Kitobni o'qish: «Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права»

Джером Блум

Shrift:

Посвящается Лизе

Jerome Blum

Lord and Peasant in Russia

From the Ninth to the Nineteenth Century

Введение

Из миллионов европейцев, которые в прошлые века находились в подневольной зависимости, русских крестьян освободили едва ли не последними. Но даже и после этого их освобождение нельзя было назвать окончательным. Им не предоставили все гражданские права, они по-прежнему оставались ограничены в возможности перемещаться с одного места на другое по своему желанию, и в большей части империи они не становились собственниками земли, которую возделывали. Не исчезла и сама «крестьянская проблема». Напротив, в ином обличье она стала еще острее, чем была во времена крепостного права. Тем не менее акт об освобождении от 19 февраля 1861 г. является важнейшим поворотным пунктом в истории крупнейшего в мире государства, ибо отмена крепостного права царским указом не только покончила с институтом, который позволял одному человеку быть «крещеной собственностью» (по выражению Герцена) другого человека: она также смела основы существовавшего тогда общественного порядка и тем самым завершила эпоху русской истории, длившуюся веками.

На следующих страницах прослеживается история господ и их крестьян и взаимоотношений между ними с того времени, когда крупные частные землевладельцы впервые утвердились на Русской земле, и до отмены крепостного права тысячу лет спустя. Читатель быстро обнаружит, что история в данном изложении не ограничивается только аграрными вопросами. Много места отводится также политическим и экономическим проблемам, потому что эта история рассматривается на фоне российской политической и экономической эволюции.

Потребность в данном методе изложения давила на меня по мере того, как продвигались мои исследования. Я пришел к этому без предвзятых интерпретаций или гипотез о русской истории. Вскоре мне стало ясно, что интересующая меня проблема будет осмыслена только в контексте политической истории России, начиная от киевских времен до XIX в. Распри киевских правителей; нашествия и княжеское соперничество монгольской эпохи; государственные амбиции великих князей Московских; безудержное стремление московских царей завоевать себе абсолютную власть; уверенность императоров династии Романовых в том, что личные интересы их подданных должны быть подчинены интересам империи, – каждый из этих факторов в свое время имел решающее значение для определения роли как землевладельцев, так и крестьян, а также характера социальных и экономических отношений между ними. Поэтому я счел необходимым на протяжении всей книги обсуждать эти вопросы, иногда подробно, чтобы предоставить информацию, необходимую для понимания того, что происходило на этой земле.

Мне потребовалось немало времени, чтобы понять, что существовал еще один внешний фактор, который также имел большое значение в эволюции аграрных институтов. Экономические аспекты этих институтов, а также взаимодействие сельского хозяйства с другими факторами экономики потребовали изучения общего экономического развития России. По мере продолжения исследований мне стало ясно, что экономическая жизнь России (как и в других странах) переживала длительные периоды подъема и упадка и что эти вековые тенденции имели большое значение в формировании моделей аграрных отношений. Таким образом, долгосрочные колебания в торговле, производстве, рыночном спросе, ценах, денежной стоимости и предпринимательской деятельности занимают свое место рядом с историей политических событий как неотъемлемые части истории.

Охваченное здесь хозяйственное значение земледелия на протяжении столетий и внимание, уделяемое общему экономическому развитию, в совокупности делают эту книгу исследованием экономической истории России с IX по XIX в. Но этот труд также предназначен для изучения истории человеческой свободы. Он пытается объяснить, как небольшая группа людей смогла лишить свободы миллионы своих собратьев, почему этой социальной несправедливости было позволено существовать так долго и как люди стремились извлечь урок из этой несправедливости или избежать ее. Обычно книги о свободе имеют дело с политикой, философией и революциями. Они рассказывают о людях, вдохновленных идеями, которые определяли свободу с точки зрения конкретных целей, о людях действия, возглавлявших борьбу за эти цели, об их победах и поражениях. Эти работы, конечно, важны и поучительны. Но у свободы есть и экономическая история, которую часто упускают из виду, и в каком-то смысле это самая важная часть истории. Я утверждаю это не из убеждения, что способы производства всегда и везде определяют ход событий. Эта книга не есть выкладка экономической интерпретации истории. Но для понимания системы ценностей общества необходимо знать его экономическую жизнь. Следующие страницы показывают, что личная свобода в обществе тесно связана с мерами, принимаемыми обществом в его стремлении удовлетворить свои потребности за счет ресурсов, находящихся в его распоряжении. Феликс Христиан Клейн – немецкий математик и педагог – хорошо выразился, когда написал: «Качества, выраженные в экономической деятельности, составляют большую часть того, чем является жизнь. Большинство людей большую часть времени заняты зарабатыванием на жизнь. Ценности, которые существовали для них не только как устремления или идеи, о которых следует говорить, но выражались в действиях и как качества личного характера были воплощены в повседневной деятельности, которой они обеспечивали свое существование. Если запугивание и подхалимство, высокомерное принуждение и рабское послушание являлись правилом экономической жизни, то таковыми были и люди, – таким было и общество. Другие темы – религиозное устремление, художественное восприятие и творческая интеллектуальная энергия – вознаграждают бесконечные исторические исследования ради самих себя, даже когда они не имеют заметной связи с общественным устройством, но историки, интересующиеся справедливостью, свободой или какими-либо другими качествами общественной жизни, имеют основания уделять первостепенное внимание человеческим отношениям, вступающим в процесс производства и распределения».

Надеюсь, что эта книга в конечном счете будет способствовать пониманию истории свободы в европейском мире.

Особенности русского опыта, конечно, отличались от опыта других европейских стран. Но исследования, подобные этому, должны позволить сформулировать обобщения истории свободы с точки зрения устремлений, социальной закономерности, экономических и политических мотивов, выходящие за национальные границы и свободные от методических недостатков.

Как я только что указал, русская история рассматривается здесь как часть европейской, а не восточной истории. Между русскими институтами и институтами других стран Европы существовало множество различий, но, как однажды задал вопрос Марк Блок: «В какой науке присутствие вариаций или разновидностей когда-либо мешало признанию рода?» Структура русского сельского общества имеет те же самые фундаментальные черты, что и аграрные общества других европейских стран. Сравнительное исследование показывает сходство между русскими и другими странами в отношении таких понятий, как характер юридической и фискальной власти, которую господа имели над своими крестьянами, формы сельского поселения, применяемые сельскохозяйственные приемы и т. д. Наличие этих единообразий убеждает меня в том, что российские аграрные институты следует изучать в европейской системе координат и описывать их европейскими терминами, такими как «крепостной» и «сеньор» в значении синонимов зависимого крестьянина и его господина. Это, разумеется, не отрицает того, что в России ощущались неевропейские влияния, но их воздействие заключалось лишь в том, чтобы видоизменить то, что в основе своей являлось европейскими институтами.

Многие из этих институтов не нуждаются в подробном объяснении. Такие термины, как трехпольная система, общинная обработка земли, рабское владение, хутор и деревня, сеньоральная юрисдикция и т. д., либо говорят сами за себя, либо могут быть легко определены. Слово «крепостной» или его эквиваленты применялись – иногда в то же время и в том же месте – к большому ряду европейских крестьян, то есть людей, чье положение едва ли можно было отличить от положения невольников, до людей, которые были почти свободными. Наличие или отсутствие определенных обязанностей или штрафов, которыми надлежало платить сеньору, иногда являлось своего рода лакмусовой бумажкой того, являлись ли крестьяне крепостными или нет, но эти принудительные обязанности нередко требовались от людей, которые, как известно, оставались юридически свободны. Часто под крепостным понимают человека, прикрепленного к земле, но это тоже неадекватное и во многих случаях и во многих местах даже ошибочное понятие. Самая глубочайшая и полная форма крепостничества проявлялась именно тогда, когда землевладелец имел возможность (как это часто бывало) перемещать своих крестьян по своему желанию, переводя их из одного владения в другое, превращая их в безземельных полевых работников или в домашнюю прислугу и даже продавая, даря или проигрывая их без земли. Вместе с тем в истории крепостного права существовали периоды, когда прикрепленный к земле человек имел право покинуть свой участок, предварительно уведомив своего господина, после чего он становился свободным человеком.

Не более точным будет определить крепостного как личность, прикрепленную к своему господину, поскольку это верно только в определенное время и в определенном месте. Во Франции, например, крепостной некогда был прикреплен к своему сеньору теми узами, которые описывались как неразрывная, почти телесная связь, не имевшая ничего общего с землей, которой крепостной мог владеть. Так, если свободный человек брал себе землю, ранее занятую крепостным, он оставался свободным. Короче говоря, существовало четкое различие между личным статусом и владением. Затем начиная с XIII в. «порок крепостничества» стал прилипать к земле, а не к человеку, так что свободный крестьянин, взявший на себя усадьбу, признанную рабской, считался крепостным до тех пор, пока он оставался на этой земле. Теперь владение землей определяло статус. В России развитие пошло в прямо противоположном направлении, по крайней мере в отношении крепостных и помещиков (владевших поместной землей, пожалованной царем за службу). В XVI и XVII вв. эти крепостные были прикреплены к своим владениям (за исключением некоторых особых случаев), а не к личности помещика. Но это положение игнорировали помещики, которые стали переселять своих крестьян и даже продавать их без земли. В XVIII в. правительство узаконило подобную практику, вследствие чего крепостные крестьяне оказались прикрепленными к личности своих помещиков.

Имелась, однако, одна черта, общая для европейского крепостного права, когда бы и где оно ни существовало: крестьянин признавался несвободным, если он был связан с волей своего господина узами, которые унижали и лишали его социальных прав и которые были институциональными, а не договорными. На практике это означало, что сеньор обладал законными полномочиями над своими крестьянами при полном или почти полном невмешательстве государства, так что во всех отношениях крестьяне имели только те права, которые их господин был готов им позволить. Сопутствующие обстоятельства этого условия заключались в том, что крестьяне не могли приходить и уходить, когда им заблагорассудится, без разрешения своего господина и что господин мог требовать любых обязательств, которые он мог пожелать. На деле действовало общее, хотя и далеко не всеобщее, правило, в соответствии с которым эти повинности фиксировались и даже подробно определялись обычаями, но сеньор мог увеличивать или уменьшать их, изменять характер или приказать, чтобы повинности выполнялись в любом угодном ему порядке. Однако власть сеньора над крепостными была не настолько велика, чтобы лишить их правосубъектности. В этом и заключалась разница между крепостным и рабом. Крепостной, даже когда его статус упал настолько низко, что его можно было покупать и продавать без земли, все еще имел определенные личные права, хотя и жестко урезанные. Раб, насколько бы благополучно он ни жил – а случались периоды, когда по крайней мере некоторые рабы пользовались большими социальными и экономическими преимуществами, чем крепостные, – в глазах закона представлял собой не личность, а лишь движимое имущество своего хозяина.

Признак ослабления крепостничества проявился тогда, когда центральная власть начала вторгаться в отношения между землевладельцем и крепостным, урезая юридическую и административную власть сеньора и устанавливая нормы повинностей, которые он мог требовать от своих крестьян. И наоборот, уход государя от вмешательства в барско-крестьянские отношения обрекал свободное крестьянство на крепостничество.

В наши дни слово «крепостничество» стало частью лексикона полемистов, использующих его для описания обществ, которые они не одобряют. Употребляя его таким образом, они подрывают историческое значение этого понятия. Хотя принуждение и угнетение не исчезли из нашего мира, формы, которые они принимают, значительно отличаются от форм того института, который когда-то ограничивал свободу миллионов европейцев.

Прежде чем начать дальнейшее повествование, остается оценить физические характеристики страны, в которой это происходило. Как будет показано ниже, топография, характеристики почвы и климат обширной Русской земли имели непосредственное отношение к ходу ее исторической эволюции.

Почти вся территория европейской части России расположена к северу от 46-й параллели. Таким образом, Россия находится как в холодной, так и в умеренной климатических зонах. Здесь нет по соседству великих морей, которые могли бы смягчить крайности ее погоды, так что климат в стране континентальный – то есть подверженный резким сезонным контрастам температур. Зимы длинные и суровые, а лето короткое и на большей территории жаркое. Сезон выращивания – период, свободный от сильных морозов, – относительно короткий, даже в южных частях. В Архангельской области, далеко на севере, в среднем он составляет 120 дней, в Московской области – 130 дней, в Казани – 146 дней, Саратове в низовьях Волги – 161 день. Относительная непродолжительность теплого периода в России ограничивает выбор и разнообразие культур, которые можно выращивать, и вынуждает сосредотачиваться на интенсивной работе в короткий период.

Недостаток влажности создает еще большие трудности для сельского хозяйства. В северной части России, из-за низких температур и, как следствие, небольшого количества испарения, осадков обычно достаточно для выращиваемых там культур. В действительности же этот район с его обилием болот и озер чаще страдает от избытка, чем от недостатка влаги. Однако в южных регионах незначительные осадки, высокие летние температуры и обжигающие суховеи высушивают влагу из почвы. Вдобавок к этому количество годовых осадков весьма неравномерно, а их сезонное распределение часто неблагоприятно для сельского хозяйства. Засушливые периоды не часто случаются в мае и июне, когда молодые растения остро нуждаются во влаге, а дожди в июле и августе приходят слишком поздно, чтобы помочь многим культурам, а иногда и мешают сбору урожая. Если засушливой весне предшествует малоснежная или совсем бесснежная зима, а летом дуют суховеи, то неурожай, а в прошлом часто и голод захлестывают сельскую местность.

Топографически европейская территория России является частью Великой Европейской равнины.

Путешественники, пересекающие эту равнину, поражаются ее необъятностью и однообразием. Без видимых границ создается впечатление, что она простирается в бесконечность. Но из-за некоторых географических особенностей, придающих разнообразие ландшафту, равнина фактически делится на пять горизонтальных поясов, каждый из которых резко отличается от других по своим природным характеристикам.

Первый из этих поясов – зона тундры. Она расположена за полярным кругом между Белым морем и Северным Уралом. Холодный климат, бедная почва и недостаточное количество осадков сильно ограничивают сельское хозяйство в этом регионе. Весной нижнее течение рек остается заблокированным льдом еще долго после того, как их истоки тают, так что здесь много затопленных участков и болотистых мест. Здесь значительно облачнее, чем в любой другой части Европы, и часто бывают туманы. Снег может выпасть в любой месяц года, но его покров ничтожен из-за малого количества осадков и из-за того, что его сдувают сильные ветры. В результате здесь нет достаточного покрытия для защиты почвы в холодные зимы и большая часть подпочвы постоянно промерзает. Вдоль северных границ области нет ни деревьев, ни даже кустарников, но с продвижением на юг растительность постепенно становится обильнее, пока на самой южной окраине тундра не переходит в следующую большую полосу – лесную зону.

Второй регион, самый большой по территории из всех пяти основных поясов, тянется от полярного круга на северо-восток в Калугу, затем на восток через Рязань, Нижний Новгород, Казань и далее в Сибирь. Эта граница, примерно приближающаяся к 55-й параллели северной широты, обычно считается разделительной линией между Северной и Южной Россией. Когда-то эта зона была покрыта хвойным и смешанным лиственным лесом. Многие судоходные реки медленно текут по ней. Здесь много болот, особенно в северной части, где также много озер. Преобладающую почву региона составляют светло-серые земли, известные как подзолы. Песчаные, глинистые или каменистые по составу, они содержат мало гумуса и являются глубоко выщелоченными. На них можно производить сельскохозяйственные работы, но без удобрений и углубленного пахотного слоя они дают относительно низкие урожаи.

К югу от лесной зоны проходит сравнительно узкая полоса, сочетающая в себе качества леса и степи и поэтому называемая лесостепной зоной. Главная особенность лесостепной зоны – это сочетание луговых ландшафтов с покровом из травянистых растений и участков леса отдельных групп деревьев. Почвы, как и рельеф, представляют нечто среднее между землей леса и степи. Почвы зоны лесостепи – это главным образом различные варианты черноземов (выщелоченные, обыкновенные, карбонатные, южные), в также лугово-черноземные почвы и солонцовый комплекс. Они отличаются высоким содержанием гумуса. Хотя эти почвы не такие плодородные, как настоящий чернозем, они хорошо подходят для земледелия.

По мере продвижения на юг леса редеют, пока не начинается безлесный простор степи. Это край чернозема, который делает эту зону самым плодородным регионом Европейской России. Черноземный пояс, более чем в два раза превышающий территорию Франции или Германии, покрывает около четверти европейской территории России. Он идет от российской границы через Урал, а на юге достигает гор Крыма и Кавказа. Его самая большая ширина с севера на юг, в долине реки Дон, составляет более 966 км. Средняя глубина его почвы составляет от 76 см до 91 см, а в некоторых местах доходит до 152 см. Однако погода, отмеченная резкостью, характерной для континентального климата, мягче, чем в лесной зоне, а осадки незначительные.

На своей южной границе черноземный пояс постепенно переходит в полузасушливый регион, называемый сухой степью. Эта зона к северу от Каспийского моря и в бассейне нижней Волги образует юго-восточный угол европейской части России. Каштановые и светло-коричневые почвы, преобладающие в этих местах, обычно относят к чернозему, хотя они и не являются такими плодородными. Из-за небольшого количества осадков сельское хозяйство в этом регионе не имеет большого значения, но при искусственном орошении почвы приносит хорошую прибыль.

Часть первая
Киевская Русь

Глава 1
Начало эпохи экономического развития

В первом тысячелетии нашей эры восточнославянские племена поселись в долине реки Днепр. Они сделали правильный выбор, так как почва в этом регионе была рыхлая и легко поддающаяся обработке. Открытые участки чередовались с лесами, служившими лесозащитными полосами. Сеть судоходных рек пронизывала долину и соединяла ее с тремя великими пограничными морями – Балтийским, Черным и Каспийским. Со временем соплеменники расселились вдоль этих рек, пока к середине IX в. их группы не распространились от Ладожского озера на юг до долины Днепра и верхней Волги.

Большая часть истории этого раннего периода опирается лишь на предположения, поскольку источников очень мало. По-видимому, различные племена в конце концов образовали федерации, каждая из которых имела город в качестве центра и отряд наемных воинов для защиты. Часто этими наемниками служили викинги – или варяги, как они известны в русской истории, – которые стали спускаться по водным путям Руси из родной Скандинавии, вероятно, в VHI в. Некоторым вождям отрядов варягов удалось утвердиться в роли наследственных правителей городов, которые они были призваны защищать, а затем распространить свою власть на другие города. Между этими честолюбивыми династиями возникало множество конфликтов, но к рубежу IX в. одной из них удалось подчинить себе все русские города, а Киев, главный город княжества, стал его столицей. Так началась киевская эпоха русской истории.

Образовавшийся союз представлял собой свободную федерацию почти автономных городов-государств, каждым из которых предположительно управлял князь, назначаемый киевским князем, который обычно выбирал на эти престолы своих родственников. Границы федерации не были четко определенными, а ее внутренняя политика изобиловала непрекращающимися раздорами. Поначалу, по-видимому, никакого принципа престолонаследия в Киеве и других городах установлено не было, и соперничающие претенденты на престол служили главной причиной внутренних беспорядков и междоусобиц. При Владимире I (978—1015) и его сыне Ярославе I (1019–1054) государство приобрело максимальную стабильность, которой ему суждено было достичь. После смерти Ярослава политическая организация федерации и особенно установленный метод престолонаследия заметно усложнились, что привело к дальнейшему раздору, а естественное разрастание правящих семей привело к последовательным разделам территории с целью предоставить княжества братьям и сестрам великого князя. Эти раздоры усугублялись военной агрессией правителей друг против друга и периодическими вспышками народных волнений, когда правящих князей иногда сгоняли с престолов и на их место приглашались новых. К этим факторам внутренней нестабильности прибавлялась также постоянная угроза варварского нашествия, ибо на протяжении всей своей истории Киевскому государству угрожали волны кочевников, выкатывавшихся из евразийских степей.

Экономическая история этих первых столетий еще более туманна и неопределенна, чем их политическая история. Тем не менее имеющиеся данные ясно показывают, что киевская эпоха стала эпохой экономического развития, во многом напоминающей опыт Западной Европы тех же столетий. Как и на Западе, здесь наблюдался активный рост межрегиональной торговли. Викинги-завоеватели, установив свое господство над долиной Днепра, устремились в Византию, чтобы утолить свою страсть к наживе драгоценными товарами Востока. Хотя их отношения с греками омрачались вооруженными конфликтами, в конце концов между ними установились дружеские торговые связи. «Путь из варяг в греки» – как называли летописцы большую торговую магистраль, шедшую от Черного моря до Днепра и реке Ловать, через озеро Ильмень мимо Новгорода, затем вниз по Волхову в Ладожское озеро и оттуда в Балтику – служил главной артерией торговли Киевской Руси. Помимо торговли с византийцами русские установили сухопутные связи с Востоком, и их купцы ходили к берегам Каспия и еще дальше. Развивалась также активная торговля со странами Центральной и Западной Европы. Русское государство стало пользоваться большим уважением в остальной Европе, о чем свидетельствуют браки между киевскими княжескими домами и правящими родами Византии, Польши, Венгрии, Швеции, Норвегии, Дании, Франции, Германии и Англии.

Интенсивная внешняя торговля дала мощный толчок внутренней торговле. Купцы путешествовали по стране, чтобы покупать товары на экспорт и продавать товары, которые они импортировали. Предметы роскоши, предлагаемые ими для продажи, имели лишь ограниченный рынок, но на некоторые их товары, такие как соль, металлические изделия и дешевые украшения, существовал массовый спрос. Города, особенно Киев, Новгород и Смоленск, стали центрами этой торговли. Киев, расположенный в центре крупной речной сети, которая соединяла долины Днепра, Буга, Оки, Вислы и Дона, и с проходившими через него основными сухопутными путями, являлся самым важным из них.

Наряду с ростом торговли в условиях рыночной экономики увеличивалось использование денег. В докиевскую эпоху средством обмена служили скот и меха, использовались и иностранные монеты. Во времена Киевской Руси во всеобщее употребление вошли металлические деньги. Монеты чеканились с начала XI до первой четверти следующего века. Также были в ходу небольшие серебряные слитки, имели широкое распространение и иностранные монеты.

Городская жизнь развивалась быстрыми темпами, так же как это происходило в современной Западной Европе. Разрастались старые города и появлялись новые. Киев превратился в самый крупный европейский город. Титмар Мерзебургский (975—1019) поведал в своей хронике о его 400 церквях, восьми рынках и «бесконечном множестве» людей. Адам Бременский (1076 г.) писал, что Киев соперничал с Константинополем, а русский летописец сообщал, что большой пожар, бушевавший в городе в 1124 г., уничтожил 600 церквей. Летописцы той эпохи непреднамеренно приводят частичный показатель роста городских поселений, поскольку, хотя они и не слишком интересовались освещением таких мирских вопросов, как рост городов, они часто упоминали их названия в своих рассказах о героизме, предательстве и благочестии. В своих летописях за IX и X вв. ими упоминается 24 города, за XI в. – еще 62, а за XII в. – также еще 120 городов, то есть всего 206 городов. Напротив, только 32 из них впервые упоминаются поименно в источнике XIII в., когда (как будет видно далее) стала наблюдаться устойчивая тенденция к упадку экономической жизни.

Предположительно большинство из этих городов служили главным образом торговыми центрами, но многие из них занимались также ремесленным производством. Обычно рынки сбыта ремесленных изделий ограничивались окрестностями, но некоторые из этих изделий продавались за сотни миль и даже в чужие земли. По мере расширения рынков сбыта технические приемы ремесленных мастеров усложнялись, а специализация возрастала. Русский историк Рыбаков в своем монументальном труде по истории древнерусского ремесла смог выявить до шестидесяти особых ремесел в некоторых городах XII и начала XIII в.

Колонизация новой территории стала еще одним свидетельством того, что этот период являлся периодом экономического роста и имел дальнейшее сходство с теми процессами, что происходили на Западе. В Западной Европе поселенцев вытеснили за старые границы, и волна немецких колонистов хлынула на Восток через Эльбу. В России славянские колонисты переселились из старых районов поселения в лесной треугольник, образованный рекой Окой и верхней Волгой. Поначалу мигрантов было немного, но в XI в. их число возросло. На первом этапе заселения большинство пришельцев были новгородцами, перебравшимися в новые места в поисках пушнины и других продуктов леса, или земледельцами, ищущими лучшую почву, чем они могли найти на своей неплодородной родине. Затем поселенцы начали перебираться из Днепровской долины. В конце XII и в XIII в. поток миграции быстро возрастал, но эти более поздние переселенцы искали убежища от нашествий новых кочевников, угрожавших Приднепровью, а также от внутриполитических и экономических неурядиц. Так что их передвижение, таким образом, не является свидетельством развития, поскольку колонизация проходила уже и до этого времени; скорее оно служило доказательством обратного явления – экономического упадка старой зоны расселения.

Россия в XII и начале XIII в.

Все эти изменения, а особенно рост городов и колониальное движение вплоть до конца XII в., позволяют сделать вывод о значительном увеличении населения в киевский период. В землях Западной Европы во время длительного подъема экономической жизни в эти столетия отрывочные и неточные данные указывают на удвоение и даже утроение населения. К сожалению, демографической информации о Киевской Руси настолько мало, что даже самые приблизительные обобщения о размере или росте населения не могут считаться достаточно надежными.

Из-за скудности данных характер основного занятия массы людей в киевскую и докиевскую эпохи долгое время служил предметом споров среди историков. Одни ученые утверждали, что большая часть населения зарабатывала себе на жизнь такими лесохозяйственными занятиями, как рыбная ловля, охота и сбор меда, и что оседлое земледелие имело второстепенное значение в их экономике. Предполагалось, что торговля продуктами лесного хозяйства обеспечивала основу экономического развития вплоть до распада Киевского государства. Но перенос центра жизни страны на северо-восток изолировал людей от старых торговых связей и рынков, и только после этого оседлое земледелие стало их главным занятием. Напротив, другая группа историков утверждала, что земледелие было основным источником средств к существованию для большинства людей до и во время киевской эпохи, а также и после нее.

То, что в эти ранние века как местная, так и межрегиональная торговля была обширной и что главными товарами русского производства являлись продукты лесного хозяйства, достоверно установлено письменными, археологическими и языковедческими свидетельствами. Более скудные данные о группе торговцев указывают на то, что многие люди, как славяне, так и иноземцы, были предприимчивыми купцами, но главными иноземными торговцами в Киевской Руси, по всей вероятности, были князья и их приближенные – истинные варяги, впервые пришедшие на Русскую землю в поисках богатств, которые предстояло приобрести посредством мирной торговли или силы, в зависимости от обстоятельств; пиратство часто становилось начальной стадией торговли. Возвысившись до положения правящей клики над территорией, расположенной в бассейне Днепра, они продолжали вести торговлю, используя свое новое превосходство для обеспечения высоких прибылей. Константин Багрянородный, правивший Византией с 945 по 959 г., в наставлении, которое он составил для своего сына по управлению империей, писал о том, как русские князья (он называл их архонтами) со своими свитами каждое лето прибывали в Константинополь из Новгорода, Киева и других речных портов. Их суда – изготовленные путем выдалбливания ствола дерева – были загружены до самых фальшбортов товарами. (Пятьсот лет спустя после того, как Константин написал свое руководство, Иосафат Барбаро, венецианский посол к крымским татарам, рассказывал о русских купцах, плававших по Волге на похожих судах. Барбаро писал, что «в русских лесах растут огромные деревья, которые, будучи выдолбленными изнутри, служат для лодок-моноксил, таких больших, что они способны перевозить одновременно восемь или десять лошадей и столько же людей».) Константин пояснял, что каждую зиму князья и их свита передвигались по Русской земле, взимая дань со славян, подчиненных их власти. Наиболее часто упоминаемыми в источниках предметами их грузов служили меха, мед, воск и рабы. Они обменивали эти товары на предметы роскоши, такие как шелка, вина, фрукты и искусно изготовленное оружие.