Kitobni o'qish: «На заимке»
I
Солнце быстро спускалось над лесом, а июльские ночи в горах без сумерек – как солнце сядет, так и сделается темно, точно какая-то неведомая рука задернет занавеску. С озера, которое обступили высокой рамой синеватые горы, потянуло холодной сыростью. В летние дни солнце садится быстро, и я ускорил шаги, чтобы засветло добраться до заимки «брата Ипполита». Издали за мной следил мой верный пес Орлик, не смевший подойти ближе, – он держался на почтительном расстоянии, потому что съел молоденького зайчонка и ожидал соответствующего наказания. Пес был вообще дрянной и лукавый, но что поделаешь, когда нет лучше. В моем ягдташе болтался один несчастный чирок – добыча целого охотничьего дня. Впрочем, надвигавшаяся темнота скроет все недочеты по части охотничьих трофеев.
На заимке «брата Ипполита» я бывал несколько раз; вот только спуститься под горку, взять по речке налево, и у самого устья будет заимка, но сейчас ее точно кто отодвинул. Когда торопишься, всегда дорога кажется длиннее. Да и тропинка точно другая – какие-то камни, коренья, ямы, точно кто-нибудь нарочно их подкладывал, чтобы затруднить доступ к заимке. Мне было не до красоты чудного летнего вечера, когда так хорошо пахнет свежей травой и оживляет спасительная прохлада. Томила к тому же страшная жажда, и все мечты сосредоточивались на том, чтобы напиться чаю на заимке у «брата Ипполита». Он жил бобылем, и рассчитывать на молоко или квас было нельзя. Нет бабы, так уж какое тут молоко.
Когда мы подходили к заимке, было уже совсем темно, точно какая-то неведомая рука погасила последний свет. Перед заимкой на мысу, впрочем, ярко горел костер, придавая картине какой-то особенно уютный вид. Огонь нигде не производит такого впечатления, как именно в лесу, особенно ночью. Что-то такое уютное, жилое, говорящее о живом человеке и его труде. Я вполне понимаю, почему ветхий человек поклонялся огню, как божеству: если огонь и не божество, то в нем все-таки невольно чувствуется стихийная, именно божественная, благодетельная сила. Без огня человек оставался бы до сих пор несчастным и жалким дикарем. Отнимите в одно прекрасное утро у людей огонь, и от всей нашей цивилизации останутся одни развалины.
Мои мысли были вспугнуты, как птицы, каким-то криком у огня. Ругались два голоса. Потом в освещенном костром кругу запрыгали две человеческие тени и послышался неистовый крик:
– Батюшки!.. карраул!.. Ой, батюшки!..
Человеческий крик в лесу, особенно ночью, производит впечатление чего-то особенно страшного и беззащитного. Я побежал и почему-то на бегу уже заметил, что сейчас за костром стоит лошадь, понуро опустив голову и вяло отмахиваясь коротким, точно обгрызанным хвостом от комаров. Навстречу мне выбежала кудластая собака Найда и без лая приветливо замахала хвостом. Мой Орлик широкими прыжками пролетел к дравшимся и залился отчаянным лаем.
– А вот тебе угощенье!.. – слышался чей-то хриплый голос. – Будешь меня помнить… А вот тебе еще на прибавку!..
– Батюшки, убили… Ой, смертынька!!!
Когда я подбежал к самому месту действия, представилась такая картина: на земле что-то корчилось и вопило благим матом, а на это что-то навалился «брат Ипполит» всем своим громадным телом и неистово бил кулаком.
– Что ты делаешь?! – крикнул я, хватая «брата Ипполита» за плечо.
Он удивленно повернул ко мне свое бородатое широкое лицо с какими-то детскими серыми глазами и не вдруг ответил:
– А вот за угощеньем человек пришел, ну, так я его и гово…
– Нехорошо драться, Ипполит. Оставь…
– Эх, один бы разок еще ударить… Можно?
– Нет, довольно.
Пока «брат Ипполит» размышлял, можно или нельзя ударить еще один разок, вопившее под ним что-то воепользовалось этим раздумьем и как-то вывернулась. Оказалось, что это был солдат, известный под кличкой Вилка. Он поднялся, встряхнулся, ощупал себя, сомневаясь в собственной целости, оправил сбившиеся штаны и рубаху и проговорил добродушным тоном, который совсем уж не соответствовал недавним отчаянным воплям:
– Ну и чертушка… ах ты, братец ты мой?!. Думал, и не дыхану больше: чисто как жернов навалился. Ну и идол…
Удостоверившись, что руки, ноги, ребра и скулы целы, Вилок уже совсем добродушно прибавил:
– Ведь этак-то живого человека можно и убить… Вот так получил угощенье. В полной форме…
«Брат Ипполит» продолжал сидеть на земле, почесывал в затылке и смотрел на солдата улыбавшимися добрыми глазами.
– Жив? – спросил он солдата.
– Маленько жив… Вот зачем под ребра бьешь, деревянный идол? Тоже в самое душевредное место норовит…
– А ты не плутуй…
– И не думал! Взбрело тебе в башку незнамо что, вот и накинулся на человека медведь медведем…
– А люди-то что говорят? Даве на базаре вот как на смех меня подняли… Я еду на твоей лошади, а мне кричат: «Брат Аполит, погляди-ка, у твоей новокупки хвост телята отжевали». Я поглядел – действительно, хвост тово… Потом опять кричат: «Брат Аполнт, гляди, лошадь-то кривая, одним глазом совсем не видит». Подбежали это к лошади, машут перед самым глазом рукой, а она хоть бы тебе моргонула. Опять кричат: «Это солдат Вилок из страженья лошадь привел отставную. Тебе на нее пензию будут выдавать». Это как по-твоему?
«Брат Ипполит», подогретый этими воспоминаниями, сделал попытку опять поймать вороватого солдата за шиворот, но тот ожидал это движение Ипполитова духа и не без ловкости увернулся. Потом Вилок подскочил к лошади, пнул ее ногой в живот и заговорил азартным гоном завзятого барышника:
– Это тебе не лошадь, Аполит? Не лошадь… а? Так какие же лошади, по-твоему, бывают… а? Хвост? Хвост отрастет… Что касается глаза, так она одним-то глазом лучше тебя все увидит. Экая важность: один глаз не видит. Да другая с двумя-то глазами копыта ее не стоит. Ты бы как должон меня благодарить за нее, идол… Другой бы в ногах валялся.
В доказательство необыкновенных достоинств лошади, Вилок вскочил на нее верхом, сделал круг около костра и даже заставил стать на дыбы.
– Это не лошадь?! – кричал он. – Дракон, вот как надо сказать по-настоящему.
«Дракон» опять стоял под прикрытием едкой струи дыма, отгонявшей комаров, подогнув натруженные ноги и развесив уши по-свинячьи. Лошадь никуда не годилась по всем статьям.
