую правой, и выписывать из них в блокнот важное, праведные мысли наверное. Под голову положила бордовую подушечку, явно собственноручно вышитую спасительными псалмами.

Ну и шут с ней, будет кому автобус посторожить: придут местные бандитос, увидят Иустинью и передумают нас грабить. Глядишь, еще и сама парочку гангстеров в свою секту завербует.

Последним собрался Пятахин, зачем-то надел расклешенные джинсы и белую футболку, а еще с удовольствием посадил на пояс довольно пухлую борсетку и пальцем по ней прищелкнул. Однако надеждам, отражавшимся в его лице, не суждено было сбыться.

– Пятахин! Ты идешь с нами.

Сказал Жмуркин. Неожиданно Пятахин покорно кивнул.

– Подожди снаружи, – велел Жмуркин. – Мы сейчас.

Пятахин послушно выбрался на воздух, стал прохаживаться вдоль автобуса, хрустя шеей и пощупывая себя за борсеточный бок.

– И зачем? – поинтересовался я. – Зачем он нам нужен?

– Этого остолопа одного нельзя отпускать, – ответил шепотом Жмуркин. – Утонет, под лошадь попадет, расстегаем подавится, сам ведь знаешь, а мне потом отвечай. Держи врага под боком, а дурака еще ближе. За пряниками пошлем, если что. Ладно, пойдем. Жохова, ты остаешься?!

– Безусловно, – ответила Жохова.

– Да я ей принесу косточку, – сказал Пятахин снаружи.

Жохова прокляла его дистанционно.

Я прихватил камеру и бук, и мы отправились в Плёс.

Жмуркин не искал легких путей, вместо того чтобы спускаться в город по главной широкой улице, мы двинулись какими-то древними крутыми тропами, сложенными из пузатых гладких булыжников, отполированных временем до блеска и весьма скользких. Возможно, по этим самым тропам некогда бродил в творческом кризисе Шаляпин, поскальзывался и оглашал могучим басом окрестности. Или Левитан поскальзывался и оглашал окрестности могучим фальцетом. Или, допустим, Чехов поскальзывался… Про Степана Разина молчу.

Поскользнулся и Пятахин, и, как и полагалось, огласил окрестности. А потом сказал:

– Я, кажется, сломал копчик.

– Не переживай, Влас, это случилось еще пятнадцать лет назад, – успокоил Жмуркин.

– Как это?

– При рождении. Поднимайся, держись бодрей.

– Я не могу бодрей, у меня копчик…

Жмуркин плюнул и двинулся дальше, я за ним, Пятахин немного посидел, постонал, потом нас, конечно, догнал.

Дорожка кончилась, мы оказались на совершенно милой улочке, сохранившейся, на мой взгляд, в полном соответствии с девятнадцатым веком – никакого асфальта, кривизна, деревянные заборы, канавы, репьи и тишина, а в канавах, наверное, безнадежно дохлые собаки. Я сфотографировал избушку с наличниками, а затем поистине сказочный sortir в зарослях рябины, рядом с избушкой сшоплю наших серьезных немцев, рядом с сортиром…

Еще подумаю кого.

– Деревня какая… – критически плюнул Пятахин. – У меня и то дом из кирпича…

– Темная ты личность, Пятачок, – сказал Жмуркин. – Этот утлый клозет гораздо дороже всего твоего особняка.

– Почему это?! – оскорбился Пятахин.

– Потому что от этого сортира до дачи премьера всего три километра по прямой, тут недвижимость дороже, чем в Лондоне. Это, возможно, самый дорогой сортир во всей России. А может, и во всем мире. В нем, может, сам Шаляпин…

Пятахин поглядел на будку уже с заметным уважением и изъявил желание его немедленно посетить, Жмуркин треснул его по шее, и мы побрели дальше по городу с самыми дорогими деревянными строениями.

Очень скоро я отметил, что в городке, безусловно, присутствует свое очарование. Отовсюду видна Волга. Много зелени. Много художников, то и дело они попадались, и почему-то по большей части девицы с духовностью в лице, торопятся, в мольбертах пейзажи. Полусгнившие двухэтажные сараи, с крышами, крытыми толем, и рядом «Ягуары» цвета солнца, и владельцы «Ягуаров» с удовольствием процветают в этих сараях. Тихо, и столбы все внаклонку, мазер Раша, короче, Andrey Rublioff. Мне, одним словом, понравилось, я вдруг подумал, что неплохо бы здесь на самом деле пожить в апреле, и стал подбирать себе живописный сарай, но тут мы вдруг вышли на набережную возле памятника мышке.

Пятахин тут же принялся натирать мыши нос, а я поспешил к тетеньке, торговавшей копченой рыбой. Потратить суточные, купить стерлядь, или копченого сома, или снетка, воспетого классиками, или ряпушку. Но оказалось, что сомов и прочей русской рыбы в Волге нет уже давно, а в продаже есть только копченая камбала и соленая треска, ну, карась вот еще, терпуг.

Купил головастого карася, сфотографировал. Тег «Русь», а куда еще карася приставишь? Захотелось посидеть на скамейке, поглядеть на воду, сжевать карася и написать пару тысяч строк, что-нибудь в духе «Плёс: город контрастов», но Жмуркин сказал, что карась – это не то, зачем мы сюда приехали.

И бронзовая мышь – тоже не то.

Нас интересует культура.

И мы отправились осматривать город на предмет культуры. Мы осматривали, а Пятахин все рассуждал об архитектуре деревянных уборных, в частности о том, что можно возвести трехэтажный сортир на высоком-превысоком берегу и испытывать самые возвышенные чувства…

Ну и так далее. Видимо, зацепило.

Набережная оказалась длинной и понравилась мне гораздо меньше, чем улица с сараями и канавами. Редкие местные жители глядели неприветливо, а иногда откровенно злобно, продавцы рыбы скрипели зубами, вывески изобиловали буквами «Ъ», у берега колыхались ржавые лодки, мусор, двухпалубные яхты, водные мотоциклы и скутеры, и изумрудного цвета водоросли, которые трудно было принять за настоящие, настолько они были яркие.

Кошки еще. Их тут водилось как-то уж очень много, они деловито рыскали вдоль реки, валялись на крышах, нагло сидели прямо на дороге, и не было на них ни собаки, ни вообще какой-то управы, даже Пятахина, пытавшегося испугать их бешеным лаем, кошки не боялись, презрительно чесались или вообще смотрели сквозь.

Добрались до центра Набережной. Центр от окраин отличался еще большим обилием «Ъ» и заведениями в стиле «Форточкинъ и Сынъ», со Снегурочкой тут не знакомили, зато предлагали настоящих русских блинов со сметаной, семгой, икрой, курицей, медом, яблочным вареньем, ветчиной и еще сорока тремя припеками. Мы неосторожно на блины купились и заказали три порции; впрочем, почти сразу выяснилось, что со всеми вышеозначенными радостями блины уже съели, невостребованными остались лишь вполне себе монстрические блины с рисом и зеленым луком. Прогулка вкупе с речным воздухом разожгли аппетит, решили с рисом и луком. Крупногабаритная тетя-блинница достала из-под прилавка лоток с блинами и, ловко перебрасывая блины из ладони в ладонь, нафаршировала их зеленью, после чего плюхнула получившейся еды в пластиковые тарелки и сунула нам.

Жмуркин высказал блиннице неудовольствие этой странной антисанитарией, тетя не стала вступать в дискуссию и предложила за полцены забрать блины обратно. Лично я был за, но Пятахин заявил, что ничего, он, как всякий заводчик тойтерьеров, глистов не боится. И приступил к трапезе.

Вид Пятахина за едой нанес серьезный удар по моей решимости пообедать вообще, но Жмуркин сдаваться не хотел и предложил посетить чайную «Пирrogoff», предлагавшую шаньги, ватрушки, расстегаи, пироги с грибами, с вязигой и совсем уж экзотические – с зайчатиной.

Я решительно отказался. Изобилие в городе кошек внушало опасение, что пироги с зайчатиной обязательно окажутся в наличии, так что я вообще предпочел отказаться от еды, решив на обратном пути заглянуть в магазин, купить йогурт и шоколадку. Жмуркин же сказал, что он хочет с детства узнать, что такое вязига, и двинулся в чайную.

Тем временем причалил большой трехпалубный теплоход «Кордова», и на берег вывалили туристы, что, впрочем, не вызвало у плесских торговцев никакого энтузиазма, никто не зазывал путешественников купить ситчиков, магнитиков и настоящих вологодских лаптей, аборигены воспринимали туристов стоически, равнодушно зевали и цены совсем не уступали.

Смотреть на аккуратных западных туристов и на то, как Пятахин лопает блины с луком, тоже не хотелось, и я пошагал дальше по Набережной, к музею пейзажной живописи. Фиаско с обедом не улучшило моего настроения, я медленно продвигался вниз по течению, разглядывал немалые особняки, вырастающие на склонах, и немалые суда, причаленные к частным дебаркадерам, и думал о том, что местные жители, не отличающиеся чрезмерным гостеприимством, во многом, наверное, правы. Понаехали тут… Скупили землицу, понавтыкали хором, цены как в Москве, да еще пляши перед ними с маракасами, продавай им майку с портретом Левитана, бубен с портретом Шаляпина, автопортрет Andrey Rublioff, да еще улыбайся, как друг. Надо наладить выпуск других маек, подумал я. С надписью «Turistas! Go Home!» и большой фигурной дулей, наверняка туристам это понравится, особенно каким-нибудь норвегам.

«Turistas! Go Home!»

Вообще, если бы я устраивал конкурс девизов для города Плёса, я выбрал бы такой. «Turistas! Go Home!» на фоне трех крокодилов.

Возле памятника Левитану встретил Александру. Она сидела возле клумбы, прямо на траве, и кормила кошку копченым судаком.

Сфотографировал. Для блога. Тег «Милосердие».

Кошка… Кот. Такое обилие боевых ран могло сосредоточиться только на коте. Уши отсутствовали вовсе, то ли отгрызли, то ли так и народился, происходя из древнего бойцового рода. Вместо хвоста обрубок, что также указывало на отсутствие в коте миролюбия.

Глаз в одном экземпляре. На шее глубокая, размером с пятирублевик, рана, свежая, едва затянувшаяся. Страшный зверь, какой-то весь квадратный, неприятно мускулистый, видимо, изначально белой масти, за годы свинства и бродяжничества ставшей грязно-серой.

– Бюбхен, кюшай. Кюшай, Бюбхен, – приговаривала Александра.

Бюбхен не стеснялся, жрал судака с деловитым мурчанием, неприятно при этом пошевеливая мускулатурой. Идиллическая картина, определенно «милосердие». Вот почему тут, в Плёсе, так много кошек. Иностранцы покупают у местных копченую рыбу и откармливают ею кошаков из гуманитарных соображений.

– Осторожно, у него может быть стригущий лишай, – предостерег я.

Наивная иностранка Александра не знала, что такое «стригущий лишай», я не стал ее просвещать, не стал разрушать приволжскую сказку.

Бюбхен сожрал судака уже почти целиком, костей осталось немного, ну, и парочка плавников, догрыз хвост и поглядывал вопросительно на Александру.

– Катце…

И Александра достала из рюкзачка железную банку красной икры, тут уж я не стерпел.

– Кошки икру не едят, – соврал я. – Она слишком соленая. Могу пожертвовать карася.

Я достал карася и пожертвовал.

Александра поглядела на меня с благодарностью и подержала за руку. Бюбхен же накинулся на карася с азартом, как мне показалось, все-таки несколько меньшим, чем на судака. Александра же наблюдала за этим событием с неподдельным удовольствием, и я подумал о разнице в наших менталитетах. Вот ей, настоящей немецкой немке, доставляет радость созерцание кошки, поедающей рыбу. А мне, настоящему русскому немцу, доставило бы радость другое – если бы это я ел карася, а этот Бюбхен смотрел бы на меня с завистью и с тоской. Тег «Примат примата», ну, или как-то так.

И представилось мне вдруг – вот пройдет год, и мы будем где-нибудь там сидеть на Рейне, волна плещет, на другом берегу горы, и замки, и дубы поблескивают золотом…

– Витя!

Я обернулся.

Снежана. Почему-то без Листвянко. Что-то случилось, значит.

– Там этого бьют! – сказала Снежана. – Немца, который повыше. Глухонемого!

Дитера бьют, прекрасная новость.

– А Дубина где?

– Он купается… А этого глухонемого-то совсем убьют…

– За что?

– Он с местными поссорился! Беги давай!

Ну, я и побежал. Сдал электронику Снежане и побежал. По Набережной, к центру.

Площадь у двух якорей была заполнена гуляющим народом с теплохода, что-то разглядеть в этой толпе с ходу не получилось, и мне пришлось немного пометаться, прежде чем я увидел, как группа товарищей уводит Дитера вверх по склону, на холм. Отлупят его перед церковью, в лопухах. С другой стороны, для немца опыт незабываемый.

Поспешил за ними.

Кажется, это были художники. Во всяком случае, они были все довольно густо обвешаны всяческими художническими принадлежностями – мольбертами, складными стульями, тубусами. Были немыты, растрепанны и волосаты. Этого мне еще не хватало – разборки между художниками.

Художники свернули в узенькую боковую улицу, которая вела к колокольне. Точно, будут бить в лопухах. Я свернул тоже.

– Эй! – крикнул я. – Подождите!

Услышали, остановились, поглядели на меня насупленно, с неприязнью. Запыхавшийся, я приблизился.

Дитер при виде меня радостно заулыбался, а вообще, если честно, он выглядел немного испуганно, наверное, представлял, что попал в руки русской мафии и теперь его будут истязать утюгом и жареными пельменями.

Художники при виде меня как-то сплотились, не нравился я им, руки стали поглаживать.

– А вы чьих, собственно, будете? – нагло спросил я.

– Суриковские мы, – ответили в ответ. – А ты?

Ага, Суриковское училище на пленэре. Я не стал им отвечать, губу скривил, плечом повел, спросил:

– А паренька за что подхватили?

В художниках определился центр силы, такой широконький с носом, растопырил локти и шагнул вперед, Веласкес такой, Диего Ривейра, видел про него по телевизору, микробов любил рисовать. Этот самый Ривейра достал несколько самодельных открыток, штук пять.

На первой была весьма похоже изображена набережная, и все эти домики и лавочки, и гора с церквами, а с горы спускаются марсианские треножники, а горожане в панике грузятся в лодки, спасаются.

Вторая открытка была несколько более романтического свойства – на набережной на скамейке лирически любовался закатом старый, с палочкой, Дарт Вейдер.

Третья являла собой постапокалиптический Плёс – пересохшая Волга, превратившаяся в канаву, местность, походящая больше на горы, узнаваемая пизанская церковь – единственное из сохранившихся зданий, и рядом с ней на скамеечке сидела девочка с воздушным шариком.

Остальные картинки были нарисованы в этом же духе, а на последней карточке было написано: «20 Sekunden = 5$». Оказывается, Дитер вполне себе практический человек, виртуоз пальца и краски, за двадцать секунден рисует картинку, за пять бакселей продает. Не, если это можно нарисовать за двадцать секунд, то Дитер определенно гений.

– И что? – спросил я. – Интересная мазотня, ну?

– Клиента перебивает, – ответили художники гуртом.

– А вы что, так не можете, да? – сочувственно спросил я. – Инвалидос?

– Мы – художники, – объяснили художники. – А это профанация. Тоже мне, Дали паршивый.

– Но ведь покупают, – возразил я.

Ривейра с отвращением разорвал открытки и засорил природу окрестностей.

– Мы его просили не искушать, а он не послушался, – пояснил Ривейра.

– Он глухонемой, – сказал я.

– А ты, как я погляжу, глухотупой.

Тут я понял, что эти люди не собираются отступать, мстительные творческие поганцы, они явно собирались бить Дитера, а заодно и меня. И пришлось нанести превентивный удар. Я выбрал этого, Ривейру, быстро к нему приблизился и подло пнул в коленку. Несильно, не чтобы покалечить, чтобы обездвижить. Подействовало, Ривейра скрючился и упал, распростерся. Я схватил Дитера за руку, и мы побежали. Вверх, по холму. У нас имелось некоторое преимущество – мы бежали налегке, а художники обремененные живописными принадлежностями, впрочем, они скоро догадались их побросать.

Гора оказалась крута, удирали мы как раз по той самой булыжной тропинке, у Дитера это получалось лучше, поскольку он бежал в хитрых немецких кроссовках на надувном протекторе, а я в китайских кроссовках на полистирольной подошве. Но мне как-то взвезло, я взбежал на горку без происшествий и поскользнулся уже на самом верху, практически на ровном месте, не совсем взвезло.

Поскользнулся и угодил прямо в руки преследователей, и они, само собой, стали меня колотить. Это продолжалось недолго, да и художники били не очень умело, непривычные к этому делу люди, не то что поэты. Дитера, кстати, не били – едва придвинулись, как он принялся пронзительно мычать на немецком языке, и недруги в растерянности отступили. А через пару минут что-то грохнуло, и художники вообще рассыпались, но далеко не убежали.

Это был Жмуркин. Не знаю, чем он грохнул, наверное, взорвал петарду. Во всяком случае, действие возымело, живописцы расступились, я поднялся, побитый.

– Так-так-так, – сказал Жмуркин и достал из кармана пистолет.

И тут я увидел в руках Жмуркина пистолет.

– Ну, что, рембранты, стоит вам отступить. И вон по той каменистой тропинке прямо под горку, под горку, там прекрасная чайная с бесплатным лимоном. Выпейте чаю, поспорьте о Малевиче, я оплачу…

Пятьсот рублей скомкал, швырнул в сторону рембрантов.

– Бегите, пока я добрый. А то как-то некрасиво, я в Дантесы не записывался…

– А мне кажется, мы сейчас надаем вам по морде. Пистолетик-то у тебя игрушечный.

– Игрушечный? Ну ладно, сейчас вот мы и посмотрим…

Жмуркин выстрелил. Невысокий художник в коротких шортах подпрыгнул и ойкнул, оранжевая пластиковая пуля укусила в ляжку.

– Я же говорил – игрушечный! – ухмыльнулся главный Ривейра. – Ну все…

– Стоять! Кто не хочет провести чудный вечер в обезьяннике – стоять!

Но их уже было не остановить, на меня кинулся ближайший, достаточно длинный и преисполненный ярости. Он вцепился мне в куртку и толкнул. И я в свою очередь вцепился в его карманистый жилет и потянул, и мы ухнули в черемуху и покатились по склону.

Такое часто показывают в кино – как кто-то кувырком летит по склону. Должен признать, что это не очень приятное занятие. Плёс – один из центров сноуборда и семейных горных лыж, – это неслучайно. Склоны здесь крутые и повсеместные, так что и мне и моему недругу пришлось несладко. Лично в мою спину то и дело вонзались всевозможные корни, камни и прочие неровности. Я попытался подтянуть к себе руки-ноги, чтобы не сломать, но скорость мы набрали уже приличную, так враскоряку и летел. Кусты пошли плотные, но скорость не снизилась, поскольку крутизна склона возрастала пропорционально, и вдруг кусты и трава кончились, нас подбросило в воздух, мы перелетели через забор и ухнули в бассейн.

Это получилось так неожиданно, что я не успел задержать дыхание, нахлебался воды и закашлялся. Бассейн был глубок, едва всплыв, я погреб к берегу, но враг мой схватил меня за пятку и потянул на дно.

Некоторое время мы дрались в воде и под водой, как настоящие ихтиандры, как гигантские креветки, но это оказалось делом неблагодарным и неудобным, так что мне пришлось сильно боднуть художника в живот и поплыть к берегу.

Художник поплыл за мной. Мы добрались до бортика почти ноздря в ноздрю, и тут нас ожидал неприятный сюрприз.

Недалеко от бассейна располагался особняк, построенный в стиле альпийских вилл, рядом с ним радовала глаз свежим бревном баня, между баней и бассейном расстилался газон, у края газона стояли, как мне показалось, игрушечные домики, небольшие такие, в метр. А потом из домика, весьма напоминавшего русскую купеческую избу, показался пес устрашающей наружности. И уверенно посеменил к нам. Я сразу передумал вылезать, художник же попытался, но быстро передумал тоже.

– Испугался? – спросил я.

– Нет, – ответил художник. – Просто не дурак. Я вылезу, этот цербер в меня вцепится, а ты пока улизнешь. Нетушки.

– А ты мыслитель.

Художник плюнул в приближающегося пса и отплыл к середине бассейна. Я тоже. В середине было глубоко, до дна мы не доставали, но в воде болтались спасательные круги, уцепились за них.

Пес сел на краю и стал смотреть на нас равнодушными глазами. Зевнул с челюстным скрипом.

– Мне кажется, это декоративная собака, – предположил художник. – Она неопасна.

– Вот и вылезай, – посоветовал я. – Поиграете в прятки.

– А может, и не декоративная… Проверять как-то не хочется. Что будем делать?

– Знакомиться, наверное, – ответил я.

– Ну, давай. Я Илья.

– Репин? – на всякий случай уточнил я.

– Нет еще… Но вообще собираюсь.

– Виктор.

Мы подводно пожали руки.

– И что дальше? – спросил Илья. – Кричать, что ли?

– Попробуй.

– А-а-а… – протяжно проныл Илья.

Собака неприветливо заурчала.

– Не годится, – забраковал я. – Ты его только злишь.

– Предложи свой план.

– Какой сегодня день?

– Вторник.

– Вторник… – я высморкался в бассейн. – В пятницу сюда приедут хозяева, загонят собаку в будку…

– Ты что, до пятницы ждать предлагаешь?!

– Можно еще жребий бросить. Камень-ножницы-бумага.

– Зачем?

– Тот, кто проиграет, выпрыгивает и отвлекает собаку. А победитель бежит вызывать «Скорую».

– Не нравится мне это, – помотал головой Илья. – Ерунда это. Хозяева здесь, в доме. Просто ушли.

– Ага, ушли. В Москву они ушли.

Я начал дрожать, вода в бассейне была достаточно прохладная, до пятницы не продержимся.

– А кто пса кормит тогда? – поинтересовался Илья.

– У него там в будке автокормилка. А воду он из бассейна лакает.

Илья тоже застучал зубами.

– Кто-то должен пожертвовать собой, – сказал я. – Так всегда в древности делали.

Илья промолчал.

– У тебя братья-сестры есть? – спросил я.

– Да…

– Вот видишь! В случае чего твой род не прервется. А я у мамы один, она пенсионерка…

– Одноногая, слепая и негритянка, – закончил за меня Илья.

– Почему негритянка?

Показалась девчонка в какой-то нелепой накидке, увидела нас, рассмеялась. Достала телефон.

– Привяжи собаку, – попросил я ее. – Мы не воры, мы хорошие. Вот он Репин, а я…

– А ты Петров-Водкин.

Девчонка проявила неожиданную эрудицию, не зря в Плёсе живет.

– Нет, я…

– Карам!

Пес свирепо зарычал.

– Мы честно не воры! – заверил я. – Он на самом деле Репин, а я Рагозин, мы тут оступились просто, отзови пса, а?

Девчонка не ответила, набрала номер.

– Папа, тут опять два дурачка в бассейн свалились, – сказала она. – Что с ними делать? Ружье, да? На стене в твоей комнате? Куда лучше стрелять? Ага, понятно, так и сделаю.

Девчонка помахала нам ручкой и направилась к дому.

– Шутит? – предположил Илья.

– Может, и нет. Сам знаешь, какие сейчас встречаются…

Тег «Времена и нравы».

– Давай вместе выскочим, – предложил Илья. – Побежим в разные стороны, он и растеряется.

– Он не растеряется.

Я поглядел на Карама. Не, такой не растеряется. Где Жмуркин? Ситуация напряженная.

– Надо его в бассейн заманить, – предложил я.

– Как?

– Не знаю. Заманить… У тебя штаны с ремнем?

– Да.

– Снимай.

31 311,41 s`om
Yosh cheklamasi:
16+
Litresda chiqarilgan sana:
15 aprel 2014
Yozilgan sana:
2019
Hajm:
370 Sahifa 1 tasvir
ISBN:
978-5-04-091925-3
Mualliflik huquqi egasi:
Эксмо
Формат скачивания:
Uchinchisi seriyadagi kitob "Провинциальная трилогия"
Seriyadagi barcha kitoblar