Kitobni o'qish: «Эпифания Длинного Солнца», sahifa 3
II
«Шелк снова с нами!»
– Лучше ты, сиба, – пробормотала над ухом майтеры Мяты майтера Мрамор. – Лучше ты.
Майтера Мята невольно разинула крохотный ротик, но тут же решительно стиснула зубы. Повиновение означает послушание, о чем она напоминала себе многие тысячи раз, а послушание – это ведь куда больше, чем, скажем, накрыть стол или сходить за тарелкой печенья…
– Как пожелаешь, майтера. Высочайший Иеракс свидетель, голоса у меня нет, но, очевидно, таков уж мой долг.
Майтера Мрамор удовлетворенно вздохнула – благо шипение из динамика позади ее губ не смог бы расслышать никто, кроме нее самой. Майтера Мята, вмиг раскрасневшаяся, как маков цвет, поднялась на ноги и обвела взглядом толпу прихожан. Половину собравшихся, если не более, составляли явные воры, что поневоле внушало нешуточные опасения: останутся ли в целости хотя бы образа богов?
Под ропот толпы, заполнившей мантейон, под мерную дробь дождевых капель о кровлю (хотя к этому времени ливень немного ослаб), с необычайной остротой сознавая, что струи дождя, пронзающего стрелами божьи врата, несущего с собой запах свежести, пятнают кляксами влаги почерневшую плиту алтаря впервые с начала весны, майтера Мята двинулась к истертым ступеням, ведущим на амбион.
«О Мольпа, – молила она, – о Предивная Мольпа, ниспошли мне голос… хоть на сей раз!»
– Некоторые…
Осекшись, майтера Мята перевела дух.
– Некоторые из вас не знают меня…
Пока что подавляющее большинство не удостоило ее даже взгляда, а те немногие, кто хотя бы взглянул на нее, явно ничего не расслышали. Как стыдно стало бы за нее сейчас тому галантному капитану, демонстрировавшему ей саблю!
«О Киприда, смилуйся надо мной! О Меченосная Сфинга, великая богиня войны…»
Внезапно под ребрами словно бы что-то вспухло, в голове замелькали, закружились в бешеной пляске звуки, которых она никогда в жизни не слышала, вперемешку с картинами, никогда не открывавшимися ее взору: частая дробь копыт многочисленной кавалерии, грохот тяжелых орудий, леденящий кровь рев львиц Сфинги, серебристо-звонкое пение труб, резкий, убийственный, точно гадючий яд, треск скорострелок… и женщина с головой, обвязанной окровавленной тряпицей, сплачивающая ряды соратников: «Становись! Становись! Ровнее строй! Вперед! Вперед! За мно-о-ой!!!»
И тогда крохотная майтера Мята широким жестом выхватила из ножен меч, невидимый даже ей самой.
– Др…рузья!
Голос ее дрогнул на середине слова. Ну, девочка, ну же! Громче! Громче! Так, чтоб стропила вздрогнули!
– Друзья, некоторые из вас не знают, кто я. Я – майтера Мята, сибилла сего мантейона.
Окинув взглядом собравшихся, она увидела, что майтера Мрамор бесшумно аплодирует ей: невнятный гул нескольких сотен голосов разом смолк.
– Устав Капитула позволяет сибилле вершить жертвоприношения, если все авгуры в отлучке. К сожалению, сегодня дела в нашем мантейоне обстоят именно так. Мы понимаем: в таком случае многие из вас пожелают уйти – тем более что на улице Шляпников есть другой, уверена, горячо любимый всем богами мантейон, где сию минуту готовится принести жертву святой авгур. В сторону рынка и налево. Идти тут недалеко.
Умолкнув, вслушиваясь в перестук дождевых капель, майтера Мята замерла в ожидании, но надежды ее, увы, не оправдались. Никто из пятисот счастливчиков, успевших занять сидячие места, ни один из еще нескольких сотен, стоявших в проходах, даже не сдвинулся с места.
– Вчера вечером патера Шелк не вернулся в обитель. Как многим из вас известно, за ним приходили стражники, дабы взять его под арест…
Гневный ропот слушателей показался ей рыком невиданного исполинского зверя.
– Случилось это вчера, в то самое время как Нежная Киприда, перед коей мы в вечном долгу, удостоила нас еще одного, второго явления. Все мы уверены: произошла какая-то нелепая ошибка, однако пока патера Шелк не вернется, можем лишь полагать, что он арестован. Ну а патера Росомаха, весьма достойный авгур, присланный Его Высокомудрием Пролокутором в помощь патере Шелку, похоже, оставил обитель сегодня ранним утром – вне всяких сомнений, в надежде освободить его.
Нервно ощупывая щербатый камень древнего амбиона, майтера Мята умолкла, обвела взглядом прихожан, устроившихся на полу перед ближайшей скамьей, и лоскутную занавесь из множества лиц о множестве глаз под аркой нарфика.
– Посему обязанность свершить жертвоприношение перешла к нам с майтерой Мрамор. Жертв сегодня – не одна дюжина, в том числе даже белый, без единого темного пятнышка бык, предназначенный в дар Всевеликому Пасу. Подобные жертвы нечасто приносят даже авгуры Великого Мантейона.
Вновь сделав паузу, майтера Мята прислушалась к шуму дождя и бросила взгляд в сторону алтаря.
– Перед началом обряда я должна сообщить вам – особенно тем, кто пришел поклониться богам не впервые, но уже много лет ходит к нам еженедельно, каждую сциллицу – еще кое-какие новости. Многих из вас слова мои опечалят, однако новости сии радостны. Наша возлюбленная майтера Роза отошла к богам, в служении коим провела всю свою долгую жизнь. Из соображений, на наш взгляд, благих и веских, мы решили не выставлять на обозрение ее бренных останков, а гроб ее – вот, здесь, перед алтарем. Не сомневаюсь, бессмертным богам известно о ее достойном всяческого подражания благочестии. От кого-то я слышала, будто она была старейшей из биохимических особ в сем квартале, и это вполне могло оказаться правдой. Майтера Роза принадлежала к последнему из тех удачливых поколений, на чью долю хватило чудесных механизмов, протезов, устройство коих ныне забыто даже мудрейшими из мудрых. Благодаря сим приспособлениям ей удалось пережить детей многих из тех, кто ребенком посещал ее классы, но, увы, никакие протезы не способны поддерживать жизнь бесконечно… впрочем, майтера Роза этого и не желала. Вчера они, наконец, отказали, освободив нашу возлюбленную сестру и от страданий, неизменных спутников старости, и от тяжких трудов, служивших ей единственным утешением.
Некоторые из стоявших в проходах отворили ближайшие окна, однако ветер, ворвавшийся внутрь, не принес с собой ни дождинки.
«Похоже, гроза-то кончилась, или вот-вот кончится», – решила майтера Мята.
– Посему сегодня наше утреннее жертвоприношение – не просто дар, подносимый неподвластным смерти богам в этот час каждый день, если нам посчастливится с жертвой. Сегодня здесь состоится последнее жертвоприношение дорогой нашей майтеры Розы… то есть даром богам станет не только помянутый белый бык и прочие живые твари, дожидающиеся за дверьми, но и сама майтера. Жертвоприношения – обряды двоякого рода. Во-первых, принося жертву, мы шлем дар богам, во‐вторых же, делим с богами трапезу. Посему моя дражайшая сестра – смею надеяться, вас сие не шокирует – взяла себе часть чудесных приспособлений, поддерживавших жизнь нашей возлюбленной майтеры Розы. Будь даже мы расположены позабыть ее, о чем, уверяю вас, даже не помышляем, теперь это невозможно. Отныне эти устройства навек станут нам напоминанием о ее жизни, отданной служению богам без остатка, и я, понимая, что дух ее ныне шагает Златою Стезей, буду знать, чувствовать, что некая часть усопшей майтеры Розы продолжает жить в моей сестре.
Ну же! Сейчас или никогда!
– Мы счастливы видеть, как много вас, сошедшихся почтить ее память, тем более что она вполне сие заслужила. Однако снаружи собралось много больше прихожан – и взрослых, и совсем маленьких – которые тоже охотно оказали бы ей последние почести, но не смогли отыскать себе мест в стенах нашего мантейона. По-моему, это просто стыд – стыд перед нею и перед богами. Но для подобных оказий существует особая процедура, особый способ, и некоторым из вас он, вне всяких сомнений, известен. Суть его в том, чтобы временно вынести гроб, и алтарь, и само Священное Окно на улицу.
«Вот только тогда они лишатся драгоценных мест на скамьях…»
Майтера Мята замерла в ожидании общего возмущения, но нет, никто не издал ни звука.
– Я…
Тут она едва не продолжила: «Предлагаю», – но вовремя опомнилась. Решение – ее собственное, ей и держать за него ответ, и, если что, понести наказание.
– Именно так мы и поступим сейчас, – объявила она и подняла с алтаря толстый, переплетенный в кожу том Хресмологического Писания. – Бивень! Бивень, ты здесь?
Бивень, помахав ей рукой, поднялся, чтобы майтера Мята смогла его разглядеть.
– Бивень – один из учеников майтеры Розы. Будь добр, Бивень, подбери себе в помощь еще пятерых мальчишек и займись гробом. Алтарь и Священное Окно, следует полагать, весьма тяжелы. Чтоб вынести их наружу, потребуются добровольцы, – осененная вдохновением, продолжила майтера Мята. – Только из самых сильных. Не будут ли так любезны два, а лучше три десятка самых сильных из присутствующих выйти вперед? Мы с сибой покажем, что делать.
Толпа добровольцев, хлынувших к амбиону, на миг ошеломила ее. Спустя полминуты алтарь, подхваченный бурным потоком ладоней и плеч, заплясал, закачался в воздухе, словно ящик на волнах озера, и людская река повлекла его вдоль центрального прохода к дверям.
Со Священным Окном дело обернулось далеко не так просто, но вовсе не из-за чрезмерной тяжести: за триста лет лапы зажимов, крепивших его к полу святилища, намертво проржавели, а лупить по ним молотком не стоило. Священные кабели, потянувшиеся за Окном, когда и его потащили за дверь, то и дело плевались трескучим фиолетовым пламенем, наглядным свидетельством существования божественной силы, сокрытой мерцающей серой рябью.
Майтера Мрамор, вышедшая из мантейона вслед за майтерой Мятой, коснулась ее плеча.
– Чудесно, сестра! Одно слово, чудесно! Вынести все наружу, устроить богослужение под открытым небом!.. Как ты только додумалась?
– Сама не знаю. Просто… они, большинство прихожан, на улице, а мы внутри, и обычным порядком их к нам не вместить. А кроме того… – Майтера Мята заговорщически улыбнулась. – Кроме того, представь, сестра, сколько прольется крови! После этого мантейон пришлось бы отмывать не один день.
Жертвенных животных набралось так много, что крохотный садик майтеры Мрамор попросту не вместил бы их всех. Посему дарителям строго-настрого наказали следить за собственной живностью, пока не настанет время вести ее к алтарю, и в результате Солнечная обрела разительное сходство с той частью рынка, где размещались торговцы скотом.
«А сколько народу сошлось бы к нам, если б не дождь?»
Представив себе такую толпу, майтера Мята невольно вздрогнула.
Как бы там ни было, изрядно промокшие жертвы и жертвователи не унывали и, пользуясь случаем, сушились под солнцем, вновь озарившим Солнечную.
– Тебе нужно будет на что-нибудь встать, – предупредила майтера Мрамор, – иначе никто тебя не расслышит.
– Встану здесь, на крыльце. По-моему, в самый раз, – рассудила майтера Мята и повернулась к собравшимся. – Друзья…
Здесь, под открытым небом, собственный голос показался ей слабым, тихим, как никогда. А что, если представить себя трубачом… нет, трубой?
– Друзья мои! Не стану повторять сказанное внутри. Сегодня свершится последнее жертвоприношение майтеры Розы. Уверена, она знает, что сделали вы для нее, и радуется всем сердцем. Сейчас моя сестра с помощницами разожжет на алтаре священный огонь. Костер нам нынче потребуется немалой величины…
К ее удивлению, толпа разразилась ликующими криками.
– Костер нам потребуется немалой величины, а часть дров непременно окажется сырой, однако божьими вратами для нас сегодня станет все небо! Огонь Владыки Паса без препон снизойдет к нам от самого солнца!
Тем временем младшие из девочек вразброд, словно разноцветные муравьишки, потащили к алтарю кедровые поленца. Самые тонкие майтера Мрамор пустила на лучину.
– У патеры Шелка в обычае начинать жертвоприношения с обращения за советом к Писанию. Последуем же его примеру и мы!
Подняв над головою Писание, майтера Мята открыла увесистый том наугад.
«Что бы ты ни был такое – все это плоть, дыханье и ведущее. Пренебреги же плотью, как если б ты уже умирал; она грязь, кости, кровянистая ткань, сплетение жил, вен, протоков. Посмотри и на дыханье: что оно такое? Дуновение, да и не постоянное, а то изрыгаемое, то заглатываемое вновь. Ну, а третье – ведущее. Не позволяй ему и дальше рабствовать, и дальше дергаться в необщественных устремлениях, подобно марионетке на нитях; не сетуй на жребий свой, не томись настоящим, не стремись избегнуть грядущего».
– Патера Шелк не раз говорил нам, что в каждый из стихов Писания вложено минимум два значения.
Едва слова эти сорвались с ее языка, майтера Мята, похолодев, осознала, что в этом стихе видит только одно. Мысли в голове закружились, понеслись вскачь, на поиски второго возможного истолкования.
– Первое кажется настолько ясным, что объяснять его просто нелепо, однако долг велит мне его объяснить. Уверена, вы уже все поняли сами. Некая часть – точнее, согласно мысли писавшего сие хресмода, две части дорогой всем нам майтеры Розы погибли, но не забывайте, что обе они составляют часть низменную, коей ни мы, ни она не имели причин дорожить. Часть же возвышенная, любимая и богами, и нами, всеми, кто знал усопшую, не погибнет вовеки. Вот о чем извещает Писание всех скорбящих… особенно нас – меня и дражайшую мою сестру.
«О боги, на помощь, на помощь! О Иеракс, Киприда, Сфинга… молю, помогите!»
Касавшаяся сабли офицера, явившегося арестовать Шелка, рука до дрожи, до зуда в пальцах затосковала по ней, и некто – особа, до сего мига накрепко запертая в дальнем уголке сердца майтеры Мяты – обвела взглядом толпу прихожан.
– Я вижу средь вас человека с мечом.
На самом деле никакого человека с мечом она не разглядела, однако в толпе таковых, несомненно, имелись многие дюжины.
– С мечом, и притом превосходным. Не выйдешь ли ты вперед, сударь, не одолжишь ли мне меч? Всего на минутку.
Преисполнившись важности, громила, очевидно, первым поверивший, будто просьба обращена к нему, протолкался вперед. Оружие его оказалось охотничьим мечом, почти наверняка краденым, с гардой-«бабочкой», рукоятью оленьего рога и обоюдоострым клинком, плавно сходящимся к острию.
– Благодарю тебя.
Поднятый ею ввысь, меч ослепительно засверкал полированной сталью под жарким солнцем.
– Сегодня иераксица, весьма подходящий день для прощаний с усопшими. По-моему, мерой расположения к майтере Розе со стороны богов может служить уже одно то, что взор ее потемнел в тартлицу, а последнее жертвоприношение состоится в день Иеракса. Но что же мы с вами? Разве слова Писания не касаются и нас? Разве иераксица настала лишь для майтеры Розы? Нет. Нет. Каждый из нас понимает: то и другое – для всех. Видите этот меч?
Второе «я», до недавних пор запертое в глубинах сердца, говорило устами майтеры Мяты так вдохновенно, что майтера Мята – крохотная майтера Мята, многие годы полагавшая себя только майтерой Мятой и никем более – слушала его, будто завороженная, подобно толпе собравшихся, даже не подозревая, о чем пойдет речь в следующую секунду.
– Многие из вас носят на поясе такие же, или подобные, не говоря о ножах, об иглострелах, о небольших, но смертоносных свинцовых дубинках, спрятанных от посторонних глаз в рукаве, и… и лишь одному Иераксу известно, о чем еще. Но готовы ли вы заплатить за свободу сполна?
С этими словами она взмахнула охотничьим мечом над головой. Один из даров бессмертным богам, жеребец белой масти, испуганный блеском клинка, а может, некими нотками в ее голосе, вскинулся на дыбы, замолотил передними копытами в воздухе, оторвав от земли дарителя, захваченного врасплох.
– Готовы ли? Ибо цена ее – смерть! Смерть, и не три-четыре десятка лет спустя, но сегодня! Сейчас же! Немедля! Все эти вещицы без слов говорят: «Я не боюсь тебя, не отступлю! Я не раб и не бык, покорно идущий на бойню! Обидишь меня, оскорбишь богов – умрешь на месте, ибо я не боюсь ни гибели, ни тебя!»
Казалось, от рева толпы содрогнулась вся улица из конца в конец.
– Вот что было сказано Писанием в сем мантейоне нам с вами, друзья! Вот каково оно, второе значение! – подытожила майтера Мята, возвращая меч владельцу. – Благодарю тебя, сударь. Прекрасный клинок! Великолепный!
Хозяин меча склонил голову.
– Он твой в любой момент, майтера, скажи только слово, и крепкая рука для него тоже!
Майтера Мрамор у алтаря величественно подняла кверху неглубокую миску полированной бронзы, поймав в нее луч солнца, сияющего с небес. Над кедровыми поленцами струйкой взвился дымок, и дрова на глазах майтеры Мяты вспыхнули крохотным, бледным, почти невидимым пламенем.
Подобрав длинные юбки, майтера Мята рысцой сбежала с крыльца, повернулась к Священному Окну, широко распростерла в стороны руки.
– Примите же, о бессмертные боги, сию святую сибиллу! Пусть сердца наши рвутся от горя, мы – ее сестры, ее друзья – не ропщем. Не ропщем, но молим: поведайте нам о грядущем. О будущем – ее будущем, а также нашем. Поведайте, что же нам делать? Любое, пусть самое легковесное, ваше слово для нас драгоценно.
Казалось, все мысли вмиг вылетели из головы. Пришлось выдержать долгую драматическую паузу, припоминая если не предписанную формулу, то хоть общий смысл концовки вступительного воззвания.
– Однако же, если вам не угодно на сей раз говорить, что ж, мы также не ропщем.
С этими словами она опустила воздетые к Окну руки, а майтера Мрамор, стоявшая за алтарем, подала знак первому из дарителей.
– Этого превосходного козла белой масти приносит в дар…
Ну вот, опять! Опять память подводит!
– Киприде, – подсказала майтера Мрамор.
Да, разумеется. Разумеется, Киприде. Три первых дара предназначены ей, Киприде, в минувшую сциллицу взбудоражившей теофанией весь город… но как же зовут дарителя?
Майтера Мята бросила взгляд в сторону майтеры Мрамор, однако майтера Мрамор – вот странность! – махала рукой кому-то в толпе.
– Приносит в дар Пленительной Киприде, богине любви, ее преданный молебщик…
– Чебак, – назвался даритель.
– Ее преданный молебщик Чебак!
Вот… Вот, наконец, и настал тот самый момент, которого она ждала с ужасом в сердце.
– Будь добра, майтера… может быть, ты?.. Пожалуйста!
Однако жертвенный нож сжимала ее рука, а майтера Мрамор уже, затянув древний протяжный напев, захлопала металлическими ладонями по плотной бумазее одежд, закружилась в танце.
Обычно козлов считают скотиной норовистой, а этот к тому же обладал кривыми, длинными, весьма грозного вида рогами, но стоял смирно, словно овечка, сонно поглядывая на майтеру Мяту из-под полуопущенных век. Очевидно, ручной; возможно, привыкший к людям с младенчества…
Майтера Мрамор, опустившись рядом с козлом на колени, подставила под его горло глиняную чашу, лучшую чашу из оказавшихся мантейону по средствам.
«Закрою глаза», – решила майтера Мята, но даже не подумала сомкнуть веки.
Клинок вошел в горло белого козла легко, плавно, словно пронзив кипу белой соломы. Какой-то миг – ужасающий миг – жестоко обманутый людьми, которым верил всю жизнь, козел взирал на нее, а после взбрыкнул, окропив обеих сибилл живой кровью, покачнулся и рухнул набок.
– Превосходно, – прошептала майтера Мрамор. – Ну и ну! Сам патера Щука не справился бы лучше!
– Кажется, мне сейчас станет дурно, – шепнула в ответ майтера Мята.
Майтера Мрамор, поднявшись на ноги, в точности как обычно делала майтера Мята, выплеснула содержимое чаши в ревущий над алтарем огонь.
Так. Вначале голова с бессильными, утратившими весь грозный вид рогами…
«Отыскать сочленение хребта с черепом, – напомнила себе Майтера Мята. – Нож хоть и славный, а кость не возьмет».
Теперь блестящие позолотой копыта… Быстрее! Быстрее! Так можно провозиться весь день! Какая жалость, что стряпней она занималась нечасто, хотя разделывать мясо на кухне киновии ей приходилось еще того реже…
– Сестра, следующая жертва твоя, – прошипела она. – Нет, вправду, я не могу… не могу!
– Меняться сейчас нельзя!
Превратив ноги несчастного козла в разлохмаченные, кровоточащие обрубки, майтера Мята швырнула последнее копыто в огонь и, сжимая в руке жертвенный нож, вновь повернулась к Окну.
– Прими же, о Нежная Киприда, в жертву сего прекрасного козла! Прими и услышь наши мольбы, поведай нам о грядущем. Скажи, что же нам делать? Любое, пусть самое легковесное, твое слово для нас драгоценно.
Переводя дух, она вознесла безмолвную молитву Киприде – богине, с минувшей сциллицы казавшейся ей ни много ни мало вторым, главным «я».
– Однако же, если тебе будет угодно противное…
Майтера Мята беспомощно уронила воздетые к Окну руки.
– Что ж, мы не ропщем. Не ропщем, но молим: удостой нас беседы посредством сей жертвы.
В сциллицу жертвы, принесенные богам на похоронах Дриадели, мягко говоря, не предвещали ничего хорошего. Горячо надеясь, что уж сегодня-то знамения окажутся более благоприятными, майтера Мята вскрыла брюхо козла.
– Киприда благословляет…
Громче, громче: взгляни, как они морщатся, напрягая слух!
– Киприда благословляет дух покинувшей нас сестры! – воскликнула майтера Мята, выпрямившись и расправив плечи. – И заверяет нас, что все содеянное майтерой зло ей прощено!
Козлиная голова покачнулась в огне, расшвыряв в стороны угольки – верный признак кровопролитной смуты…
Лихорадочно припоминая то немногое, что знала о науке авгуров – замечания, между делом брошенные патерой Щукой либо патерой Шелком, застольные уроки майтеры Розы, затевавшей разговоры о жертвах не столько затем, чтоб чему-либо научить ее, сколько чтобы внушить ей отвращение к пище – майтера Мята снова склонилась над тушей козла. Правая сторона животного касалась дарителя и авгура, возглавляющего церемонию, жертвователя и исполнителя обряда, а левая – паствы и города в целом. Вот эта краснота печени предвещает кровавые события, а здесь, среди сплетения вен, нож, означающий авгура (пусть даже она вовсе не авгур), указующий на угловатый, отчетливо различимый стебелек, почти наверняка стебелек мяты… и рукоять меча. Неужели ее ждет смерть от меча? Нет, клинок от нее поодаль. Быть может, ей предстоит взять в руки меч… но это уже случилось, не так ли? А вот во внутренностях очертания небольшой жирной рыбки (вполне вероятно, чебака) и груда каких-то округлых предметов – вероятно, колец либо ожерелий. Да, такое истолкование определенно будет принято с радостью. Вдобавок все они лежат поблизости от чебака, а один кругляш даже поверх, а значит, знамение вот-вот сбудется!
Рассудив так, майтера Мята поднялась на вторую ступеньку крыльца.
– Даритель! Богиня благоволит к тебе! Благоволит и весьма довольна твоим подношением!
А отчего бы нет? Козел превосходный, а Киприда, оставшись недовольна даром, наверняка не стала бы указывать на драгоценности!
– В скором времени ты обретешь немалое богатство, а именно золото и самоцветы.
Чебак, заулыбавшись от уха до уха, попятился назад.
– Ну а всех нас, весь наш город ожидают кровопролитие и множество смертей… разгул насилия, порождающего добро.
Охваченная желанием убедиться, что знак сложения, замеченный ею в козлиных внутренностях, на месте, майтера Мята вновь бросила взгляд на тушу, но знак исчез, а может, и попросту ей почудился.
– Увы, это все, что я могу разглядеть в сей жертве, однако опытный авгур наподобие патеры Шелка, вне всяких сомнений, увидел бы много большее.
Обращенный к толпе, окружавшей алтарь, взгляд ее остановился на Чебаке.
– Даритель вправе претендовать на священную пищу первым. Буде он пожелает взять себе долю, пусть выйдет вперед.
Бедняки оживились, принялись проталкиваться поближе.
– Предай огню кишки и легкие, сестра! – шепнула майтера Мрамор.
Как правило, в мантейоне, блюдя разумный, добрый обычай, разделывали жертвы на небольшие порции, если прихожан собиралось помногу, а сегодня на службу явилось по меньшей мере две тысячи человек, однако и жертв набрались многие дюжины, а на свое мастерство майтера Мята, откровенно сказать, не надеялась. Получившие по четверти туши прихожане отблагодарили ее восторженными улыбками.
Теперь пара голубей. Как поступить с ними? Раздать или сжечь целиком? Конечно, голуби – птицы вполне съедобные… но тут майтере Мяте вспомнилось, как Шелк во время последнего жертвоприношения Дриадели сжег целиком черного петуха. Да, внутренности птиц также можно читать, но проделывают это лишь изредка. С другой стороны, не обидится ли даритель, если она не прочтет этих?
– Одного прочтем и сожжем, – решительно объявила майтера Мята, – а другого разделим с богиней. Если хочешь забрать его себе, подожди здесь.
Даритель отрицательно покачал головой.
Жертвенные голуби сопротивлялись отчаянно, но, как они ни бились, как ни хлопали крыльями, перерезать обоим горло удалось без труда. Глубокий вдох…
– Прими же, о Нежная Киприда, в жертву сих превосходных голубей! Прими и услышь наши мольбы, поведай нам о грядущем. Скажи, что же нам делать? Любое, пусть самое легковесное, твое слово для нас драгоценно.
Неужто она вправду зарезала не одного – двух голубей? Переводя дух, майтера Мята рискнула взглянуть на их безжизненные тушки.
– Однако же, если тебе будет угодно противное…
Опуская воздетые руки, она заметила новые кляксы крови на облачении.
– Что ж, мы не ропщем. Не ропщем, но молим: удостой нас беседы посредством сей жертвы.
Очистив от перьев, кожи и мяса правую лопатку первого голубя, майтера Мята внимательно пригляделась к тонким линиям, покрывавшим кость. Птица с распростертыми крыльями… несомненно, принесшего дар зовут Лебедем или еще как-нибудь в том же роде, хотя его имя уже вылетело из головы. А вот вилка поверх блюда… Богиня, предсказывающая человеку, что ему предстоит ужин? Немыслимо! Но что это? Крохотная капелька крови, словно бы выступившая из кости?
– Столовое серебро, добытое силой, – объявила она дарителю, – но если богиня удостоила весточки и меня, я слишком невежественна, чтобы прочесть ее.
– Следующим дарителем станет мой сын, Кровушка, – шепнула ей майтера Мрамор.
Кровушка? Какой Кровушка? Такое чувство, будто это имя ей знакомо, но…
– Обзаведение помянутым серебром прямо связано со следующим дарителем, – объявила майтера Мята жертвователю голубей. – Надеюсь, богиня не имеет в виду, что ты ограбишь его.
– Он купил наш мантейон, сестра, – прошипела ей на ухо майтера Мрамор.
Майтера Мята кивнула, хоть ничего и не поняла. Казалось, зной и тошнота вот-вот свалят ее с ног. Палимая солнцем, терзаемая жаром алтарного огня, отравленная парами множества крови, она склонилась, сощурилась, вглядываясь в узоры на левой лопатке голубя.
Кольца, соединенные в цепь… во многих местах разорванную…
– Многие горожане, закованные в кандалы, обретут свободу, – объявила она и швырнула голубя в священный огонь, испугав девочку, бегущую к алтарю с новой охапкой кедровых поленцев.
Второй голубь достался какой-то старухе, обрадовавшейся ему сверх всякой меры.
Следующим дарителем оказался рослый, изрядно тучный человек лет этак под шестьдесят. Спутник его, миловидный юноша, едва достававший макушкой ему до плеча, держал в руках клетку с парой белых кроликов.
– За майтеру Розу, – пояснил старший. – Эта Киприда… она же насчет любви, так?
С этими словами он утер взмокшую лысину носовым платком, обдавшим все вокруг густым благоуханием роз.
– Да. Киприда – богиня любви.
Юнец, презрительно усмехнувшись, сунул клетку в руки майтеры Мяты.
– Ну что ж, розы тоже означают любовь, – подытожил старший. – Думаю, эти вот подойдут.
Майтера Мрамор хмыкнула.
– Жертва в неволе принята быть не может. Кровушка, вели ему открыть клетку и передать одного мне.
Старший из жертвователей, вздрогнув, вытаращил глаза.
Майтера Мрамор подняла кролика, запрокинула ему голову, подставляя под нож горло. Если для обращения с кроликами и существовали какие-то правила, майтера Мята их позабыла.
– Поступим с ними так же, как с голубями, – как можно тверже объявила она.
Старший даритель, не прекословя, кивнул.
«Ну и ну! Делают все, что велено! – подумалось майтере Мяте. – Соглашаются со всем, что ни скажи!»
Отсекши первому кролику голову, она швырнула ее в огонь и взрезала кроличье брюшко.
Казалось, потроха кролика, расплавленные жарким солнцем, обернулись рвущейся в бой шеренгой оборванцев, ощетинившейся пулевыми ружьями, саблями и грубыми, кустарной работы пиками. Стоило одному из них переступить через горящего кролика, где-то вдали, на грани слышимости, снова застрекотала скорострелка.
С трудом подыскав подобающее начало, майтера Мята вновь взошла на ступени.
– Суть вести предельно ясна. Экстраординарно… необычайно ясна.
Толпа откликнулась негромким ропотом.
– Мы… чаще всего мы находим во внутренностях жертв отдельные вести для жертвователя и авгура. Для паствы и всего города – тоже, хотя эти нередко совмещены. В сей жертве сошлось воедино все.
– А сказано там, какая мне выйдет награда от Аюнтамьенто?! – выкрикнул во весь голос даритель.
– Сказано. Смерть.
Глядя в раскрасневшееся лицо толстяка, майтера Мята, к немалому собственному удивлению, не чувствовала к нему никакой жалости.
– Очень скоро тебе… точнее, дарителю, предстоит умереть. Впрочем, тут, может статься, имеется в виду твой сын.
Вслушиваясь в треск скорострелки, она возвысила голос. Странно… отчего никто больше не слышит стрельбы?
– Даритель сей пары кроликов напомнил мне, что роза, цветок-соименник нашей ушедшей сестры, в так называемом «языке цветов» означает любовь. Что ж, он прав, а придуман этот язык, с помощью коего влюбленные могут вести беседу, составляя букеты, Пригожей Кипридой, оказавшей нам столь много милостей здесь, на Солнечной… Ну а мой собственный цветок-соименник, мята, означает добродетель. Всю жизнь я предпочитала считать сие указанием на доблести, на достоинства, приличествующие святой сибилле… то есть милосердие, кротость и… и все остальные. Однако «доблесть» – слово изрядно древнее, а в Хресмологическом Писании говорится, что поначалу оно означало исключительно силу, стойкость и храбрость в борьбе за правое дело.
Толпа прихожан замерла, слушая ее в благоговейном молчании; сама майтера Мята тоже умолкла, прислушалась к стрекоту скорострелки, но скорострелка умолкла… а может, стрельба ей попросту примерещилась?
– Я не отличаюсь ни тем, ни другим, ни третьим, но, если придется пойти на бой, сделаю все, что смогу.
С этим она огляделась в поисках дарителя, дабы сказать ему что-нибудь о мужестве перед лицом смерти, однако даритель скрылся из виду в толпе, а вместе с ним, бросив опустевшую клетку посреди улицы, исчез и его сын.
– Ну а всех нас ждет победа! – объявила майтера Мята. (Чей это серебряный глас зазвенел над толпой?) – Наш долг – пойти в бой за богиню! С ее помощью мы победим!
Сколько жертв там еще? Пять дюжин? Больше? Сил у майтеры Мяты не оставалось даже на одну.
