Kitobni o'qish: «Красная жатва»

Shrift:

Глава 1. Женщина в зеленом и мужчина в сером

Впервые Берсвилл назвал при мне Бесвиллом один рыжий детина по имени Хикки Дьюи в «Большом корабле», в Бате. Поскольку он и рубашку называл «убашкой», я не придал этому значения. Однако в дальнейшем я обнаружил, что Берсвилл называют Бесвиллом и те, кто произносит «р» вполне нормально. Но и тогда я счел это всего лишь безобидной шуткой. Спустя несколько лет я поехал в Берсвилл и убедился, что был не прав.

Прямо с вокзала я позвонил в «Геральд», попросил к телефону Дональда Уилсона и сообщил ему о своем приезде.

– Можете быть, у меня в десять вечера? – спросил он хорошо поставленным голосом. – Я живу на Маунтен-бульвар, 2101. На Бродвее сядете в трамвай, сойдете на Лорел-авеню и пройдете два квартала пешком.

Я обещал, что приеду. Затем поехал в гостиницу «Грейт Вестерн», оставил там вещи и вышел пройтись.

Красотой Берсвилл не отличался. У его архитекторов была явная слабость к кричащим цветам. Когда-то, возможно, город смотрелся, но со временем желтый дым, валивший из высоких кирпичных труб плавильного завода, выстроенного у подножия мрачной горы, выкрасил все дома в одинаково тусклые цвета. В результате получился уродливый сорокатысячный городишко, зажатый между тремя не менее уродливыми, покрытыми густым слоем сажи горами. Под стать городу было и нависшее над ним закопченное небо, которое ничем не отличалось от заводского дыма.

Первый же попавшийся мне полицейский был сильно небрит. У второго на поношенном кителе не хватало пары пуговиц. А третий стоял на самом оживленном городском перекрестке и регулировал движение с сигаретой в зубах. После этого я перестал обращать на них внимание.

В девять тридцать я сел на Бродвее в трамвай и поехал по адресу, который дал мне Дональд Уилсон. Через полчаса я уже стоял у ограды углового дома.

Служанка, открывшая мне дверь, сообщила, что мистера Уилсона нет дома. Пока я пытался втолковать ей, что мистер Уилсон сам назначил мне прийти в это время, в прихожую вошла стройная блондинка лет тридцати в зеленом шерстяном платье. Улыбка никак не вязалась с ледяным взглядом ее больших голубых глаз. Пришлось повторить все сначала.

– Мужа сейчас нет. – Она говорила с легким акцентом. – Но раз вы с ним договорились, значит, он скоро будет.

Мы поднялись по лестнице и вошли в комнату, выходившую на Лорел-авеню. Темная мебель, много книг. Она усадила меня в кожаное кресло у камина, сама села напротив, вполоборота ко мне, и приступила к допросу:

– Вы живете в Берсвилле?

– Нет, в Сан-Франциско.

– Но вы здесь уже бывали?

– Нет.

– Правда? И как вам наш город?

– Пока трудно сказать, – соврал я. На самом деле сказать было легче легкого. – Я ведь только сегодня приехал.

– Место жуткое, сами увидите. – Она на мгновение опустила свои большие голубые глаза, а затем допрос продолжился: – Промышленный город, ничего не поделаешь. Вы горный инженер?

– Не совсем.

Она покосилась на каминные часы и сказала:

– Дональд повел себя не лучшим образом. Пригласил вас, а сам ушел. Да и время для деловой встречи он выбрал не самое удобное.

– Ничего страшного.

– Впрочем, может, у вас не деловая встреча?

Я промолчал.

Она язвительно хмыкнула.

– Я, наверное, ужасно надоела вам своими расспросами, – весело сказала она. – Но вы сами виноваты – молчите, вот и заинтриговали меня. Вы, случаем, не бутлегер? Сколько их у Дональда перебывало – не сосчитать.

Я только загадочно улыбнулся – понимай, мол, как знаешь.

Внизу зазвонил телефон. Миссис Уилсон вытянула к огню длинные ноги в зеленых домашних туфлях и сделала вид, что не слышит звонка. Почему – неизвестно.

– Боюсь, мне… – начала она, но тут в дверях появилась служанка, которая поднялась наверх позвать хозяйку к телефону.

Миссис Уилсон извинилась, вышла вместе со служанкой в коридор, но вниз не пошла, а взяла отводную трубку.

– Говорит миссис Уилсон, – услышал я. – Да… Что, простите?.. Кто? Пожалуйста, говорите громче… Что?! Да… Да… Кто это?.. Алло! Алло!

Трубка с грохотом упала на рычаг. Послышались удаляющиеся шаги. Быстрые шаги.

Я закурил. Пока она бежала вниз по лестнице, я тупо вертел в руках сигарету. Затем подошел к окну, отодвинул край занавески и выглянул на Лорел-авеню. За домом, прямо под окном, находился квадратный белый гараж.

Тут я увидел, что от дома к гаражу торопливо идет стройная молодая женщина в темном плаще и шляпе. Это была миссис Уилсон… Уехала она в двухместном «бьюике». А я вернулся к камину и стал ждать.

Прошло три четверти часа. В пять минут двенадцатого перед домом взвизгнули тормоза. Через две минуты в комнату вошла миссис Уилсон. Без плаща и без шляпы. Лицо белое, глаза почернели.

– Извините, пожалуйста, – выдавила она из себя, и ее крепко сжатый рот исказила судорога. – Но вы прождали зря. Мужа сегодня не будет.

Я сказал, что утром позвоню ему в редакцию. Спускаясь по лестнице, я ломал себе голову, почему зеленый носок ее левой туфли потемнел и намок. Уж не от крови ли?

На Бродвее я сел в трамвай. Сойдя на остановке, находившейся в нескольких минутах ходьбы от моей гостиницы, я увидел, что у бокового входа в здание муниципалитета стоит толпа.

У двери с надписью: «Полицейское управление» собралось человек тридцать – сорок мужчин и несколько женщин. Кого тут только не было: еще не снявшие комбинезоны рудокопы и плавильщики, расфранченные завсегдатаи бильярдных и дансингов, холеные мужчины с сытыми бледными лицами, добропорядочные мужья с постным видом, такие же добропорядочные и скучные жены, а также несколько шлюх.

Вклинившись в толпу, я встал рядом с коренастым человеком в измятом сером костюме. Серым, впрочем, был не только его костюм, но и лицо, и даже полные губы, хотя на вид ему было немногим больше тридцати. Крупные черты, умные глаза. На серой фланелевой рубашке алел широкий красный шелковый галстук.

– Что случилось? – поинтересовался я.

Прежде чем ответить, он внимательно изучил меня, словно хотел убедиться, что информация попадет в надежные руки. Глаза у него были такими же серыми, как и костюм, только жестче.

– Дон Уилсон отправился в гости к Всевышнему. Пусть на небесах полюбуются, сколько в него пуль всадили.

– Кто его убил? – спросил я.

– Убийца, – ответил «серый», почесав в затылке.

Но мне нужны были факты, а не хохмы, и я бы попытал счастья с кем-нибудь другим из толпы зевак, если бы меня не заинтриговал его красный галстук.

– Я в этом городе никого не знаю. Сделайте доброе дело – просветите меня, – попросил я.

– Дональда Уилсона, эсквайра, редактора двух газет, утренней «Морнинг геральд» и вечерней «Ивнинг геральд», нашли убитым на Харрикен-стрит. Убийца скрылся, – монотонной скороговоркой диктора пробубнил он. – Теперь, надеюсь, вы удовлетворены?

– Более чем. – Я выставил палец и коснулся кончика его галстука. – Вы в этом галстуке случайно или нет?

– Я – Билл Квинт.

– Не может быть! – воскликнул я, лихорадочно соображая, кто бы это мог быть. – Очень приятно.

Я стал рыться в бумажнике в поисках подходящей визитной карточки – они у меня имелись на все случаи жизни. Вот эта, красная, пожалуй, подойдет. Из нее следовало, что я – Генри О’Нил, моряк, активный член профсоюзной организации «Индустриальные рабочие мира». Все – ложь от начала до конца.

Я вручил карточку Биллу Квинту. Он внимательно изучил ее, повертел, затем вернул и еще раз пристально оглядел меня с головы до пят. Доверия я у него явно не вызывал.

– Все там будем, – глубокомысленно заметил он. – Вам в какую сторону?

– В любую.

Мы пошли по улице и завернули за угол; по-моему, нам обоим было совершенно безразлично, куда идти.

– Раз вы моряк, что вы здесь делаете? – как бы невзначай спросил он.

– Откуда вы взяли, что я моряк?

– Из вашей визитной карточки.

– Мало ли что там написано. У меня есть еще одна, где сказано, что я шелковичный червь. А завтра, если хотите, могу показать карточку, что я шахтер.

– Не выйдет. Кого-кого, а шахтеров я знаю неплохо.

– А если вы получите телеграмму из Чикаго?

– Подумаешь! Здесь я хозяин. – Он показал на дверь ресторана и спросил: – Выпьем?

– Не откажусь.

Мы прошли через ресторан, поднялись по ступенькам и вошли в узкую комнату с длинной стойкой и рядом столиков. Билл Квинт кивнул молодым людям, сидевшим за столами и у стойки, и, откинув зеленую занавеску, завел меня в один из небольших кабинетов.

Часа два мы пили виски и разговаривали.

«Серый», оказывается, сразу сообразил, что я не имею никакого отношения ни к той визитной карточке, которую я ему вручил, ни к той, которую упомянул. На профсоюзного активиста я был совсем не похож. Будучи сам ведущим деятелем ИРМ в Берсвилле, он счел своим долгом выведать, кто я такой, а про деятельность профсоюзов особенно не распространялся. Это меня устраивало. Мне хотелось знать, что делается в Берсвилле, а он охотно рассказывал про местные нравы, прощупывая между делом мое отношение к профсоюзам.

Из нашего разговора я вынес следующее.

Уже сорок лет в городе безраздельно хозяйничал Элихью Уилсон, отец убитого. Он был президентом и главным акционером Городской горнодобывающей корпорации, а заодно и владельцем Первого национального банка, обеих городских газет, «Морнинг геральд» и «Ивнинг геральд», а также практически всех крупных предприятий. Вдобавок ему принадлежали сенатор Соединенных Штатов, несколько членов палаты представителей, губернатор штата, мэр города и большинство работников законодательной власти. Словом, в Берсвилле Элихью Уилсон был не последним человеком.

Во время войны ИРМ, организация в те годы на западе страны очень популярная, заручилась поддержкой Берсвиллской горнодобывающей корпорации. На деле, однако, корпорация навстречу профсоюзам не пошла. Тогда профсоюзы, воспользовавшись своей силой, стали требовать то, что им причиталось. Старый Элихью вынужден был уступить и стал ждать подходящего случая отыграться.

Случай этот представился в 1921 году. Дела у старого Элихью шли настолько плохо, что ему ничего не стоило, если понадобится, закрыть все свои предприятия. Он отказался от уступок, на которые в свое время пошел, и снизил рабочим зарплату до предвоенного уровня.

Местным профсоюзам требовалась помощь, и из Чикаго, где находился штаб ИРМ, в Берсвилл послали Билла Квинта. Билл выступил против забастовки и вообще против открытой конфронтации. Он предлагал испытанную тактику саботажа: на работу ходить, но любым способом работе препятствовать. Руководителям местных профсоюзов такая тактика, однако, казалась недостаточно активной. Они непременно хотели прославиться, войти в историю.

И они забастовали.

Забастовка продолжалась восемь месяцев. Обе стороны истекали кровью, причем рабочие – своей собственной, а старый Элихью – кровью наемных убийц, штрейкбрехеров, национальных гвардейцев и даже солдат регулярной армии. Когда же был раскроен последний череп и сломано последнее ребро, профсоюзы в Берсвилле перестали существовать.

Но, по словам Билла Квинта, старый Элихью плохо знал историю. Он победил забастовщиков, зато утратил власть над городом и штатом. Одержав победу над горняками, наемные головорезы окончательно распоясались, и, когда стычки прекратились, Элихью уже был не в состоянии от этих головорезов избавиться. Берсвилл их вполне устраивал, и они присвоили себе город, как присваивают боевые трофеи. Открыто порвать с ними Элихью не мог. Они слишком много знали: ведь за все, что они вытворяли во время забастовки, отвечал он.

К концу беседы мы оба были уже сильно навеселе. Мой собеседник допил очередную порцию виски, откинул волосы со лба и напоследок сообщил, какова ситуация в городе на сегодняшний день.

– Сейчас самый сильный из них, по-видимому, Пит Финик. Виски, которое мы с вами пьем, принадлежит ему. За ним идет Лу Ярд, у него ломбард на Паркер-стрит, кроме того, он занимается поручительством, контролирует – так, во всяком случае, я слышал – большинство городских увеселительных заведений и на дружеской ноге с Нуненом, шефом местной полиции. У крошки Макса Тейлера – или Сиплого – тоже друзей хватает. Он маленький, смуглый, ловкий, вот только с горлом беда – еле говорит. Игрок. Эти трое с помощью Нунена и помогают Элихью управлять городом, помогают больше, чем тот хотел бы. Но ему приходится мириться с ними, иначе…

– А этот, сын Элихью, которого сегодня пристрелили? – спросил я. – Чем он занимался?

– Служил своему папочке верой и правдой. И дослужился…

– Вы хотите сказать, что старик?..

– Может быть, не знаю. Не успел сынок вернуться из-за границы, как папаша посадил его выпускать газету. Старый черт уже одной ногой в могиле, а себя в обиду не даст. Но с этими ребятами надо держать ухо востро, поэтому старик выписал Дона с его французской женой из Парижа и использовал собственного сына в качестве приманки. Любящий папаша, нечего сказать! Дон проводил в газетах кампанию «Очистим наш город от порока и коррупции!». Понимай – от Пита, Лу и Сиплого. Дошло? Старик решил стряхнуть с себя эту банду руками мальчишки. Вот им и надоело, что их трясут. Впрочем, это только мое предположение.

– И не самое удачное. Что-то здесь не то.

– В этом проклятом городе все не то. Еще стаканчик этой отравы?

Я отказался. Мы вышли из ресторана и двинулись по улице. Билл Квинт жил в отеле «Майнерс» на Форест-стрит, и нам было по пути.

Перед моей гостиницей здоровенный детина, сильно смахивающий на переодетого полицейского, стоял у края тротуара и беседовал с кем-то сидевшим в большом открытом автомобиле.

– В машине Сиплый, – сказал Билл Квинт.

Я повернул голову и увидел Тейлера. Молодой, чернявый, маленький, профиль прямо-таки скульптурный.

– Хорош, – сказал я.

– Угу, – согласился «серый». – Лучше некуда.

Глава 2. Владыка Бесвилла

«Морнинг геральд» посвятила смерти Дональда Уилсона две страницы. С фотографии широко улыбался симпатичный человек в полосатом галстуке, с живым, умным лицом, смеющимися глазами, вьющимися волосами и ямочкой на подбородке.

Произошло вот что. Накануне вечером, без двадцати одиннадцать, Дональд Уилсон был убит на месте четырьмя пулями – в живот, в грудь и в спину. Услыхав выстрелы, жители дома номер 1100 по Харрикен-стрит выглянули в окна и увидели на тротуаре распростертое тело. Над ним склонились мужчина и женщина. На улице было темно, и разобрать их лица было невозможно. Когда же сбежались люди, мужчина и женщина скрылись. Никто не знал, как они выглядят. Никто не видел, куда они убежали.

Стреляли в Уилсона из пистолета тридцать второго калибра. Два выстрела из шести пришлись в стену дома, и, изучив траекторию этих пуль, полиция пришла к выводу, что в Уилсона целились из узкого прохода между домами на противоположной стороне улицы. Больше ничего выяснить не удалось.

В помещенной в «Морнинг геральд» редакционной статье говорилось, что покойный Уилсон, не жалея сил, боролся с коррупцией и что убийство, судя по всему, – дело рук тех, кто не хотел, чтобы в Берсвилле произошли изменения к лучшему. Шеф городской полиции, отмечалось в статье, убедительнее всего докажет свою непричастность, если как можно быстрее поймает и осудит убийцу или убийц. Тон статьи был недвусмысленно резким.

Дочитав газету и допив вторую чашку кофе, я вскочил на Бродвее в трамвай, вышел на Лорел-авеню и направился к дому убитого.

Я уже находился от него всего в двух минутах ходьбы, как вдруг мне совершенно расхотелось идти туда.

Дело в том, что прямо передо мной улицу перешел невысокий молодой человек в коричневом костюме. Со скульптурным профилем. Это был Макс Тейлер, он же Сиплый. Когда я дошел до бульвара Маунтен, то увидел, как его коричневые брюки мелькнули в дверном проеме дома покойного Дональда Уилсона.

Я вернулся на Бродвей, нашел магазин с телефонной будкой внутри, полистал телефонный справочник в поисках домашнего номера Элихью Уилсона, набрал этот номер и сообщил человеку, назвавшемуся его секретарем, что я приехал из Сан-Франциско по просьбе Дональда Уилсона, знаю кое-какие подробности о его смерти и хочу видеть отца убитого.

Проявив некоторую настойчивость, я в конце концов получил разрешение приехать.

Когда секретарь, тощий тип лет сорока с колючим взглядом и бесшумной походкой, ввел меня в спальню своего хозяина, владыка Бесвилла сидел в постели, со всех сторон обложенный подушками.

Маленькая, круглая, как мяч, головка, коротко стриженные седые волосы, прижатые ушки, такие крошечные, что их не видно вовсе. Над небольшим носом крутой лоб, рот и подбородок плоские, нарушающие округлость черепа. Короткая бычья шея, на квадратных мясистых плечах топорщится белая пижама. Одна рука – жилистая, с короткими, толстыми пальцами – лежит поверх одеяла. Глазки круглые, голубые, водянистые. Кажется, они вот-вот выскочат из-под седых кустистых бровей и во что-нибудь вцепятся. Да, этот за себя постоять сумеет.

Едва заметным движением своей круглой, как мяч, головки он указал мне на стул возле кровати, другим столь же неуловимым движением выставил из комнаты секретаря и только тогда спросил:

– Что там насчет сына?

Голос хриплый. Слова вырываются не изо рта, а откуда-то из груди, поэтому разобрать, что он говорит, было непросто.

– Я из Сан-Франциско, работаю в детективном агентстве «Континенталь», – представился я. – Несколько дней назад мы получили от вашего сына чек и письмо, где он просил прислать сюда сотрудника. Этот сотрудник – я. Вчера вечером мы договорились с вашим сыном встретиться у него дома. Я пришел в назначенное время, но его не застал. По дороге в гостиницу я узнал, что его убили.

Элихью Уилсон подозрительно уставился на меня и спросил:

– Ну и что?

– Когда я пришел, кто-то позвонил по телефону вашей невестке, после чего она ненадолго ушла, вернулась с подозрительно напоминающим кровь пятном на туфле и сказала, чтобы я мужа не ждал. Его убили в десять сорок, а она ушла в десять двадцать и вернулась в пять минут двенадцатого.

Старик оторвал голову от подушки и принялся ругать миссис Уилсон. Как он только ее не обзывал! Наконец он иссяк и взялся за меня.

– Она в тюрьме? – заорал он.

Я сказал, что вряд ли.

По-видимому, это ему не понравилось, ибо он снова разразился самыми отборными ругательствами, на этот раз в мой адрес.

– Так чего же вы, черт побери, ждете? – закончил он свою длинную тираду.

Не будь он таким старым и больным, я бы с удовольствием хорошенько хватил его по спине.

– Улик, – рассмеявшись, ответил я.

– Улик?! Каких еще улик? Ведь вы…

– Не валяйте дурака, – перебил я его. – Зачем ей было его убивать, сами подумайте?

– Затем, что она французская шлюха! – опять завопил он. – Затем, что она…

В дверях появилось испуганное лицо секретаря.

– Пошел вон! – гаркнул старик, и лицо секретаря пропало.

– Она ревнивая? – поспешил спросить я, воспользовавшись тем, что он на мгновение затих. – Кстати, вы напрасно так громко кричите, я, конечно, глуховат, но последнее время принимаю сухие дрожжи и стал слышать значительно лучше.

Старик согнул под одеялом ноги в коленях, положил на них сжатые в кулак руки и выставил на меня свою квадратную челюсть.

– Я стар и болен, – с расстановкой произнес он, – но меня очень подмывает встать и выставить вас отсюда коленом под зад.

Я пропустил его слова мимо ушей и повторил:

– Она ревнивая?

– Ревнивая, – сказал он уже спокойнее. – А также властная, избалованная, недоверчивая, жадная, мелочная, бессовестная, вероломная, себялюбивая, короче – дрянь, ничтожная дрянь.

– А основания для ревности у нее были?

– Хочется верить, что были, – съязвил он. – Я бы очень расстроился, если бы узнал, что мой сын ей ни разу не изменил. Хотя, очень может быть, так оно и было. С него станется.

– И все же вы не можете назвать мне причину, из-за которой она могла убить его?

– Не могу назвать причину?! – Он опять завопил: – Я же вам говорю…

– Все, что вы говорите, несерьезно.

Старик откинул одеяло и стал вылезать из постели. Затем передумал, поднял покрасневшее от бешенства лицо и заорал:

– Стэнли!

Дверь приоткрылась, и в щелку заглянул секретарь.

– Выставь-ка отсюда этого ублюдка, – распорядился старик, замахнувшись на меня кулаком.

Секретарь повернулся ко мне.

– Один ты, боюсь, не справишься, – сказал я, покачав головой.

Секретарь нахмурился. Мы были примерно одного возраста. Он был долговязый, на целую голову выше меня, зато фунтов на пятьдесят легче. А мои сто девяносто фунтов состояли не из одного жира. Секретарь занервничал, виновато улыбнулся и ретировался.

– Между прочим, – сказал я старику, – сегодня утром я решил побеседовать с женой вашего сына, но, подходя к ее дому, увидел, как туда входит Макс Тейлер, и счел за лучшее с визитом повременить.

Элихью Уилсон опять сунул ноги под одеяло, тщательно подоткнул его со всех сторон, откинулся на подушку, уставился, прищурившись, в потолок, а затем глубокомысленно заключил:

– Гм, вот оно что…

– Не понял?

– Теперь все ясно, – с уверенностью сказал старик. – Его убила она.

В коридоре послышались шаги, только на этот раз не легкие, секретарские, а тяжелые.

– Вы устроили вашего сына в газету для того… – начал было я, когда шаги приблизились к самой двери.

– Убирайтесь вон! – гаркнул старик, но не мне, а тому, кто стоял за дверью. – И в дверь не заглядывать! – Он сердито посмотрел на меня и спросил: – Так для чего, по-вашему, я устроил сына в газету?

– Чтобы рассчитаться с Тейлером, Ярдом и Питом.

– Ложь.

– Это не я придумал. Весь Берсвилл об этом знает.

– Вздор. Я отдал газеты в его полное распоряжение. Он делал с ними все, что хотел.

– Расскажите об этом своим дружкам, они вам поверят.

– Плевать я хотел на дружков. Я говорю то, что есть.

– Не будем спорить. От того, что вашего сына убили по ошибке – а это надо еще доказать, – он все равно не воскреснет.

– Его убила эта женщина.

– Сомневаюсь.

– Сомневается он! Она и убила.

– Возможно. Но про политику тут тоже не следует забывать. Вы могли бы…

– Повторяю еще раз: его убила эта французская тварь, а все ваши идиотские домыслы можете оставить при себе.

– И все-таки политикой пренебрегать нельзя, – не сдавался я. – Вы же Берсвилл знаете как свои пять пальцев. Дональд ведь как-никак ваш сын. При желании вы могли бы…

– При желании я мог бы, – взревел он, – послать вас ко всем чертям назад во Фриско вместе с вашими идиотскими…

Тут я встал и довольно бесцеремонно перебил его:

– Значит так. Я остановился в отеле «Грейт Вестерн». Если надумаете поговорить начистоту, я к вашим услугам.

С этими словами я вышел из спальни и спустился по лестнице. Внизу с виноватой улыбкой слонялся секретарь.

– Старый скандалист, – буркнул я.

– На редкость яркая личность, – пробормотал он в ответ.

В редакции «Геральд» я разыскал секретаршу убитого. Ею оказалась крохотная девушка лет двадцати с большими карими глазами, светло-каштановыми волосами и бледным хорошеньким личиком. Звали ее Льюис.

О том, что ее шеф вызвал меня в Берсвилл, она слышала первый раз.

– Надо сказать, мистер Уилсон вообще был человеком замкнутым, – пояснила Льюис. – И потом… – она запнулась, – он не очень-то доверял своим сотрудникам.

– И вам?

– И мне, – покраснев, сказала она. – Впрочем, он проработал в редакции очень недолго и поэтому плохо знал нас.

– Думаю, дело не только в этом.

– Видите ли, – проговорила она, прикусив губу и оставив на полированной крышке стола главного редактора целый ряд превосходных отпечатков пальцев, – его отцу… не очень нравилось то, что он делал. Поскольку газеты принадлежали Уилсону-старшему, нет ничего удивительного в том, что мистер Дональд не вполне доверял своим подчиненным, считая их более преданными отцу, чем себе.

– Старик был, кажется, против поднятой на газетных страницах кампании? Почему же в таком случае он, полноправный владелец газеты, с этими кампаниями мирился?

Она низко опустила голову, словно изучая собственные отпечатки пальцев, а потом еле слышно ответила:

– Тут все не так просто. Когда мистер Элихью серьезно заболел, он вызвал сюда Дональда, мистера Дональда, ведь мистер Дональд в основном жил в Европе. Узнав от доктора Прайда, что ему придется оставить дела, мистер Элихью телеграммой вызвал сына домой. Но когда мистер Дональд приехал, мистер Элихью раздумал передавать ему дела. А чтобы сын не уезжал, он отдал ему газеты, вернее, назначил его редактором. Эта работа пришлась мистеру Дональду по душе, журналистикой он увлекался еще в Париже. Когда же он обнаружил, что творится в городе, то развернул в своих газетах кампанию. Он не знал… он же бо́льшую часть жизни прожил за границей… он не знал…

– …что у его отца тоже рыльце в пуху, – закончил за нее я.

Ее слегка передернуло, но она не стала мне возражать и продолжала:

– Они с мистером Элихью поссорились. Мистер Элихью сказал сыну, чтобы тот угомонился, но мистер Дональд отца не послушался. Знай мистер Дональд, чем он рискует, он бы, возможно, одумался. Но, по-моему, он бы все равно не догадался, что в городских злоупотреблениях замешан его собственный отец. А сам мистер Элихью не стал бы ему говорить – ведь признаваться в таком родному сыну очень нелегко. Тогда старик пригрозил, что отберет у мистера Дональда газеты. Не знаю, пугал он его или действительно решил проучить. Но затем Уилсон-старший заболел опять, и все пошло своим чередом.

– Дональд Уилсон посвящал вас в свои дела?

– Нет. – Она перешла на шепот.

– Откуда же вы все это знаете?

– Я пытаюсь… пытаюсь помочь вам найти убийцу, – обиделась она. – И вы не имеете никакого права…

– Если действительно хотите помочь, скажите лучше, откуда вы все это знаете, – настаивал я.

Она сидела, уставившись в стол и прикусив нижнюю губу. Я ждал. Наконец она сказала:

– Мой отец – секретарь мистера Уилсона.

– Благодарю.

– Только не подумайте, что мы…

– Мне это безразлично, – заверил ее я. – Скажите, что вчера вечером делал мистер Уилсон на Харрикен-стрит, когда назначил мне встречу у себя дома?

Она ответила, что не знает. Я справился, слышала ли она, как он попросил меня по телефону приехать к нему домой в десять вечера. Она сказала, что слышала.

– А чем он занимался после этого? Пожалуйста, попытайтесь вспомнить все, что говорилось и делалось с момента нашего телефонного разговора и до конца рабочего дня.

Она откинулась на спинку стула, закрыла глаза и потерла лоб.

– Вы позвонили около двух часов дня. После этого мистер Дональд продиктовал мне несколько писем – на бумажную фабрику, сенатору Киферу и… Да, чуть не забыла! Около трех часов он уходил минут на двадцать. А перед уходом выписал чек.

– На чье имя?

– Не знаю, но я видела, как он его выписывает.

– Где его чековая книжка? Он носил ее с собой?

– Она здесь. – Секретарша встала, обошла стол и дернула за ручку ящика. – Заперто.

Я подошел, разогнул лежавшую на столе скрепку и с ее помощью, а также с помощью перочинного ножа открыл ящик.

Девушка вынула оттуда тоненькую чековую книжку Первого национального банка. На последнем использованном чеке было вписано 5000 долларов. И только. Никаких фамилий. Никаких пояснений.

– Итак, он вышел с этим чеком, – сказал я, – и отсутствовал двадцать минут, да? За это время он успел бы дойти до банка и вернуться?

– Конечно, до банка от силы минут пять ходьбы.

– А до того как он выписал чек, ничего не произошло? Подумайте. Никто не приходил? Не звонил?

– Одну минуту. – Она опять закрыла глаза. – Сначала он диктовал письма, потом… Господи, какая же я дура! Ну конечно, ему звонили! «Да, – сказал он, – я могу быть в десять, но я буду очень спешить». Больше он ничего не говорил, только несколько раз повторил «да, да».

– А кто звонил – мужчина или женщина?

– Не знаю.

– Подумайте, ведь можно было догадаться по его голосу.

– Тогда женщина, – сказала она после паузы.

– Кто раньше ушел, вы или он?

– Я. Он… Я уже говорила, мой отец – секретарь мистера Элихью. Так вот, у него с мистером Дональдом в тот вечер, сразу после работы, была назначена деловая встреча. Нужно было решить какие-то финансовые вопросы. Отец заехал за ним в шестом часу. По-моему, они собирались вместе пообедать.

Больше из Льюис при всем желании мне ничего вытянуть не удалось. Каким образом Дональд Уилсон оказался накануне вечером в доме номер 1100 по Харрикен-стрит, ей было решительно ничего не известно. Про миссис Уилсон она также понятия не имела.

Мы обыскали письменный стол убитого, но ничего любопытного не обнаружили. Я обратился было за помощью к телефонисткам, но безуспешно. Битый час проговорил с курьерами, редакторами и другими сотрудниками газеты – тоже без толку. Маленькая секретарша не ошиблась: покойный и впрямь умел держать язык за зубами.