Kitobni o'qish: «Не буди дьявола», sahifa 5
Гурни первым делом подумал: “достать подонка и подловить на ошибке” – весьма сомнительная цель. Впрочем, сразу же вспомнил, что и сам не раз так делал, только называл это “оказать давление на подозреваемого и проанализировать его реакцию”.
Хардвик продолжил:
– Приходит, значит, Макси в ресторан, одетый как бандит. Идет прямо в дальний зал, где вся шайка тусовалась, когда не мочила народ. В зале два бандита, посасывают пасту с моллюсками. Макси подходит к ним, достает пушку и “мыльницу”. Говорит, выбирайте, что снимать: или как ваши мозги разлетаются, или как вы друг другу члены сосете. Решать, мол, вам. Десять секунд на раздумье. Или хватайте друг друга за члены, или мозги размажу по стенке. Десять… девять… восемь… семь… шесть…
Хардвик наклонился к Гурни, глаза его блестели, он явно увлекся своим рассказом.
– Но только Макси близко к ним подошел… что-то близковато… один из бандитов как выхватит у него пушку. Макси отшатнулся и сел на жопу. Щас, кажется, говно из него и вытрясут, но он вдруг бросает косить под бандита и давай вопить, что он только притворяется, на самом деле он просто актер. Говорит, его подослали, и все равно никто бы не пострадал, пистолет, мол, ненастоящий. Прям плачет. Ну бандиты проверили пушку. Ясный перец, пугач. Начинают допытываться: что за хрень, кто его подослал и так далее. Макси божится, что не знает, что с тем человеком он должен был встретиться на другой день: отдать фотоаппарат и пленку с отснятым минетом и получить свои пять штук. Тут один из бандитов выходит на улицу позвонить – мобильных тогда еще не было. Возвращается и говорит Макси, мол, пойдешь с нами наверх, мистер Бенно расстроен. Макси, кажется, вот-вот обосрется, умоляет его отпустить. Но его ведут наверх. Там у них укрепленный офис. Стальные двери, замки, камеры. Сверхбезопасность. Там, наверху, поджидает Фрэнки Бенно и еще двое. Макси вводят в святая святых, и Фрэнки встречает его долгим, тяжелым взглядом. Потом мерзко улыбается – так, будто его только что осенило. “Снимай штаны”, – говорит. Макси всхлипывает, как маленький. “Снимай штаны, сука, и гони сюда камеру”, – повторяет Фрэнки. Макси отдает ему камеру, а сам жмется к стеночке, лишь бы подальше от этих парней. Снимает куртку и рубашку, потом спускает штаны. А ботинки-то не снял. Сидит, значит, на полу, пытается стащить штаны, да ногами в них запутался. Фрэнки его подгоняет. Четыре бандита усмехаются. И тут вдруг Макси как оторвет руки от штанов – и в каждой по пистолету, аккуратненькие такие “зиги” тридцать восьмого. – Хардвик сделал сценическую паузу. – Ну как, чё думаешь?
Первое, о чем подумал Гурни, была его собственная спрятанная “беретта”.
Потом он подумал о Клинтере. Тот хоть и был аферист и, похоже, чокнутый, сумел-таки придумать сложный сценарий и разыграть его в напряженной обстановке. Сумел сманипулировать импульсивными и жестокими людьми, сумел заставить их сделать как раз то, что ему нужно. Для копа под прикрытием, как и для фокусника, нет умения полезней. Но что-то такое промелькнуло в этой истории, что Гурни почуял некрасивую развязку.
Хардвик продолжал:
– То, что случилось дальше, потом тщательно расследовало ФБР. И все равно они не добыли информации, кроме слов самого Макса. А тот не мудрствуя заявил: мол, усмотрел непосредственную угрозу жизни, действовал соответствующе, применил силу, как того требовали обстоятельства. В итоге уложил пятерых бандитов и ушел – без единой царапинки. С этого дня и вплоть до той ночи, пять лет назад, когда он спустил свою карьеру в унитаз, Макса Клинтера окружала аура несокрушимости.
– Не знаешь, что он сейчас делает, чем зарабатывает на жизнь?
Хардвик ухмыльнулся.
– А как же. Оружие продает. Необычное. Коллекционное. Всякую армейскую хрень. Может, даже “дезерт-иглы”.
Глава 8
Сложный проект
Ким Коразон
В 11:15, когда Гурни вернулся от Хардвика, он увидел, что красная “миата” уже стоит у боковой двери. Гурни припарковался рядом, Ким убрала телефон и открыла окно.
– Я как раз собиралась вам звонить. Стучала в дверь – никто не открыл.
– А ты рано.
– Я всегда приезжаю заранее. Не переношу опозданий. Это у меня вроде фобии. Мы можем прямо сейчас поехать к Руди Гетцу, если только у вас нет срочных дел.
– Сейчас вернусь.
Гурни зашел в дом и направился в ванную. Потом проверил автоответчик. Ничего. Проверил почту на компьютере. Только для Мадлен.
Он снова вышел на улицу, и в нос ударил запах влажной земли. Запах этот, в свою очередь, вызвал в памяти стрелу на грядке – красные перья, черное древко, плотная бурая почва. Он отыскал глазами это место, словно ожидая…
Но на грядке ничего не было.
“Разумеется. С чего бы там что-то было? Что за дрянь со мной творится?”
Он обошел “миату” и сел на низкое пассажирское сиденье. Ким, подпрыгивая на кочках, проехала через пастбище, мимо амбара, мимо пруда, и вырулила на дорогу из грязи и гравия, которая спускалась с горы вдоль ручья. Когда они выехали на трассу и поехали на восток, Гурни поинтересовался:
– Сегодня возникли новые трудности?
Она поморщилась.
– По-моему, я становлюсь слишком нервной. Кажется, психиатры называют это сверхбдительностью?
– В смысле постоянно все проверять на случай опасности?
– Да, постоянно все проверять, так навязчиво, что угроза чудится уже везде. Как если бы пожарная сигнализация срабатывала каждый раз, когда включаешь тостер. А я правда оставила эту ручку на столе? А эту вилку я уже точно мыла? А разве этот цветок не стоял на два дюйма левее? Все в таком духе. Как вчера вечером. Я на час отлучилась, прихожу, а в ванной горит свет.
– Ты уверена, что выключила его перед уходом?
– Я всегда его выключаю. Но и это не все. Мне почудился запах мерзкого одеколона Руди. Слабенький, едва различимый. Я стала бегать по квартире и принюхиваться, на секунду показалось, что опять пахнет. – Она раздраженно выдохнула. – Понимаете? Я сама не своя. Кому-то мерещатся видения. А мне вот запахи.
Несколько миль они проехали молча. Вновь пошла морось, и Ким включила дворники. После каждого взмаха они противно скрипели. Но Ким, казалось, этого не замечала.
Гурни рассматривал ее. Одета аккуратно, неброско. Правильные черты лица, темные глаза, очаровательный рот. Блестящие каштановые волосы. Гладкая кожа отдавала средиземноморским золотом. Красивая молодая женщина – полна идей и стремлений, не зацикливается на себе. И умная. Это Гурни в ней нравилось больше всего. Но вот что странно: при ее уме связаться с таким подозрительным типом, как Робби.
– Расскажи еще что-нибудь об этом Мизе.
Он подумал было, что Ким не расслышала: так долго она не отвечала.
– Как я уже сказала, у него дома была нездоровая ситуация, он рос в нескольких приемных семьях. Для некоторых это оканчивается нормально, но для большинства – нет. Я так и не узнала подробностей. Просто он казался другим. Глубоким. Даже чуть-чуть опасным. – Она задумалась. – А еще, я думаю, меня привлекало то, что Конни его терпеть не могла.
– Поэтому он тебе понравился?
– Думаю, что она его терпеть не могла, а мне он понравился по одной и той же причине: нам обеим он напоминал моего отца. Папа был по-своему сумасброд, и у него было безумное прошлое.
Папа. Временами это слово поднимало в Гурни волну грусти. Он испытывал к отцу сложные чувства – большей частью подавленные. То же самое он чувствовал, думая о себе как об отце двух сыновей, одного живого и одного покойного. Когда волна грусти пошла на спад, Гурни поспешил отвлечься – перешел к другому вопросу, связанному с проектом Ким.
– По телефону ты начала рассказывать о Максе Клинтере, он показался тебе странным. Кажется, так ты сказала?
– Очень эмоциональный. Более чем эмоциональный.
– Более чем?
– О да. Он говорил, как параноик.
– Почему тебе так показалось?
– Его взгляд. Такой “я знаю ужасные тайны”. Все твердил, что я не понимаю, во что ввязываюсь, что я рискую жизнью, что Добрый Пастырь – само зло.
– Кажется, он тебя напугал.
– Еще как. “Само зло” звучит избито. Но он говорил это так, что воспринималось всерьез.
Через несколько миль навигатор Ким направил их с трассы 28 на съезд в Буасвиль. Они ехали вдоль белого порожистого потока, бурного из-за талой воды, потом выехали на Маунтинсайд-драйв – головокружительный серпантин среди хвойного леса. Затем свернули на улицу Фэлконс-Нест. Таблички с номерами домов здесь располагались у подъездных дорожек, а сами дома прятались за густой живой изгородью или высокими каменными стенами. Дорожки встречались нечасто: по прикидкам Гурни, не меньше четверти мили от соседа до соседа. Последним номером был “Двенадцать” – слово выгравировано рукописным шрифтом на медной табличке, прикрепленной к одной из двух каменных колонн по бокам дорожки. Каждую из колонн венчал каменный шар размером с баскетбольный мяч, а на шарах свирепо растопырили когти и крылья каменные орлы.
Ким свернула на ухоженную мощеную дорожку и медленно поехала сквозь аллею из густых рододендронов. На выезде из аллеи дорожка стала шире: они подъехали к дому Руди Гетца – угловатому сооружению из стекла и бетона, мало похожему на жилой дом.
– Ну вот, – проговорила Ким нервно и возбужденно, останавливаясь у бетонных консольных ступеней, которые вели к металлической двери.
Они вышли из машины, поднялись по ступеням и уже собирались постучать, как вдруг дверь отворилась. Навстречу им вышел невысокий коренастый человек с бледной кожей, жидкими седыми волосами и нависшими веками. Он был одет в черные джинсы, черную футболку и почти белый льняной пиджак. В руках у него был небольшой толстый стакан с бесцветной жидкостью. Гурни подумал, что он похож на продюсера порнофильмов.
– Привет, рад видеть, – обратился он к Ким с дружелюбием ленивого ящера. Потом смерил взглядом Гурни и изобразил пресную улыбку. – Вы, наверно, знаменитый детектив-консультант. Очень приятно. Входите. – Он пропустил их, стаканом указывая на вход. Затем бросил взгляд на серое небо. – Погодка-то дерьмовая.
Внутри дом оказался столь же резко современным и угловатым, как и снаружи: кожа, метал, стекло, холодные цвета, полы из белого дуба.
– Что будете пить, детектив?
– Ничего.
– Ничего. Хорошо. А вы, мисс Корасон? – Он произнес эту фамилию с таким подчеркнуто испанским акцентом, что вместе с ухмылкой это смахивало на приставание.
– Можно просто воды?
– Воды. – Он кивнул и повторил это слово, словно то была не просьба, а интересное наблюдение. – Хорошо. Входите, садитесь. – Он указал стаканом в сторону огромного, как в соборе, окна. В эту минуту в просторную комнату на удивление бесшумно въехала молодая женщина на роликах в обтягивающем черном трико – въехала и тут же исчезла за дальней дверью.
Гетц подвел их к шести креслам из матового алюминия, расставленных у овального акрилового кофейного столика. Рот его расплылся в подобии улыбки, ошеломляюще неприветливом.
Когда они уселись, через комнату вновь пронеслась девушка на роликах – и вновь скрылась за дверью.
– Клаудия, – объявил Гетц и подмигнул, словно раскрывая секрет. – Симпатичная, а?
– Кто это? – спросила Ким. Похоже, этот спектакль ее ошарашил.
– Моя племянница. Приехала в гости. Любит кататься. – Он помолчал. – Но к делу, да? – Улыбка мгновенно исчезла – видимо, время для болтовни прошло. – У меня для вас отличные новости. “Осиротевшие” заняли первое место в зрительском голосовании.
Ким, казалось, больше смутилась, чем обрадовалась.
– В голосовании? Но как вы…
Гетц ее перебил.
– У нас есть собственная система оценки предложенных программ. Мы делаем репрезентативную нарезку по материалам шоу, показываем подкаст достаточно широкой аудитории и получаем обратную связь. И суперточные прогнозы.
– Но какой материал вы использовали? Мои интервью с Рут и Джими?
– Фрагменты. Репрезентативные фрагменты. Плюс немного дополнительной информации, обозначить контекст.
– Но эти интервью я снимала на любительскую камеру. Они не предназначены…
Гетц перегнулся через стол навстречу Ким.
– Этот вот “любительский” эффект в данном случае как нельзя кстати. Иногда необработанные записи – то что нужно. Они говорят зрителю: здесь честность. И ваш вид говорит то же самое. Вдумчивая. Открытая. Молодая. Невинная. Вот что сообщили нам зрители пробного ролика. Я не должен был вам этого говорить, но скажу. Ведь я хочу, чтобы вы мне доверяли. Они в вас влюбились. Просто влюбились! Нас с вами ждет большое будущее. Что скажете?
Ким уставилась на него, приоткрыв рот.
– Не знаю. Я… то есть они видели просто отрывок интервью?
– Ну, кое-где мы упаковали его в объяснения, чтобы обозначить контекст, – мы и в передаче так сделаем. Если вам интересно, наш тестовый ролик представляет собой часовое шоу, составленное из презентаций четырех программ, по тринадцать минут каждая. То есть в него вошло ваше интервью и три другие записи. Такого рода тестовые ролики называются “В эфир или в сортир?”. Некоторым это название кажется грубым. Но мы его взяли не просто так – оно пробуждает инстинкты.
Слово “инстинкты” Гетц произнес задушевным, чуть ли не благоговейным голосом. Хотите знать, в чем секрет успеха наших новостей? Он прост. Мы будим инстинкты. Когда-то телекомпании думали, будто новости есть новости, а развлечения есть развлечения. Ну и разорялись на новостных программах. Не подозревали, какой клад тут зарыт. Воображали, что новости – это голые факты, изложенные как можно скучнее.
Гетц снисходительно покачал головой, дивясь человеческой склонности впадать в иллюзии.
– И конечно, заблуждались, – улыбнулся Гурни.
Гетц одобрительно указал на него пальцем, словно учитель на верно ответившего ученика.
– Именно! Новости – они про жизнь, жизнь – про эмоции, а эмоции – это инстинкты. Страсть, кровь, слезы, восторг. А не сухие факты для чопорных маразматиков. Новости – это всегда конфликт. Отвали к едрене фене, понял? Сам отвали! Что ты сказал? Бамц! Бамц! Бамц! Простите за мой французский. Ясно ведь, о чем я?..
– Яснее некуда, – бесстрастно отозвался Гурни.
– Поэтому мы и назвали тестовую программу “В эфир или в сортир?”. Людям такое надо. Чтоб выбирать одно из двух. Чувствовать свою силу. Как император на гладиаторском бою. Лайк – пощадить. Дислайк – добить. Люди любят черно-белое. От серого одна морока. От нюансов всех тошнит.
Ким заморгала и сглотнула слюну.
– Так “Осиротевшие” получили лайк?
– Огромнейший лайк! – Ким хотела было еще что-то спросить, но Гетц ее перебил и продолжил: – Огромнейший лайк! Что мне лично особенно приятно. Вот что значит карма! Ведь это благодаря новостям о преступлениях Доброго Пастыря “РАМ-Ньюс” взлетели в топ. Это наши истоки. Вернуться к той же теме теперь, ровно через десять лет – как это метко! Кожей чую, это то что надо. А теперь предлагаю вам восхитительный ланч.
По сигналу Гетца в комнату вновь вкатилась Клаудия, на этот раз с подносом в руках и поставила его на кофейный столик. Ее уложенные гелем волосы оказались при ближайшем рассмотрении не черными, а густо-синими – лишь самую малость темнее глаз, на мгновение уставившихся прямо на Гурни с диковатой непосредственностью. Похоже, ей еще нет и двадцати, подумал Гурни. Она сделала пируэт на одном коньке, затем проскользила через комнату, обернулась и исчезла.
На подносе стояли три тарелки. На каждой, как экспонаты, были аккуратно разложены суши. Замысловатой формы, красивых тонов. Все сплошь из незнакомых ингредиентов – незнакомых Гурни и, по видимости, Ким: она разглядывала эту экспозицию с явной тревогой.
– Очередной шедевр от Тоширо, – сказал Гетц.
– А кто такой Тоширо? – спросила Ким.
У Гетца загорелись глаза.
– Моя добыча. Я его увел из одного крутого суши-ресторана. – Гетц взял с тарелки яркий ломтик и отправил в рот.
Гурни последовал его примеру. Было непонятно, из чего сделано блюдо, но на удивление вкусно.
Ким собралась с духом, попробовала кусочек и уже через пару секунд заметно успокоилась.
– Изумительно, – сказала она. – Значит, теперь он ваш личный шеф-повар?
– Один из моих бонусов.
– Должно быть, вы мастер своего дела, – сказал Гурни.
– Я мастер распознавать, на что люди клюнут. – Гетц на секунду замолк, словно эта мысль озарила его только сейчас. – У меня талант распознавать таланты.
Гурни вежливо кивнул, зачарованный столь беззастенчивым позерством.
Ким хотелось вернуть разговор к “Осиротевшим”.
– Я хотела спросить… может быть, из голосования стало понятно, на что мне обратить внимание в работе?
Гетц пристально посмотрел на нее.
– Делайте то, что делаете. Ваша естественность и невинность нам на руку. Не мудрите слишком. Пока так. В будущем я вижу две возможности: расширять то, что есть, и развивать побочную линию. У “Осиротевших” мощнейший эмоциональный потенциал. Его хватит не только на шесть семей, пострадавших от Доброго Пастыря. Тут напрашиваются передачи о родственниках других убитых. Они напрашиваются сами собой – возможно, мы их и снимем. Но есть еще тот аспект, что убийства не раскрыты. Сейчас у нас все вперемешку. Вы про горе родных, ведь так? Но заодно и про непойманного убийцу, про открытый финал. Я вот что думаю: если “Осиротевшие” выдохнутся, то мы перенаправим заряд. Будем развивать побочную линию – создадим шоу “Лишенные правосудия”. Просто перенесем акцент на несправедливость: убийца не найден. И справедливости все нет.
Гетц откинулся в кресле, наблюдая за реакцией Ким.
Она, похоже, сомневалась.
– Да… можно попробовать… наверное.
Гетц подался вперед.
– Послушайте, я хорошо понимаю, в чем ваша фишка: эмоциональный аспект, боль, страдание, утрата. Нужно просто держать баланс. В первой серии нажимаем на боль утраты. Во второй серии – на то, что убийца не найден. И мне только что пришло в голову кое-что еще. Прям как с неба свалилось, пока я глядел на этого малого.
Он указал на Гурни, и глаза его азартно блеснули под нависшими веками.
– Послушайте. Это пока только мысли вслух, но… не хотите ли вы двое стать командой в новом крутом реалити-шоу и прославиться на всю страну?
Ким заморгала, одновременно воодушевленно и озадаченно.
Гетц продолжал:
– Тут такой замес, такая химия. Такой вкусный контраст двух личностей. Сидит такая девочка, которую волнуют только жертвы, только боль их родных. А рядом ее друг и враг, сыщик со стальным взглядом, который заботится лишь о том, как арестовать убийцу, закрыть дело. Да это же жизнь! Это будит инстинкты!
Глава 9
Немногословный сирота
– Ну и что вы думаете? – спросила Ким и нервно взглянула на Гурни, снова переключив скорость дворников.
Они только что проехали дамбу водохранилища Ашокан и теперь направлялись на юг, к Стоун-Риджу. Было уже начало третьего, а небо оставалось таким же серым, иногда моросило.
Гурни не ответил, и Ким добавила:
– Вид у вас мрачный.
– Пока слушал твоего партнера, вспомнил, как РАМ-ТВ освещало дело Доброго Пастыря. Ты, конечно, не помнишь. Вряд ли ты в тринадцать лет часто смотрела новости.
Она прищурилась, глядя на мокрую дорогу.
– И как они его освещали?
– Нагнетали страх, круглые сутки без выходных. Придумывали стрелку все новые прозвища – Мерседесный Маньяк, Полночный Маньяк, Полночный Убийца, – пока он не разослал свою декларацию, подписавшись Добрым Пастырем. После этого РАМ-ТВ стало именовать его только так. Они взяли в оборот те пассажи в манифесте, где убийца клеймит алчность, и стали нагнетать панику: мол, эти убийства – начало революции, это партизанская война, дело рук социалистов, угроза всей Америке, угроза капитализму. В общем, пороли чушь. Двадцать четыре часа в сутки приглашенные “эксперты” талдычили на разные лады, какие ужасы нас ждут, какие страсти могут случиться, какой заговор за всем этим стоит. А “консультанты по вопросам безопасности” призывали американцев вооружаться – ружье в доме, пистолет в машине, пистолет в кармане. Хватит нянчиться с американофобскими злодеями, хватит “преступных порядков”. Убийства прекратились, а РАМ-ТВ и не думало униматься. Все твердило о классовой войне – мол, она ушла в подполье, но вот-вот разразится снова, еще страшнее, чем прежде. Мусолили эту тему еще года полтора. Стало понятно, какова их миссия: пробудить в зрителях как можно больше агрессии, вызвать как можно больше паники, благодаря этому привлечь аудиторию и получить свой доход. Самое грустное, что это сработало. Передачи РАМ, посвященные делу Доброго Пастыря, в итоге стали образцом вульгарных кабельных новостей: бестолковые споры, раздутые конфликты, отвратительные теории заговора, романтизация насилия, обвинения вместо объяснений. И Руди Гетц, похоже, ставит это себе в заслугу.
Ким крепко сжала руль.
– Вы хотите сказать, что мне не стоит с ним связываться?
– Я не сказал о Гетце ничего, что не было бы ясно из сегодняшней встречи.
– На моем месте вы бы стали с ним работать?
– С твоим умом нетрудно понять, что это бессмысленный вопрос.
– Нет, не бессмысленный. Просто представьте, как бы вы себя вели в такой же ситуации.
– Ты спрашиваешь, как бы я поступил, если бы не был собой – со своим прошлым, своими чувствами, своими мыслями, своей семьей, своей жизнью и предпочтениями. Разве непонятно? Моя жизнь просто не может привести меня на твое место. Это абсурд.
Ким озадаченно поморгала:
– Из-за чего вы так злитесь?
Вопрос застал его врасплох. А ведь и правда: он злился. Ничего не стоило сказать, что бессердечные рептилии вроде Гетца неизбежно вызывают злость, что его злит, когда новостные агентства перестают просто сообщать относительно безобидные факты и начинают цинично провоцировать раскол, когда из жестокого убийства делают реалити-шоу. Но он неплохо себя знал: внешние причины злости зачастую лишь маскировали внутренние.
Когда-то один мудрый человек ему сказал: “Злость – это как буй на поверхности воды”. Когда ты злишься, это лишь верхушка проблемы. Нужно спуститься по цепи до дна и выяснить, с чем связана твоя злость, к чему она крепится.
Он решил спуститься по цепи. И обратился к Ким:
– Зачем я был нужен на этой встрече?
– Я вам уже объясняла.
– Ты имеешь в виду “чуть-чуть за тобой присмотреть”? Просто наблюдать?
– А потом поделиться своим видением, как, на ваш взгляд, я веду дела.
– Я не могу оценить, как ты держалась, пока не пойму, какова твоя цель.
– У меня не было никакой цели.
– Правда?
Она повернулась к нему:
– Вы считаете, я лгунья?
– Следи за дорогой, – голос Гурни прозвучал сурово, отечески.
Когда Ким перевела взгляд на дорогу, он продолжил:
– Как так вышло, что Руди Гетц не знает, что ты наняла меня только на день? Как так вышло, что он думает, будто я участвую в твоем проекте больше, чем на самом деле?
– Не знаю. Я ничего такого ему не говорила. – Она сжала губы.
Гурни показалось, что она борется с подступившими слезами. Он спокойно проговорил:
– Я хочу узнать всю историю. Хочу узнать, зачем ты меня позвала.
Она едва различимо кивнула, но заговорила только через минуту:
– Когда мой руководитель показал Гетцу мой проект и первые интервью, все стало развиваться совсем стремительно. Я не думала, что Гетц купит это предложение, а когда купил, я запаниковала. Мне предложили такую возможность – я не хотела, чтобы они передумали и ее отняли. Я думала, а вдруг эти люди с РАМ очнутся и решат: “Двадцать три года, еще девчонка. Что она понимает в убийствах? Да что она вообще понимает в жизни?” Мы с Конни подумали, что если в проекте будет участвовать кто-то с реальным опытом расследования, если будет участвовать эксперт, то вся затея покажется солиднее. Нам обеим это пришло в голову. Конни сказала, что про убийства никто не знает больше вас, а благодаря ее давней статье вы стали известны. Вы бы подошли как нельзя лучше.
– Ты показывала статью Гетцу?
– Кажется, я упомянула ее вчера, когда звонила сообщить, что вы приедете.
– А что с Робби Мизом?
– А что с ним?
– Ты часом не надеялась, что я помогу тебе от него отделаться?
– Возможно. Возможно, я боюсь его сильнее, чем готова признаться.
За годы работы в полиции Гурни понял: обман прячется под разными обертками, порой искусными, порой нет, правда же всегда скупа и гола. Несмотря на запутанность нашей жизни, правда обычно проста. И теперь эта простота звучала в голосе Ким. Гурни улыбнулся.
– Стало быть, я твой консультант-эксперт по расследованию убийств, знаменитый сыщик, аргумент для убедительности, партнер по реалити-шоу и личный телохранитель. Что еще?
Ким запнулась.
– Раз я все равно выхожу идиоткой и манипуляторшей, признаюсь еще в одной безумной надежде. Я подумала, что если бы вы пришли еще на одну встречу – с Ларри Стерном, – то он бы, возможно, согласился участвовать.
– Но почему?
– Это уж совсем какие-то интриги. Но я подумала, раз вы знаменитый сыщик, вдруг Ларри решит, что вы занялись поиском преступника, и, обнадеженный, согласится участвовать.
– Значит, вдобавок ко всему я еще и твой спец по нераскрытым делам в погоне за Добрым Пастырем?
Она вздохнула:
– Глупо, правда?
Он счел за лучшее промолчать, а она не стала переспрашивать.
Высоко над ними, где-то над нависшими облаками, послышался тяжелый, увесистый пульс вертолета: все громче, потом тише и, наконец, совсем смолк.
В противоположность навороченным колоннам с орлами у Руди Гетца указатель к дому Ларри Стерна был самый обычный: простой почтовый ящик рядом с проемом в невысоком заборе из булыжника. Дом, каменный коттедж XVIII века, каких было немало в округе, стоял футах в двухстах от ограды за самым обычным газоном. Отдельно стоял гараж, у которого Ким и припарковала свою “миату”.
Парадная дверь была открыта. На пороге стоял человек среднего роста, не полный и не худой, на вид лет сорока. Одет он был в поло, мятый кардиган, широкие слаксы и дорогие мокасины – все желтовато-коричневых оттенков, прямо в тон светло-русым волосам.
Насколько Гурни помнил из голубой папки Ким, Ларри Стерн продолжал дело своего застреленного отца: он был первоклассным стоматологом.
– Ким, – проговорил он с улыбкой, – рад вас видеть. А это, должно быть, детектив Гурни?
– В отставке, – подчеркнул Гурни.
Стерн удовлетворенно кивнул, словно бы радуясь этому уточнению.
– Проходите, вот сюда, – он провел их в светлую гостиную с полом из широкой доски, со вкусом обставленную антикварной мебелью.
– Не хочу показаться грубым, Ким, но у меня не так много времени. Мы могли бы перейти сразу к делу?
Они расположились в креслах, расставленных вокруг коврика перед каменным камином. Догорающие угольки еще дышали приятным теплом.
– Я знаю ваше отношение к “РАМ-Ньюс”, – серьезно сказала Ким, – но мне кажется важным еще раз обсудить ваши возражения.
Стерн терпеливо улыбнулся. Затем заговорил с ней, как с ребенком.
– Я всегда рад вас выслушать. Надеюсь, и вы захотите выслушать меня.
Этот спокойный голос кого-то напомнил Гурни, но кого, он не мог вспомнить.
– Конечно, – отозвалась Ким не слишком уверенно.
Стерн слегка подался вперед – само воплощение внимательной вежливости.
– Давайте сперва вы.
– Хорошо. Довод первый: за формат и окончательную редакцию серий буду отвечать только я. Вам не придется иметь дело с безликой корпорацией. Я сама буду вести все передачи, задавать вопросы. Довод второй: девяносто пять процентов эфирного времени будут занимать истории детей убитых – такие, как ваша. Там самое главное – это ваши ответы на мои вопросы. Передача будет почти полностью состоять из ваших собственных слов. Довод третий: меня лично интересует исключительно правда – правда о том, как убийство повлияло на родственников жертвы. Довод четвертый: возможно, у “РАМ-Ньюс” есть свои собственные интересы, но для этого проекта они всего лишь площадка, всего лишь канал коммуникации. Просто средство. А вы – содержание.
Стерн терпеливо улыбнулся.
– Вы очень красноречивы, Ким. Но мое беспокойство вы не развеяли. Я позаимствую у вас идею с нумерацией и приведу ответные доводы. Довод первый: РАМ – организация весьма неприятная. Она объединяет в себе все худшие черты современных СМИ. Это рупор самых уродливых, самых губительных общественных настроений. На РАМ воспевают агрессию, невежество считают добродетелью. Пускай ваша цель – истина, но у них такой цели нет. Довод второй: они куда искуснее в манипулировании такими, как вы, чем вы – в противостоянии таким, как они. Ваши надежды удержать контроль над своей передачей нереалистичны. Я знаю, что вы просите участников подписать договор исключительного права на использование интервью, но не удивлюсь, если РАМ и тут отыщет лазейку. Довод третий: даже если РАМ и не вынашивает коварных планов, я бы все равно советовал вам отказаться от этого проекта. У вас интересный замысел, но вы можете причинить людям сильнейшую боль. Возможный урон тут больше возможной пользы. У вас благие намерения, но благие намерения могут причинить людям страдания, особенно когда вы обнародуете сокровенные чувства. Довод четвертый: моя собственная жизнь, даже спустя столько лет, служит лучшим доказательством сказанного. Я уже упоминал об этом, Ким, но, пожалуй, стоит уточнить. Девятнадцать лет назад, когда я учился на стоматолога, убили мою близкую подругу из другого университета. Я помню, как это было подано в СМИ: истерично, плоско, вульгарно, совершенно отвратительно. И совершенно в духе СМИ. Грустная правда в том, что законы медиаиндустрии поощрают производство пошлятины. Пошлятина имеет широкий рынок – больше, чем содержательные, умные комментарии. Такова природа СМИ, такова их аудитория. “Введение в экономику медиа”.
Они еще несколько раз обсудили свои разногласия, повторяя уже сказанное и стараясь смягчить острые углы. Потом Стерн указал на часы, извинился и сказал, что ему пора.
– Вы отсюда ездите в город на работу? – спросил Гурни.
– Не больше пары раз в неделю. Я сейчас очень редко принимаю пациентов. У меня большая стоматологическая корпорация, я там больше задействован как председатель правления, чем как практикующий врач. На мое счастье, у меня хорошие партнеры и менеджеры. Так что большую часть времени я уделяю другим медицинским центрам и организациям – благотворительным и так далее. Можно сказать, мне очень повезло.
– Ларри, дорогой…
На пороге появилась высокая, очень стройная женщина с миндалевидными глазами. Она указала на свои изящные золотые часики.
– Я знаю, Лила. Как раз провожаю гостей.
Она с улыбкой удалилась.
Провожая Ким и Гурни к двери, Стерн призвал ее не поддаваться чужим влияниям и предложил обращаться к нему еще. Пожимая руку Гурни, он вежливо улыбнулся и сказал:
– Надеюсь, нам еще выпадет случай поговорить о вашей карьере в полиции. Судя по тому, что написала мать Ким, это должен быть интереснейший рассказ.
Тут наконец Гурни вспомнил, кого ему напоминает этот человек.
