Kitobni o'qish: «Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве», sahifa 6

– Ему от вас ничего. Но для вас это большая честь.

– Кто он?

– Вы не понимаете?

– Начал догадываться… Зачем я ему нужен?

– Как я могу это знать! Я маленький человек, он – большой.

– Как же я могу принять его приглашение, не зная, в чем, собственно, дело?

– Ну, я думаю, вы приходитесь ему каким-то родственником, или что-то в этом роде. А он человек добрый и сентиментальный.

– Родственник? Дон мафии? Никогда этого не слыхал. У него мало других родственников?

– Не надо так говорить о нем, – сицилиец сбросил со своего лица улыбку, и без нее он стал неприятен. – Это очень уважаемый в Италии человек. Вы, наверное, давно не были на своей родине, или все о ней забыли.

– Да, забыл… Ладно, передайте дону Спинноти мой привет и наилучшие пожелания.

Сицилиец достал из кармана шариковую ручку, потянулся к бумажной салфетке и написал на ней адрес электронной почты. После этого он сам засунул сложенную салфетку, – очень вежливо, но смело, – в карман Джулиано.

– Это – адрес. Что бы вы ни надумали, очень советую вам учтиво и вежливо по нему ответить.

– Откуда он обо мне знает?

– В Италии знают всех, кто добился успеха на американской земле. Многими мы гордимся, как своими.

– Я ничего еще не добился.

– Дону Спинноти это виднее. Поэтому я очень рекомендую вежливо и сразу ответить ему. Я даже лично вас это прошу. Ну, не буду вам мешать веселиться. Мое почтение, и еще раз поздравление виновнику праздника. Всем чао!

Следующий день был воскресным, но проснулся Джулиано, несмотря на легкое похмелье, как всегда рано. Принял холодный душ, прояснил мутную еще голову, и сразу пошарил по карманам, нашел аккуратно сложенную салфетку. Повертел ее в руках, рассматривая электронный адрес, потом достал мобильник и набрал номер своего дяди.

В брокерской фирме дяди Джулиано работал несколько лет после приезда в Америку. Теперь Джулиано видел своего дядю редко, но, как и раньше, очень его уважал. Это был еще крепкий старик, но делами в его фирме уже заправляли два его сына. Иногда он все-таки туда наведывался, и в такие дни только он командовал всеми брокерами.

Дядя никогда не пользовался мобильниками. Трубку его городского телефона подняла служанка, затем Джулиано услыхал знакомый голос.

– А-а, мой Джулиано! Давно тебя не слышал! Но я тороплюсь сейчас в церковь, дорогой. Приезжай ко мне со своим делом вечером, – ласково сказал дядя.

– Вечером не смогу. Может, после мессы?

– Приезжай. Тебе полезно побывать на службе, а то совсем засохнешь в этой Америке. Ты еще не забыл, где стоит наш храм? Хорошо, после мессы, найди меня сам.

Джулиано еще полчаса посидел, просматривая новости по разным телеканалам, затем начал одеваться. В церковь он надел свой самый строгий и лучший костюм.

Когда он приехал, месса еще продолжалась. Ангельскими голосами пел хор девочек в белых платьицах, под высокими сводами прокатывалось неземное эхо органа, из витражей били цветные лучи солнца. Джулиано перекрестился, – по католически, всей ладонью, – и почтительно присел на последней, оставшейся еще свободной скамье.

Месса заканчивалась причастием. Все вокруг Джулиано начали вставать и продвигаться медленно по проходу между скамьями к алтарю. Джулиано тоже встал, но уже выйдя в проход, вернулся обратно и снова сел. Он оказался тут случайно, по делу, поэтому не счел себя вправе совершать сейчас это таинство.

Поглядывая на алтарь, на прихожан, получавших по очереди от пастыря с доброй улыбкой просвирки, он впервые заметил своего дядю. Тот получил от пастыря свою просвирку в ладони, а не как многие на язык, и, сложив их благоговейно на груди, пошел на свое место. Джулиано поднялся со скамьи, вышел из храма и стал дожидаться дядю на ступенях широкой каменной лестницы, спускающейся к улице.

Дядя вышел из храма с просветленным лицом и улыбкой, которую Джулиано никогда не видел у него раньше. Поэтому он не окликнул его, а стал ждать, пока тот сам его не заметит.

– А-а, мой дорогой, ты здесь… Ты разве не был на мессе?

– Был, был.

– Это хорошо. Так что у тебя?

– Я хотел спросить об одном нашем родственнике. Может, он и не родственник вовсе.

– Пойдем, сядем в мою машину, шофер ее сейчас подгонит.

– Лучше бы нам без шофера.

– Хорошо, как тебе удобнее, поговорим здесь.

– Меня пригласил к себе некий дон Спинноти. Говорят, он мой родственник.

– Кто! – Лицо дяди изменилось с благоговейного на испуганное, и он сразу перешел на шепот. – Тише, не произноси больше вслух это имя.

– Так он нам родственник?

– Такой же, как мне шофер. Но это большой мафиози. Он из Милана. Что ему от тебя нужно?

– Я не знаю. Мне вчера в ресторане передали его приглашение.

– Держись от него подальше. А то никогда потом от них не отвяжешься.

– Ты его знаешь?

– Нет.

– Тогда почему он меня выбрал?

– Из-за фамилии. Наверное, только поэтому.

– Что ему в ней понравилось?

– Пойдем к машине, шофер мой подъехал. И не произноси больше вслух это имя.

Они спустились к тротуару и сели в просторный салон дорогого солидного «Фиата».

– Поезжай, и остановись где-нибудь, – сказал дядя шоферу и поднял стекло за его спиной. Затем повернулся к племяннику и продолжал шепотом. – Я знаю только, что он корнями из Милана, и даже титул имеет очень древний, – герцог миланский. Мафиозный босс, но еще и большой сноб.

– Причем тут я?

– Наш с тобой пра-пра… много пра, – прадед, Фьораванти Аристотель, был этому герцогу миланскому большой дружок. Соколиной охотой вместе занимались. Мне это отец говорил, твой дед, он и книжки старые читал. Слава Богу, мне свою дружбу этот мафиози не предлагал, но я всегда этого опасался. Лет десять назад я получил от него поздравление на Рождество.

– Что мне делать, дядя?

– Держаться от них подальше.

– Я давно не был во Флоренции.

– Ты что, действительно собрался к этому бандиту?

– Пока нет.

– Я подозреваю, он хочет отмывать через тебя свои грязные деньги.

– Грязные я не стану.

– Не связывайся. У него все грязное.

– Я подумаю. Спасибо, дядя. Я тебе позвоню.

– Не связывайся с ними!

Вечером Джулиано встречался со своей девушкой.

Эта девушка была типичной светловолосой американкой. Встречались они полгода, но это уже становилось им в тягость. Во всяком случае, для Джулиано. Встретились они вечером в дорогом ресторане, заказали легкий ужин, бутылку хорошего вина. Но разговор не клеился.

– Ты почему сегодня такой скучный? – спросила блондинка.

– Вчера перепил на дне рождения.

– Я думала, вы, итальянцы, много не пьете.

– Еще как пьем. Тебе налить?

– Конечно. Вчера было весело?

– Как всегда.

– Почему ты меня не пригласил с собой?

– Мы говорим с друзьями только по-итальянски. Ты бы скучала.

– Я бы могла выучить итальянский.

– Это долго.

– Я бы и долго его учила. Или ты со мной не хочешь долго? Ты меня больше не любишь?

– Люблю.

– Мы поедем к тебе после ужина?

– Боюсь, не в этот раз. Голова раскалывается. Прости.

– Мы увидимся на неделе?

Джулиано ничего пока не решил, и не мог бы, если подумал, сказать такое. Это само сорвалось языка:

– Через несколько дней я улетаю в Италию.

– Надолго?

– Не знаю. На неделю, или две… Я ничего не знаю. Ты меня прости.

На следующий день Джулиано набил на компьютере несколько строк и послал их по адресу с ресторанной салфетки: «Благодарю за приглашение. Вылечу к вам в ближайшие дни. Джулиано».

Джулиано улетал от вводивших его в депрессию убыточных биржевых сделок, от настойчивой и нелюбимой женщины, он улетал и от самого себя. Надо было как-то менять жизнь, и вот случай, – плохой или хороший, – сам нашел его.

14. Флорентийская вилла

Дон Спинноти никак не ожидал, что Джулиано Фьораванти прилетит из Нью-Йорка по его приглашению так скоро. Он пригласил к себе этого молодого человека в одно из своих самых сентиментальных настроений. «Дон» постепенно отходил от дел. Ему уже было 66 лет, и хотя внешне он был еще крепок, но его преклонные годы начали себя выдавать – это была и обильная седина в некогда жестких черных волосах, и длительные головные боли, и, что больше всего его тревожило, – сердце. Его сердце давно жило независимой от него жизнью и колотилось у него в груди само по себе, – именно так ему казалось. Вдруг оно ускорялось и трепыхалось в груди, как птица, то замирало так, что он в ужасе не мог прощупать у себя на запястье пульс. Лекарства, прописанные врачами, почти не помогали, но он послушно принимал их последние годы, робко надеясь, что сердце сжалится над ним и не станет так пугать его.

Дон Спинноти стал чаще бывать в церкви. Теперь он мог часами сидеть на воскресных мессах, с умилением внимая вечному и таинственному происходящему вокруг. Раньше он не мог усидеть тут и четверти часа, – да и те тягостные для него минуты случались только при крещении трех его детей, да на похоронах друзей. Немного больше времени он провел в церкви, когда умерла его жена: это случилось неожиданно и внезапно.

Но прожитые годы сказывались не только на его слабеющем теле, что-то происходило и в душе, – или в голове? – и он чувствовал это. Как бы сказали святые отцы его церкви, – не человек, а божественный процесс под его именем, начал заметно меняться. Или, как бы сказал какой-нибудь атеист-философ, его мир, как представление, стал необратимо и быстро переворачиваться.

«Дон» становился не то, чтобы слезливым, а более чувствительным. То, что могло вызвать у него раньше только ироническую улыбку, теперь стало трогать его. Комок стал подкатывать к его горлу, подбородок начинал дрожать, на глазах наворачивались слезы, когда он смотрел что-нибудь чувствительное по телевизору, или беседовал с двумя своими дочерьми, или даже с беспокойством думал об их жизненных неурядицах.

Но это был по-прежнему крутой мафиози, «дон» миланской «семьи». Четверть Милана была под его контролем в тех областях, чем он занимался – стройками, ссудами и тотализатором. И, возможно, как инстинктивная реакция на усиливающуюся слабость, – как будто на внешнюю угрозу, – дон Спинноти устроил смотр своего оружия. На столах его просторного кабинета во флорентийской вилле были разложены все его личные стволы, – от самых первых и дешевых, – и все его разнообразные ножи, тоже отражающие личную биографию. Вороную сталь он сам вычистил и смазал, а сталь блестящую и острую, собственноручно заточил до состояния бритвы. Поглаживая после этого ладонью своих старых друзей, дон Спинноти припомнил все, связанные с каждым из них, жуткие истории.

Джулиано приехал во Флоренцию через несколько дней после получения им устного приглашения «дона». Он позвонил по номеру, указанному в ответном Е-мэйл, кратко представился консильери, – советнику дона Спинноти и второму человеку в «семье», – и вскоре приехал на виллу.

Когда отворились охраняемые ворота виллы-крепости, и машина остановилась перед колоннадой, дон Спинноти вышел на ступени парадного входа и лично приветствовал гостя.

– Как я рад, что вы откликнулись на мое приглашение!

– Мое почтение, сеньор Спинноти. Примите мою искреннюю благодарность за вашу доброту.

– Прошу, прошу… – «дон» церемонно и по-стариковски взял Джулиано под руку и повел его в свою виллу.

Дон Спинноти послал приглашение Джулиано, находясь в одном из типичных теперь для него сентиментальных и ностальгических состояний. Возобновленные профессором из Москвы поиски кремлевских кладов всколыхнули у него и волну нового интереса к фамильной истории. Нанятые им еще десяток лет назад историки, когда у него впервые проснулся к этому интерес, проследили его родословную вглубь веков до раннего средневековья, до крестовых походов в Иерусалим. Они начертали его фамильное древо, выписали несколько томов наиболее примечательных событий из истории герцогов миланских, составили карты самых отважных их завоеваний, нашли свидетельства самых достойных и возвеличивающих их отношений с королями и отцами церкви.

Герцог миланский… – он часто произносил эти слова и всегда думал, – кто следующий после него примет этот гордый и древний титул? Его холостой и беспутный сын Марио совершенно не интересовался фамильной историей. Он даже «по демократически» презирал отцовский аристократизм. У старшей Анжелы родились от разных браков две девочки, и надежды на ее более счастливое замужество у «дона» не оставалось. Его единственной надеждой на передачу высокого титула внуку была только юная Франческа, любимая и самая независимая. Но мог ли он рассчитывать дожить до этого события?

Возобновленное с приездом историка из Москвы «кладоискательство» побудило «дона» вновь вчитаться в сложные тексты выписок из древних архивов. Теперь он разобрал, прочел и понял все, что тут относилось к жизни и подвигам герцога миланского в середине 15-го века, и деяниям его близкого друга и спутника в соколиных охотах, архитектора и инженера из Болоньи, Аристотеля Фьораванти. Хотя он не нашел в этот раз ничего нового для себя: фамилию Фьораванти он знал, слышал о современных потомках этого рода, но теперь эти тексты подействовали на него совершенно по-иному. Мир, в теперешнем его представлении, показался ему даже не спиралью, а бесконечно вращающимся кольцом, с повторяющимися событиями, с неизменными человеческими страстями, с одинаковыми бедами и победами, и даже с одинаковыми фамилиями и именами, и уж, безусловно, родовыми генами.

Именно в таком состоянии дона Спинноти поразила полная аналогия происходящего сейчас с ним, и событиями полу тысячелетней давности. Неизменными оставались титулы, фамилии, бессмертные гены. До сих пор существовали спрятанные когда-то этими людьми, да так и не вынутые ими по каким-то причинам, художественные сокровища, и даже тайник находился в построенных их предками стенах далекого собора. Поэтому безусловным его правом было найти и вскрыть этот древний тайник. А рядом с герцогом миланским, то есть им самим, в это время должен обязательно снова находиться подлинный Фьораванти. Кольцо замыкалось, и он был на самом его стыке.

После церемонного обмена любезностями, выражений гостеприимства и благодарности, горничная провела Джулиано в отведенные ему в крыле виллы гостевые комнаты. Их было две, и они превосходили по роскоши все, что Джулиано видел раньше. Во всяком случае, он ни разу еще не умывал лицо над позолоченной раковиной. Посвежевший, он спустился по мраморной лестнице вниз, где его поджидал гостеприимный хозяин.

– Джулиано, дорогой, – сказал дон Спинноти, широко улыбаясь, – я хочу предложить тебе бокал мартини в моем кабинете, а затем мы спустимся к легкому ужину, к которому соберутся, надеюсь, все мои дети.

Джулиано с благодарной вежливостью последовал за «доном». Кабинет был просторный, с изящной, но тяжелой мебелью. На стенах темнели старые картины в золоченых рамах, за широким письменным столом поблескивал полированной сталью сейф с несколькими кодовыми замками.

Обычно всегда уверенный в себе Джулиано, приехав на эту виллу, не мог пока обрести успокаивающего сознания цели: он до сих пор не понимал до конца, зачем он тут оказался.

– Джулиано, дорогой, прежде всего я хочу показать тебе эту картину. – Дон Спинноти взял Джулиано осторожно за локоть и подвел его к большой картине, висящей сбоку от письменного стола. – Это наши с тобой предки. Они на соколиной охоте в окрестностях старого Милана.

Эту картину, одну из двух, дон Спинноти заказал знаменитому итальянскому художнику сразу после того, как закончили работу историки, и были переданы все возвеличивающие его имя материалы. На картине были изображены два всадника. На руке одного восседал крупный белый сокол в кожаном шлеме, закрывающем ему глаза. Лошадь второго стояла на полшага сзади, рука ее всадника лежала на серебристом замке элегантного старинного ружья. За всадниками виднелись прелестные зеленые холмы, – как будто списанные с картин великих живописцев эпохи Возрождения, – за холмами поднимались и терялись в сиреневой дымке скалистые предгорья Альп. Первым всадником был, естественно, герцог миланский, второй – его близкий друг и спутник на охоте, Аристотель Фьораванти.

– Я полагаю, ты знаешь историю своей славной фамилии?

– Да, кое-что, но немного….

– Второго всадника на этой картине зовут Аристотель Фьораванти. Он твой прадед. Ты знаешь, чем он знаменит?

– Он что-то строил… и в России.

– Вот, все знаешь! И не вернулся. В Италию возвратился только его сын, и с русской женой. Не знал? Значит, в тебе есть русская кровь. Ха-ха, а ты и не догадывался. Наши прапрадеды очень дружили. Давай-ка чокнемся, чтобы мы с тобой возобновили традицию.

Оба пригубили бокалы с великолепным вермутом.

– А вот на этой второй картине, – дон Спинноти опять осторожно взял Джулиано за локоть и повернул его к другой стене. – На ней белые ловчие соколы, русские кречеты, те самые, что твой прапрадед Андреа, сын Аристотеля, привез из России моему прапрадеду. Представляешь? Фантастика! Но Аристотель так и не вернулся, сгинул в этой России, а сын его выполнил обещание, данное его отцом моему герцогу миланскому, и привез ему целую клетку этих соколов. Погляди, какие красавцы! Они летят над нашими родовыми землями.

На картине была изображена стая прекрасных белых птиц с хищными клювами и серповидными крыльями. В природе они никогда не летали такими стаями, но на картине они были прекрасны и естественны. Под ними расстилались те же прелестные холмы северной Италии, а вдали, на горизонте, синели предгорья Альп.

– Это наша с тобой история, Джулиано. Ее нельзя забывать. Какие соколы, а!

Джулиано подчеркнуто выразил свое крайнее восхищение, разглядывая хищных птиц. Но голова у него безостановочно работала, стараясь понять, почему он оказался приглашенным «доном» могущественной мафии. Что-то «дону» было нужно от него. Поэтому в каждом его слове он сейчас старался уловить, предугадать малейшие признаки или следы главной причины милости к нему этого опасного старика.

Но у «дона» сейчас не было никакой особой причины, по которой он радовался приезду Джулиано, кроме той же, сентиментальной. Дон Спинноти, разумеется, давно знал о существовании молодого ньюйоркца Джулиано Фьораванти, уже несколько лет, – как только тот заблестел на биржевом небосклоне Нью-Йорка. У сицилийской мафии, и у северной городской каморры, словом, у всей итальянской Cosa Nostra, было давно в обычае радоваться за своих земляков, если они вдруг выдвигались или ловили успех на далекой американской земле. Cosa Nostra следила за ними совершенно бескорыстно, как за футболистами на мировом чемпионате, радуясь за них и, разумеется, безмерно гордясь ими. Но часто у боссов или «донов» появлялось потом желание личных знакомств и дружбы со знаменитостями, и чаще всего, конечно, оно вскоре удовлетворялось. Такая тяга «донов» к землякам-знаменитостям проявилась еще с двадцатых-тридцатых годов: знаменитого певца Фрэнка Синатру мафия обхаживала до самой смерти.

Интерес к заокеанским землякам не всегда, правда, оставался чисто платоническим. Это касалось, в основном, некоторых земляков- промышленников и финансистов, но среди итальянцев таких были единицы. Тогда не было и намека на вымогательство и рэкет заокеанских земляков. Всего лишь желание пристроить через них, и подальше от Италии, нажитые неправедным путем капиталы. Для итальянских Cosa Nostra это было, и остается по сей день, большой проблемой. По самой свежей статистике доход мафии в одной только Италии, по всем криминальным направлениям, включая незаконную ростовщическую деятельность, составляет даже теперь 7% от национального дохода всей страны, а это сотни миллиардов евро ежегодно. Пристраивать каждый год такие деньги остается для мафии большой проблемой.

Поэтому, когда Джулиано Фьораванти вдруг блеснул на биржевом небосклоне, он сразу привлек внимание сначала консильери Филиппо, а потом и самого «дона». Это произошло еще до мирового экономического кризиса, когда денег у «семьи» было много. Тогда-то «дон» и купил эту флорентийскую виллу. Деньги тогда буквально переливались через край, и пристраивать их надежно и безопасно становилось все сложнее, – ведь их следовало сначала чисто «отмыть» от их уголовного происхождения, от слез и крови. Кроме того, еще было свежо впечатление от исторических фамильных исследований, поэтому фамилия молодого биржевика, Фьораванти, окончательно закрепила к нему интерес «дона».

Однако разразившийся вскоре мировой экономический кризис подсек под корень финансовое благополучие «дона» и его «семьи», а заодно и практический интерес к заокеанскому биржевику. «Семье» становилось не до инвестиций за океаном, она стремительно беднела: ее строительный бизнес практически умер, игорный еле теплился, ростовщичество стало убыточным и опасным.

Дон Спинноти снова осторожно взял Джулиано под локоть.

– А теперь, дорогой мой, присядем в те кожаные кресла.

Джулиано взглянул на кресла и подумал: «Вот оно! Сейчас я пожалею, что сюда прилетел».

Они комфортабельно устроились, и дон Спинноти поднял свой бокал со словами:

– За нас двоих, дорогой, за нашу удачу.

Оба одинаково только коснулись губами бокалов.

– Джулиано, мой друг, хочу тебя спросить… Ты ведь, конечно, узнал сначала, перед тем как приехать, – кто есть дон Спинноти из Милана?

Джулиано вежливо улыбнулся и слегка кивнул.

– Вот и отлично. Ты знаешь, кто я, а я кое-что знаю о тебе. Еще я думаю, ты сидишь сейчас, как на иголках, и гадаешь – «Зачем я потребовался миланскому дону». Ха-ха, я насквозь вижу каждого! Так вот, поверь, ты мне ни на что не потребовался. Мне от тебя абсолютно ничего не нужно. Ни-че-го. Ха-ха, удивлен? Я пригласил тебя к себе домой, и очень скоро познакомлю со своими детьми, только поэтому, погляди… – дон Спинноти широко взмахнул рукой и показал на первую картину, с двумя всадниками на фоне зеленых холмов. – Мы почти с тобой родственники. Полутысячелетний союз этих двух благородных сеньоров нас просто обязывает теперь к бескорыстной дружбе.

– Сеньор Спинноти, я рад, я искренне благодарен вам и готов ответить вам самой искренней симпатией и дружбой.

– Вот и отлично. Но это только первое, хотя и самое главное. Эта картина с всадниками висит у меня уже давно, но пригласил я тебя только теперь. И я тебе скажу сейчас почему. Мы нашли клад. Устроенный этими самыми двумя сеньорами-всадниками. Этому кладу, как ты понимаешь, пол тысячи лет. Ха-ха, по глазам вижу, тебя это заинтересовало! Но клад, к сожалению, не в Италии. И мы его не совсем нашли, и, конечно же, еще не вынули. Это пока в работе. Но вот-вот все нам откроется, опытный человек работает сейчас в архивах. И я счел себя обязанным пригласить в столь ответственное и торжественное время прямого потомка этого второго благородного всадника, чьими усилиями и руками была послана нам через сотни лет эта посылка. Этот клад – в России. В самом сердце той далекой страны. В Кремле.

– Что в нем?

– Две русские иконы. Они стоят теперь полмиллиарда долларов. Из уважения к твоей фамилии, будь уверен, я тебя не обделю, ты останешься очень и очень доволен.

– Я должен буду что-нибудь делать для этого?

– Ничего. Ты мой почетный гость, все Фьораванти приносят нашему роду удачу. Один знающий историк, профессор из Москвы, в эти самые дни роется в местных архивах. В архивах, кстати, твоей семьи, – он ищет там недостающие сведения. Он их обязательно найдет, он очень опытный.

– В архивах моей семьи?

– Загляни к нему, тебя это развлечет. И будь с ним построже, пусть чувствует, на кого работает. Что ж, Джулиано, теперь я ожидаю и от тебя такой же откровенности. Ты меня очень обрадовал, что так скоро откликнулся на мое приглашение, – всего несколько дней, и ты здесь. Почему так скоро?

– Ну, я… – Джулиано замялся, он не посмел, не только солгать «дону», но даже подумать при нем как-нибудь криво. – Я полагал, что вам, возможно, интересны мои биржевые операции, и вы хотите срочно разместить через меня свои деньги… Я всегда готов…

– Я так и думал. Нет, Джулиано, не теперь. Сейчас кризис в мире, – ты и сам, как будто, на мели. Займемся-ка мы с тобой лучше московским кладом.

– Я с вами, дон Спинноти. Что мне нужно делать?

– Тебе ничего не надо делать, я уже это сказал, ты здесь только отдыхаешь. Ты будешь моим талисманом. Мой гараж, – а в нем десяток лучших автомобилей, – в твоем полном распоряжении, вся моя конюшня. Особо рекомендую Мазерати «Grand Turismo». Я его и сам очень люблю. У него двигатель от Феррари.

Дон Спинноти неожиданно поднялся из кресла:

– Ну, а теперь мы спустимся с тобой к ужину. Пора. Надеюсь, кто-нибудь нас уже ждет за столом. Только на этой вилле я могу теперь рассчитывать собрать за столом своих детей.

Стол был накрыт в гостиной, он выглядел верхом итальянского изящества. Так красиво были расставлены тут фарфор, серебро, вазы с цветами, золоченые канделябры с зажженными свечами…

Одновременно с мужчинами в гостиной появились две дамы.

– Познакомьтесь, милые дочери, это мой гость из Нью-Йорка, Джулиано. А это мои любимые Анжела и Франческа.

Джулиано учтиво поклонился, не протягивая руки, и не дотрагиваясь до дочерей мафиозного «дона».

«Дон» сел во главе стола. Справа он посадил Джулиано. Напротив гостя села юная Франческа, рядом с ним устроилась красавица Анжела.

– Мой сын Марио, как всегда, занят и опаздывает, но мы его не будем дожидаться. Какое предпочитаете вино?

После этого разговор прервался, только тихо позвякивало стекло, лилось в бокалы вино, шуршали салфетки. Нарушила осторожную тишину Анжела:

– Джулиано, вы тоже ищете русский клад?

– Ну… мне это, пожалуй, интересно.

– Как смешно! Вы все – как маленькие дети. Клады искать – ха!

– Анжела, милая, – сказал без улыбки «дон», – я надеюсь, ты не треплешься об этом по телефону со своими подружками?

– Еще нет, но мне тут очень скучно.

– С нашем гостем тебе станет веселее.

– Вы женаты? – спросила Анжела, повернувшись к нему своей роскошной и открытой грудью.

– Нет, не было ни случая, ни особенного желания.

– Действительно, брачные узы приносят потом только разочарование.

– Франческа, дорогая, расскажи, что у тебя в школе? – спросил дон Спинноти совсем другим, очень нежным голосом.

– У меня все замечательно. В студии мы начали шить платья, по собственным выкройкам. Это так интересно!

– Ты сегодня в собственном платье?

– Еще нет. Но я обязательно в нем появлюсь. Вы меня не узнаете! Оно будто с картины Боттичелли.

– Оно действительно с его картины?

– Ну, немножко.

Марио появился в гостиной, когда начали подавать третье блюдо. Он со скрипом и резко отодвинул стул и сел рядом с Франческой. Налил себе полный бокал кьянти, поднял его и, глядя на Джулиано, сказал: «За нашего гостя!», – затем выпил его несколькими глотками.

Марио только вчера вечером вернулся из Милана: все его дела были там. Теперь не только свои, но и бизнес-партнеры, даже соперники, окончательно приняли его в «семье» за старшего. Разумеется, при уважаемом, но стареющем и слабеющем «доне». Там же, в Милане, оставались и все его женщины. Тут, во Флоренции, от скуки он развлекался только с секретаршей с паркетной фабрики. На фабрику он наведывался лишь изредка, из-за этого он бы сюда и не ездил. Но здесь, во Флоренции, теперь разворачивалась история с московским кладом, и Марио чувствовал, что затраты времени и денег могли оказаться не напрасными. Даже если вероятность выигрыша в эту московскую рулетку была вполовину, на треть, или даже на десять процентов, – и то при полумиллиардном призе она представляла большую ценность. Он оценивал это, как профессионал тотализатора. Поэтому оно того стоило, чтобы мотаться два раза в неделю из Милана во Флоренцию и держать руку на слабеющем пульсе этой истории. Жизни в этом деле оказалось действительно не много. Заканчивалась вторая неделя поисков московского историка, но ничего радостного тот ему еще не сообщил. Но Марио решил не торопить, не вмешиваться, не пугать раньше времени московского профессора, и дождаться, когда тот будет готов отчитаться. В любом случае, Марио решил выжать из этой ситуации все, что было возможно, и до последних капель. А какие это будут капли, – слез или крови, самого историка или его дочери, – Марио было безразлично.

Другое безошибочное чувство подсказывало Марио, что выжимать слезы или кровь из историка ему все-таки придется. Потому что, как и двадцать лет тому назад, отыскать этот клад гладко и без труда им не удастся. Поэтому он чуть не взорвался от ярости, когда узнал от отца, что тот пригласил погостить на виллу некоего Джулиано, со звучной фамилией Фьораванти.

– На кой черт он нам тут нужен? – с трудом сдерживаясь, спросил тогда Марио у отца.

– Он нам не «нужен», – ответил «дон». – Но это вопрос чести. Он должен знать об этом кладе, и что-то за него получить. Только за свою фамилию. И он принесет нам удачу. Фьораванти всегда приносили нам удачу.

– Он будет только путаться у нас под ногами! Этого московского профессора нам придется еще жать и жать, не знаю как, но очень больно, пока он все нам не раскопает. А здесь рядом будет болтаться этот…

– Потерпи. Делай все аккуратно, не грубо, как я тебя учил.

– Постараюсь. Но профессору придется навсегда остаться в Италии.

– Решим это потом.

– Ну, скажи, зачем ты волочишь сюда этого американца!

– Он итальянец. Он принесет нам удачу, я суеверен. И он нам почти родственник. Учись вежливости. И еще порядочности.

Марио принесли его первое блюдо, и он с жаром принялся есть. Не переставая жевать, он спросил гостя:

– Ну, что новенького в Нью-Йорке? Террористы не донимают?

– Пока нет. Нью-Йорк удивительный город. Вы там не бывали?

– Никакого желания. Клоака.

– Марио! Ну, что ты такое говоришь нашему гостю! – возмутилась Анжела. – Это великий город!

– Вы, Джулиано, тоже будете искать клад? – продолжал Марио, не отрываясь от еды.

– Марио, да прекрати ты! – опять воскликнула Анжела, – Какой ты невоспитанный!

Марио не обратил на нее внимание:

– А как вы будете его искать, Джулиано? Поедите за ним в Москву?

– Я узнал об этом десять минут назад. И я приехал сюда не из-за клада.

– А из-за чего вы приехали?

– Марио, уймись! – прикрикнул дон Спинноти. – Джулиано мой личный гость и друг. Искать клад будешь ты, а не он.

– Великолепно. Кому еще вина?

– Папочка, а что в этом кладе? – робко спросила Франческа.

– Тебе будет неинтересно. Пара икон варварского русского письма. Но древние, очень древние…

– Это незаконно?

– Они наши, дочка. Мои и нашего гостя. Поэтому все законно. Архивы полны документов, что они наши. Подлинные свидетельства. Как же не законно! Но болтать об этом все равно никому не нужно.

– Ах, папа, мы слышим это с пеленок, – сказала, улыбаясь, Анжела. – Мы уже давно, как рыбы. Франческа, милая, ты сегодня такая красивая. Когда мы увидим тебя в новом платье?