Kitobni o'qish: «Сын боярский», sahifa 3
Глава 2
Всю оставшуюся неделю со дня моего принятия на службу наш десяток занимал дневные посты на въезде в посад. Работа была непыльная ввиду того, что людей в Запсковье ездит мало по сравнению с южными въездами в город, зато с понедельника нам было назначено следить за порядком на торге у Козьмодемьянского монастыря. Площадь, на которой располагался торг, была небольшой: по трем сторонам ее находились торговые ряды, а с четвертой пролегала улица напротив монастырской стены. Прямо посередине площади находилась важня (там взвешивался товар) и мытный двор, охраной которых и занимался наш десяток, хотя, по моему разумению, больше приходилось следить за целовальниками, как бы они чего лишнего в карман не положили. Однако работы было немного ввиду малости торговли, ведь в основном здесь были дровяные, кожевенные, хлебные да притулившиеся в углу торга две кузнечные лавки. Основной доход городу здесь давали дровяная торговля, что неудивительно ввиду большого количества кузниц в Запсковье, и хлебная, так как есть хочется всем и всегда. И это последнее обстоятельство делало работу напротив лавок с горячим хлебом и не менее горячими пирогами невыносимой, а доходивший до нас запах заставлял хотеть есть даже сразу после обеда. Чтобы как-то отвлечься от мыслей о еде, мы обычно заводили разговор на различные темы, но обычно сослуживцы просили меня рассказать о прочитанном мной накануне.
Тут надо сказать, что на третий день по приезде в Псков я посетил Спасскую церковь, что стоит у Образской башни, где служил священником отец Тимофей, друг моего учителя, отца Симеона. Мне надо было передать записку, в которой содержалась просьба моего наставника о доступе к книгам, дабы я мог улучшать навыки чтения. Придя к вечерне в церковь, я отстоял всю службу, после чего, дождавшись своей очереди, обратился к отцу Тимофею. Выслушав мою просьбу и прочитав записку, отче согласился помочь, однако, как оказалось, книг в распоряжении у него немного ввиду того, что большинство хранится в монастырях. Но отец Тимофей пообещал взять для меня «Жития Святых благоверных», так как их было много и нетрудно добыть. И вот через день я стал обладателем на месяц сей книги и тут же приступил к ее чтению, а сослуживцы, не обученные грамоте, прознав об этом, стали выспрашивать о прочитанном мной. Так было и сегодня в обычный день, кажется, четверг: мы стояли с Олегом (златокудрым, чуть ниже меня ростом, но старше годами воином) у важни, и дабы скоротать время, я рассказывал о житии князя Довмонта:
– Меня больше всего впечатляет в его жизни то, что, будучи иноплеменным и язычником, он смог обрести здесь веру и родину.
– Дак ты сам говорил, что ему бежать из Литвы пришлось под страхом смерти и выходит, что ничего другого не оставалось, – возразил мне Олег.
– С одной стороны, ты прав, но с другой кто мешал Довмонту, отсидевшись несколько лет во Пскове, собрать войска да отвоевать свои земли, а он этого не сделал и всю жизнь прожил здесь. Более того, он сумел честь и славу себе снискать на своей службе, да и святыми не за красивые глаза становятся, – сказал я и перекрестился.
– Да, правда твоя, не зря же кремль псковский его имя носит, и это спустя столько лет.
– Не зря… Одна битва у Двины чего стоит: меньше сотни православных воинов разбили восемь сотен литовских язычников, не без Божьей помощи, конечно, но как в народе говорят, «на Бога надейся, а сам не плошай».
– А я и не знал об этом. Все больше вспоминают битву здесь, под стенами Пскова, которая произошла прямо перед смертью благоверного князя.
– Это тоже подвиг, хотя под стенами крепости все же сражаться легче, да и сил здесь у Довмонта было больше, так что Двинская победа по мне более знаковая, там без Бога точно не обошлось. И вообще, я считаю, что Всевышний хранит православную землю от латинян. Сам посуди, только умер святой благоверный Александр Ярославович Невский, как нам был послан князь Довмонт, который продолжил его дело в защите от римских еретиков, он даже женат был на внучке великого князя.
– Умнó ты излагаешь и не меньше попа все знаешь. Тебе бы десятником быть, а то и сотником, разумом ты явно не обижен.
– Спасибо тебе за слова хорошие, но все-таки до попа мне далеко, а для сотника, сам знаешь, я родом худ.
В этот момент я заметил, как какой-то парнишка лет десяти, стоявший возле хлебной лавки, принадлежавшей монастырю, оглянулся по сторонам и взял с прилавка круг хлеба, после чего пошел к выходу с торга. Я, не закончив разговор с Олегом, опередив паренька, подошел к выходу с торга и только хотел спросить, где его родители или какие-нибудь старшие, как он, увидев меня, кинулся бежать, буквально проскочив под моей рукой. Покинув торг, он кинулся к Пскове, в сторону общественной бани, стоявшей на ее берегу. Не раздумывая я ринулся за ним и думал, что легко нагоню, но он, обогнув баню, помчался к лодочным мастерским. Паренек, легко лавируя между лодками, которых из-за начавшегося рыболовного сезона было много, начал уходить от меня, стесненного в движениях вооружением. Рассудив, что по такой дороге мне мальчугана не поймать, я решил бежать по соседней улице: все равно рано или поздно ему придется ее пересечь, ведь другого пути здесь нет, и оказался прав. Не успев добежать до конца улицы, я увидел, как паренек, не заметив меня, вбежал в предпоследний дом.
Уже не торопясь, я проследовал к маленькой избе, ставшей прибежищем юного воришки, и только сейчас понял, что со мной никто из сослуживцев не побежал, а значит, проблему решать придется самому. Тихо войдя в сени и подойдя к двери в комнату, я услышал доносившийся от туда ор – явно недовольный женский голос требовал сказать, откуда взялся хлеб, а в ответ еле слышимые нечленораздельные оправдания. Подождав, когда крики станут тише, я постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа. Моим глазам открылась небольшая комната, посередине которой стояли женщина средних лет и преследуемый мной мальчик, да еще в углу на скамье сидели две девочки примерно трех и шести лет. Когда я вошел, женщина воззрилась на меня с опаской, мальчик спрятался за мать и испуганно выглядывал из-за нее, старшая девчонка обняла младшую, а она, в свою очередь, с силой прижала к груди тряпичную куклу. Увидев эту картину, я остановился в растерянности у входа: все, что хотел сказать, тут же вылетело у меня из головы. Спустя минуту, поняв, что я не представляю сиюминутной угрозы ей и ее детям, женщина обратилась ко мне.
– Здравствуйте, господин. Вы, наверное, пришли по поводу этого, – указав на стол, где лежал круг хлеба, сказала она.
– Добрый день, – преодолев минутное замешательство, отвечал я. – Извините, что вошел без приглашения, но вы в общем-то правы, я пришел по поводу проступка вашего сына.
Сказав это, я пристально посмотрел на мальчика, а после этого перевел взгляд на его мать, которая, хоть и была уже немолода и носила на лице отпечаток нелегкого труда, все еще сохраняла данную Богом красоту.
– Милостивый господин, прошу, не наказывайте моего сына, я сама с ним разберусь, – взмолилась женщина. – Поймите, у нас отец этой зимой умер, и с того времени мы недоедаем, вот сын и не выдержал.
– Неужели у вас нет родственников, которые могут помочь?
– Мой брат помогает чем может, но он и сам небогат. В этом месяце он дал нам две копейки, три пуда пшена, два мешка репы да четыре пуда ячменя – с такого не разживешься. Сами видите – трое детей, приходится потуже ремни затягивать.
– Да уж, несладко вам, но воровать тоже не выход…
– Я все понимаю и готова заплатить за хлеб, хоть денег у нас и немного, но лучше уж так, чем дурную славу на всю округу иметь.
Произнеся это, женщина подошла к красному углу, достала из-за образа сложенную в несколько раз тряпочку и выложила из нее три новгородки с двумя полушками. Посмотрев на эти деньги и еще раз взглянув на детей, встретив голодный взгляд младшей девчушки, я сказал:
– Не надо этого. Хлеб не испорчен и даже еще не остыл, а значит, сейчас мы пройдем с вашим сыном на торг, где вернем товар в лавку.
– Нет! Купцы к людскому горю глухи, они не поймут…
– Я обещаю, что с твоим сыном ничего не случится. Скажем, что он взял хлеб и пошел искать родителей, и никакой кражи не было. А если не поверят, то что с этого? В конце-то концов, все упирается в слово сына боярского против холопа, что за прилавком стоит. Так что не переживай, все хорошо обойдется.
– Хорошо. Иди с ним, Данилка, – сказала женщина сыну после долгого раздумья, а затем обратилась ко мне, пристально глядя в глаза: – Если с ним что-нибудь случится, я тебя прокляну и Бога буду просить о наказании тебе!
– Вот и ладно, – сказал я, подошел к столу и, взяв круг хлеба, вышел из дома.
Я остановился у входа в избу и стал ждать мальчика. Долго ждать мне не пришлось: через несколько минут он вышел, и мы пошли по направлению к торгу. По пути я стал ловить любопытствующие взгляды лодочников, но что-либо объяснять желания у меня не было. Лодочники, не дождавшись от меня какой-нибудь реакции, возвращались к работе, а ее было много. В основном я заметил, что на стапелях стоят не маленькие рыбацкие лодочки, а большие дощаники для перевозки грузов. Такому удивляться не приходится – все в этом городе так или иначе служит для обеспечения торговли, да что говорить, ведь и моя работа сводится к обеспечению порядка в этом деле. Подумав об этом, я вспомнил о своем юном спутнике.
– Данилка, тебя ведь так зовут? – начал разговор я.
– Да, в честь деда назвали, – понуро ответил он.
– Что же ты, Данилка, наделал? Неужели не понимал, что тебя поймают? Торг же у нас маленький, все как на ладони видно.
– Да я толком-то и не думал. Младшая сестра, Дашка, с утра у мамки есть просит, и это притом, что мы позавтракали ячменной кашей, но ей, видно, не хватает. Ей же непонятно, что еды мало, и приходится обходиться без обеда, и до ужина надо потерпеть. Так вот, она все ныла и ныла, ну я и не выдержал, выбежал на улицу и пошел на торг, так что ничего и придумать не успел, решил на авось.
– Понимаю, нелегко вам сейчас. Ты не смотри на то, что я сын боярский: мне тоже ведомо, что такое недоедать, как неурожай случается, все пояса затягивают, но это не повод воровать. Еды у вас немного, но ведь не травой же вы питаетесь, не все уже съели.
– Не все, даже рыбу иногда едим. Я подрабатываю у одного лодочника, а он мне пару карасей или лещей в оплату дает, мамка из них уху делает, да вот только хлеба у нас на столе не бывает и уж больно сестру жалко стало.
– Понятно. Но пойми: если у кого-то прибыло, значит, у кого-то убыло, а это нехорошо, меня этому правилу с малых лет учили. Кроме того, хлебная лавка монастырю принадлежит, а следовательно, ты как будто из Божьего дома украл, – сказал я, а затем перешел к делу: – Ну значит так: подойдем к прилавку, отдадим хлеб, ты извинишься и сразу пойдешь домой, а с остальным я разберусь. Хорошо?
– Хорошо.
Добравшись до торга, я сразу заметил стоящих рядом Олега и десятника Сергея Петровича, вопросительно взглянувших на меня. Не подходя к ним и ничего не объясняя, мы с Данилкой проследовали к хлебной лавке.
– Здравствуй, Петруха, – обратился я к стоявшему за прилавком монастырскому насельнику, выполняющему функцию торговца.
– Здравствуйте, Василий Дмитриевич. Поймали воришку, спасибо вам, – ответил он, со злобой взглянув на мальчишку.
– Да не воришка он никакой, просто потерялся на торге и пошел родителей искать, чтобы денег на хлеб дали, а потом просто меня испугался, – с этими словами я положил хлеб на прилавок и посмотрел на Данилку.
– Извините меня, пожалуйста, я не специально и больше так не буду, – пролепетал он.
– Ишь ты, не специально. Ты еще скажи случайно, видимо, из-за недостатка разума. Всыпать бы тебе с десяток плетей за это, глядишь, поумнеешь!
– Я сказал, что он не виноват или ты мое слово под сомнение ставить вздумал?! – сказал я и как бы ненароком положил руку на навершие сабли, а затем обратился к Данилке: – Иди домой, тебе здесь больше нечего делать.
Дважды повторять не пришлось, и Данилка, коротко поклонившись мне, быстро пошел с торга.
– Да вы посмотрите только! С каких это пор воров, пойманных на месте, без наказания отпускают?! – закричал Петруха.
После этого практически все люди на торге обратили на нас свои взоры. Я почувствовал неловкость от того, что они смотрят на меня, но, собравшись с духом, приготовился отстаивать свою точку зрения, успев посмотреть, что Данилка уже покинул торг. В этот момент из амбара при лавке вышел эконом Козьмодемьянского монастыря отец Варлаам и обратился к Петрухе:
– Брат Пётр, что случилось? Что ты кричишь, зачем торг баламутишь?
– Дак вот, отче, один мальчишка хлеб украл, а этот его отпустил, – показав на меня пальцем, ответил Петруха.
– Да ты, холоп, видимо, из ума вышел, раз смеешь так говорить! – гневно сказал я и уже собрался вразумить его парой ударов, как дорогу мне преградил отец Варлаам.
– Брат Василий, прости его, неразумного, ради Бога, – примиряющим тоном сказал он. – Расскажи лучше, что тут произошло.
Я вкратце рассказал свою версию, после чего отец Варлаам, выслушав меня, ненадолго впал в раздумья и было от чего: Петруха хоть и был холопом, но имел немалое влияние на торговые дела монастыря, и просто так отринуть его аргументы было нельзя.
– Получается, что твое слово против слова брата Петра. Тут надо разобраться, опросить еще людей, может, кто-нибудь подтвердит сказанное, – поразмыслив, сказал монастырский эконом.
– Здравствуйте, отче. Не надо никого опрашивать, я все видел и подтверждаю слова Василия, – сказал, неожиданно выйдя из-за моей спины, мой непосредственный начальник Сергей.
– И я тебе, брат Сергей, здоровья желаю. Ну что ж, видно, брат Пётр ошибся, – с явным разочарованием сказал отец Варлаам. – Значит, и рядить здесь нечего, да и пора кончать этот разговор, а то торговля стоит.
– Да, вы правы, отче, – сказал мой десятник и обратился к лавочнику: – А ты, Петруха, видно, забыл, что Бог все видит и воздает за грехи наши, и оскорбляя ближнего своего, можно здоровья лишиться по воле Его.
Петруха от таких слов аж побледнел, явно представив себе воздаяние Божие, после чего принес извинения. Я с трудом сдержал смех, видя, как на глазах похудела его холеная рожа. И тут от вида его лица мне вспомнился голодный взгляд младшей сестры Данилки, и я, поразмыслив немного, задал вопрос отцу Варлааму:
– Извините, отче, я знаю одну семью, у них отец недавно умер, и они недоедают, хотелось бы им помочь прикупить муки ржаной.
– Помогать ближнему своему – это дело богоугодное и правильное, и твое желание похвально. Брат Пётр, сколько у нас пуд ржаной муки стоит?
– Пять копеек без двух полушек, – ответил, приходя в себя, Петруха.
– Замечательно, у меня как раз пять копеек и есть с собой, – ответил я.
– Да, но надо еще мыто заплатить в одну копейку, итого получится шесть.
– У меня не хватает, но я могу завтра донести.
– Не волнуйся, брат Василий. Раз дело благое, мыто лавка возьмет на себя, – вмешался в торг отец Варлаам.
– Спасибо, отче, – затем я положил деньги на прилавок и обратился к Петрухе: – Я вечером товар заберу.
Закончив с делом, мы разошлись: отец Варлаам обратно в амбар, а мы с Сергеем на пост, при этом десятник направил меня на противоположный край торга, дабы, как он сказал, «глаза монастырским не мозолить». По пути на пост Сергей похвалил меня за то, что я купил у них товар, ибо серебро завсегда сглаживает подобные случаи, особенно это касается отца Варлаама, который только два года принял постриг, а уже имел чин эконома. И это неудивительно, ведь в миру он был торговцем (возил товар из Великих Лук во Псков и обратно), а когда состарился, передал свое дело сыновьям и ушел в монастырь, где ему сразу нашлось подходящее дело. Так что ссориться с отцом Варлаамом не следовало: не монастырь, так его сыновья могли устроить мне «хорошую жизнь», и, как следствие, я воспринял приказ стоять на посту у кузнечной лавки с некоторым облегчением. Кроме того, Сергей, дабы подбодрить меня, решил поставить мне пиво в кабаке, что у Козьмодемьянского храма, а надо сказать, что он был лучшим в Запсковье.
Весь остальной день прошел спокойно, если не считать постоянно возникающих споров о ценах на товар, которые нашему брату приходилось останавливать. Особенно это касалось кузнечных лавок, в них, предчувствуя скорую войну, подняли цены. В общем, без особых проблем наш десяток дождался окончания рабочего дня и, сдав пост ночной смене, начал расходиться по своим делам. Я, как и задумал днем, взвалив на плечи мешок ржаной муки, отнес его в дом Данилки. Сложно описать словами ту радость, с которой восприняли мой дар Марфа, мать Данилки, и его сестры, сам же он дома отсутствовал – был на работе в лодочной мастерской. Меня даже попросили остаться на ужин, но я, памятуя об их бедственном положении, благоразумно отказался, сославшись на то, что меня ждет десятник. Пообещав навестить их в скором времени, я распрощался и направился по своим делам.
Площадь у Козьмодемьянского храма была самой большой в Запсковье, но, несмотря на это, здесь не было ни одной торговой лавки, дабы не затруднять проезд через мост, ведущий в центр Пскова. Исключением из правил был местный кабак, который, понятное дело, стоял костью в горле у всех священнослужителей города – даже сам архиепископ просил его снести, но сделать это было никак нельзя, ибо доход с сего питейного заведения, как, собственно, и всех подобных, шел напрямую в государеву казну, а ссориться с царем, как известно, себе дороже. В итоге доходило до смешного: священник, отец Алексий, во время службы увещевал не ходить в кабак, а многие горожане, выслушав проповедь, выйдя из храма, немедленно направлялись проверить свою стойкость к зеленому змию, но, как правило, проигрывали в этой борьбе. Так что люди, уставшие за день от трудов праведных, тянулись сюда во множестве, даже приходилось выставлять столы на улицу, дабы удовлетворить всех желающих. Этот вечер исключением не стал, и я, пришедши к кабаку, вынужден был потратить немало времени, чтобы найти товарищей.
Мы заняли стол в дальнем углу кабака – не самое хорошее место, но лучше, чем на улице. Кроме меня и Сергея с нами сидел Алексей да еще трое из другого десятка нашей сотни: десятник Иван Николаевич да его подчиненные Андрей и Прохор. Вообще, надо сказать, в кабаке было много детей боярских из разных сотен, в основном, конечно, зажиточных, но встречались и худые вроде меня. Иван со своими людьми был не из бедных, но этим старался не выделяться – одевался в хорошую, но неброскую одежду, и люди в его десятке старались соответствовать своему командиру, да и в общении он был прост, чего не скажешь об Андрее, который считал людей беднее себя и ниже родом чуть ли не холопами. Иван же был убежден, что раз ты сын боярский и дворянин, значит, брат по оружию, и делить промеж собой нужно поровну. Кроме того, он считал, что честный и правильный поступок сродни боевому подвигу, но этим качеством обладал и мой десятник Сергей, который, конечно, уже рассказал о сегодняшнем происшествии в хвалебных тонах.
– Это ты хорошо сегодня поступил, – обратился ко мне Иван, уже явно во хмелю, – не каждый нынче нуждающимся помочь в беде готов, особенно если у самого в кармане пусто. Надо бы тебе за это кружку пива поставить.
– Я ему уже поставил, – сказал Сергей, – сейчас принесут.
– И что с того? Пускай еще принесут.
– Спасибо большое, но я ничего такого не сделал… – ответил я.
– Ешь, пей и радуйся! Когда ты еще себе это позволить сможешь при твоих то доходах, – вставил свое слово Андрей.
– Да что ты опять про деньги, есть кое-что и поважнее, – ответил ему Иван.
В это время мне как раз принесли обещанное пиво с вареной рыбой в придачу, после чего мы все выпили за честь, которую нельзя измерить материально. Дальнейший вечер прошел в рассказах о ратных подвигах моих старших товарищей и сопровождался обильными возлияниями, при этом Иван сильно налегал на водку, опустошив полштофа. Он быстро захмелел – стал смурным и озлобленным, и, видя это, Сергей попытался образумить друга:
– Иван, пей, но не забывай: тебе завтра на пост вставать, а ты ведешь себя так, как будто кого то оплакиваешь.
– Спасибо за напоминание, а ведь повод выпить у меня действительно есть. Вчера узнал, что одну мою деревню, Сенную, в Вышгородском уезде, сожгли какие-то ливонские воры. Большая была деревенька в десять дворов с пятнадцатью мужиками, не считая баб и детей. Да ладно бы просто ограбили, дак ведь всех людей увели, а кого не увели, зарубили, даже детей не пощадили, – сказал Иван и опустошил стопку.
К такой смене разговора никто не был готов, все за столом замолчали и посмотрели на Ивана. Просидели так долго, сложно было найти слова в утешение, пока слово не взял Сергей:
– Кхм… Знаешь, Иван, а ведь ты не первый. Слушок прошел из разрядного приказа, что в ваших местах уже два месяца какой-то немец с ливонской стороны ходит, на нашей границе деревни жжет и людей в полон забирает. Говорят, у него даже замок свой имеется.
– А что же сторожа береговая? Куда они смотрят, нашли бы уже давно! – сказал Алексей.
– Поймают они, как же! В этом разъезде дай бог с десяток воинов наберется, а немец, видно, в большой силе ходит, да наверняка большаки стороной обходит, – возразил Андрей.
– Дак что же теперь, стоять и смотреть на это дело? Нет! Надо выследить и поймать этого вора! – захмелев, сказал я.
– Ага, поймаешь ты его! У самого один добрый конь да в карманах ветер гуляет, хорош ловчий, ничего не скажешь, – с явным намерением меня задеть ответил Андрей. – Кроме того, я так понимаю, этого вора никто не видел, и отсиживается он за границей в Ливонии, а следовательно, достать его будет сложно.
– Андрей, Василий, может, и небогат и род его мал, но слова правильные говорит, а у тебя какие-то отговорки получаются, и мне это не нравится, так что посиди и помолчи пока, – грозно обратился к подчиненному Иван.
Андрей вспыхнул от злости и явно хотел что-то сказать, но, поймав строгий взгляд Ивана, одумался. А молчаливый Прохор, наклонившись к Андрею, сказал ему что-то на ухо, и тот, глубоко вздохнув, откинулся назад и погрузился в тень.
– Вообще-то, – сказал Сергей, подождав, когда все успокоятся, – мой знакомец из разрядного приказа сказал, что этого немца уже выследили и единственное, что мешает ему отомстить, – это указ царя. Приказано границу не переходить и держать мир сколько можно и все это из-за строительства крепости на Нарове.
– Все равно не могу понять, почему деревни должны гореть, а люди понапрасну гибнуть и ничего с этим не делается. Была б моя воля, я уже ехал бы с этими ворами разбираться! – вспылил я.
– Спасибо тебе, Василий, что так сердцем болеешь за чужое горе, – ответил Иван, а затем, подумав, обратился к Сергею: – К стати, ты сказал, что не велено рать собирать, а это означает, что указ касается только разрядного приказа, да и нам никто приказа такого не давал? Получается, что если мы самолично в поход сходим, искрадом, то не нарушим царево повеление.
– Точно, собраться и никого не спросясь наведаться к этому немцу! – воскликнул я.
– Тихо, тихо, Василий, остуди свой пыл, – успокаивающе сказал Андрей. – Ты так говоришь, как будто тебя кто-то с крепости отпустил, а ведь мы все тут на годовании находимся, и никто с нас присягу не снимал.
– С этим проблем не будет, – ответил Иван, – сговориться с сотниками, и нас отпустят, тем более что мы из разных сотен. Если два человека с десятка отлучится ненадолго, крепости урона не будет.
– Иван, одумайся, вас же мало, не более десятка соберется, а противника может оказаться гораздо больше, – пытаясь вразумить друга, сказал Сергей.
– Не переживай, я письмо отпишу своим друзьям в Вышгородский уезд, и там к нам присоединится немало народу. Ты главное узнай у знакомого, где конкретно этот немец живет и как туда добраться, а уж остальное наше дело, – ответил Иван.
Сергей после этих слов пристально посмотрел в глаза другу и, убедившись в серьезности его намерения, вздохнул и согласился помочь. После этого было оговорено, когда и где мы встретимся в следующий раз, и тогда определим количество участников похода, и время выступления. Главное же было ни кому не говорить о нашем плане, а то всех завернут еще до того, как все начнется. Допив и доев оставшееся на столе, мы разошлись по домам, при этом Сергей попытался отговорить меня от участия в этом деле, сославшись на мою неопытность. Но я, возбужденный своей отроческой кровью, подкрепленной двумя кружками пива, отверг его доводы, да и не пристало сыну боярскому отказываться от своих слов. На этом мы и распрощались до утра.
Домой я пришел, когда солнце уже почти скрылось за горизонтом, озаряя мир напоследок ярким алым светом, а крыши домов, вторя заходящему светилу, оделись в червленые одежды. От этого вида на душе у меня стало благостно, и я даже немного забылся, но вот Божий свет покинул этот мир, передавая свою власть сумеркам, готовящим приход ночи, и мне вслед за движением небесных сфер пришлось идти дальше. Зайдя на двор, я не сразу нашел дверь в дом – сделать это оказалось нелегко в сгущающейся тьме, особенно учитывая мое состояние после выпитого сегодня. Преодолев сие затруднение, я зашел в свою комнату, где при свете лучины сидел Иванко и штопал свои штаны.
– Добрый вечер, Василий Дмитриевич, – поприветствовал меня Иванко, отложив в сторону свое занятие. – Поздновато вы сегодня пришли и явно «устали». Ужинать-то будете?
– И тебе вечер добрый. Спасибо, но я уже отужинал в корчме, меня Сергей Петрович угостил.
– Вот и славно, – сказал Иванко, после чего достал из-за пазухи сложенный лист бумаги и протянул его мне. – Тут вам бумагу прислали, говорят, от вашего брата.
Я взял листок, расправил его и, подойдя к лучине, попытался прочесть, что там написано, но как ни старался, не смог сконцентрироваться на тексте: то ли света было недостаточно, то ли выпитое мешало моим глазам видеть или все вместе.
– Ложились бы вы спать, Василий Дмитриевич, – видя мои бесплодные потуги прочесть письмо, сказал Иванко.
– И то верно, – согласился я, – до утра оно никуда не денется.
Раздевшись при помощи товарища, я забылся глубоким сном, как только моя голова коснулась подложенной руки.
Утром на удивление я проснулся с ясной головой, как будто и не пил вчера вовсе. Позавтракав постной кашей, я вдруг вспомнил о том, что мне предстоит сделать в ближайшие дни, а именно заготовить запасы еды для похода. Обычно когда войско идет в поход, его снабжением ведает государева казна, но мы-то идем тайно, а следовательно, всем необходимым должны обеспечить себя сами. Припомнив свои запасы, находящиеся в сарае, я пришел к выводу, что их хватит до конца месяца при условии сидения в крепости без каких либо путешествий. Со всей очевидностью стало ясно, что за несколько дней надо раздобыть дополнительные припасы, при том что денег у меня немного. Передумав несколько вариантов, я пришел к выводу, что самым простым и дешевым способом было бы привезти сюда из моей деревни остатки провизии или на худой конец взять у крестьян в счет будущего урожая, хоть это и крайняя мера.
– Иванко, а ты случайно не помнишь чего и сколько у нас осталось на складе в поместье, когда мы уезжали оттуда? – спросил я.
– Чего ж не помнить, помню: десять пудов ржи, пятнадцать овса да гороха мешка два и это не считая сена.
«Да уж, немного, но в принципе должно хватить», – подумал я. Прикинув, что для похода дней на десять потребуется пудов пять овса да мешка два сухарей, я пришел к выводу, что надо постараться привезти сюда все запасы из поместья – это явно будет дешевле, чем закупать все в городе.
– Послушай, Иванко, надо тебе сегодня уехать и привезти все запасы, которые у нас там остались. Денег на дорогу я тебе дам пять копеек, думаю, хватит.
– Хорошо, Василий Дмитриевич. А что за срочность, если можете сказать?
Не видя никаких причин скрывать, я рассказал Иванко содержание вчерашнего разговора в кабаке и договоренность о походе, в котором мне предстоит участвовать.
– Извините, конечно, но я считаю, что сейчас не то время для вас ввязываться в такие дела, – обдумав сказанное мной, ответил Иванко. – Во-первых, еще месяца не прошло, как вы целовали крест на службу государю, а уже нарушаете присягу; во-вторых, у вас нет опыта не то что боевого, а даже мирного похода; в-третьих, вы совершенно не знаете своих товарищей по этому делу, а следовательно, им сложно доверять. Хм… Но да делать нечего, раз вы дали слово, а значит, поручились своей честью. Жалко, что вашего брата, Ивана Дмитриевича, здесь нет, он бы что-нибудь придумал. Кстати, вы прочитали грамоту от него, которая прибыла накануне?
«Действительно, как я мог забыть», – подумал я и достал из-за образа послание, поблагодарив Иванко за напоминание, после чего присел к окну и начал читать:
«Брату моему Василию, будет над тобою мир и благословение.
Здравствуй, брат мой, в милости Божией здрав будь. От сотника твоего, Макара Владимировича, через знакомых узнал о твоей службе во Пскове, отчего и рад за тебя. Пишу я, дабы возвестить радостную весть о том, что жена моя Елена тяжела стала, а значит, ты станешь вскоре дядей, и род наш малый милостью Божией приумножится. Прошу, пиши ко мне как будет возможность, ибо мне очень важно знать о жизни твоей.
При сем письме тебе посылаю мир и здравие. Брат Иван».
Вот это новость – еще вчера из родни у меня, кроме брата, никого не было, и вот теперь я скоро стану дядей. Сказать, что я был приятно удивлен – это ничего не сказать. Ощущение того, что жизнь не стоит на месте, а движется, несмотря ни на что, переполнило меня. Я испытал двойственное чувство: с одной стороны, была легкая обида за то, что моя невестка, явно зная о своей беременности, ничего мне не сказала, хотя с другой, брат, конечно, имел полное право узнать первым об этом счастливом событии. Но тут мои думы очернила мысль о возможной смерти моей в предстоящем деле, и я представил, как огорчится брат, узнав эту весть. Мне вдруг захотелось отменить все, взять свои слова назад, но я прогнал эти мысли, прекрасно понимая, что подобные действия лягут черным пятном не только на меня и брата, но и на еще нерожденного ребенка.
Подумав и решив ничего пока не сообщать брату о походе, в котором приму участие, я уговорил Иванко отправиться в нашу деревню за припасами уже сегодня. Выдав ему оговоренную сумму денег, я, забрав с собой четверть круга хлеба на обед, отправился на работу с мыслью, что в ближайшие дни все хозяйство будет взвалено на мои плечи, но иначе можно не успеть приготовиться к предстоящему делу. И тут в голову пришла идея, что мне смогут помочь мои вчерашние знакомые: Марфа сможет приготовить еду, а ее сын Данилка справится с лошадьми. Решив так, я взял еще с собой небольшой мешок ржаной муки и вышел из дома.
