Kitobni o'qish: «Разве мы не можем быть подругами»

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Главный редактор: Яна Грецова

Заместитель главного редактора: Дарья Башкова

Руководитель проекта: Елена Холодова

Арт-директор: Юрий Буга

Дизайнер: Денис Изотов

Редактор: Виктория Сайфутдинова

Корректоры: Елена Кондалова, Ольга Улантикова

Верстка: Кирилл Свищёв

Фотография на обложке: Bettmann / Getty Images

Разработка дизайн-системы и стандартов стиля: DesignWorkout®

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© 2024 by Denny S. Bryce LLC and Eliza Knight. Published by arrangement with William Morrow Paperbacks, an imprint of HarperCollins Publishers.

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2025

* * *

Посвящается Элле и Мэрилин

Женская дружба, как скажет вам любая женщина, строится из тысячи маленьких добрых дел… которыми мы обмениваемся снова и снова.

Мишель Обама. Becoming. Моя история¹

Пролог
Элла

Лос-Анджелес, Калифорния, 1972 год

Взять высокую ноту, до, потом опуститься ниже и начать скэт: бип-да-боп, даб-до-ди, ПАМ! В такие моменты я растворяюсь в ритме. Забываю обо всем. Мое тело, мышцы, кожа – каждая частичка меня знает, что делать. Не нужно ничего выдумывать. Достаточно быть здесь и сейчас. Вы наверняка хотя бы раз ощущали себя совершенной. Это чувство похоже на музыкальную ноту, темп или аккорд, песню, которая длится и длится.

Ну же, девочка. Ты нашла свое место под солнцем.

Слова и мелодия кажутся столь же естественными, как дыхание. Я забываю обо всем, кроме звуков музыки. Но совсем скоро мне придется вернуться в реальный мир.

Дует ветерок. Он приносит с собой аромат роз «крайслер империал»². Я сижу за столом на террасе своего дома в Беверли-Хиллз, на железном стуле с подложенной для удобства красно-белой подушкой. Подушка довольно пышная – под стать моей пятой точке. Не то чтобы меня это заботило.

Цветы и солнце радуют, но для апреля стоит страшная жара. Зонт над столом защищает от теплового удара, но не от пота на лбу.

– Элла, ты хочешь остаться здесь? – Раздвижная дверь открывается, и на террасу выходит Джорджиана, моя кузина. Как и всегда, она одета ярко – темно-синие брюки и длинный красный жилет поверх блузки в цветочек. Нам обеим хорошо за пятьдесят, но Джорджиана, в отличие от меня, не страдает от отекающих лодыжек и страха перед цифрой на весах. Она ловко и уверенно несет поднос с полным кувшином холодного чая, парой стаканов и длинными ложечками. Всякий раз, доставая из буфета этот кувшин, ее любимый, украшенный прихотливыми узорами, она рассказывает мне, что купила его в универмаге «Гимбелс». Но меня больше интересует, сколько на подносе сахара и лимона и почему Джорджиана так тонко нарезала банановый кекс.

– Это еще зачем?

– Только не делай вид, что забыла, – фыркает Джорджиана. – Я еще две недели назад говорила тебе про интервью.

Я помню. Просто не хочу его давать.

– Что еще за интервью?

– Такое же, как те, что ты давала сотни раз до этого. – Она ставит поднос на стол с громким стуком. Каким-то чудом ничего не разбивается.

– Неважно, сколько интервью я давала, мне каждый раз этого не хотелось, – говорю я, но мысленно смиряюсь со своей участью. – Для кого оно? Что за газета?

– Журнал Ms.³, я же рассказывала, Элла.

– Расскажи снова. – По растерянности в глазах Джорджианы я понимаю, что мой голос прозвучал жестче, чем я хотела. – Будь так любезна.

– Это интервью – особенное. Оно не про тебя.

– Тогда при чем здесь я?

– Оно про Мэрилин.

Моя рука, занесенная над банановым кексом, вздрагивает. Я опускаю ее и прожигаю Джорджиану взглядом, стараясь сохранять самообладание. Мне совершенно не хочется обсуждать Мэрилин.

– Почему ее просто не оставят в покое? Она уже десять лет как в могиле, а сплетни всё не утихают.

Джорджиана нетерпеливо вздыхает:

– Это специальный выпуск, посвященный десятой годовщине смерти Мэрилин. Там будет обсуждаться, что изменилось с тех пор в Америке, а что – нет. Особенно для женщин.

– Ты хочешь сказать, для белых женщин.

– Само собой, для белых, – тут же соглашается Джорджиана. – Но одна из основательниц журнала – негритянка. Дороти Питман Хьюз. Я проверила.

– Почему я не видела этот журнал в газетных киосках?

– Потому что ты не подходишь к газетным киоскам. И разве я не говорила, что это новый журнал? – Она наливает стакан холодного чая. – Если нет, то говорю сейчас – он совсем новый. Но другая его основательница – Глория Стайнем. В Нью-Йорке поговаривают, что Ms. станет рупором феминизма в Америке. – Джорджиана направляется к клумбе, высаженной ближе всего к дверям террасы. Но уходить моя кузина не собирается. Вместо этого она начинает теребить стебли роз, поправлять листья и лепестки, будто без ее помощи бутоны не расцветут – хотя прекрасно справлялись с этой задачей каждый год с тех пор, как я высадила кусты.

– Давно пора было дать женщинам возможность высказаться, – настаивает Джорджиана. Она вечно пытается выставить себя современной женщиной. Но при этом не может оставить в покое мои розы. – Разве ты не согласна, Элла?

Я оставляю ее вопрос без внимания.

– У нас есть садовник, который ухаживает за цветами, Джорджиана. Займись своими делами.

Кузина косо смотрит на меня – этот трюк не так-то легко провернуть, стоя ко мне спиной. Даже не поворачиваясь, она прожигает меня взглядом.

– В августовском выпуске Ms. планирует опубликовать большую статью о Мэрилин. – Джорджиана опускает руку. – Ничего я твоим бесценным цветам не сделаю. – Она так сильно дергает ручку раздвижной двери, что та, кажется, вот-вот сойдет с направляющих. – Журналистка придет с минуты на минуту.

У меня сосет под ложечкой.

– Не притворяйся, будто не знаешь, что я думаю о журналистах. Я никогда не любила с ними общаться.

– Мне показалось, на этот раз ты будешь не против, – говорит она.

– Я – то, чем я занимаюсь, Джорджиана. Я пою. Обсуждать другие темы ни к чему. Что я думаю или думала о Мэрилин – это мое личное дело.

– Ну-ну, как скажешь, – бурчит Джорджиана. – Я бы не шутила с Глорией Стайнем, Элла. Она представляет новое поколение. Тебе не помешало бы появиться на страницах журнала, который читает молодежь.

Я знаю, что она не отступит, но и сама сдаваться не собираюсь.

– Журнал, может быть, долго и не продержится. – Джорджиана бросает на меня взгляд через плечо. – Норман на это намекнул. Но вот твои слова о Мэрилин людям точно запомнятся.

– Когда это ты говорила с Норманом?

– На днях. Он услышал про статью и упомянул ее в разговоре.

Норман Гранц работал моим менеджером несколько десятков лет. Сейчас он живет в Швейцарии, но по-прежнему за мной приглядывает.

– Значит, мне надо придумать, что бы такое сказать.

Джорджиана закатывает глаза:

– Ну не упрямься, Элла.

– Ничего не могу с собой поделать.

Я смотрю, как она открывает раздвижную дверь и заходит в дом, а потом вспоминаю Мэрилин и наше с ней знакомство. Хорошие моменты и не очень.

Представьте, что вы участвуете в гонке, несетесь в «Ягуаре» по трассе Ле-Мана, соревнуясь в Гран-при по скорости и выносливости. Чтобы прийти к финишу первым, вы бесстрашно лавируете, разгоняетесь на поворотах, до упора выжимаете газ на прямых участках. На такой скорости прошлому вас не догнать. Вы мчитесь вперед, потому что знаете: остановиться – значит проиграть.

Я не останавливаюсь. Мэрилин тоже не желала останавливаться. Как и я, она хотела оставить прошлое за спиной, а боль – в зеркале заднего вида. Как и я, она хотела отогнать воспоминания о потерянных матерях, злых отчимах, сиротских приютах и ранних замужествах, распавшихся так быстро, что воспоминания о них похожи на сон.

Я никогда не хотела вспоминать прошлое. Это нелегко – отпустить столь большую часть себя. На момент встречи с Мэрилин я находилась где-то между прошлым и будущим. Я была королевой джаза, она – королевой большого экрана. Но на публике мы, как и все знаменитости, были совсем другими людьми, чем за закрытыми дверями.

Казалось бы, мы должны были повстречаться там же, где и остальные сливки Голливуда и шоу-бизнеса, – в ночном клубе или на церемонии награждения, в каком-нибудь задымленном уголке, где можно расслабиться.

Но нас не привлекали такие места. Нет, мы познакомились не случайно и не ради внимания журналистов. Нас свела песня.

Поначалу отношения между нами складывались не очень-то гладко. По крайней мере, для меня. Я была занята тем, что тосковала по давно прошедшей любви и пыталась компенсировать свои неудачи бесконечными живыми выступлениями и студийными записями. Однако Мэрилин каким-то образом удалось подобраться ближе. Ко мне нелегко втереться в доверие. Но эта девочка… Упорство могло бы стать ее вторым именем. Клянусь, другой такой не было. Она напоминала мне меня. А я ей, наверное, напоминала ее. Пока все не покатилось по наклонной.

Раздается звонок. Джорджиана открывает раздвижную дверь:

– Журналистка приехала. Мне остаться?

Я сую руку в карман юбки и достаю упаковку жвачки.

– Нет, все будет нормально. Я знаю, что сказать. Пригласи ее в дом. Я готова настолько, насколько это возможно.

Часть первая
Импровизация
1952–1954 годы

Неровная дорога
Элла

1952 год

– Чем ты занимаешься, Элла?

Джорджиана стоит в дверях моей ванной комнаты и задает вопрос, на который я вот-вот отвечу. Но после вчерашней ночи мне трудно держать себя в руках. Мою уставшую голову переполняют эмоции, серьезные размышления, переживания о ее чувствах, о моих чувствах, о моем муже. Мне нужно сосредоточиться.

Или, может быть, мне нужно перестать себя накручивать и просто дать ответ.

– Я занимаюсь именно тем, что ты видишь, – сижу перед туалетным столиком и наношу макияж.

Судя по кислому выражению лица Джорджианы (она выглядит так, будто между зубов у нее застрял кусочек арахиса), мой ответ прозвучал чересчур грубо, так что я извиняюсь:

– Прости. Прости. Дай мне пару минут.

Джорджиана машет в воздухе стопкой писем:

– Уже полдень, тебе нужно ответить на письма, а через два часа у тебя встреча с модельершей на Манхэттене. Ты же не забыла про новый гардероб? В Европу нельзя ехать в лохмотьях.

Я смотрю на ее отражение в трельяжном зеркале. Джорджиана одета в модный темно-синий костюм от Chanel, волосы у нее коротко подстрижены «под пуделя», а крупные жемчужные клипсы служат эффектным завершающим штрихом. Джорджиана всегда выглядит безупречно. А мысли ее занимают совсем другие проблемы, чем у меня.

Она заходит в ванную, внимательно глядя по сторонам, будто надеется что-то найти.

– Ты начнешь собираться или так и будешь смотреть на себя в зеркало?

– Может, и буду, – обиженно говорю я. Мне не нужно ни готовиться к выступлению, ни спешить на запись. Я была бы не против просидеть весь день в розовом халате и с розовыми бигуди в волосах. От усталости мне даже двигаться неохота.

Вчера поздно ночью я вернулась из Калифорнии после четвертых американских гастролей «Джаза в филармонии»⁴. Долгий перелет, спор с моим мужем Рэем и бессонная ночь меня вымотали. Джорджиана зря рассчитывала, что к полудню я буду бодра и полна энергии.

Я прожигаю кузину взглядом:

– Почему ты вечно ко мне врываешься? Донимаешь. Мне это не нравится.

– Я ассистентка. Донимать тебя – моя работа. На самом деле ты не возражаешь, – говорит она. – Я врываюсь к тебе уже двадцать лет.

– И все же я имею право на личные границы, Джорджиана.

– Как и все мы, – протяжно отвечает она, по-прежнему пристально разглядывая ванную комнату, будто видит ее впервые.

В прошлом году я переоформила интерьер ванной после очередного разрыва с мужем. Мысленно я пытаюсь подсчитать эти разрывы. Кажется, в последнее время они происходят по два раза в месяц.

Пока я погружена в размышления, Джорджиана подходит к запасному табурету, который я держу в ванной для Рэя (или, скорее, держала для Рэя). Она прищуривается, глядя на душевую кабину, и задумчиво наклоняет голову.

Вдруг я понимаю, в чем дело.

– Рэй не прячется за розовой шторкой, Джорджиана. Можешь не искать, – говорю я непринужденным тоном. Моя злость никогда не слышна в моем голосе. Раньше я думала, что с возрастом это пройдет. Но за долгие годы спокойный тон не раз мне пригождался, и теперь, в тридцать пять, я не готова с ним расстаться.

Нависнув надо мной, Джорджиана чуть приседает – будто хочет меня обнять. Наверное, заметила, что я в расстроенных чувствах.

– Что это за помада? – Она протягивает руку, и я передаю ей тюбик Revlon оттенка «красный ворон». – Спасибо. – Джорджиана красит губы. – Как я выгляжу?

– Как я, только понарядней. И стройней.

– Элла, прошу. Не начинай. Сегодня такой чудесный день, не надо его портить.

– Все нормально. Я просто широка в кости, но зато знаменита. Так ведь написали в журнале Jet⁵, в той статье с ужасным названием «Знаменитые толстушки», да? Все делают вид, будто оказаться в этом списке было большой честью. Верно?

Джорджиана садится на табурет Рэя.

– Давай не будем снова обсуждать ту статью.

Я захлопываю пудреницу.

– Почему журналисты вечно выбирают самые нудные темы?

Джорджиана громко вздыхает и кладет письма себе на колени.

После долгой паузы я решаю сменить тему:

– Мне нравится твоя прическа. Очень симпатично.

Она пожимает плечами:

– Не пытайся меня задобрить. Тебе все равно нужно поторапливаться. – Она собирает письма в стопку. – Ты хорошо себя чувствуешь? Я слышала вашу с Рэем ругань с другого конца дома.

Боже праведный! Мы правда так раскричались? Комнаты Джорджианы расположены далеко от моих. Мой тюдоровский особняк, как называет его Рэй, – самый что ни на есть тюдоровский из всех, с остроконечными крышами, каменной кладкой и облицованный кирпичом. В нем много просторных комнат и длинных коридоров. Я хотела, чтобы в моем доме было место и для близких, и для дальних родственников. Не только для Джорджианы, маминой сестры Вирджинии Уильямс и, конечно, моего приемного сына Рэя-младшего, но также и для многочисленных заглядывающих в гости кузенов, дядюшек и тетушек. Мне хотелось, чтобы все, кого я люблю, могли уместиться под одной большой крышей.

– Не переживай, – говорю я Джорджиане. – Прости, если разбудили. Мы поссорились из-за Рэя-младшего. – В груди у меня по-прежнему бурлит раздражение. Я обожаю сына, но из-за постоянных разъездов вижу его совсем нечасто. Это меня очень расстраивает, о чем мой муж прекрасно знает – и знает, как надавить на больную мозоль.

– Почему Рэй каждые выходные разъезжает по гастролям «Джаза в филармонии» или с «Трио Оскара Питерсона», но упрекает меня в том, что мы не живем как семья? – Мне приходится ненадолго закусить нижнюю губу, чтобы она перестала дрожать. – Он говорит, что теперь-то я пойму, каково ему было последние два года. Что у меня никогда не было времени на него и нашего сына. – Я поворачиваюсь к Джорджиане: – Это правда? Я во всем виновата?

– Прости, Элла, но ты и правда много работаешь.

– Работаю? Пение – это не работа. Это моя суть, Джорджиана. Почему этого никто не понимает? Рэй не прекратит заниматься тем, что у него получается лучше всего. Так почему я должна остановиться?

– Я думаю, он не хочет, чтобы ты останавливалась. Просто немного притормозила.

– Ты на его стороне? Тогда скажи, кто будет оплачивать счета? А? Каждый человек в этом доме работает на меня. Если я брошу работу, кто тебе заплатит?

Джорджиана закатывает глаза:

– Ладно. Не горячись. Ты злишься на Рэя. Не срывайся на меня.

И зачем я стараюсь? Меня никто не понимает. Ни Джорджиана, ни тем более муж.

– Забудь. Давай поговорим о чем-то другом. – Я поворачиваюсь к зеркалу, беру пуховку и чересчур сильно хлопаю ею по щекам. – Что там за письма?

– Есть плохие новости, есть хорошие – или, точнее говоря, интересные. – Джорджиана достает одно из писем. – Нам ответили из клуба «Мокамбо».

Я замираю. «Мокамбо» – это площадка мечты. На Сансет-стрип расположены самые модные ночные клубы Америки. Но мне никак не удается туда пробиться. Я расправляю плечи и собираюсь с духом.

– Давай, Джорджиана. Не тяни.

– Если верить их управляющему, на ближайший сезон свободных мест нет. Я связалась и с другими клубами на Сансет-стрип, Элла. Их расписания забиты.

– Ну еще бы – после того, как они услышали мое имя, – говорю я. – Если бы они отказали из-за моего цвета кожи, поспорить было бы проще. – Мой голос невольно срывается. – Дороти, Сасси, Эрта, Лина. Все они выступали на Сансет-стрип. Пели джаз, блюз, песни из мюзиклов – неважно. Важно то, что у них параметры девяносто–шестьдесят–девяносто.

Джорджиана вдруг оказывается рядом и тянется к моей руке, но я ее убираю.

– Мне не нужно сочувствие. Мне нужно запланировать выступление в клубе на Сансет-стрип.

– У меня есть идея. – Джорджиана все-таки сжимает мою руку. – Давай перестанем просить разрешения. Вся Америка знает тебя как леди Эллу, королеву джаза, а после зарубежных гастролей узнает и Европа. Тебе не нужен Сансет-стрип. Они сами останутся в дураках, когда мир полюбит тебя еще сильней.

У меня становится тепло на душе.

– Ты знаешь, как меня поддержать.

– Просто говорю тебе правду. А на следующий год Норман Гранц запланировал гастроли в Австралию, на Гавайи и в Японию. Весь мир жаждет тебя увидеть, кроме нескольких захудалых клубов Лос-Анджелеса. Я не люблю ругаться. Это так вульгарно. Но в этот раз скажу – пусть катятся к чертям.

Я смеюсь, хоть и негромко:

– Хорошо, я поняла. Продолжу записываться и выступать там, где есть такая возможность.

Джорджиана улыбается, отбрасывает в сторону письмо из «Мокамбо» и берет другой конверт:

– Значит, можем двигаться дальше.

– Можем, – соглашаюсь я. – Так что там за хорошие новости?

– Письмо от восходящей голливудской звезды.

– Что? От поклонника? Хочет, чтобы я подписала обложку альбома или что-то в этом духе?

– Нет, – отвечает Джорджиана. – Ей нужна твоя помощь.

– Моя помощь, говоришь? Кто это и что за помощь ей нужна?

– Это Мэрилин Монро, и она хочет взять у тебя пару уроков пения.

– Что еще за Мэрилин? – Я прищуриваюсь, глядя на Джорджиану: – Ты про ту актрису, Мэрилин Монро?

– Нет, про оперную певицу. – Джорджиана корчит недовольную физиономию. – Да, та самая Монро. Которая снималась с Бетт Дейвис. «Всё о Еве». Ты сказала, фильм тебе понравился. Монро рассмешила тебя в сцене с вечеринкой.

– Да. Да. Помню, но я ничем не могу ей помочь.

– Почему? – спрашивает Джорджиана с неожиданным разочарованием. – Она просто хочет, чтобы ты научила ее петь.

– Я не могу этого сделать, – говорю я. – Я самоучка. В жизни не брала ни одного урока. И ты это знаешь. Если она хочет научиться петь, пусть заглянет к себе в сердце, к себе в душу, если у нее вообще есть душа. Там она и найдет свой голос. И вообще, это точно не пиар-ход?

– Непохоже. Написано от руки на именной бумаге, – Джорджиана показывает мне письмо и тычет пальцем в выгравированные инициалы. – Мне ей так и ответить?

– Ничего не отвечай. Если кто-то спросит, сделаем вид, что не получали письма. Да и вообще, она наверняка забудет, что написала. Уверена, это было сделано на спор на какой-нибудь вечеринке в Беверли-Хиллз, одной из тех, где слишком много алкоголя и кто знает, чего еще. Просто выброси его.

Джорджиана говорит сквозь зубы:

– Не совершай ошибку. Тебе стоит ответить.

– Почему?

– Она пишет, что ты ее любимая певица. Почему бы тебе не ответить: «Прости, никак не получится», не отказать ей вежливо?

Я смотрю на нее и думаю: какого черта?

– Это не похоже на мою любимую кузину, – я приподнимаю бровь. – Разве что ты поклонница Мэрилин Монро.

– Может, и поклонница.

Я посмеиваюсь:

– Мне бы все равно не хотелось, чтобы ты отвечала.

Она фыркает:

– Ты же сама говорила, ты хочешь знать каждого, у кого есть деньги на твой альбом.

Я достаю из кармана юбки пачку мятной Wrigley’s.

– Я видела ее в одном-единственном фильме с Бетт Дейвис. Дейвис мне нравится, но ей я бы тоже не стала давать уроки пения. – Я закидываю в рот пластинку жвачки.

– Я все-таки ей напишу, – Джорджиана цокает языком. – Мисс Монро ни к чему знать, что ты не удосужилась даже вежливо ей отказать. – Она засовывает письмо обратно в конверт.

– Делай что хочешь. – Я снимаю бигуди так резко, будто они загорелись. – Что дальше?

– Одевайся, чтобы мы успели к модельерше в Манхэттен. – Она собирает письма и поднимается с табурета.

– Дай мне пятнадцать минут. Ладно?

Джорджиана вздыхает:

– Пустые обещания.

Мы успеваем в ателье «У Зельды» до закрытия. Как только я оказываюсь внутри этого бутика на Среднем Манхэттене, во мне просыпается страх перед примерками и модельерами. Я напрочь забываю про Сансет-стрип и Мэрилин Монро.

Я люблю одежду, но не такую – модную, дизайнерскую. Мне больше по душе готовая одежда, а также меховые накидки и норковые шубы. При росте метр шестьдесят пять я ношу восемнадцатый размер, и большинство знаменитых модельеров хмурятся, стоит мне сделать шаг в их царство.

Мадам Зельда говорит, что она не такая. Как только мы заходим в ее ателье, она заявляет, что полная женщина – это еще одна клиентка, для которой она может сшить прекрасную одежду.

– На вас это платье будет смотреться не хуже, чем на манекене.

Несколько минут спустя я шепотом говорю Джорджиане на ухо, что совсем не прочь сыграть роль гигантской игольницы для столь талантливого и обходительного человека, как мадам Зельда.

Ее полное имя – Зельда Винн Вальдес, и ее платья и костюмы пользуются огромным спросом. Она стала одной из первых негритянок, открывших свой бутик на Манхэттене. Вдобавок она председатель нью-йоркского отделения Национальной ассоциации дизайнеров одежды и аксессуаров, созданной Мэри Маклеод Бетюн. По дороге Джорджиана ввела меня в курс дела. Но больше всего меня впечатлила прямолинейность Зельды и ее искренняя улыбка. Я моментально стала ее поклонницей.

Мы с Джорджианой собираемся уходить спустя несколько часов замеров и лекций про пайетки и атлас, когда в ателье заходит Дороти Дэндридж. Дружелюбно с нами поздоровавшись, она рассказывает, что прилетела с Западного побережья на фотосессию.

Она такая милашка, никому не желает зла, но сегодня ей не стоило делиться своим мнением о клубе «Мокамбо».

– Это возмутительно, что мне довелось выступить на Сансет-стрип раньше тебя. Ты ведь королева джаза.

– Да, это несправедливо. – Надеюсь, за вежливой улыбкой не видно моих сжатых зубов.

Я чувствую на себе взгляд Джорджианы и смотрю в ее сторону, чтобы подтвердить свою догадку. Джорджиана приподнимает бровь, предупреждая меня суровым изгибом губ.

Разозлившись, я порой начинаю нарываться на неприятности. Меня так и подмывает спросить мисс Дэндридж, не считает ли она, что попасть в «Мокамбо» ей помогли точеная фигурка, сравнительно светлый оттенок кожи и соблазнительные губы.

Джорджиана вдруг возникает рядом со мной, извиняется за то, что нам пора, и подталкивает меня к двери.

Обменявшись с Дороти мимолетной улыбкой, еще более торопливыми объятиями и помахав ей на прощание, мы с Джорджианой выходим на улицу и направляемся к лимузину.

– Вот поэтому у тебя так мало друзей, Элла.

– Я ничего не говорила.

– Еще как говорила. Все, что ты хотела сказать, было написано у тебя на лице.

Я морщу нос. Не то чтобы Джорджиана ошибалась, но некоторые вещи изменить нельзя. Так что я на нее не смотрю. Я иду, опустив голову, и считаю трещины на асфальте, пока мы не садимся в машину.