Kitobni o'qish: «Любовь ушами. Анатомия и физиология освоения языков», sahifa 2

Расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие: кстати, о велосипедах

Язык состоит не из слов – он состоит из движений. В процессе речи, в том числе и письменной, или мысленной, мы производим много-много движений. И, кстати, не все они, а только некоторые порождают звуки. Речь и даже восприятие чужой речи сопровождаются огромным количеством непрерывных микродвижений. Насколько они необходимы для процесса речи, можно проверить, попытавшись поговорить, будучи крепко связанным. Будет очень трудно. Отсюда вывод: чтобы легко научиться воспринимать речь и говорить, нужно расслабиться.

Бывает, ученик ужасно старается что-то выговорить. Посмотришь, как человек мучается, скажешь: «Да вы не старайтесь, вы, наоборот, расслабьтесь – и всё получится!» Если случай лёгкий, и человек может произвольно расслабиться – то, как правило, бывает поражён результатом: «Получается!»

Любой тренер подтвердит: если у нас что-то не получается – значит, мы недостаточно расслабились. Расслабление необходимо для свободного выполнения этих неосознанных микродвижений, из которых и состоит то конечное действие, которое является нашей целью: проехать на велосипеде от дома до ближайшего пляжа с девушкой на багажнике, сыграть первую часть «Лунной сонаты» (реже, гораздо реже – вторую или третью!), или сделать на французском языке доклад в ЮНЕСКО о проблемах интеграции мигрантов в Казахстане.

Расслабиться необходимо только тем, кто напряжён. Лучше бы как в анекдоте: «Вы как расслабляетесь? – А мы не напрягаемся». Но в современном мире таких мало. Нам с вами, скорее всего, нужно ещё учиться расслабляться. Для этого требуются:

• приятная атмосфера,

• естественная подвижность,

• ритм.

Мы с вами пока о школе? Ну, если так, то приятную, раскованную атмосферу должен создавать учитель. Всем должно быть хорошо на уроке – и ему в том числе. А для этого занятия языком с детьми не должны быть уроками языка. Самый лучший урок иностранного языка с первоклассниками, который я видел в жизни, был уроком труда. Дети шили чехольчики для иголок. Только вот беда – учительница говорила не на родном языке детей. Школа была в Казахстане, а учительница – из Германии, ни бум-бум ни по-русски, ни по-казахски. Но никто так и не вспомнил о языковом барьере, ни она сама, ни дети. Конечно, можно и поиграть, и в саду поработать, и песенку спеть. Только это всё должно быть ненавязчиво. Дети – практики, кинестетики и эмоционалы (хотя над их эмоциональным миром ещё работать и работать). Они воспримут любой язык, если он пройдёт «по касательной», если он будет по делу или в игре. (Помните, почему в Простоквашине уважали дядю Фёдора? Нет? Он не бездельничал, а всё время делом занимался или играл.) Игра – это дело, а дело (о чём нам, «взрослым», не мешало бы помнить) – это игра. Дело или игра и создают потребную нам непринуждённую подвижность.

Другой элемент непринуждённости и подвижности – это ритм.

Ловите ритм!

Непринуждённо и подвижно только живое. А живое пульсирует. Оно то сжимается, то разжимается. Это и есть ритм. У хорошего занятия сложный ритмический рисунок. В нём есть минимум три – четыре волны ритма разной длины: три – четыре части с чередованием активности и пассивности, напряжённого сосредоточения (вдох) и расслабления, отдачи и переработки (выдох). Ритмические игры. Песни. И так далее. Разнообразие ритмов выполняет ещё одну полезную функцию: не позволяет устать. Ритм тонизирует. И не обязательно частый ритм развесёлой песенки. Ритм может быть спокойным. Успокаивающим. Помогающим сосредоточиться. И в то же время тонизирующим.

СОВЕТ: если хотите без труда запоминать фразы – ловите их внутренний ритм! Прохлопывайте их, пропевайте, скандируйте, придумывайте что-нибудь в рифму – да что угодно. Ритм есть у каждой фразы.

Как это работает? А вот как. Жена делает уборку и говорит нам с дочкой: «На улице висит бельё!» Вместо того чтобы сказать: есть, капитан, как дождь начнётся – снимем! – я думаю: «Стоп-стоп-стоп! “На улице висит бельё… на улице висит бельё”… откуда это? А! Ну да! ”Над косточкой сидит бульдог, привязанный к столбу…”»

Предложение, составлять

ЗАДАНИЕ: составьте предложение из следующих слов, поставьте слова в нужной форме: кабинет, английский, в, язык, возвращаться.

Самое смешное, что, когда открываешь современный учебник иностранного языка – какой-нибудь Schritte International или Hеadway, – там те же яйца, что и в памятном учебнике про жизнь семьи Стоговых. Только в профиль. А может, даже и в прежнем ракурсе.

Между прочим, в учебнике по русскому языку у моей дочки то же самое: «Составьте предложение». Пазлы чем плохи? Тем, что их кусочки не имеют никакого отношения к реальной структуре видимого мира.

Дорогие авторы, а вы не замечали, что, когда вы говорите, вы не составляете предложений? Нет никаких кубиков, из которых их можно было бы составить. Их можно только проанализировать, выделить составные части, структурировать («разобрать по членам предложения»). Постфактум. Но не сконструировать. Мы не собираем предложения из конструктора, как не конструируем музыку из нот.

Вот что пишет всемирно известный Оливер Сакс, автор многочисленных книг по психологии и физиологии восприятия, в книге «Музыкофилия: рассказы о музыке и о мозге», известной у нас под названием немецкого её перевода «Однорукий пианист»: «Существуют такие особенности возможностей нашего музыкального воображения и нашей музыкальной памяти, которые не имеют себе соответствий в визуальной сфере, что может прояснить фундаментальное различие между тем, как работает мозг с музыкой и с изображением. Эта особенность музыкального, возможно, частично произрастает из того, что визуальный мир мы должны для себя конструировать, так что наши визуальные воспоминания с самого начала имеют селективный и личный характер, в то время как музыкальные произведения мы получаем в готовом виде, они уже сконструированы. Мы можем сотни раз конструировать и реконструировать визуальную или социальную сцену, но когда мозг вызывает из памяти музыкальный отрывок, его звучание будет тесно связано с оригиналом. Конечно, и музыку мы слушаем избирательно, в различных интерпретациях и с различными чувствами – но фундаментальные музыкальные характеристики музыкального отрывка – его темп, ритм, мелодический рисунок, даже тембр и высота звука – сохраняются как, правило, с высокой степенью точности».

Позволю себе вопрос: не относится ли та же особенность к звуковому восприятию вообще? И в частности, к восприятию языка? Не подводит ли нас многовековая привычка воспринимать речь как нечто сконструированное из знаков при помощи рационального мышления? Не в ней ли одна из причин повальных неудач школьного и послешкольного обучения языкам, в том числе и родному?

Лингвисты проанализировали предложения и поняли, как они устроены. Они и вправду так устроены, лингвисты молодцы. Но зачем же пытаться учить людей создавать речь, синтезировать её, используя противоположную операцию, анализ? Сами-то лингвисты не конструируют предложения, когда говорят.

Процесс идёт совсем иначе: мы слушаем, слушаем, слушаем речь окружающих в контексте. Реагируем, реагируем, реагируем… Услышанное запоминается и обрастает, обрастает, обрастает ассоциациями. Вырывается наружу и вызывает реакцию окружающих. И сами мы слышим то, что говорим. И реагируем на это. Так постепенно в нас прорастает / нами усваивается (как вам больше нравится) тот язык, на котором говорят окружающие. И все же прорастает или усваивается? Вообще-то, вопрос конечно, интересный. Мы вернёмся к нему попозже, хорошо? Пока для нас это не принципиально.

Главное: наша речь не результат инструментального обучения и не аналогия работы с конструктором, а результат моторного обучения, аналог дыхания, хотел написать – аналог танца, но сейчас и танцы разучивают по инструкции, механически, и музыку – механически, по нотам. Так что тут нужно другое сравнение. Примерно такое:

Язык – он как человек

Язык гораздо сложнее танца или музыки, это неизмеримо сложный, многоплановый организм. Я бы сравнил язык с человеком. Больше и сравнить-то его не с чем. Возможно, потому что язык – не часть, а целое? И именно язык делает человека человеком?

Нельзя по инструкции стать человеком: мужем, матерью, другом. Нужно просто быть открытым и внимательным к человеку, которого любишь. К людям вокруг. И они отдадут тебе самое драгоценное, чем обладают, – свою человечность.

Так и с языком. Будьте открыты ему и внимательны к нему. Найдите к нему ваш собственный подход. Узнайте его сильные и слабые стороны и не скрывайте от него свои. Знакомьтесь. Помогают учебники и инструкции? – замечательно! Но не в них дело. Чтобы язык открыл тебе свою человечность, свой способ видеть и слышать мир, заключённый в нём способ жить – откройся ему. Только тогда обнаружишь, что и он открыт тебе.

Не подходи к языку как к инструменту, которым нужно научиться пользоваться. Подойди к нему как к новому миру, который открыт для тебя.

Между прочим, что хорошо помнится из уроков английского – так это именно стихи.

 
I have a jolly Jumping Jack.
See how well he jumps:
up and down, up and down,
he jumps and jumps and jumps.
 

Или:

 
A fat
rat
sat
at the map.
 

И уж тут вспоминается всё: и освещение в классе, и его стены, и выражение лица Натальи Владимировны (первой), задумчиво повторяющей за очередным рассказывателем наизусть: «…He jumps and jumps and jumps…» Так работает память, связанная с образами. Если бы на ней было основано всё, что происходит в школе на уроках языка, – весь языковой материал был бы так же жив в нашей памяти, как вот это пропагандистское, конечно, но и не только:

 
I want to live and not to die,
I want to laugh and not to cry,
I want to feel the summer sun.
I want to sing when life is fun.
I want to fly into the blue,
I want to swim as fish can do.
 
 
I want to shake all friendly hands
Of all the young of other lands.
I want to work for what is right.
I want to love and not to fight,
I want to laugh and not to cry,
I want to live and not to die.
 

Мы его так и не одолели. А почему? Да потому что по сравнению с Джеком это плохая литература, вот почему.

СОВЕТ: решили самостоятельно изучать язык – ищите не просто аудио- или видеокурс, а такой, чтобы он состоял из историй, связных текстов, разнообразных по содержанию, забавных, эмоциональных, интересных. Разве в жизни вокруг вас звучат отдельные, висящие в пустоте предложения? Или, тем более, отдельные слова? Нет, речь идёт всегда о чём-то. И говорит всегда кто-то. Она, речь, всегда в контексте. Она всегда эмоционально окрашена. Если же нет – тем хуже, мы сами придадим такому тексту эмоциональную окрашенность, пусть не жалуется. Например, возьмём какую-нибудь нудную инструкцию и будем над нею издеваться.

От этого правила можно отступить, если язык, которого вы ещё не знаете, уже звучит у вас в ушах. Может, у вас такой цепкий слух, что, услышав несколько раз по телевизору звучание испанской речи, вы способны воспроизвести её интонации. Это залог успеха! Вероятно, вы занимались музыкой. Если нет, займитесь. У вас должно хорошо получиться, и изучению языков это тоже поможет.

Воображение

Берите любой учебник, который покажется вам интересным. Но не забывайте проговаривать вслух всё, что вы в нём видите. Представляйте ситуации, в которых вы всё это говорите. Воображайте собеседников, обстановку, погоду, даже если предложения совершенно нейтральны. Это они в учебнике нейтральны. В жизни всё всегда говорится кому-то, зачем-то, почему-то и для чего-то. Даже если это разговор с самим собой или ночное сочинение стихов. Вот я, например, сейчас один в доме, но пишу-то – для вас.

Фантазируйте сколько душе угодно. И это не шутки. Один из лучших способов сделать внешнее, чужое – внутренним, своим – включить воображение. Играя, фантазируя, воображая, вы уже сотворили себе один мир. Тот, в котором живёте. Так не останавливайтесь на достигнутом!

«Сколько ты знаешь языков – столько раз ты человек», так? Это означает, помимо прочего, что каждый новый язык – это новый мир. А новый мир и есть новый человек.

Чтение

Вновь воспоминания из кабинета английского языка. Помнится, были в учебниках тексты про «collective farmers» и про ордена комсомола. Ну уж нет!

СОВЕТ: что читать на иностранном языке.

1. То, что вам и вправду интересно.

2. То, чего не найдёшь на родном, или тексты, которые в переводе заведомо проигрывают, например, когда речь идёт о настоящей литературе.

Даже простые, первые ваши тексты на новом языке пусть будут полноценными образцами языка: интересными, забавными, грустными – живыми. Поэтому: если видите учебник, в котором нечего читать, – отбрасывайте. Его авторы не любят свой язык и не хотят познакомить вас с ним, а его – с вами. Ну, ладно, может и любят. Но вам они просто хотят дать в руки инструмент. К сожалению, это относится ко всем виденным мною учебникам английского. Не знаю, что тут делать. В учебниках английского нет английского. Есть какие-то отдельные фразы, коротенькие утилитарные диалоги и такие же утилитарные тексты.

Знать язык – или уметь им пользоваться

Господство таких учебников и инструментально-утилитарного подхода к преподаванию привело к поразительному результату. Сейчас в мире есть масса людей, которые уверены, что знают языки, и окружающие их так воспринимают, и сертификаты у них есть, и даже С2, и дипломы всякие – но языков они не знают. Они, скажем, умеют ими пользоваться. Но знает ли язык тот, кто не прочёл на нём ни одного романа? Кто не умеет отличить настоящую поэзию от графоманских виршей? Не знает истории и культуры страны – а значит, и этимологии произносимых им слов? Набоков, к примеру которого я ещё не раз буду обращаться, прожил в Германии почти 20 лет, и при этом считал, что не знает немецкого. Вокруг меня масса людей, уверенных, что знают его, – при этом зная и умея меньше, чем Владимир Владимирович. Просто у него планка была другая. И дело не в количестве, а в качестве. В отношении к языку. Если мой немецкий не живой, не пластичный, не гибкий, если я не могу писать на нём так, как я хочу, чтобы выразить нюансы своих мыслей именно так, как мне это свойственно, – как я могу говорить, что знаю язык? А ведь изучение и преподавание языка можно превратить в настоящее путешествие по стране, в пространствах и временах, по тем мирам, что созданы поэтами, писателями, художниками, философами…

Вопрос повышенной сложности: а почему Набоков не знал немецкого? Обоснуйте ваше мнение.

Нет, говорят нам – всё это слишком сложно.

Ох, обманывают.

Вот составить такое пособие, подобрать тексты, подготовить задания, которые помогли бы в этих текстах разобраться – это и в самом деле сложно. Но можно. И кое-кто (не будем пока говорить, кто, хоть это был Слонёнок, однако смотри главу о французском!) всё это делает. И труд этих энтузиастов становится не просто любимым миллионами пособием по языку, но настоящей дорогой в его мир. Такие книги – сказать «учебники» язык не поворачивается – суть гимн и дар почтения родному языку и культуре, полный любви и настоящего знания, подлинного понимания, на этой любви настоянного и замешанного. Но как же их мало.

Ну, хорошо, мы побывали на школьных уроках, однако на этом моя история с английским не закончилась. Впереди были четыре года английского в УрГУ (тогда ещё не УрФУ; и ещё имени М. Горького, ни разу не бывавшего в Екатеринбурге, а не первого президента России Бориса Николаевича Ельцина). Так вот. Там, на берегах Исети, тоже было своё волшебное слово:

Тысячи!

Четыре года позора. Ведь в текстах-то и лексика, и грамматика не в объёме школьной программы. И если «Московские Новости» ещё поддавались, то «National Geographic» (настоящий, купленный в книжном на Челюскинцев, неподалёку от ж.д. вокзала) в трубочку сворачивался от моих переводов.

Но мой случай был ещё не самым тяжёлым.

В Свердловске/Екатеринбурге я жил в основном на съёмных квартирах. Было такое квартирное бюро «Астория»: приезжаешь, идёшь с вокзала сразу в гостиницу «Свердловск», а там в зале ожидания парикмахерской – будка, где тебе в обмен на дензнаки дают квитанцию и адрес квартиры. И вот однажды моими соседями оказалась некая пара: юная студентка и её не очень юный любовник. Она с утра уходила на занятия, а он помогал ей с этими самыми тысячами. Не зная ни слова по-английски, но будучи человеком дотошным и скрупулёзным, он выписывал из текстов все слова в столбик, а потом искал их в словаре. Как-то раз обратился он ко мне за помощью. Не было в словаре слов «him», «went», «gone», «knew» и других, видимо, очень редких. Тут уж моя безотказность не помогла. Хотя он, сколько помню, даже деньги предлагал. Но тут надо было либо преподавать ему английский – либо сделать то, что сделал я. Сказать «нет». Взять деньги за обман я не мог. Кстати, и сейчас бы не взял.

Вопрос повышенной трудности: современный читатель, а современный читатель! Хоть где там обман-то был (бы)?

Неудивительно, что юная и красивая девушка Лена с розовыми щеками, преподававшая нам английский на четвёртом курсе, потерпела неудачу в попытках разговорить нас. Помнится, прочла она вслух текст про какого-то мистера. Меня как самого продвинутого (и, подозреваю, втайне ей симпатичного) попросила его пересказать. Я и по-русски-то пересказывать терпеть не могу. Вывод был неутешителен: «Видите, даже (!) Дмитрий испытывает большие трудности при пересказе». Кто бы спорил!

Второй её попыткой раскачать нас (и тут не молчат мои подозрения о личной направленности попытки и о неполной уместности местоимения первого лица множественного числа…) был призыв помочь делегации неких бахаев, приземлившихся в Екатеринбурге. Выступить для них гидами-переводчиками. Во мне произошла кратковременная борьба трёх сил: 1) правильности и добросердечия (когда просят помочь, надо помочь), 2) страха перед своим весьма слабым английским и перед чужим непонятным и 3) инстинктивной нелюбви ко всяким сектам. Мой призыв «Поможем братьям-бахаям?» был произнесён с таким неуверенным смешком, что энтузиазма в группе не вызвал. Тем дело и кончилось.

На старших курсах мой английский получил слабый шанс найти себе достойное применение: мой научный руководитель профессор Валентин Александрович Сметанин – знакомьтесь, я ещё расскажу о нём позже, ведь если бы не он, не было бы этой книги! – дал мне задание найти и перевести на русский книгу отца Иоанна Мейендорфа «Byzanteen Theology: Historical Trends and Doctrinal Thems». Сам Валентин Александрович считал её главной монографией по византийскому богословию. Ему было известно местонахождение трёх экземпляров этой книги: один находился в Волгограде в собственности доцента ВГУ Барабанова, бывшего студента В. А. Я написал ему с просьбой выслать книгу, но получил вежливый и твёрдый отказ. Второй скрывался в недрах библиотеки Академии наук в Санкт-Петербурге (уже в Санкт-Петербурге, 1993 год!). МБА тоже отказал, а директор библиотеки, к которому я обратился с филиппиками по поводу недоступности литературы именно для тех, кто в ней нуждается, но не может приехать в библиотеку лично, то есть для студентов и аспирантов, ответил мне: «Уважаемый Дмитрий Борисович, всё, что вы пишете, – правильно, но что же мы можем поделать?» Подпись неразборчива, так что до сих пор не знаю, кто из крупных российских учёных был столь любезен ответить мне.

Третий экземпляр (а также четвёртый и последующие) находились у самого о. Иоанна Мейендорфа, где-то в США, в Массачусетсе… Так я и не решился написать ему лично с просьбой выслать книгу, несмотря на заверения Валентина Александровича, что, мол, непременно вышлет, они ж там богатые.

Так что грандиозным планам по переводу Мейендорфа сбыться было не суждено, а диплом я написал по письмам Константина Ласкариса, византийского грамматика XV века, переехавшего в Италию, в Мессину, стараниями кардинала Виссариона.

Каким образом всё это повлияло на мою жизнь с языками, потом расскажу.

Еще раз университет

История наших с английским попыток пробиться друг к другу получила своё продолжение лет через шесть.

В возрасте тридцати двух лет я понял, что не хочу и дальше всё так же преподавать историю. «Преподавать историю» хочется в кавычки поставить. Мы ведь уже договорились, что не смешиваем между собой школьный предмет и реальную отрасль знаний с аналогичным названием. Задача историка в школе – преподавать историю тем, кто её знать не желает, причём преподавать так, как велели партия и правительство. Как раз в то время в Казахстане сбылись мечты о едином учебнике истории. Но если всемирную историю можно было преподавать, несмотря на очень плохие учебники, то историю Казахстана просто превратили в набор лозунгов и мифов – не говоря уже о том, что историк опять стал пропагандистом и агитатором.

Я к тому времени уже вовсю преподавал итальянский язык в свободное от основной работы время – ну и подумал, что стоит позаботиться о расширении репертуара. Чем это обернулось, расскажу в другой истории, про немецкий. А пока я пошёл в наш местный пединститут, уже давно и успешно переименованный в университет, и подал заявление на ускоренную заочную форму обучения: университетский диплом за два года, неплохо, да? Это тот редкий случай, когда исключение подтверждает правило: я сознательно пошёл на профанацию, мне просто нужен был диплом иняза. Правда, какие-то иллюзии ещё оставались: я и вправду хотел получше выучить языки. Моё заявление на немецкий плюс английский (см. опять же главу про немецкий) оказалось одним-единственным. Пришлось идти на английский плюс немецкий. Я воспринял этот поворот с оптимизмом: отлично, немецкий я и так неплохо знаю, а тут и английский подтяну.

Подтянул, ничего не скажешь.

Учебник Аракина мы прошли, да. Четыре тома. И ещё много чего прошли. И были даже преподаватели, которые и в самом деле пытались с нами работать. Чудесная Галина Дмитриевна Черноусова. И я даже провёл в качестве практики один урок английского в родном лицее.

Никогда в жизни так не волновался, как на том уроке, аж дрожал, по-моему. Это в родных-то стенах, в классе, в котором сам вёл историю и итальянский, да ещё под присмотром милейшей Ольги Ивановны, нашей учительницы английского! В начале урока мы выучили «That is the House that Jack built» по нарисованным мной картинкам (помню, забавная крыса получилась), а потом разбирали какой-то текст из учебника.

Вопрос повышенной трудности: чего ж я так волновался-то? Обоснуйте ваше мнение.

Но вот два года и четыре сессии позади, настало время сдавать госэкзамены. Про немецкий потом расскажу, а английский и методику преподавания сдал на пятёрки. Вышел из аудитории – и чувствую: всё, я по-английски не знаю ни слова. Спроси меня сейчас, как зовут – не отвечу. Донёс до экзамена – и сдал.

Точь-в-точь как в своё время контрольную по алгебре за курс средней школы: написал (вернее, списал, спасибо Диме Иванову), – и всё! Всё испарилось, кроме четырёх действий арифметики, процентов и отчасти действий с дробями.

Почему?..