Kitobni o'qish: «Мент. Москва»

Shrift:

* * *

Автор выражает свою благодарность всем, кто помогал в работе над книгой, и особенно:

Евгению (Oigene) из группы «Исторический роман» – https://vk.com/translators_historicalnovel

Пользователям сайта «Автор. Тудей» под никами readerlord и Nikolite

Михаилу Анатольевичу Унакафову

Глава 1

Состояние Ремке не позволяло ему поехать в Москву вместе со мной, так что в это далёкое путешествие я отправился в одиночку. Где-то в Рудановске на узлах осталась ждать Настя. Ждала вызова и моя ненаглядная почти мама – Степановна.

Моя маленькая и такая родная семья!

С каждым днём, пока трясся в поезде, вспоминал о них и понимал, что скучаю всё сильнее и сильнее.

Иногда, глядя в мутное окошко за мелькающими деревьями и редкими полями, я задавался одной и той же мыслью: как встретит меня Белокаменная?

Из телефонных переговоров и телеграмм на моё имя ясной картинки в голове не сложилось. Я не мог взять в толк, что за служба меня ожидает, в каком качестве. Иногда ловил себя на мысли – а стоило ли вот так бросаться в омут головой, навстречу неизвестности? Может, именно в маленьком Рудановске на должности начальника городской милиции и было моё призвание?

Но потом я понимал: нельзя сидеть на одном месте, необходимо двигаться вперёд, а порой даже бежать.

Мне почему-то верилось, что передо мной открытый коридор возможностей. Надо прийти и взять то, что по праву принадлежит мне.

Как и любой нормальный человек, я пытался строить планы, представлял, каково это будет – жениться на Насте, завести детей (я мечтал о детях), думал, что могу сделать, чтобы отвести от них беду – ведь именно им придётся вынести на себе войну, которая была неизбежной.

Постепенно складывалась ситуация, когда «сверчку» надо не только знать свой «шесток», но и исхитряться, лезть из кожи вон для чего-то другого, более важного.

Но вопрос «как?» заставлял меня скрипеть зубами от отчаяния.

Лишь потом я успокоился, когда понял главное: всему своё время. Придёт и мой час.

А пока буду заниматься тем, что у меня до сих пор получалось лучше всего.

И вот она – столица моей Родины! Если Петроград-Ленинград-Санкт-Петербург традиционно встречал меня дождём и слякотью, здесь стояла тёплая и солнечная погода.

Буду считать, что это хорошая примета. С годами опера становятся людьми суеверными, верят в знаки и приметы.

Казна расщедрилась на билеты в купе «мягкого» вагона, попутчиком оказался полный мужчина лет пятидесяти, инженер из Москвы, которого судьба заставила часто мотаться по командировкам.

Он представился Свиридовым, почему-то не назвав имени и отчества. О своей работе тоже ничего не сказал, зато несколько раз с огромным удовольствием упоминал в беседах молодую красавицу-жену, которая с нетерпением ждала его возвращения.

Когда состав подходил к вокзалу, он аж встрепенулся и принялся укладывать вещи в большой саквояж из жёлтой кожи. Ещё у него при себе были два тяжёлых деревянных чемодана.

Я же ехал практически налегке. В портфельчик из парусины уместились все мои скромные пожитки.

Даст бог, утешал себя я, ещё наживём добра с Настей. А на первое время хватит и этого. Да и много ли мужику надо?

Состав замедлил ход и наконец замер у платформы.

– Приехали! – довольно выдохнул Свиридов.

Я посмотрел на него с завистью. Моя жена, вернее, невеста, осталась там, далеко. Так что спешить было некуда.

– Будете в наших краях, заходите, – зачем-то сказал попутчик.

Насколько помню, своего адреса он не называл, так что я понятия не имел, где находятся эти его «края». Москва – город большой. Вряд ли нам суждено встретиться.

Но из вежливости я всё же кивнул в ответ.

– Обязательно.

– Ладно, мне пора. Счастливо! – Он встал с дивана и не пошёл, а полетел на крыльях счастья.

Вот что с людьми делают молодые красивые жёны, подумал я. Неужели я смотрюсь в глазах коллег таким же странным? Ведь у меня тоже красавица-невеста…

А даже если и смотрюсь, хрен с ним! Люди обязаны наслаждаться тем счастьем, что у них есть. А моё заключалось в Насте.

Подхватив портфель, я вышел из купе, простился с проводником и шагнул на перрон Ярославского вокзала.

Почти сразу ко мне подошли двое крепких угловатых парней в кожаных куртках и фуражках.

– Георгий Олегович Быстров?

– Он самый, – кивнул я.

– Мы из ГПУ. Давайте отойдём в сторону.

– Давайте.

Мы отошли подальше от вагона и потока пассажиров и встречающих.

– Документики покажите, пожалуйста.

Я достал удостоверение. Чекисты внимательно изучили его от корки до корки и вернули.

– Извините, Георгий Олегович. Нам вас описали и даже карточку показывали, но убедиться всё равно нужно. Сами понимаете – служба…

– Да всё в порядке. Конечно, понимаю, – улыбнулся я.

Молодцы, чекисты, держат марку. Я бы на их месте тоже осторожничал.

– Моя фамилия Девинталь, со мной товарищ Крошкин, – представил себя и своего напарника один из чекистов.

Говорил он с лёгким прибалтийским акцентом и держался с уверенностью человека, за которым стоит система.

Несмотря на то, что один из встречающих был латыш, а второй – русский, походили они друг на друга как близнецы-братья.

– Товарищи, вы моё удостоверение видели, пожалуйста, покажите ваши, – попросил я.

Чекисты с иронией переглянулись.

– Хорошо, Георгий Олегович. Порядок есть порядок.

Я пробежался взглядом по документам. Удостоверения были не новые, потёртые. Чувствовалось, что пользоваться ими приходилось даже не десятки, а сотни, если не тысячи раз.

– Рад знакомству, – сказал я. – Меня вы уже знаете.

– Знаем. Феликс Эдмундович приказал встретить вас на вокзале.

Я присвистнул. Ох, ни хрена себе – сам Дзержинский отправил людей по мою душу. Признаюсь, мне этот факт польстил. Не каждый день и далеко не с каждым такое случается.

Немного смутило, что прибыл не свой брат – мент, а бравые парни из ГПУ, но… «Железному Феликсу» виднее, кому и что доверять.

– Как дорога? – вежливо поинтересовался Девинталь.

– Спасибо, добрался без приключений, – честно ответил я.

– Наверное, вы проголодались?

– Есть такое.

– Мы отвезём вас пообедать, а потом покажем, где вас поселили. Невесту пока решили с собой не брать? – проявил осведомлённость о моей личной жизни Крошкин.

Не дожидаясь моего ответа, он продолжил:

– И правильно, кстати, сделали. Наши жёны сутками, а то и неделями нас не видят. Пусть привыкает.

Не скажу, что меня сильно обрадовала эта новость.

Хотя… а чего я, собственно, ожидал? Наверное, вызвали в Москву не просто так, а чтобы показать фронт работ и нарезать кучу задач. Иначе я ничего не понимаю в этой жизни.

– Пойдёмте, товарищ Быстров, – показал рукой направление Девинталь.

Мы вышли на площадь Трёх вокзалов – не знаю, получила ли она к этому времени такое неофициальное название… Всегда любил это место. Есть в нём что-то завораживающее взгляд.

Неподалёку от здания Ярославского вокзала было припарковано авто со скучающим шофёром, тоже облачённым во всё кожаное. Правда, в отличие от товарищей, на голове у него была не фуражка с маленькой красной звёздочкой, а шлем и огромные очки-«консервы».

Я сел сзади, Девинталь расположился рядом со мной, а его напарник опустился на сидение возле шофёра.

– Тронули, – приказал Девинталь.

Шофёр, не спрашивая, куда ехать, завёл двигатель и медленно вырулил на дорогу. Похоже, маршрут был заранее согласован и ни капли не зависел от моей воли.

Ну что ж… Петроград образца 1922 года я видел, полюбуюсь на красавицу Москву.

Глава 2

Довольно непривычно после маленького провинциального городка вдруг оказаться на улицах мегаполиса – а Москва всегда соответствовала этому статусу.

Здесь было воистину вавилонское столпотворение: толпы народу перемещались туда и обратно, чудом не попадая под колёса автомобилей (столица есть столица, машин хватало), тысяч конных экипажей и телег или с перезвоном громыхающего по рельсам трамвая.

Отовсюду летели крики: кто-то продавал, кто-то покупал, звучали тоскливые мелодии шарманщиков, носились мальчишки-газетчики, оповещая о последних новостях, у реки женщины полоскали бельё. Кстати, если мне не изменяет склероз, потом здесь появилась гранитная набережная – пока же ничего такого не наблюдалось.

Представляю, какая здесь творится веселуха, когда река выходит из берегов, – топит, наверное, похлеще, чем в Питере.

И ещё одно, не самое приятное ощущение: в прогретом солнцем воздухе висел едкий запах дыма, копоти, солонины, потных тел и нафталина. Всё это удушливое амбре резко ударило в нос. Я невольно поморщился. Вот что значит чистая экология провинциального Рудановска: быстро привыкаешь к хорошему.

Тут водитель нажал на клаксон: мы чуть не переехали словно телепортировавшегося из ниоткуда продавца пирожков.

– Чтоб тебя! – раздражённо воскликнул водитель, и это было первое слово, которое я от него услышал.

Москва не зря снискала славу купеческой столицы. Торговля тут процветала фактически везде. На каждом шагу попадались рынки, павильоны, базары и базарчики.

Огромное количество военных, совслужащих, спешащих на работу… Глаз привычно выхватывает из толпы цыган – их трудно не опознать по ярким нарядам. «Ромалэ» на удивление много, такое чувство, что они перекочевали в Москву со всей России.

Девинталь, смеясь, пояснил, что в городе появился даже целый «цыганский уголок» в Петровском парке.

Ничего не имею против их брата, но создавать проблемы для милиции и рядовых граждан «ромалэ» умеют.

А вот и мои коллеги, редкие милицейские патрули – кажутся маленькими островками в безбрежном океане людей. Как, спрашивается, эти ребята в новой форме справляются с прорвой работы? Тут ведь и масштабы преступности соответствующие.

И очереди, везде очереди: на биржу труда, в государственные магазины, книжные лавки, в синематограф.

НЭП сделал своё дело. Витрины нэпманских торговых заведений ломились от выставленного товара. Правда, цены в них кусались, но щегольской вид некоторых прохожих наводил на мысли, что есть те, которым всё по карману. И такой модной публики хватало.

На каждом углу бросались в глаза яркие крикливые плакаты: здесь рекламируют новую фильму с Мэри Пикфорд, по соседству мускулистый рабочий заносит молот над сжавшимся от страха буржуином. Мы быстро проскочили это место, и я не разобрал, что было написано на агитплакате. Хотя надпись скорее всего гласила что-то вроде: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!»

Реклама цветёт и пахнет. На тех же витринах попадается всякое: «Есть дороже, но нет лучше пудры „Киска-Лемерсье“». Сплошная эклектика, вызывающая улыбку: за стеклом галантерейного магазина выставлен портрет Фридриха Энгельса, а рядом развешаны дамские комбинации. Неплохая компания для классика, чего уж…

– Как вам у нас? – обернулся ко мне Крошкин. – Нравится?

– Очень, – искренне ответил я.

Во мне прямо заговорила ностальгия урбаниста. Люблю человеческие муравейники, и всё тут. А особенно обожаю метро, но до его строительства ещё далеко.

Крошкин удовлетворённо кивнул.

– Я сам москвич, – добавил он с улыбкой. – Очень красивый город.

Девинталь усмехнулся.

Я продолжал вертеть головой, выхватывая самое интересное.

Пивнушка, ещё одна, и ещё… Да тут просто целое царство пивных! И зазывающий плакат: «Пейте пиво, господа, – пиво лучше, чем вода». Причём написан текст без старорежимных «ятей», краска даже выцвести не успела. Выходит, обращением «господин» в Москве никого не удивишь. НЭП во всей своей красе, короче.

И над всем этим плывёт колокольный звон: церквей в городе неимоверно много, а советская власть при всём своём курсе на массовый атеизм пока относится к вере лояльно.

Вот и Храм Христа Спасителя, ещё тот, первозданный, не новодел из моего времени. Я не специалист в архитектуре, поэтому большой разницы не наблюдаю. Внешне вроде бы одинаковы. Разве что дров у стен храма я прежде не видел, но это уж так, специфика эпохи.

Автомобиль затормозил возле столовой «Нарпита». Даже сейчас в скученной Москве было сложно отыскать место для парковки – каждый квадратный метр был занят.

– Георгий Олегович, нам сюда, – сказал Крошкин.

– Не отравят? – усмехнулся я.

– Пусть только попробуют, – принял шутку чекист. – На самом деле кормят недорого и сытно. Котлет «Помпадур» и фуа-гра не обещаю, но наедитесь до отвала и за смешные деньги.

Водитель нашёл место, чтобы приткнуть машину, и присоединился к нам на раздаче. Очереди не было: время обеденных перерывов ещё не пришло, так что светить корочками и пугать народ не понадобилось. Хотя по взглядам, которые бросали женщины с раздачи на моих попутчиков, стало ясно: обоих сотрудников ГПУ тут хорошо знают и крепко побаиваются.

Контраст по сравнению с восемнадцатым годом, когда чекистов буквально валили в подобных заведениях.

Меню разнообразием не блистало: из первого только мясные щи с кислой капустой, на второе – пшённая каша с мясной подливкой (самого мяса в ней не наблюдалось). На десерт я взял компот из сушёных яблок и пирожок с капустой.

Каждый платил сам за себя. Вся покупка действительно обошлась в копейки.

Вчетвером сели за столик в углу и принялись наворачивать еду из металлических мисок металлическими же ложками. Вилок, как и салфеток, тут не полагалось.

Оба «брата-акробата» тщательно пережёвывали пищу, выполняя наставления медиков, на разговоры не отвлекались.

Одновременно покончив с едой, бросили на меня внимательные взгляды.

Я доел пирожок и допил компот.

– Спасибо, товарищи! Было вкусно.

Мы вышли из столовой. После сытного обеда и без того хорошее настроение приподнялось. Я радовался солнечному дню и новой, незнакомой обстановке. Хотя… кто знает, может, когда-то я и бродил по этим изменившимся улочкам, просто не получается вспомнить. За сто лет многое изменилось: что-то снесли, что-то, наоборот, построили – жизнь на месте не стоит, иногда бежит с сумасшедшей скоростью.

И пусть у меня в руках не было кружки с пенящимся пивом, мне хотелось, подобно гайдаевской троице, произнести сакраментальное: «Жить, как говорится, хорошо!».

И пусть вокруг царит та самая пресловутая разруха, причём не только в головах, то и дело глаз натыкается на вереницу нищих, на снующих туда-сюда грязных и оборванных беспризорников, пусть многие фабрики и заводы ещё стоят, а улицы не успевают убирать от конского навоза… Это не страшно. Всё скоро переменится, причём к лучшему.

Фабрики запустят и построят новые, беспризорников отогреют и дадут путёвку в жизнь, а по широким проспектам Москвы забегают тысячи «стальных коней».

– На Лубянку, – велел Девинталь шофёру.

Тот кивнул и завёл мотор.

Ага, вот та самая Лубянка, знаменитый страх и ужас из советских анекдотов. Но мне совершенно не страшно, потому что я знаю – бояться мне нечего.

Облик Лубянки пока отличается от привычного, многих строений не хватает. Они появятся в более позднее время, когда на этой территории вырастет целый комплекс административных зданий для спецслужб.

Сразу внутрь попасть не удалось: действовала строгая пропускная система. Мои спутники терпеливо дожидались, пока я выправлю все необходимые бумаги. К счастью, много времени это не заняло, поскольку мой пропуск был подготовлен заранее.

Только в последнюю секунду меня вдруг накрыло осознанием: твою ж дивизию!.. Я ведь иду не абы к кому, а к самому Железному Феликсу, рыцарю революции!

Я знал Феликса Эдмундовича только по портретам и фотографиям, а ещё по бесподобной игре Михаила Козакова в кино. Интересно, насколько точно артист сумел передать его облик и поведение? Впрочем, советская школа есть советская школа. Даже не сомневаюсь, что попадание в десятку.

Поднялись на третий этаж.

– Раньше кабинет Феликса Эдмундовича находился на втором этаже, – взял на себя обязанности экскурсовода Крошкин. – Только враги ухитрились забросить в окно бомбу. Хорошо, что Феликс Эдмундович успел среагировать и спрятался в большом несгораемом сейфе в кабинете. Бомба взорвалась, всё посекло осколками, но товарищ Дзержинский спасся благодаря своей находчивости.

Я знал об этой истории, но кивнул, словно слышал её в первый раз. Поговаривают, что именно после неё Дзержинского стали называть Железным Феликсом. Но я не сомневался и в том, что это на самом деле был человек из стали. Иной на его месте таких успехов бы не добился.

Больно осознавать, что в девяностые толпа, охваченная какой-то безумной истерией, повалила памятник Феликсу Эдмундовичу на Лубянке. Честное слово, такого обращения он не заслужил.

Не берусь загадывать на будущее, но… может, мне хоть что-то удастся изменить к лучшему в будущей эпохе. Мы должны помнить и уважать всех своих героев. А Дзержинский был и остаётся героем. И останется таким на века!

За высокими лакированными дверями скрывалась приёмная. В ней сидел секретарь. Завидев нас, он вопросительно поднял голову.

– Вот, доставили товарища Быстрова, бывшего начальника рудановской милиции, – представил меня Девинталь. – Феликс Эдмундович должен нас ждать.

– Подождите минутку, товарищи, – поднялся секретарь. – Я доложу Феликсу Эдмундовичу. Он о вас уже спрашивал.

Мне снова стало лестно от таких слов… Эх, знали бы прежние коллеги из полиции, кто заинтересовался моей скромной личностью и пригласил к себе, – в жизни бы не поверили. Да что коллеги – я бы и сам подумал, что надо мной прикалываются.

И тем не менее, это вот-вот случится. У меня аж вся спина стала мокрой, а вот во рту почему-то поселилась вселенская засуха.

Такие вот климатические сюрпризы от организма.

Секретарь ненадолго скрылся за дверями кабинета. Вернувшись, вежливо произнёс:

– Проходите, товарищи. Феликс Эдмундович вас ждёт.

И улыбнулся, уступая дорогу.

Ноги стали ватными, в голове помутилось. Охренеть! Просто охренеть! Упасть и не встать!

С чувством лёгкого головокружения от фантастической ситуации я сделал шаг вперёд, чтобы увидеть живую легенду. Эх… да после такого даже умереть не страшно! Будет, что рассказать детям, внукам, правнукам и, надеюсь, праправнукам!

Глава 3

Прежде мне не доводилось здесь бывать, поэтому я с жадностью рассматривал обстановку, где не только трудился, но и дневал и ночевал товарищ Дзержинский. Да по сути жил, ибо для него это были синонимы. Он не просто работал, а отдавал всего себя делу, растворяясь в нём полностью.

Эх, нашим бы чиновникам – фанатическую работоспособность и фантастический аскетизм Феликса Эдмундовича! Но такие люди рождаются один на миллион.

Сам по себе кабинет не представлял чего-то из ряда вон выходящего. Обыкновенная комната, отнюдь не гигантских размеров. Основную часть занимал письменный стол – добротный, ещё дореволюционный, укрытый цветным сукном.

На столешнице стояли чернильные приборы, настольная лампа, массивный телефонный аппарат. Рядом примостилась стопочка книг, явно не художественных, и фотография в рамке – если не ошибаюсь, на ней был сын Феликса Эдмундовича, Ясик.

На расстоянии вытянутой руки от стола стояла этажерка с книгами и журналами. В углу – ширма, отделявшая личный уголок Дзержинского от рабочей зоны. За ширмой спрятались металлическая кровать, заправленная солдатским одеялом, и умывальник.

У окна расположились кресла для посетителей, несколько стульев и ещё один, совсем маленький столик. На нём был разложен какой-то чертёж.

Довольно скромно и, повторюсь, аскетично, даже по меркам двадцатых годов прошлого столетия. Похоже, Железного Феликса комфорт не интересовал априори.

Сам хозяин кабинета сидел за письменным столом и читал какие-то бумаги, но при виде нас отложил документы, поднялся, вышел навстречу и пожал руку каждому.

– Здравствуйте, товарищи!

На Дзержинском была гимнастёрка защитного цвета, солдатские штаны и хромовые сапоги. Широкий ремень подчёркивал узкую талию.

Мне был привычен ещё один образ рыцаря революции – в фуражке и распахнутой шинели, но сейчас было тепло, вдобавок мы находились в помещении.

Взгляд Феликса Эдмундовича остановился на мне. В нём сквозили любопытство с интересом.

– Товарищ Быстров…

– Так точно! – по-военному отрапортовал я.

– Очень рад. Слышал о вас, Георгий Олегович, много хорошего, причём от товарищей, которым можно доверять.

Я даже смутился. Охренеть… Сам Дзержинский меня похвалил и пожал руку. Да я после этого правую ладонь месяц мыть не буду!

Хотелось ущипнуть себя, убедиться, что не сплю. Фантастика… Просто фантастика!

– Спасибо, Феликс Эдмундович. Крайне польщён, – с трудом нашёл в себе силы хоть что-то сказать я, дабы не показаться букой.

– Это не вы меня благодарить должны, а мы – советская власть и органы правопорядка – вас! Побольше бы нам таких сотрудников, и с преступностью было бы покончено в сжатые строки, – окончательно добил меня Дзержинский.

Ну почему ему удаётся говорить так, что у тебя словно открывается второе дыхание и прорезаются крылья?! Уж на что я – старый циник и скептик, но даже моя защитная оболочка, привыкшая ничего не принимать на веру без доказательств, оказалась пробита всего парой фраз из уст Железного Феликса.

Я лишний раз убедился, как много значит человеческая харизма. А иначе и быть не могло – другой человек, окажись на месте Дзержинского, никогда бы не добился такого успеха.

– Товарищи Девинталь, Крошкин, больше вас не держу. Можете ступать по своим делам, – приказал Феликс Эдмундович.

– Есть! – Оба чекиста синхронно развернулись на каблуках и покинули кабинет.

– Ну, а с вами, товарищ Быстров, надо поговорить, если не возражаете…

– Какие могут быть возражения, товарищ Дзержинский! – удивился я.

Феликс Эдмундович указал рукой на одно из кресел.

– Присаживайтесь.

– Благодарю, – кивнул я.

Дзержинский вернулся за письменный стол.

Я поймал себя на мысли, что снова и снова продолжаю сравнивать реального Феликса Эдмундовича с образом, сыгранным в кино Михаилом Козаковым. Да, талантливый актёр попал практически в точку, сумев многое передать и во внешности, и в характере этой легендарной личности.

Однако кое-какие отличия всё же имелись. Михаила Михайловича толстяком не назовёшь при всём желании, скорее довольно стройным – но или камера традиционно полнит человека, или актёр не доводил себя до столь ярко выраженного изнеможения, однако при встрече сразу бросилась в глаза отнюдь не киношная худоба Дзержинского. Я бы даже назвал её страшной. Не человек, а тень человека. Кожа да кости. И только в глазах чувствовалась бешеная энергия, которой он славился. Силы духа в нём было на десятерых.

Я слышал, у рыцаря революции большие проблемы со здоровьем. Железный Феликс буквально сгорал с каждым днём. В общем-то, ничего удивительного: почти вся молодость прошла в застенках. И пусть некоторые идиоты моего времени считают, что царские тюрьмы и каторги – курорт, их бы самих туда, чтобы на собственной шкуре прочувствовали то, через что прошёл Дзержинский.

Господи, как же мало ему осталось жить… Каких-то четыре года! Скончается Железный Феликс в 1926-м. Эту дату я отчётливо помню, благодаря врезавшимся в память кадрам с уничтоженного памятника на Лубянке.

Можно ли как-то предотвратить или отсрочить его уход из жизни? Не уверен. Сомневаюсь, что Дзержинский, если и будет знать точный день смерти, станет что-то предпринимать по этому поводу. Не в его это характере. Меньше всего Железный Феликс думал о себе…

Все голодали, и он голодал. Известна история, как Дзержинский выбросил в окно оладьи, которые испекла ему сестра, потому что другие в это время умирали от голода.

Доводилось читать, что он и сам был в курсе, что ему осталось недолго, совершенно спокойно говорил на эту тему со своими друзьями, не боясь смерти. Так что, даже если бы я попробовал коснуться в разговоре здоровья Феликса Эдмундовича (хотя даже не представляю – как?), толку бы из этого не вышло.

– Расскажите о себе, – попросил Дзержинский, внимательно изучая выражение моего лица.

Ох… надеюсь, оно было достаточно непроницаемо в те секунды, когда я думал о собеседнике и его судьбе. Кажется, это будет не просто разговор по душам.

Ломаться не стоило. Я бегло изложил свою не особо богатую по меркам нынешнего времени биографию. Родился, учился, воевал, ловил преступников… Дзержинский внимательно слушал, часто кивал, и его знаменитая бородка клинышком опускалась и поднималась в такт движениям головы.

– Пожалуйста, остановитесь подробнее на личности бывшего начальника губернского отдела ГПУ Кравченко, – попросил он. – Хочу разобраться и понять, как же эта сволочь смогла оказаться на таком высоком посту, почему мы его проморгали…

– Хорошо, Феликс Эдмундович, – кивнул я и принялся вспоминать.

Первое знакомство с Кравченко, его фиктивное предложение перевестись в ГПУ, упоминание о высоких покровителях в Москве (тут лицо Дзержинского скривилось, как от зубной боли), моё увольнение из губрозыска, поданное под соусом сокращения штатов (Феликс Эдмундович стал темнее тучи), арест Жарова, попытка скомпрометировать меня путём подброшенных в сейф фальшивок, показания, полученные от членов «Мужества» на Кравченко, счастливое вмешательство товарища Маркуса, попытка Кравченко достать револьвер и пустить его в ход…

История была длинной и не всегда приятной для меня и для рыцаря революции.

– Вот оно как, – задумчиво произнёс он в конце. – Благодарю вас, товарищ Быстров. Хорошая почва для размышлений. Надо подумать над вопросом, как очистить ГПУ от врагов вроде Кравченко, и тех, кто за ним стоял. Кажется, я даже догадываюсь, кто это мог быть, но не стану делать скоропалительных выводов.

Тут он усмехнулся.

– Давайте сменим тему, товарищ Быстров.

– Как скажете, Феликс Эдмундович, – откликнулся я.

– Я читал ваши соображения, касающиеся перевоспитания трудных подростков в этих самых ШБК – школах будущих командиров. Скажите, а на ваш взгляд, это не сильно отдаёт кадетскими корпусами царского режима? Прямо сейчас предвижу критику ваших идей нашими товарищами, которые занимаются педагогической наукой. Например, Надеждой Константиновной Крупской. Думаю, у неё будет немало возражений…

Я понимающе кивнул. Что есть, то есть… Когда-то ряд «теоретиков» основательно попортил нервы и жизнь великим педагогам этих лет, таким как Антон Семёнович Макаренко.

По сути, только переход под защиту ГПУ спас его от неминуемой расправы.

– Пока наша страна находится в кольце врагов – без армии не обойтись, – начал я. – Извините за банальность, товарищ Дзержинский, но армия – это армия, не институт благородных девиц, но и не анархическая масса. Без порядка, дисциплины, субординации она превратится в вооружённый и неуправляемый сброд. И одними призывами к пролетарской совести тут не обойтись. Нужны кадры: грамотные, толковые, надёжные. Да, можно и нужно критиковать Россию времён самодержавия. Но не будем забывать и о том героизме, той выучке и самоотверженности, которую проявили солдаты и офицеры русской армии, когда им приходилось защищать страну. Эти традиции надо сохранить и приумножить.

– Согласен, – кивнул Дзержинский. – Но что вы предлагаете?

– Необязательно создавать точные копии кадетских корпусов. Но было бы крайне глупо утратить полезный опыт… Можно взять старую форму и наполнить её новым содержанием… Извините, товарищ Дзержинский, если какие-то из моих мыслей показались вам крамольными, – добавил я.

– Не вижу ничего крамольного в откровенном разговоре между членом партии большевиков с 1906 года и кандидатом, без пяти минут коммунистом, когда они обсуждают вещи, которые могут пойти на пользу партии и стране, – твёрдо заявил Дзержинский. – Мне лично понравилось ваше предложение. Думаю, что выдвину его на ближайшем заседании Совнаркома.

Подумав с минуту, он произнёс:

– А вот идея о введении института участковых милицейских надзирателей была поддержана сразу и всеми. Скажу больше: мы уже прорабатывали этот вопрос. Думаю, в конце года будем внедрять, причём по всей стране.

Он явно развеселился, на лице появилась довольная улыбка.

– Большое спасибо за поддержку, – обрадованно произнёс я.

Ответить Дзержинский не успел: на его столе зазвонил телефон. Он поднёс к уху трубку, внимательно выслушал говорившего и в конце коротко произнёс:

– Хорошо. Тщательно проверьте и соберите все доказательства.

Закончив разговор, повернулся ко мне.

– А теперь пришла пора поговорить о главном. Надеюсь, вы не думаете, что вас вызвали в Москву, чтобы обсудить ряд ваших проектов.

– Не думаю, – подтвердил я.

– Правильно делаете! – одобрил он. – Будете бороться с преступностью, но уже не на уровне начальника городской милиции, а в масштабах всей России. Возможно, – он немного помедлил, – не только России…

Я понял смысл его последней фразы. В декабре возникнет СССР. Похоже, речь пойдёт о работе в границах совсем новой страны.

– Через несколько минут сюда зайдёт ваш новый непосредственный начальник, и мы вместе обо всём детально поговорим, – усмехнулся Феликс Эдмундович. – Заодно и чайку попьём.

В эту секунду мне срочно захотелось не чаю, а чего-нибудь погорячей.