Kitobni o'qish: «Иисус Христос – Сын Человеческий»

Shrift:

* * *

От издательства

Джебран Халиль Джебран – это особое имя в истории арабской литературы и философской мысли XX века. Ливано-американский, что само по себе примечательное сочетание, философский эссеист, романист, мистический поэт и художник известен всему миру, издается на многих языках и является самым читаемым арабским писателем и на Западе, и на Востоке.

Творчество Джебрана – синтез культур Востока и Запада. Может ли такое быть? Многие пытались, но не у многих это вылилось в органически прорастающее мировоззрение. Что способствовало тому: ливанская христианская семья или американские приключения, или европейская литература и живопись?.. Возможно, намек на ответ можно найти в биографии.

Халиль Джебран родился 6 января 1883 года в небольшом горном селении на севере современного Ливана. В семье были еще старший брат Питер и две младшие сестры. Жизнь, полная спартанской бедности, не позволила в детстве получить хорошее образование. Обучение Халиля ограничивалось посещением местного священника, преподававшего языки, Библию и естествознание. Что само по себе – свидетельство противоречий, сопровождавших Джебрана по жизни. Священник, преподающий естествознание. Страна, где христианство и ислам сталкиваются постоянно. Мальчик рос в христианской среде и часто оказывался свидетелем розни между христианскими и мусульманскими общинами. Впоследствии это отразилось на его устойчивой позиции, которую некоторые имеют языческой, а другие человеческой.

Когда ему исполнилось двенадцать лет, мать Джебрана Камила в поисках лучшей жизни решила перебраться в Америку. Уже в Бостоне он поступил в учреждение милосердия для детей иммигрантов. Обучение давалось Джебрану с трудом, сказывалось незнание английского. Однако сразу были замечены его способности в изобразительном искусстве.

Скоро молодой Халиль Джебран увлекся мифологией, историей. Запад захватывал его своей свободной культурой: театры и галереи, литературные собрания. Здесь он усваивал новые эстетические взгляды, задавался новыми вопросами мировоззрения.

Джебран начал рисовать эскизы для обложек книг и журналов. И вскоре нашедшая его на этом поприще широкая известность стала даже мешать учебе. В 1898 году он уезжает на родину в Ливан, чтобы завершить образование, в особенности изучение языков – арабского, сирийского, английского.

В Бейруте он поступил в школу «Мадрасат Аль-Хикма» – «школу мудрости» – для изучения религиозных текстов и религиозной истории. Продолжая по заказу рисовать эскизы к книгам, юноша занимался иллюстрациями для журнала, изучал французский язык, увлекался французской романтической литературой, знакомился с творчеством арабских просветителей.

В 1902 году Джебран заканчивает школу. В это же время начинается полоса несчастий. Он узнает о болезнях его родных в Америке: о начальной стадии рака у матери, о кишечном заболевании сестры. Халиль спешит обратно в Америку. Совсем скоро приходят беды одна за другой: скоропостижно скончалась сестра Джебрана, брат Питер заболел смертельной болезнью, и в это же время покинула мир его мать. Молодой человек остался один, без родных, в чужой стране. Возможно, именно этот надлом потребовал дополнительного творческого русла, и примерно в это время он кроме рисования начинает заниматься писательством, вначале на арабском языке.

В 1904 году в Нью-Йорке были опубликованы его первые книги: «Видение», «Огненные буквы», «Жизнь любви», «Музыка». Вскоре друзья помогают Джебрану организовать и открыть выставку его художественных работ, которая имела огромный успех. Именно там он познакомился с директором одной из бостонских гимназий Мэри Элизабет Хаскелл. Дружба с этой образованной и глубокой женщиной во многом определила его взгляды как литератора и как человека.

В нью-йоркском еженедельнике «Аль-Мухаджир» печатались поэмы, рассказы и эссе Джебрана на арабском языке из сборника «Слезы и улыбки». На арабском он издает книгу «Нимфы долины», а затем и «Духовный мятеж», обличающий социальную несправедливость в Ливане XIX века и засилье религиозного догматизма.

В 1908 году Джебран отправился в Париж для совершенствования в живописи и прожил там около двух лет. Он был очарован атмосферой Парижа – культурного и интеллектуального центра Европы начала XX века. Занятия в Академии изящных искусств, уроки живописи, самоисследования, поиск собственного стиля в живописи и литературе… Джебран познакомился с замечательнейшими деятелями искусства той поры – Роденом, Дебюсси, Метерлинком, Ростаном. Его знакомство с Огюстом Роденом переросло в настоящую крепкую дружбу, дружбу на всю жизнь. В Париже началась работа над большим романом «Сломанные крылья», тут же издана на французском новелла «Марта из Бана».

С 1910 года Джебран окончательно поселяется в Нью-Йорке. Он арендовал студию в центре города, где прожил всю оставшуюся жизнь – до 1931 года. Продолжается работа над романом «Сломанные крылья», который будет закончен в 1912 году. Это самое большое произведение из его арабских романов. Джебран пишет книги, приносящие ему мировую славу.

В 1918 году Джебран сказал Мэри о том, что начинает работу над новой книгой «о человеке из острова» – это были первые наработки его самой знаменитой книги «Пророк». Известность Джебрана становится все шире, его начинают сравнивать с Рабиндранатом Тагором и Уильямом Блейком.

Появился первый большой сборник произведений «Мятежные души», который на родине писателя в Бейруте был сожжен на главной площади. А все творчество Джебрана в Ливане было объявлено еретическим. Последующие свои работы Джебран пишет уже только на английском. Однако это не уменьшило уверенности автора в своем мессианском предназначении… И через три года вышел в свет знаменитый и проникновенный «Пророк» – своеобразный эпиграф ко всей его жизни.

Теперь все свои силы писатель отдает своему самому объемному произведению на английском языке «Иисус, сын Человеческий». Это одно из самых загадочных и необычных произведений Халиля Джебрана. Этому поэтическому свидетельству рождения, жизни и вознесения Мессии, вероятно, сложно дать не только однозначную, но и вообще оценку. При прочтении кажется, что если бы его не написал Джебран, оно должно было родиться из-под руки кого-то другого, но обязательно должно существовать. Однако Джебран выполнил свою миссию.

К 1928 году здоровье Джебрана заметно ухудшается. Он страдает от болей и прибегает к алкоголю. К концу года он заканчивает работу над книгой «Иисус», получает многочисленные положительные отзывы. Однако Джебран впадает в депрессию, глубоко переживая из-за потери, по его мнению, творческих способностей. Врачи обнаружили у него увеличение печени и рекомендовали строгое лечение, но писатель игнорировал их наставления и продолжал работать, выпуская новые книги.

Здоровье Джебрана еще более ухудшилось, и 10 апреля 1931 года он скончался в одной из Нью-Йоркских больниц с диагнозом «рак печени». Джебран был похоронен в родном селении Бшарри, как того и желал. Еще один сын человеческий, о деяниях которого все еще ведутся споры, покинул мир. Но остались его книги. Перед вами одна из них.

Иисус Христос – Сын Человеческий

Прелюдия. Слезы поэта

Сидя на берегу озера у Гластонбери, блуждая взглядом по берегам и вслушиваясь в долетавшие с дороги голоса, я с удивлением заметил, что со мною рядом присел незнакомец, показавшийся мне отчего-то и близким, и родным. Он молчал, просто сидел рядом и смотрел на озеро. Лицо его было серьезно и печально. Я с беспокойством разглядывал его бледность и уже подумывал, а не расправить ли мне крылья, не улететь ли на Авалон, ибо, вполне возможно, присутствие мое мешает размышленьям моего печального чужого друга. Неожиданно он взглянул на меня и сказал мягко: «Подожди еще немного, прежде чем улетать на Авалон».

Я был поражен. Откуда знать ему о том, что Владычица Озера пригласила меня к себе на Авалон? Тонкая улыбка коснулась уст его. «Ты знаешь меня, сын ветров, уже давно знаешь. Читал слова мои, и были они и утешением тебе, и горем страшным одновременно. Ты никогда не понимал, почему желал я умереть столь рано, а что вообще ты понимал?» Я осторожно придвинулся к нему. Огромные глаза под полукружьями темных бровей смотрели на меня испытующе и всепонимающе. И тут неожиданно я понял, кто предо мной предстал. Теплая боль затопила мою душу. «Да, – сказал я. – О сколь часто Ты был мне братом и советчиком». Сын Человеческий опустил глаза к земле. «Я? Советчиком?» – «Да, но отчего же ты сомневаешься в себе?!» – в неподдельном удивлении воскликнул я. «Я до сих пор чужой в мире этом», – сказал он отвергнуто и беспомощно. И, словно бы желая доказать слова сии, его уста произнесли: «Мы – сыновья страдания, сыновья страдания. А страдание есть тень Господа, что в сердце обозленном не нашел себе приюта. Мы – духи страдающие, и мука наша слишком велика, чтоб в сердце малом уголок найти. Большинство людей меня не понимают, но я дарую им все мое сочувствие. Не понимают зова моего, ибо шум дня закрался в уши их, забив их серными пробками равнодушия, и истины моей они не слышат. Меня не слышали даже самые близкие, подвижники, друзья, ученики, а я упивался пением их душ. Мы с тобой, Халиль, поэты, пророки и музыканты. Во имя Бога ткем мы плат нетленный из нитей сердца. Расскажи им правду обо мне, а то устал я, что меж мною и людьми лежит пропасть из слез и крови. Слез поэта и крови пророка. Расскажи им, Халиль, обо мне. Расскажи…»

Свидетельские показания Иакова, сына Зеведея

Люди поделены на племена и роды, принадлежа градам и странам. Я ж чувствую себя чужим, совсем чужим в обществе их многогранном. Вселенная – моя отчизна, и человечество – мое же племя. Слишком слабы люди, и горько мне, что столь разобщены они. Земля же так тесна, что глупо было по царствам, империям и провинциям расчленять ее.
Признание Сына Человеческого

О царствах на земле

Однажды в самом начале года Иисус стоял на базарной площади Иерусалима и беседовал с народом о множестве царств небесных.

Он обвинял книжников и фарисеев в причинах заката родной земли и ошибках страшных; он не просто обвинял, он разоблачал их.

И тут среди толпы появилась компания людишек, защищающих фарисеев и книжников, они осмелились поднять руку на Иисуса и на нас, его товарищей, в том числе.

Но уклонился от ударов он и пошел прочь от них, в направлении северных врат города.

И сказал нам: «Не пришел еще, как видно, час мой. Хотя многие уже, я видел, стояли тихо среди нас, и многие внимали словам моим о судьбе земли нашей».

Тут он изрек с радостью и торжеством: «Мы двинемся в северные земли, начало там всему положим. Идемте же со мной к холмам, ибо зима прошла и снег ливийский сошел уж с долин, горланя песни вместе с ручейками.

Поля и виноградники изгнали сон и пробуждаются навстречу солнца приветствиям, в ответ произнося здравицу инжиром и мягким виноградом».

И он пошел вперед, мы двинулись за ним, как ночь тихонько следует за ясным днем.

И где-то около полудня того же дня добрались мы до вершины горы Ермонской, и тут остановился он, любуясь на раскинувшиеся внизу, на равнине, города.

Лицо его, казалось, сияло златом расплавленным. Он вскинул руку и так сказал нам:

«Прежде чем земля укроется зеленым одеяньем, увидим мы, как реки окаймят свои наряды серебром.

Воистину справедлива земля ко всем, кто справедлив с ней.

Но по ту сторону царства сего все, что вам встретится, подвластно моей лишь воле. И если выбор, желанье ваше на стороне моей, ступайте вслед за мной и правьте со мною вместе.

Мое лицо и ваши лица не должны быть масками прикрыты; наши руки не должны ни меч, ни скипетр держать, мы ж сами любить должны друг друга в мире, и не должно опасности исходить от нас».

Так говорил Иисус, и царствам земным не было дано ослепить меня со всеми городами их под защитой стен и башен; в сердце моем я следовал дорогой Учителя, ведущей в его, и только его, царство.

В этот самый момент шагнул вперед Искариот Иуда. Подошел к Иисусу и сказал: «Царство земли сей обширно, а города Давида и Соломона должны вновь одолеть Рим. Если ты захочешь царем стать иудейским, мы станем на сторону твою с мечами и щитами, мы победим захватчиков».

Но когда Иисус услышал сие, он навис над Иудой, лицо его исполнилось ярости и гнева. Когда заговорил он, голос его ужасен был, словно гром небесный, и сказал он: «Изыди, сатана. Подумал ты, что я пришел сюда годами править ради суетного дня?

Мой трон есть трон, виденьям твоим подлым недоступный.

Неужто должны живущие пугаться и превозносить одетых в саван?

Царство мое не на этой земле, и место мое не среди родов ваших.

Если вы не ищете спасения в царстве духа, тогда было бы лучше для вас оставить меня здесь и идти вниз в пещеры ваших мертвецов, там коронуют ваши головы в могилах хладных их, и тишина подарит ужас вам подле костей ваших предков.

Посмеете ли искушать меня короною отбросов, коли взор мой Плеяды ищет, или вознамеритесь терниями истыкать?

Кто же ты и что ты, Искариот Иуда? И почему ты искушаешь меня?

Воистину ты оценил меня своею меркой и нашел меня одним из легионеров армии ничтожных.

Ваши священнослужители и император ваш жаждут крови моей. Они обрадуются, как только я уйду отсюда. Я не хочу менять теченье жизни. И не хочу я управлять глупцами. Позвольте невеждам воспроизводить самое себя, жалуясь затем на усталость от собственного потомства.

Позвольте слепцам оставаться слепцами в западне.

Мое царство не на сей земле. Мое царство там, где двое или трое из вас живут в любви и в восхищении от прелестной жизни и в доброте, и в памяти обо мне».

Тут он внезапно повернулся к Иуде и сказал: «Лучше ступай за мной, человек. Твое царство должно быть подле меня в моем царстве».

Смеркалось, он развернулся к нам, сказав: «Пойдемте вниз. Ночь уж на пороге. Но да пребудет время света вечно с нами».

И двинулся он прочь с холма, мы ж следовали за ним покорно. Иуда тоже шел вдали. И когда вернулись мы в низину, была уж ночь.

Фома, сын Диофана, сказал Иисусу: «Учитель, темно уж, не можем мы и далее блуждать в потемках. Коли хочешь, отпусти нас к свету той деревни, чтоб могли найти мы пропитанье и приют».

И Иисус Фоме ответил: «Я вел к высотам вас, когда вы были голодны, и я же провел сюда вас на равнину в великом голоде. Идите. Я же не могу остаться с вами этой ночью. Хочу побыть один».

К нему тут двинулся Симон Петр со словами:

«Учитель, не мучайся здесь в одиночку в темноте. Позволь остаться нам с тобою здесь, на обочине дороги. Ночь и тени ночи не желают мешкать, и завтра солнце встретить мы с тобой хотим».

Тут мы столпились вкруг него, не желая и боясь его оставить.

Долго мы стояли так, лица обратив к нему, и зрели одинокое величие его, трогательную отчужденность.

Только один человек из нас не обратился к нему, в его одиночество. Искариот Иуда.

С того дня Иуда сделался угрюм и отчужден. И тень опасности залегла в его глазах.

Говорит Сын Человеческий «Земля совершенства»

Бог, утерявший душу, ты, потерявшийся среди других богов, услышь меня! Добрая богиня Судьбы, что наблюдает за нами, безумный странствующий дух, услышьте меня!

Я пребываю среди совершенной расы, я – самый идеальный – становлюсь абсолютным. Я, человек хаоса, смута перепутавшихся элементов, я странствую средь совершенных земель – народами собранных законов и целомудренных приказов, что вместе были набраны, что грезами и снами в порядок были приведены, что в список внесены виденьями больными и ими же записаны. Их добродетель, о Бог, была чрезмерна, их грехи были оценены по достоинству, и даже бесчисленные вещи, что пробрались в тусклые сумерки ни-греха-ни-добродетели, были здесь записаны.

Здесь дни и ночи были поделены по сезонам руководством и управлялись правительством безупречной аккуратности.

Еда, питье, сон, покрывала, скрывающие наготу, и в те уж времена утомляли. Работа, игры, пение, танцы и тому подобное подлежали тишине, когда раздавался бой часов. Мыслили и осязали сходным образом, и прекращали мыслить и осязать, когда уверенная звезда поднималась над молодым горизонтом.

Грабили соседей с улыбками, подносили яд с грациозным взмахом руки, восхваляли осторожность, обвиняли осторожных, разрушали душу словом, обжигали тело дыханием, а затем умывали руки, когда деянья дней исполнялись.

Любили в соответствии с приказами большинства, развлекались сами с собой в заранее предписанной манере поведенья, поклонялись богам приличий, интриговали ловчее дьявола, – а затем забывали обо всем, как будто память была мертва.

Выдумывали мотивы, презирали с предупредительностью, были сладостно счастливы, страдали благородно, – а затем опорожняли чаши, чтобы назавтра вновь суметь наполнить их до краев кровью.

Все здешние мысли, о Боже, были задуманы с предусмотрительностью сатаны, рождались с решительностью, вынянчивались с требовательностью, управлялись по правилам, направлялись доводами, а затем убивались и уничтожались в полном соответствии с предписанными методами. А еще их молчаливо хоронили, положив в могилу вместе с человеческой душой, отмеченной и пронумерованной.

Это – совершенная земля, земля абсолютного превосходства, земля величайших чудес, явленных плодов из сада Бога, сего ведущего мыслителя Вселенной. Но кем же мне придется стать здесь, о Бог, ведь я – зеленое семя неосуществленных страстей, безумная буря, что рыщет в поисках покоя на западе и на востоке, смущающий разум фрагмент пылающей планеты?

Кто я здесь, о Бог, потерявший душу, ты, потерявшийся среди иных богов?

Свидетельские показания Анны, матери Марии

В том городе, где я родился, жили одна женщина и дочь ее, которые странствовали по своим снам. Однажды ночью, когда тишина окутала землю, женщина и ее дочь бродили по снам, пока не встретились в своем мглисто-укрытом саду.
И мать сказала: «Наконец-то, наконец, противница моя! Ты – та, которая была моей молодостью, что разрушена теперь, ты – та, которая создает свою жизнь на руинах моей собственной! Как бы я хотела суметь убить тебя!».
И дочь заговорила с нею: «О ненавистная женщина, эгоистичная и старая! Та, что стоит между моей свободной душой и мной! Та, что хотела бы заполучить мою жизнь, как эхо своей собственной увядшей жизни! Как я хотела бы увидеть тебя мертвой!».
В этот момент раздался крик петуха, и обе женщины проснулись. Мать спросила нежно: «Это ты, дорогая?». А дочь ответила не менее нежно: «Да, моя любимая мамочка».
Признание Сына Человеческого

О рождении Иисуса

Иисус – сын дочери моей – родился здесь в Назарете в месяце январе. В ночь, когда родился он, к нам пришли мужи с Востока. Это были персы, что пришли в Израиль с караваном путями чрез Египет. Потому-то не нашли они места на дворе постоялом и обрели приют лишь в нашем доме.

Я поприветствовала их, сказав: «Дочь моя сына принесла сей ночью. Верно, вы меня простите, коли не смогу я прислуживать вам по всем законам гостеприимства».

Тогда меня они поблагодарили за данный им приют. А после ужина сказали мне: «Хотели б взглянуть на новорожденного мы».

Сын Марии был красив тогда, да и она сама тоже была очень миловидной.

И когда персы вошли к Марии и младенцу ее, они подали ей злата и серебра, и мирра, и все положили в ногах ребенка.

Затем пали ниц и начали молиться на странном языке, нам непонятном.

И когда я провела их в спальный этаж, подготовленный для них специально, они в благоговейном страхе обсуждали увиденное ими.

Утром они распрощались с нами и отправились своим путем в Египет.

Но на прощанье подошли они ко мне с такими странными словами: «Ребенок не по дням взрослеть начнет, мы сами видели свет нашего бога в его глазах и улыбку нашего бога на устах его.

Мы просим тебя оберегать его, что сил твоих достанет, и сможет он тогда хранить всех нас».

Сказав так, взобрались они на своих верблюдов, и больше уж мы не видели их никогда.

Теперь Мария, казалось, не столь рада появленью первенца своего, полностью подавленная чудесами и сюрпризами. Она смотрела на своего младенца, затем лицо свое к окошку обращала и всматривалась пристально в небеса, как будто ей являлись там виденья.

А затем вслушивалась в голоса долин.

Ребенок рос телом и душой, он был отличен от других детей. Он был всегда поодаль.

Но был Иисус все равно любим жителями Назарета, и сердцем знала я почему.

Довольно часто он отдавал еду свою прохожим. И раздавал другим детишкам сладости, коими угощала я его.

Он взбирался на деревья в саду моем фруктовом, чтобы набрать фруктов, причем никогда не оставлял их только для себя. Еще он состязался с другими мальчиками в беге и, поскольку был он быстроног, нарочно отставал, чтобы могли другие тоже победить.

И когда я зазывала его спать, Иисус мне говорил: «Скажи же матери моей и остальным, что только тело спит мое. Мой разум остается вместе с тем Разумом, что входит в мою комнату и в мое утро».

И многие люди удивлялись словам его, ведь был он – мальчик юный, но, на взгляд мой, со старой памятью.

И вот теперь мне говорят, что не увижу я его уж больше никогда. Но как могу поверить в то я, что видели они? Я слышу громкую тишину его голоса и его песни в моем доме. И когда бы ни целовала я щеку дочери моей, его аромат вспоминает мое сердце, и кажется мне, его я вижу в объятиях моих.

Но дочь моя не говорит со мной о сыне-первенце. Иногда мне кажется, что стремление мое к нему куда больше, чем ее собственное. Она стоит как нерушимый день, как будто бронзовая она статуя, мое же сердце, расплавившись, течет в потоке боли.

Может быть, она знает то, чего не знаю я. Когда-нибудь она расскажет мне об этом.

Говорит Сын Человеческий «Видение»

С прорвавшейся сквозь заслоны ночью опустился сон на землю. И я пошел дорогой к морю, размышляя: «Море никогда не спит, а потому оно способно бессонную душу утешить».

Когда я выбрался на брег, туман, спустившийся с горы, окрестности в вуаль закутал, подобно лику женщины младой. Я вглядывался в нервные волны, вслушивался в пение хвалебное и думал о вечной силе, что за всем стоит, – той силе, что бурею спешит, и лаву из вулкана извергает, розами смеется и в ручьях поет. Тут я нежданно увидал три фигуры, на скале сидящие. Я о них споткнулся, как будто неизвестной силой подкошенный.

В нескольких шагах от них магическая власть эта заставила меня на месте замереть. В момент сей поднялся один из духов и заговорил гласом, что, казалось, звучал из глубин морских:

«Жизнь без любви сравнима с древом без цвета и плодов. А любовь без красоты подобна цветку без благоуханья или плоду без семени… Жизнь, любовь и красота едины суть; не способны они миру друг без друга являться».

Второй возвысил голос свой, звучавший водопадом: «Жизнь без волнений и страстей подобна году без весны.

А волненье не по праву весне подобно в бесплодной пустыне… Жизнь, волнение, страсти и право едины суть; не способны они миру друг без друга являться».

Голосом, подобным грому, заговорил со мной и третий дух: «Жизнь без свободы сродни плоти без души, а свобода без раздумий подобна духу возмущенному… Жизнь, свобода и мысль едины суть, ибо вечны и непреходящи они. Никогда».

Три духа восстали и заговорили вместе:

«Что пробуждает любовь,
Волненье порождает и
Творит свободу.
Все это божество порядка триединого…
Лишь Бог есть отраженье
Духа во Вселенной».

Шум незримых крыльев пронзил внезапно тишину, и содрогнулись существа эфира.

Закрыв глаза, прислушивался я к словам, уж отзвучавшим. Но как только я оглянулся вокруг, заметил только тумана паутину, что оплела все море. Я приблизился к тем скалам, на которых увидал трех фантомов, но обрел только к небу убегающие облака ладана.

Bepul matn qismi tugad.