Kitobni o'qish: «Свобода воли. Иллюзия или возможность»
Моей дочке Анастасии Волковой
Предисловие
«Папа, у меня появилась идея. Я хочу сделать в школе доклад по твоей философии. Ты можешь мне рассказать про сознание? Что это такое и почему тебя это интересует?» Эта неожиданная просьба застает меня врасплох. Ей всего десять лет, и мне трудно объяснить ей суть философских проблем, которыми я занимаюсь. Мне потребовалось десять лет только для того, чтобы познакомиться с темой, увидеть и сформулировать для себя основные вопросы, разобраться в имеющихся стратегиях ответов на них, ключевых проблемах и аргументах, а теперь мне нужно буквально в нескольких предложениях, да еще и без использования специфической терминологии, самыми простыми словами, изложить все содержание моей работы. И тем не менее я пытаюсь. Я пытаюсь рассказать ей о том, чем я занимаюсь, почему это важно для меня и почему это важно вообще. И эта книга, хотя она, конечно, совсем не похожа на школьный доклад, – это благодарность за ее живой интерес. Я начал писать эту книгу очень давно и для себя, а заканчиваю теперь – для Насти, надеясь, что когда-нибудь она ее прочитает.
Кроме дочки в моей жизни есть и другие важные люди, которые воодушевляли меня во время создания этой книги, без которых она никогда бы не появилась. Это – прежде всего мой наставник, друг и главный собеседник в философии, Вадим Васильев. Именно он привил мне вкус к философским аргументам, мудро направлял мои исследования, всегда очень деликатно корректировал мои недочеты и на собственном примере, в своих статьях и книгах демонстрировал образец честной и глубокой философской работы. Вместе с Васильевым мы почти десять лет назад создали Московский центр исследования сознания (МЦИС), который сегодня объединил вокруг себя многих специалистов по аналитической философии сознания. Начинался же он с того, что к нам присоединились Роберт Хауэлл, Антон Кузнецов и Артем Беседин.
С их появлением в Центре мы стали настоящим философским сообществом – пусть небольшим, но очень активным. Работать стало намного интересней – появилась возможность дискутировать и получать быстрый живой, эмоциональный отклик. Коллеги – Васильев, Кузнецов, Беседин – слушали мои выступления, читали черновики работ и критиковали предлагаемые мной решения. Благодаря им я уточнил определения, избавился от многих затруднений, лучше определился с собственной позицией и отточил аргументы. Этому способствовали также диалоги с нашими коллегами из Санкт-Петербурга: Данилом Разеевым, Сергеем Левиным, Марией Секацкой, Дарьей Чирвой. Мы познакомились на одной из совместных конференций в Москве, а потом они пригласили нас к себе в Петербург. С этого момента завязалась дружба, и наше профессиональное сообщество расширило свои границы. Впрочем, в связи с работой Центра у меня появилось много собеседников и за рубежом.
Особо продуктивными были международные Летние школы по проблемам свободы воли и моральной ответственности, организованные Центром. Во время этих двухнедельных выездных семинаров мы собирали группы молодых ученых из разных стран, специализирующихся на этой проблематике, и под руководством именитых профессоров и авторитетных специалистов обсуждали основные проблемы и аргументы, полемизировали и делились идеями. На этих Летних школах и различных конференциях я познакомился со многими западными аналитическими философами. Это прежде всего Дерк Перебум, Джон Фишер, Ричард Суинбёрн, Пол и Патрисия Чёрчленд, Джесси Принц и Дэвид Чалмерс. Одно дело, когда читаешь философские работы автора, о котором знаешь только из энциклопедических статей. Совсем другое дело – когда эти авторы становятся твоими собеседниками. Общение с этими философами значительно повлияло на стиль моего мышления. Особую роль в этом сыграл Дэниел Деннет. С ним меня связывает долгая дружба. Для меня Деннет стал образцом современного философа: ходячая энциклопедия (причем по многим отраслям знаний от музыки до биологии), необыкновенно острый математический ум и прекрасный оратор и публицист. Влияние его концепций хорошо прослеживается в тексте всей книги.
В ходе работы над текстом мне удалось защитить докторскую диссертацию на философском факультете МГУ по проблеме свободы воли. На защите возникла острая дискуссия. Не всем членам совета понравился аналитический подход к проблеме свободы воли. Впрочем, как ни странно, во многом успеху способствовали выступления оппонентов Данила Разеева, Светланы Нагумановой и Дмитрия Иванова. Несмотря на то что они не были согласны со всеми выводами работы, они доказали, что аналитическая философия в целом и ее подход к современным метафизическим проблемам заслуживает самого большого внимания. Именно современная аналитическая философия дает лучший образец философского критического мышления и продолжает традиции классического философствования. Я очень благодарен им за оппонирование и критику. Некоторые их замечания я учел при работе над этой монографией.
Кроме того, я благодарен философскому факультету МГУ. Здесь я получал образование, здесь я впервые познакомился с современными философскими вопросами, здесь работают мои учителя и коллеги Дмитрий Бугай, Егор Фалев, Галина Стрельцова, Владислав Коровин и Владимир Миронов. И здесь я воплотил мечту своей юности – стал профессиональным философом. Спасибо за помощь, критику и замечательные дискуссии. И наконец, огромное спасибо моему редактору Андрею Мерцалову, который работал над этим текстом с огромной кропотливостью и усердием иногда в выходные дни и даже по ночам. Благодаря ему мы исправили множество недочетов, и текст читать стало легче. Он был моим верным соратником в этой трудной, некогда казавшейся бесконечной работе. Теперь она закончена.
Введение
Если вол забодает мужчину или женщину до смерти, то вола побить камнями и мяса его не есть; а хозяин вола не виноват…
Библия. Исход. 21: 28
Бартоломе Шасене, французский юрист, практиковавший в XVI в., сделал себе имя в судах, выступая представителем довольно необычных клиентов. Он защищал интересы животных. Наиболее известна его защита крыс, обвинявшихся церковным судом в уничтожении урожая ячменя в епархии Отена. На основании поступившей жалобы было открыто дело, обвиняемые вызваны в суд к определенной дате, а Шасене, талантливый и знающий юрист, назначен их защитником. Причастность крыс была очевидна ввиду множества свидетельских показаний, да и репутация грызунов не была безупречной. Поэтому Шасене пришлось прибегнуть к разным юридическим уловкам, чтобы отстаивать права своих клиентов.
В первую очередь он обратил внимание судьи на то, что подзащитные расселены на значительной территории страны и не были в равной мере проинформированы о вызове в суд. Эту техническую тонкость приняли во внимание, и были сделаны повторные вызовы крыс в суд, на этот раз с кафедр всех церковных приходов епархии. По истечении отпущенного времени Шасене, однако, обратился с новой жалобой. Он заметил, что явка в суд для крыс была сопряжена с риском для жизни, так как на каждом шагу их подстерегали злейшие враги – кошки. Адвокат утверждал, что любой имеет право воздержаться от появления в суде, если это угрожает его безопасности. Это обстоятельство также приняли во внимание, благодаря чему адвокату удалось избежать дефолта из-за неявки клиентов. Впрочем, окончательный вердикт этого трибунала остается неизвестным – он не отражен в доступных источниках. Известно, однако, что именно этот процесс принес Шасене славу и способствовал его карьере, что в итоге позволило ему занять пост первого председателя высшего суда Прованса. Известно и то, что проблема защиты животных в судах интересовала Шасене и дальше. Он даже написал на эту тему объемную работу. Основным ее выводом служило то, что животные могут представать перед судом, однако в процессе этих судов должны выполняться все юридические нормы и правила. До тех пор пока эти процедуры не соблюдены, к обвиняемым не могут применяться никакие наказания. Мнение Шасене о наличии вины и подсудности животных разделяли и некоторые другие средневековые юристы.
В исторической хронике, созданной швейцарским летописцем Шиллингом, сохранился отчет о суде, состоявшемся в 1479 г. под председательством епископа Лозанны. Дело было открыто в связи с жалобой местного приходского священника на неких насекомых, называемых inger (по-видимому, зерновки). Согласно свидетельству священника, насекомые уничтожили значительную часть урожая. Епископ не остался равнодушным к описанию преступлений, совершенных вредителями, и издал указ, в котором наказывал им в шестидневный срок покинуть поля, сады и деревья. В случае неповиновения насекомые должны были предстать перед судом города Вифлисбурга (совр. Аванш).
Из хроники следует, что насекомые не испугались указа. На судебных заседаниях интересы насекомых представлял адвокат Жан Перродэ из Фрибурга. Он не был таким же изобретательным, как Шасене, поэтому суд завершился достаточно быстро и не в пользу обвиняемых. Судья счел преступления доказанными, а вину очевидной. В качестве наказания насекомые были преданы анафеме, и им было запрещено впредь появляться на полях. Впрочем, анафема не была самым жестоким наказанием, применявшимся к животным. По итогам множества средневековых судебных разбирательств и судов Нового времени животных нередко пытали, отправляли в тюрьмы, вешали, душили, сжигали и закапывали заживо.
Так, за убийство ребенка в 1456 г. в городке Оппенхайм и в 1557 г. в коммуне Сен-Кантен на смертную казнь были осуждены свиньи – их похоронили заживо. В 1314 г. бык, принадлежавший фермеру в селении Муази, на дороге напал на мужчину. Мужчина погиб от ранений, а животное было поймано и посажено в тюрьму, после чего состоялся суд, на котором быка приговорили к повешению. В 1474 г. в Базеле на смерть за необычное преступление был осужден петух – он якобы снес яйцо. Это преступление было приравнено к колдовству, и птицу сожгли заживо. Американский историк Э. Эванс приводит больше сотни таких случаев за XVI–XVII вв. Основанием для таких действий, вероятно, было убеждение в универсальности закона – так называемого lex talionis, закона равного возмездия. Удивительным образом он распространялся даже на неодушевленные предметы.
В Древней Греции, например, существовала специальная категория разбирательств – суды над вещами. Так, согласно Драконовым законам в Древней Греции оружие и любые предметы, задействованные в убийстве, должны были быть публично осуждены и выброшены за пределы Афин. Из Античности известен случай осуждения статуи атлета Никона с Тасоса. Подвергшись нападению завистников спортсмена, статуя была свергнута с пьедестала, но, падая, обрушилась на одного из нападавших. В результате статуя была представлена перед трибуналом и осуждена на утопление в море.
Любопытна в этом отношении и знаменитая расправа над угличским колоколом. С помощью этого колокола в 1591 г. жители города были оповещены о гибели царевича Дмитрия. Угличане расправились с предполагаемыми убийцами наследника престола, а царь Борис Годунов решил наказать их за самосуд. Наказали не только людей, но и колокол: его сбросили со Спасской колокольни, вырвали ему язык, отрубили ухо, принародно на площади он был избит плетьми, а после – отправлен в сибирскую ссылку. В Тобольске воевода, князь Лобанов-Ростовский, велел запереть колокол в приказной избе и сделать на нем надпись «первоссыльный неодушевленный с Углича». Об этом свидетельствуют «Сибирские летописи» и «Статейный список сибирских воевод».
Однако наиболее жутким примером работы системы правосудия был «трупный синод», состоявшийся в январе 897 г. в Латеране. Этот трибунал был проведен над эксгумированным трупом папы Формоза, который умер в апреле 896 г. В Латеранской базилике Св. Иоанна новый папа Стефан велел посадить на трон полуразложившийся труп своего предшественника и в присутствии высшего духовенства подверг его посмертному допросу. Формозу вменялось вероломство, переход с одной епископской кафедры на другую вопреки установленному Никейским собором запрету, а также совершение им, мирянином, религиозных таинств. Итогом разбирательства стало признание указов бывшего папы недействительными, и… наказание тела. У трупа были отрублены три пальца, которыми Формоз совершал крестное знамение. После чего его проволокли по улицам Рима и с прикрепленным грузом сбросили в Тибр.
В некотором смысле подобные суды носили символический характер. Их целью была в том числе демонстрация универсальности закона для всех и всего, и в этом смысле их можно обосновать. Но, судя по всему, одной из мотиваций таких судов было возмездие. И в этом смысле подобные процессы абсурдны. Возмездие, как и вознаграждение, можно применять только к объектам, которые могут нести ответственность. Только такие объекты способны совершать преступления и быть виновными, поступать хорошо и быть достойными благодарности. Этим требованиям иногда соответствуют люди. Но животные и неодушевленные предметы, скорее всего, для этого не подходят. Объяснить причину такого несоответствия можно, выявив условия ответственности.
Понятие ответственности родственно понятию причины. В связи с этим иногда говорят, что «лавина несет ответственность за гибель альпинистов», или что «ураган ответственен за многочисленные разрушения». Но это – переносное значение слова. Ответственность в прямом смысле, с точки зрения современной юридической практики и большинства современных этических теорий, – это нечто большее. Она предполагает выполнение особых условий для агента и поступка. Этими условиями являются зависимость действий от намерений, наличие свободы воли и какой-то особой связи, сохраняющейся во времени между агентом и совершенным действием.
Во-первых, ответственность предполагает, что действие в качестве своего источника имеет намерение. События, не связанные с намерениями агентов, как и случайные события, не влекут за собой обвинения или благодарность. Конечно, существуют, например, преступления, совершенные неумышленно. Однако в таком случае преступный поступок является следствием другого, намеренного действия, которое привело к преступлению. Так, если пьяный водитель совершает наезд на прохожего, мы считаем водителя виновным, даже если он совершил наезд непреднамеренно. Здесь вина проистекает из того, что водитель намеренно употреблял алкоголь и после этого сел за руль. Таким образом, намеренное действие все равно является необходимым в цепочке ответственного действия.
Вторым условием ответственности является свобода воли, понимаемая в первую очередь как возможность поступать иначе. Если возможности поступать иначе у агента нет, его действие считается вынужденным. Но вынужденные действия обычно не относятся к категории тех, за которые агент может нести ответственность. Так, за действия, совершенные под дулом пистолета или под угрозой расправы над личностью или его родственниками, человек обычно не несет ответственность. В подобных случаях ответственность возлагается на тех, кто вынудил совершить действие, и снимается с выполнившего чужое распоряжение агента. Только за действия, продиктованные свободным волеизъявлением, человека можно считать ответственным.
Наконец, необходимо, чтобы агент, совершивший действие, был особым образом связан с действием, за которое ему полагается воздаяние. В качестве этой связи подходит отношение принадлежности: действие должно было принадлежать тому же агенту, кому полагается воздаяние. Связь с другими агентами не подходит для сохранения ответственности. Очевидно, например, что если преступление совершил один близнец, то его брат не несет ответственность. Не может нести ответственность сын за поступки своего отца. Конечно, сын может испытывать угрызения совести или осуждать поступки отца, но это не то же самое, что ответственность. Оснований наказывать или поощрять сына за поступки отца нет.
Таковы три важнейших условия ответственности. Возможно, существуют и другие условия, но я сфокусирую внимание именно на этих трех. Эти три условия не выполняются в случаях, о которых шла речь выше, в ситуациях с неодушевленными предметами и нерациональными существами. Однако все эти условия должны быть выполнимы в принципе и фактически выполняться хотя бы иногда в жизни нормальных личностей. В противном случае мы бы лишились оснований приписывания моральной ответственности, а вместе с ней – и того фундамента, на котором строится большая часть межличностных отношений.
События у людей вызывают различные реакции, положительные или отрицательные. Люди радуются или огорчаются тому, что пошел дождь. Они сожалеют, что дерево упало на машину, или довольны, что в этом году поспело много яблок. Но есть специфические реакции, которые применяются только к определенному роду событий – ответственным человеческим действиям. Этими специфическими реакциями является негодование, осуждение, благодарность и т. п. На дождь или дерево нерационально злиться и негодовать. Неуместно благодарить или восторгаться поведением яблонь и светофоров. Негодовать, злиться, испытывать благодарность можно только в отношении ответственных действий агентов.
Представьте, что эти реакции исчезли бы совсем: каким был бы мир без них? Отношения между людьми стали бы полностью «объективными». К примеру, с человеком, совершившим дурной поступок, поступили бы так, словно он – упавшее на машину дерево или плохо работающий пылесос. Его бы починили, исправили, привели в пригодное состояние. Но по отношению к нему не было бы гнева и осуждения. Да и сам человек не мог бы испытывать раскаяния. Был бы такой мир лучшим? Мнения об упразднении отрицательных ответных реакций могут расходиться. Кто-то может считать, что, возможно, было бы даже очень неплохо, если бы в отношениях между людьми исчезли гнев, жажда мести и даже чувство вины. Но упразднение положительных ответных реакций – думаю, с этим согласятся все – сделало бы отношения бессодержательными, утилитарными. Можно ли помыслить отношения без чувств благодарности, симпатии, любви, уважения? Нельзя! Эти чувства принципиально важны и наполняют жизнь смыслом. Но все эти реакции продиктованы представлением об ответственности. И можно попытаться показать, что условия ответственности невыполнимы в принципе.
Существует точка зрения, что признание нормальных здравомыслящих личностей ответственными так же необоснованно, как и приписывание вины животным и неодушевленным предметам. То есть предполагается, что действия и поступки людей принципиально не отличаются от любых других событий в природе. Это мнение поддерживается некоторыми современными научными и философскими теориями. Может показаться, что среди научных теорий опасность для ответственности должны представлять социально-психологические и нейрофизиологические теории. Так, против ответственности могут быть использованы теории, в которых доказывается определяющая роль ситуации или авторитета в поведении людей. Доводом может служить, в частности, знаменитый Стэнфордский тюремный эксперимент, проведенный в 1971 г. психологом Филипом Зимбардо1.
Эксперимент начался с объявления в газете, в котором молодым мужчинам предлагалось за небольшую плату две недели прожить в тюремных условиях в роли «охранника» или «заключенного». «Тюрьма» была создана на территории Стэнфордского университета, в подвале здания психологического факультета. Помещение состояло из коридора и нескольких небольших кабинетов. Часть из них была превращена в камеры. Из комнат вынесли мебель, поставили простые деревянные кровати, двери заменили решетками. Чулан в коридоре стал одиночным изолятором. В конце коридора несколько дополнительных комнат отвели для охранников и наблюдателей. Во всех помещениях было смонтировано аудио- и видеонаблюдение, так чтобы все события фиксировались.
Роли «заключенных» и «охранников» были распределены случайным образом. Те, кому выпала роль «охранников», должны были работать в три смены по 8 часов. После работы они возвращались домой. «Охранникам» объяснили, что целью эксперимента является симуляция тюрьмы в рамках практических и этических ограничений. Главной их задачей было поддержание порядка и дисциплины. Для этого, в частности, они должны были регулярно пересчитывать «заключенных». Никто не должен был пропасть. «Заключенным» специальных инструкций не давали. Предполагалось, что все время они проведут в камерах. Может быть, именно из-за отсутствия обязанностей большее число участников изначально изъявляли желание быть именно «заключенными». Впрочем, энтузиазм тех, кому выпала эта роль, скоро убавился. Организаторы постарались, чтобы условия эксперимента не сильно отличались от реальности.
Утром первого дня экипаж полицейских произвел задержание «подозреваемых». Это оказалось довольно неожиданным. Будущим «заключенным» были предъявлены обвинения, на них надели наручники и с завязанными глазами на полицейской машине привезли в помещение «тюрьмы». Там «охранники» по протоколу провели прием поступивших: их обыскали, раздели догола, обрызгали из баллончика с дезодорантом, якобы для дезинфекции, одели в новую тюремную форму. Этой формой были робы с номерами, под которыми запрещалось что-либо носить. На щиколотку «заключенным» надели цепочку с замком, а волосы закрыли нейлоновой шапочкой. Выполнение процедур предназначалось для того, чтобы придать еще большего реализма тюремной обстановке, а форма и присвоение номеров способствовали «деперсонализации» «заключенных».
«Деперсонализации» были подвергнуты и «охранники». Им были выданы одинаковые рубашки цвета хаки, деревянные полицейские палки, свистки и черные очки. Эти атрибуты носили символический характер. Палки применять запрещалось, однако все это должно было способствовать вживанию волонтеров в свои роли, а также формированию новой идентичности. Как показал эксперимент, это произошло даже быстрее и радикальней, чем могли предположить организаторы. Пожалуй, наиболее явно это стало проявляться во время «пересчетов».
Эта рутинная процедура формально предназначалась для проверки наличия всех «заключенных» на месте. Первые пересчеты также предназначались для ознакомления заключенных со своими номерами. Но «охранники», ощутив свою власть над «заключенными», превратили процедуру в психологическое истязание. С шутками и издевками они заставляли «заключенных» десятки раз повторять номера, в разных порядках, с разными интонациями, пропевая их, делая различные жесты. «Заключенные» недоумевали. Однако любые попытки сопротивляться этим издевательствам стали вызывать агрессию. «Охранники», освоившись со своей ролью, осознавшие собственную безнаказанность, заставляли десятками раз повторять одно и то же. Тех, кто не выполнял команды или делал это неохотно, раздевали догола, заставляли приседать или отжиматься. Через некоторое время и это стало казаться недостаточным: «охранники» стали ставить на отжимающихся ноги или заставляли других «заключенных» садиться сверху. Пересчеты, которые должны были длиться десять минут, стали растягиваться на часы.
Издевательское поведение «охранников» вызвало протест среди «заключенных». Им было трудно смириться с подобным произволом, ведь в их представлении «охранники» не отличались от «заключенных»: и те и другие были просто участниками психологического эксперимента, и роли были определены случайным образом. На второй день мятежники забаррикадировали собственные камеры и отказались выходить. Но сопротивление вызвало еще большую агрессию со стороны «охранников». Мятеж был подавлен с крайней жестокостью. «Охранники» вызвали дополнительную смену в подмогу и стали распылять огнетушители через решетки в камеры. Задыхающиеся «заключенные» вынуждены были сдаться, но им не удалось избежать наказания. Наиболее непокорных заключили в изолятор, у остальных забрали кровати и постельное белье. Но даже на бетонном полу им не удавалось выспаться.
«Охранники» стали проводить пересчеты и ночью с новыми и новыми издевательствами. Нервные срывы и беспомощность «заключенных», казалось, вызывали еще больше энтузиазма. «Охранники» стали раньше приходить на работу и придумывали все больше и больше бесполезных и абсурдных действий, которые они вынуждали совершать «заключенных» (например, заправлять и разглаживать постель, перетаскивать с места на место пустые коробки и т. п.). Более того, они запретили бунтарям пользование туалетом – это стало привилегией наиболее послушных «заключенных». Остальным в камеры поставили ведра, так что вскоре запах и гигиеническое состояние «тюрьмы» стало совершенно безобразным. Когда издевательства стали носить порнографический характер, руководитель эксперимента вынужден был вмешаться. За пять дней молодые, психически здоровые ребята из благополучных семей, никогда не проявлявшие склонность к насилию, превратились в садистов. Как это могло случиться? Откуда возникла такая изощренность и изобретательность в способах унижения?
По мнению Ф. Зимбардо, основной причиной этого была Ситуация. Сама сущность «тюремного порядка» и распределение ролей оказались достаточным основанием для возникновения аберрантного, антисоциального поведения «охранников». Введенные символические элементы и процедуры, из которых состоял «порядок», спровоцировали агрессию. В этих условиях индивидуальный моральный характер оказался подавленным. В очень короткий срок внешние обстоятельства трансформировали личности даже тех, кто не имел никаких первоначальных склонностей к садизму. Таким образом, эксперимент показал, что тюремный порядок ведет к моральной деградации стражей. Однако, как заметили наблюдатели, моральная деградация распространяется и на заключенных. С течением времени даже они начинают копировать поведение стражников – отношение заключенных друг к другу также зависит от общей динамики. То есть все участники, независимо от их роли, подпадают под контроль ситуации и это ведет к моральной деградации участников. Из эксперимента следует, вероятно, что тюремный порядок не соответствует поставленным обществом целям.
Впрочем, из Стэнфордского тюремного эксперимента, как я уже говорил, можно сделать и более общий вывод. Возможно, из него следует, что внешние обстоятельства определяют действия индивидов и что разница между преступниками и жертвами – только в ситуации, в которой они оказываются. Одним выпадает роль преступников, другим – стражей, и в этом кроется объяснение различий. Подобный вывод можно попробовать обосновывать и результатами другого знаменитого эксперимента. Его провел один из самых влиятельных психологов XX в., Стэнли Милгрэм из Йельского университета. Милгрэм показал, что под воздействием авторитета люди способны совершать аморальные поступки, которые они никогда не совершили бы самостоятельно.
В Эксперименте о подчинении 1963 г. участвовали сорок мужчин в возрасте от двадцати до пятидесяти лет из разных социальных групп. Среди них были инженеры, школьные учителя, продавцы, рабочие и даже ученые. Участникам объяснили, что цель эксперимента в том, чтобы исследовать влияние боли и наказаний на память. Эксперимент начинался с распределения ролей: участники тянули жребий и, как они думали, могли получить роль либо учителя, либо ученика. На самом деле все участники получали роль учителя. Роль ученика всегда выпадала приглашенному актеру.
По формальным условиями эксперимента «ученик» должен был запоминать пары слов из длинного списка. После чего его на глазах «учителя» привязывали к креслу с электродами «для того, чтобы ограничить нежелательные движения». «Учитель» переходил в другое помещение и садился за стол с контрольной панелью, которая должна была управлять электрическим генератором. Панель состояла из 30 переключателей. На каждом переключателе были подписаны значения вольт от 15 до 450. Переключатели были объединены в несколько групп: «легкий шок», «умеренный шок», «сильный шок», «очень сильный шок», «чрезвычайно сильный шок», «опасность: максимальный шок». Согласно условиям эксперимента, «учителя» должны были проверять знание списка у «ученика» и в случае неправильного ответа наказывать «ученика» электрическим разрядом. За каждый последующий неправильный ответ уровень шока должен был повышаться.
Перед испытанием эксперты сделали прогноз, что не более 3 % участников будут «наказывать» «учеников» электрическим шоком с высокими значениями. Их ожидало ужасающее открытие: почти все участники в конечном итоге использовали шок в 450 вольт. То есть почти все здоровые здравомыслящие люди готовы были подвергнуть «ученика» сильнейшим страданиям в условиях лабораторного эксперимента. Может быть, они не понимали, что должно было происходить, или не верили в реалистичность эксперимента? Может быть, они подверглись принуждению со стороны организаторов?
«Ученик» в действительности не испытывал никакого шока – оборудование лишь симулировало электрические разряды. Но эксперимент был поставлен так, что участники никаким образом не могли догадаться об этом. Для убедительности «учителям» вначале самим предлагалось протестировать аппарат, и каждый из них получал довольной сильный разряд в 45 вольт. Они также слышали реакцию «ученика»: после шока в 300 вольт «жертва» начинала стучать ногами в стену, требуя прекратить эксперимент. То же повторялось и после разряда в 315 вольт. Перед каждым использованием переключателя участник должен был вслух объявлять значение электрического разряда. То есть участники были уверены, что причиняют боль. Это подтверждалось и их реакцией. Большая часть испытуемых были крайне эмоционально напряжены. Они краснели, кусали губы, тяжело дышали, дрожали, царапали себя ногтями и тем не менее продолжали эксперимент. При этом никакого физического принуждения они не испытывали. У них вообще не было обязательств продолжать «пытку».
В комнате с испытуемым находился ведущий эксперимента. Он объяснял цели исследования и его правила. Когда испытуемый «учитель» останавливался (например, после стука в стену и протестов «ученика»), ведущий говорил, чтобы он продолжал. Когда от «ученика» вообще переставали поступать сигналы, ведущий указывал на то, что отсутствие ответа должно приравниваться к неправильному ответу и что за это должно следовать «наказание». Среди стандартных заготовленных фраз ведущего на возражения со стороны «учителей» были: «пожалуйста, продолжайте», «эксперимент требует, чтобы вы продолжили», «абсолютно важно, чтобы вы продолжали», «у вас нет иного выбора, кроме как продолжать». Но никаких других способов воздействия на испытуемого у ведущего не было. Участник в любой момент мог просто прекратить пытку. Это теоретически мог сделать каждый испытуемый, при этом большинство из них продолжали до самого конца, вопреки убеждению, что причинение боли другому является злом. Почему?
