Kitobni o'qish: «А-линия»

Дарина Стрельченко

А-линия

Анастасия Магерамова, иллюстрация на обложке, 2022

Дарья Шишкина, внутренняя иллюстрация, 2022

Со всей благодарностью,

со всеми невысказанными словами —

моей семье

Глава 1

Принять риск

– Здравствуй, Алина. Меня зовут Игорь.

Психолог, который разговаривал с ней несколько минут назад, предупредил: Алине кажется, что она собирает поющие кристаллы в белом саду. Не думаю, что в таких садах место учителям, но и ей там теперь тоже больше не место.

– Я твой учитель.

Я старался выбирать слова попроще и строить короткие предложения. Алина сидела на кушетке, болтая ногами, и весело и спокойно смотрела сквозь меня. На ней было короткое платье, гольфы и растянутая кофта – похоже, медсёстры одели Алину в то, что нашлось в шкафу в комнате персонала.

– Алина.

Она кивнула, но не мне, а чему-то в своей голове – может быть, кристаллу, который спел ей особенно красивую песенку.

– Али-на.

Она рассмеялась, тряхнула головой и выпрямилась. Во взгляде проступила осмысленность, а следом – растерянность. Алина обнаружила перед собой меня и сжалась, вскинула колени к груди, обхватив их руками, будто защищалась. Костяшки пальцев у неё были белыми, а кисти – длинными, в бледно-красной сыпи; экзема оказалась одним из побочных эффектов.

– Привет.

– Здрас…твуй…те, – выдохнула она с паузами, как будто ей не хватало силы произнести слово целиком.

Я сделал шаг к кушетке. Алина испуганно глянула на меня, нос у неё сморщился, глаза сощурились – она стала похожа на маленькую старушку. Я повторил, невольно ей подражая:

– Меня зовут Игорь Ва-лен-ти-но-вич.

Мелькнула мысль: возможно, Ире стоило подобрать на роль наставника кого-то с более простым отчеством.

Алина разжала руки, и они упали на кушетку – совсем как у куклы. Две пластмассовых белых руки.

– Не надо так, – сдержанно попросил я. – Ты можешь сделать себе больно.

Она рассеянно улыбнулась, опустила ноги и хотела встать, но, видимо, не совсем представляла, что нужно сделать. Может быть, на Луне так чувствуют себя космонавты: хочешь шагнуть, но как?

И всё-таки в ней говорили какие-то инстинкты. Пока я медленно подходил, Алина попыталась подняться, опёршись о кушетку. Ладонь скользнула по клеёнке, ноги не удержали, и она рухнула мне на руки – хорошо, успел подхватить.

Секунду Алина глядела на меня снизу вверх – серыми, как кремень или голубиное крыло глазами, – а потом снова рассмеялась, ускользнула в мир своих фантазий и замурлыкала что-то – видимо, песенку тех самых кристаллов.

– Для первого раза достаточно, – окликнула Ира – наш босс, которая и затеяла весь проект. Она следила за нами через стекло; даже сквозь динамик я слышал её неровное, напряжённое дыхание. Ещё бы: это была первая встреча Алины с не-доктором, с настоящим живым человеком. Хотя, в широком смысле, я тоже был врачом – учёным-нейропсихологом.

– Что мне делать? – спросил я негромко и без выражения, чтобы не разбудить улыбавшийся своим видениям плод эксперимента.

– Положи её, – подсказала Ира. – И уходи.

Я аккуратно опустил лёгонькую, худющую Алину на кушетку – густые волосы рассыпались по клеёнке, и лицо в обрамлении тёмно-коричневых прядей показалось ещё бледней.

– Иди уже, – устало велела Ира, щёлкая мышкой; это было хорошо слышно через налаженный микрофон.

Я вышел из лаборатории и со вздохом взглянул на толпившихся у дверей медсестёр, фармакологов и ассистентов. Нам придётся мириться с этим в ближайшие несколько месяцев – мне, Ире и Алине, конечно. С повышенным вниманием, с постоянными тестами и скринингами. С постоянным риском.

Чем дальше я был от лаборатории – тем сильней раздражался, хотя Алина не сделала ничего, чтобы вызвать такое чувство; может, сказывалось напряжение последних недель, бесконечные анкеты, инструктажи и документы. Сама Алина показалась мне ласковой, тихой девочкой, может быть, даже симпатичной, если одеть её не в обноски. И всё-таки было что-то, что так и подзуживало развернуться и отказаться от самого странного в моей карьере проекта.

Удерживали деньги; я не переставал удивляться Ирине, которая выбила для «А-линии» не только лучшие лаборатории, но и сказочное финансирование.

И научный интерес, конечно. В конце концов, я стану первым нейропсихологом, которому доведётся полностью адаптировать пациентку с такими ментальными особенностями, с врождёнными сложностями развития.

Хотя полностью – это в идеале, конечно.

…Ира, легка на помине, догнала меня у входа в служебную зону, куда не пускали пациентов.

– Пойдём поедим?

Есть не хотелось, но я кивнул: перечить ей в малом было себе дороже.

Мы молча дошли до столовой персонала, так же молча набрали на подносы еды. Ира кивнула в сторону углового столика за кадкой с пальмой. Мы сели. Начальница вытянула из салата лист капусты и принялась рвать на мелкие кусочки. Я наблюдал за ней некоторое время; капустное крошево странным образом успокаивало. Потом отпил тёплый, горький кофе.

– Ну?

– Без «ну», – натянуто отозвалась Ира. – Что скажешь?

– В сочетании с твоими выводами – похоже на рассеянный склероз. Честно говоря, очень сложно поверить, что она восстановится полностью.

– Она уже восстановилась полностью. – Ирина отряхнула ладони и посмотрела на меня устало и зло: – Не говори так, пожалуйста. Извини. Я взвинчена.

«Я заметил», – так и вертелось на языке.

– Что-то идёт не по плану, и ты от меня скрываешь?

– Да нет, – вздохнула она. – Просто… Мы столько прогнозировали и рассчитывали… Я верю моделям, но всё-таки всё это в первый раз. И Алина как бомба. Бомба замедленного действия.

– Так и есть. Замедленного. – Я кивнул, осторожно накрыл ладонью сухую и исцарапанную руку Ирины. – Не нервничай так. Всё пройдёт отлично, я тебе говорю.

Ира хмыкнула и слабо улыбнулась. Полезла в телефон, открыла какой-то документ.

– Так… Смотри. Завтра Алина должна пробыть в здравом уме уже двадцать две минуты. Лучше вызвать её из грёз с утра пораньше. Приедешь к шести?

Я прикинул в уме – Руслана сегодня в ночь, значит, завтра придёт как раз около пяти. Позавтракаем вместе, а потом помчусь в институт.

– Да. Вполне. Значит, завтра работы у меня будет на двадцать минут?

– Побольше. Тебе надо заполнять карточку каждого посещения. Забыл?

– Скорее, не привык. Ничего. Всё впереди.

– Да уж… У тебя будет время, чтоб закрепить привычку.

– Ира, – я склонился к ней и слегка понизил голос. – Как по-твоему… В смысле, не по графикам, не по прогнозу, а по-твоему. Сколько времени уйдёт на полную адаптацию?

– Ты видел модель, – пожала плечами она. Наколола на вилку дольку помидора и расплющила о бортик тарелки; семечки и сок брызнули на блузку. Ира шёпотом выругалась и потянулась за салфеткой.

– Я говорю не о модели, – глядя, как она оттирает пятна, уточнил я. – Я говорю о твоём мнении. О твоей интуиции учёного, если хочешь.

Ирина склонила голову, втянула воздух.

– У меня нет оснований не доверять расчётам. Я думаю, всё действительно уложится в квартал. Плюс-минус несколько недель.

– Хорошо, – удовлетворённо кивнул я.

– На какое число подали заявление? – проницательно усмехнулась начальница.

– Пятнадцатое декабря.

Ира махнула рукой, чуть не сбив мой стакан с кофе.

– Успеете. Ладно, Игорёк, приятного аппетита. Я что-то расхотела.

Сгрузила со своего подноса тарелку с пловом, встала и, глянув на широкие мужские часы, пробормотала:

– До завтра.

– До завтра, Ир, до завтра.

Глава «А-линии» дёрнула головой в знак прощания и унеслась обратно в свой кабинет – переделанную из каморки комнатку, полную распечаток кардиограмм и черновых набросков с прогнозами развития и адаптации пациентки Белозёровой А.И.

Глава 2

Начать лгать

После ночи Руслана всегда приходила бодрой, приносила стопки свежих фотографий, смеялась, но обычно заряда хватало минут на сорок – затем она падала на кровать и просыпалась только часа через три-четыре.

Я поставил будильник на четыре пятьдесят – ещё даже не рассвет, – но проснулся всё равно позже, от скрипа ключа. Выбрался из кровати и быстро прошёл на кухню.

– Привет, мой хороший! – крикнула Руслана, гремя дверью. – Встал?

– Да, да… Чай будешь?

Шлёпнул по кнопке чайника, выложил на стол колбасу, сыр, остатки хлеба. Пока Руслана снимала обувь и вешала пальто, я успел настрогать сыр на батон и засунуть в микроволновку. К тому моменту, когда Руся выудила из-под шкафа тапочки и пошла в ванную мыть руки, я наскоро умылся в кухонной раковине и пригладил волосы. Когда она, румяная с улицы, с каплями на блестящих чёрных волосах появилась на кухне, я уже заливал кипятком заварку.

– Приветик, – повторила она, подошла и поцеловала в щёку. – М-м, как пахнет! Маасдам?

– Да. Вчера зашёл в тот магазинчик после работы.

– В какой? – рассеянно спросила она, усаживаясь за стол.

– Тот, фермерский. Помнишь, мы там покупали пастилу?

– Точно. – Руслана стянула с горячего бутерброда кусочек сыра и отправила в рот. – Мне всегда казалось, что в этот сыр добавляют вишню. Очень вишнёвый вкус.

Я подвинул ей чай, сам взял свою кружку с кофе.

– Как дела?

– Да как обычно, – улыбнулась она. – А ты? Так и не спал с вечера?

Я кивнул, намазал поверх сыра малиновый джем и надкусил. Руслана скривилась:

– Дикие у тебя иногда вкусы, конечно…

– Какие есть, – пробормотал я и отхлебнул кофе. – Слушай, Русь… У тебя, случайно, нет старой одежды, которую уже не носишь? Свитера́ там, джинсы.

– Зачем тебе? – подняла брови Руслана.

– У нас скоро благотворительный сбор в институте. Ну, знаешь, старая одежда, пластиковые крышечки, батарейки…

– А-а. Есть, конечно. Целый мешок. Я как раз хотела отвезти в какой-нибудь фонд… Сейчас принесу.

Пока она рылась в шкафу, я размышлял, как легко человеку даётся ложь. Впрочем, в данном случае это была необходимость, обусловленная соглашением о неразглашении: до поры до времени распространяться о проекте «А-линия» не следовало.

– На! – Руслана свалила на диван чехол из-под пледа, набитый вещами до того, что лопнул шов. – Давай я его в пакет засуну, а то не донесёшь, развалится.

Лучше всего было бы перебрать содержимое и взять только то, что могло пригодиться Алине. Но, раз уж соврал – придётся блюсти легенду. И я, как грузовой верблюд, потащился в институт с раздутым пакетом. Хорошо, что в половине шестого народу немного и нежарко: ранний сентябрь баловал погодой, солнце уже встало, но не пекло – только мягко светило сквозь зелёные с золотой каймой клёны.

– Переезжаешь? – ухмыльнулась Ира, с которой мы столкнулись у проходной.

– Руслана решила выбросить старую одежду. Я подумал, что-то может пригодиться Алине.

Ира с энтузиазмом кивнула:

– Валяй. Как раз успеешь перебрать свой склад, пока она просыпается.

Через пять минут я уже сидел в прохладной сумрачной раздевалке, воюя с молнией. Когда наконец расстегнул – чехол окончательно лопнул, и всё барахло вывалилось на пол. Какие-то шарфики, футболка с надписью «Кросс наций»… Шорты… Самое то для благотворительного базара.

И всё-таки я выудил из груды вещей относительно приличные джинсы (видимо, Русе просто стали малы) и две не слишком поношенные футболки. Вещи слабо пахли стиральным порошком, а ещё отдавали тем приятным, немного пыльным духом, который ткань обретает, долго хранясь на проложенных лавандой полках.

Я отыскал ещё чёрную майку, а вот носков не нашёл – вернее, нашёл целых три пары, но все они оказались с одинаковой дыркой на большом пальце.

Ого, а это что?.. Откуда-то – видимо, из кармана – со звоном выкатилась тёмная пластмассовая коробка. Я нагнал её в самом углу раздевалки – крохотная коробочка с нарисованными на крыше нотами. Музыкальная шкатулка. Интересно, ещё работает?

Я подцепил ногтем замок и откинул крышку. Внутри мигнул розовый огонёк, а потом раздалась искусственная, скрипучая мелодия: Бетховен, «К Элизе»¹. И откуда у Руси эта ерунда? Впрочем, может, случайно засунула; надо будет спросить.

Я убрал шкатулку в карман, а остатки вещей запихал обратно в пакет и задвинул под скамейку. Ворох отобранной одежды понёс к Ире. Конечно, это был не полный гардероб, но с меня достаточно – об остальном пусть заботятся сами. Я наставник, не нянька.

– О, вот это отлично, – одобрительно сказала Ира, щупая ткань футболки. – Великовато, но ты очень вовремя принёс. Сейчас отдам сестре, чтобы переодела. Алина вчера всю кофту заляпала, пока ела.

Я слегка растерялся.

– Кормили во сне, как обычно, – добавила Ира. – Пока опасаюсь давать еду, когда она в сознании – мало ли как отреагирует на датчики.

– А-а.

Датчики проводили мгновенный скрининг: выясняли, как продукты взаимодействуют с «Перпеном²» – ключевым восстанавливающим препаратом и его активным веществом.

Фармакологи, разработавшие формулу, по десять раз на дню повторяли, что это новый, мало изученный препарат, а потому неясно, как он может отреагировать на те или иные попадающие в организм вещества. Так что меню у Алины пока было не слишком разнообразным, зато проверенным и перепроверенным. Ира, чьей целью была абсолютная адаптация пациентки к обычной жизни, настояла на том, чтобы каждый день вводить в рацион что-то новое. Фармакологи согласились – но при условии, что скрининг будет проводится во время каждого приёма пищи. Мне кажется, это перебор – в конце концов, никакая химическая реакция не произойдёт мгновенно. Тем более, «Перпен», насколько я понимаю, на момент приёма пищи бывает никак не в желудке, а в крови, или в спинномозговой жидкости, или куда там его Алине вводят… Резкая перемена в самочувствии будет заметна и так, а все остальные проверки можно сделать и после еды.

…Но это всего лишь моё личное мнение. Я ведь не исследователь, не фармаколог, не врач, так что не в моей компетенции менять процедуру. Я могу только передёрнуться, представив, как меня с головы до ног обвешивают приборами.

Никакого удовольствия от еды.

– Игорь, – покосилась на меня Ирина. – Тебе пора.

– Ага.

Она щёлкнула кнопкой, и планки жалюзи на стене между лабораторией и её кабинетом поменяли угол: теперь Ира видела всё, что делается в лаборатории, а вот разглядеть оттуда кабинет было проблематично. Я вышел, миновал холл и на секунду задержался перед белой железной дверью, успокаиваясь. Всё как учили: эмоции нужно оставить за порогом. Психика у Алины сейчас – как яичная скорлупа: с виду крепкая, но на самом деле такая, что любое сильное переживание может свести на нет усилия целой армии, работавшей в нашем НИИ.

– Игорь, – сказала она, не успел я захлопнуть дверь. – Здравст-вуй-те.

А я, оказывается, хорошо помнил эту футболку Русланы – вышитый на груди волк с шерстью из бисера. На Алине футболка висела мешком, и от этого волк больше походил на унылого медведя, исхудавшего после зимы.

– Привет, – поздоровался я совсем не тем тоном, каким планировал.

Алина соскочила с кушетки и быстро пошла ко мне. На миг мне показалось, что это бежит Руслана. Я помотал головой, и, видимо, что-то мелькнуло в глазах – Алина застыла, резко остановилась на расстоянии вытянутой руки.

– Игорь Валентинович, – ободряюще поправил я. – Как спалось?

Эх. Не надо было про сон. Алина посмотрела испуганно и непонимающе, но взгляд остался осмысленным; нельзя дать ей соскользнуть обратно к поющим кристаллам. Ира предупреждала, что поначалу Алина будет стремиться спрятаться в галлюцинациях от всего непонятного.

Надо признать, сегодня она куда больше походила на обычного человека. Вчера, растрёпанная, в дикой кофте и больничных шлёпанцах, она была форменной пациенткой палаты для душевнобольных. Сегодня кто-то причесал её: по обе стороны головы свисали косички, перевязанные цветными резинками.

Алина стояла передо мной молча, выжидающе, кажется, не поняв вопроса. Я сунул руки в карманы, соображая, что бы сказать. Нащупал шкатулку и, поддавшись внезапному вдохновению, выдал:

– У меня для тебя подарок. Смотри! – И протянул ей коричневую пластмассовую коробку.

Алина не знала, что делать: дёрнула рукой, чтобы взять, но испугалась и быстро прижала обе руки к телу.

– Бери, бери. Это тебе.

Она сделала крохотный шажок. Подрагивающими пальцами взяла шкатулку и долго рассматривала, поворачивая так и этак. А потом прозрачной пластмассовой крышкой поймала солнечный зайчик. И засмеялась. Смех у неё оказался красивый, совсем негромкий, очень искренний.

– Открой, – предложил я.

Алина не поняла. Тогда я взял шкатулку (Алина отдала её доверчиво, даже не подумав, что я могу отобрать) и открыл сам. Моргнул огонёк, и посыпались хриплые электронные ноты. В этот раз со дна шкатулки поднялась ещё и куколка в розовом платье. Алина напряглась, а потом распахнула глаза и задышала часто-часто, сглатывая и дрожа.

– Что такое?!

Ира в наушнике уже отдавала приказы; дверь хлопнула, в комнате тут же появились медики. Но Алина вдруг успокоилась и снова рассмеялась. Посмотрела на меня, совершенно не замечая остальных. Произнесла отчётливо и весело:

– Поющий кристалл.

Вот это точно швах. Уволят сегодня же. Нашёл, что ей принести!

Боковым зрением я заметил, как к нам медленно движется кто-то из медсестёр. Плавно вскинул руку: стоп! Человек в халате остановился. Алина, не обращая внимания, поднесла шкатулку к глазам, потом к уху.

– Совсем как во сне.

Фразы были короткие, но, если не знать, что их произносит девушка, которой ещё месяц назад диагностировали необратимое ментальное расстройство, – можно было вполне принять их за обыкновенную речь.

– Спроси у неё что-нибудь, – прошептала Ира. – Выведи на разговор!

Легко сказать! Я показал на шкатулку и произнёс:

– Это музыкальная шкатулка. Знаешь, что это за музыка?

– Как во сне, – повторила Алина, глядя на меня с ласковой, весёлой улыбкой.

– Как-нибудь можно сходить на концерт. Хочешь? Это место, где играют много разной музыки.

– Это будет прелестно, – совершенно серьёзно ответила она. Я не понял, себе она говорила или мне.

– Отвлекитесь от музыки, – велела Ирина. – Спроси что-то другое.

– Э-э… Алин. Как настроение?

Она, кажется, не поняла вопроса. Я подумал, что она похожа на маленького ребёнка, который только-только научился говорить и чутьём угадывает значения незнакомых слов – многих, но не всех.

– Как настроение? Что ты чувствуешь? Внутри?

Её лицо просветлело, как будто она поняла. Но ответила Алина совсем невпопад:

– Зелёная река и красивые травы. Жёлтые пятна. Как… как… – Она покрутила головой и наконец заметила толпу в дверях. Отбежала в угол и затихла там, отвернувшись к стене.

Медики бесшумно вышли – видимо, по приказу Ира. Ей было всего тридцать, нашей чудесной начальнице, но в этом крыле института её слушались беспрекословно.

В лаборатории стало тихо; тихо и солнечно. Часы показывали начало седьмого, и лучи были совсем нежаркие, ласковые, как Алинина улыбка. Я подошёл, коснулся её плеча кончиками пальцев.

– Испугалась? Это врачи.

Она не желала откликаться. Сжалась, напряглась так, что под футболкой проступили лопатки.

– Они тут, чтобы беречь тебя. Чтобы ты не болела.

– Я не болею, – пробормотала Алина. Плечи у неё слегка расслабились, но она по-прежнему не хотела повернуться ко мне лицом.

– Давай сядем.

Я подал пример: первым уселся на жёсткую скользкую кушетку. Алина, помедлив, села рядом. Шкатулку она сжимала в руках. Некоторое время мы сидели молча; затем она снова принялась вертеть шкатулку, пуская блики. Наигравшись, показала пальцем на бело-золотистое пятно на стене.

– Это солнечный зайчик, – сказал я.

Алина кивнула и вдруг обмякла, съехала по моему плечу, закрыв глаза и приоткрыв рот. Я вспотел за секунду – но успокоился, вспомнив, что Ира говорила: сегодня Алина пробудет в здравом уме двадцать две минуты.

Отпущенное инъекцией время истекло, и Алина просто уснула.

Глава 3

Выработать привычку

Говорят, чтобы выработать привычку, нужно сделать что-то двадцать один раз. Я пришёл к Алине в двадцать второй, но привыкнуть к ней казалось невозможным. Каждый раз я видел другого, иного, нового человека: она менялась ежечасно. А назавтра, к тому же, планировалась небывалое: ей предстояло впервые оказаться на улице.

Ира заявила: никакой стерильности. Никакого зимнего сада при институте, никакого огороженного внутреннего двора.

– Пройдётесь до метро и обратно. Погуляете полчаса. Но по-настоящему.

– Ир, она до сих пор пугается людей. Ей страшно, когда в комнате больше одного человека. А ты предлагаешь – до метро!

– Вот и давно пора с этим покончить. Нам в декабре ехать в Москву отчитываться – представь, сколько там будет народу! Да и не для того мы делали всё это, чтобы Алина всю жизнь провела в лаборатории.

– Я тоже так думаю.

– Вот и идите гулять. Я понимаю, это не входит в твои обязанности по договору… Если откажешься, отправлю с ней кого-то из персонала. Но с тобой ей будет комфортней всего.

– С чего ты так решила? – хмуро поинтересовался я.

– Она сама так сказала.

– Кому? Тебе?

У меня стало очень неприятно внутри. Руслана всё ещё не знала об Алине. Я мог бы рассказать ей, попросив не распространяться, но чувство, что делать этого не стоит, от слов Иры только окрепло.

– Когда?

– Вчера… Или позавчера, не помню. Все дни как один. Я вообще не успеваю за временем, Игорь.

– И как это она умудрилась с тобой поговорить? – напирал я.

– Постучала в кабинет. Наверно, в палате дверь не заперли, надо дать втык сёстрам… Сказала, что ей скучно и не спится. Мы попили чаю. Она сказала, что ты хороший учитель, очень терпеливый. Ещё сказала, что готовит тебе какой-то подарок. Так что, видишь, не так уж и боится она людей. Меня не испугалась.

– Тебя она видит каждый день.

– Через стекло.

– И всё-таки…

– Ладно, – подвела итог Ира, зарываясь в свои бумажки. – Идёте – и точка. Не переживай, я по пятам вам пущу прикрытие. А сегодня можешь быть свободен. Только, будь добр, принеси кофе, а? И Алине завтра не вздумай покупать мороженое.

Я покосился на Иру.

– С чего бы?

– Дни тёплые, вдруг она захочет. А на улице нельзя отследить реакцию организма. А ты что подумал?

– Я подумал, – резко, чтобы скрыть смущение, бросил я, – что ей понадобится более приличная одежда для прогулки по улице. Иначе все будут пялиться, и Алина начнёт нервничать ещё больше.

– О… Возможно. Позаботься об этом, ладно? Запишешь расходы на счёт отдела…

***

Спустя три недели с начала активной фазы лечения Алина бодрствовала уже по шесть-семь часов в сутки. Всё это время я проводил с ней, и пока это укладывалось в рамки рабочего дня.

Но, с опаской думал я, скоро мне придётся быть рядом с ней по восемь, девять, десять часов, и скрывать это от Русланы станет куда сложнее. Конечно, я мог объяснить невесте, что подписал NDA³, но тогда придётся оправдываться, почему не сказал об этом с самого начала…

Ладно. Я подумаю об этом завтра. Вернее, тогда, когда придёт время. А сегодня придётся выкроить часок для того, чтобы пройтись по магазинам.

…Я выбрал Алине самые обычные джинсы, трикотажный свитер и ветровку – к концу сентября погода по-прежнему держалась солнечная, но чувствовалось: вот-вот задует. Уже на выходе вспомнил про обувь и взял кеды – какие-то очень модные, консультант сказала, самый писк у подростков и молодёжи.

«И молодёжи». Интересно, меня ещё можно причислить к молодым, или я уже окончательно стал старым пыльным дядькой-учёным? Ну ничего. Женюсь – буду, по крайней мере, молодожён.

В отделе галантереи я захватил пластмассовую расчёску и упаковку резинок. А потом на меня напал необъяснимый азарт, который, должно быть, посещает шопоголиков. Я добавил к покупкам блеск для губ, ещё одну расчёску, зелёную заколку-краб, какие-то яркие браслеты и уж совсем непонятные прозрачные кубики размером с орех, в которых сверкали и переливались блёстки. Хорошо, когда платишь не ты.

Уже на кассе я присовокупил к горке подарков маленький флакон духов – для Руси, конечно. Потом ещё заглянул в продуктовый и взял брикет мороженого. Уж покупать его для Русланы мне никто не запретит.

***

Утром на следующий день я снова шёл в институт, гружёный, как пони. С вечера я спрятал покупки в шкаф, в ящик с зимним, а утром, убедившись, что Руслана сладко спит, вытащил большой белый пакет в прихожую. Наскоро позавтракал и, оставив красиво упакованные духи на рабочем столе, отправился к Алине.

Я планировал начать с письма – мы как раз разобрались с одной и двумя «н» в прилагательных, и я хотел проверить, насколько хорошо она справится с каверзными случаями. Это должно было настроить Алину на привычный лад. О том, что сегодня мы отправимся на прогулку, я думал сказать в обед: после еды Алина всегда приходила в ласковое, слегка рассеянное настроение, в котором пребывала в самом начале нашего знакомства.

Она привычно вскочила с кресла мне навстречу. В лабораторию, где мы проводили большую часть времени, принесли два кресла и широкий стол вроде парты – это сделало комнату чуть уютней, но, на мой вкус, тут по-прежнему слишком отдавало больницей.

Книга, которую Алина читала, соскользнула у неё с коленей и с грохотом упала на пол.

– Ой. Простите! – воскликнула она, садясь на корточки и подбирая книгу. – Здравствуйте, Игорь Вален-тинович!

Длинные слова всё ещё не давались ей на одном вдохе, но в остальном речь было почти не отличить от нормальной.

– Привет. Как там дела с «Незнайкой»?

Мы уже прочитали «Винни-Пуха», разобрались с «Денискиными рассказами» и одолели «Умную собачку Соню». Наблюдать за Алиной во время чтения было забавно, занятно, а иногда – почти страшно: она интерпретировала истории по-своему, видела всё под каким-то совершенно неожиданным для меня углом. Вчера я принёс ей «Незнайку на Луне» и теперь с любопытством ждал оценки прочитанного. Скорость чтения у моей ученицы была потрясающая.

– Очень грустная история, – мрачно констатировала Алина. – Незнайка и Пончик – прототипы всех, кто попадает в нестандартные условия. Кто-то приспосабливается, а кто-то опускается на дно. Игорь Вален-тинович, а у вас дома есть «Незнайка в Солнечном городе»? Эта книга упоминается в статье, я бы хотела её прочесть.

– В какой статье?

Алина вытащила из-под задней обложки «Незнайки» тетрадный лист. Я узнал распечатку с Пикабу⁴, которую делал когда-то для Русланы. Видимо, она прочитала и засунула в книжку, а я не заметил, когда оставлял «Незнайку» Алине.

– А ещё там есть слова «утопия» и «антиутопия». Что это значит?

М-да. Кажется, пора нести ей Оруэлла и Хаксли, «Винни-Пуха» мы явно переросли.

– Антиутопия… Как бы тебе попроще объяснить…

– Не надо попроще. Объясняйте, как объясняется.

Я усмехнулся.

– Алин, если объяснять как объясняется, я сам не пойму и тебя запутаю. Скажем так: антиутопия – выдуманная история о печальном будущем.

– Почему тогда «Незнайку» называют антиутопией? Это ведь сказочный мир, я правильно поняла?

– Кажется, мне нужно более точное определение слова «антиутопия», – пробормотал я, роясь в карманах в поисках телефона. – Сейчас… Так. Давай посмотрим.

Я зашёл в браузер и вбил «антиутопия Незнайка». Быстро пробежал глазами первые результаты выдачи, щёлкнул на один из них. Пока страница загружалась, я поднял взгляд на Алину. Она стояла как вкопанная, глядя на телефон расширившимся глазами.

– Что это?

– А. Ой. Ты не знаешь? Это телефон. Такой инструмент, чтобы общаться.

– Но ведь мы с вами общаемся без него?..

– Общаться на расстоянии.

– А… Как это? То есть вы можете по… протелефонить кому-то, кого нет рядом?

– Ну да. Только не протелефонить, а позвонить.

– И кому вы звоните сейчас? – жадно спросила она, не отрывая взгляд от экрана.

– Сейчас я не звоню. Сейчас я зашёл в интернет, чтобы посмотреть, что значит антиутопия.

– Вы никуда сейчас не заходили, – растерянно и сердито возразила Алина. – И называть лабораторию интернатом – не слишком-то вежливо!

Мне хотелось рассмеяться, но она выглядела раздосадованной, готовой расплакаться. Я положил телефон на стол и примирительно выставил перед собой ладони.

– «Войти в интернет» – это такое выражение. Значит, включить интернет. Интернет – не интернат. Это глобальная сеть. Как бы энциклопедия обо всём-всём-всём. Её можно открыть в телефоне.

– А… – протянула Алина, но по лицу было видно: то ли не поняла, то ли не поверила. Страница загрузилась, я вслух прочитал определение антиутопии, но Алинины мысли успели унестись далеко вперёд:

– Да, да, спасибо… Игорь Вален-тинович, то есть интернет – это тоже как вы, как учитель, только в телефоне?

– Ну… С какой-то стороны, да.

– А вы можете сейчас узнать, что такое синтетика, гормоны и ментальное расстройство? – с надеждой спросила она.

Я вздрогнул. Стараясь не выдать себя, кивнул.

– Да, давай посмотрим. Только не всё сразу, это сложные термины. Откуда ты их взяла?

– Слышала, – пожала плечами Алина. – Медсёстры ведь не молчат, когда ставят уколы.

– Понятно. Скажи-ка, а сегодня уже ставили? Не больно?

– Нет, – она презрительно усмехнулась. – Ни капли. Только очень долго. Но, с другой стороны, это достаточно интересно: наблюдать, как жидкость из шприца переливается в сосуд.

– В какой? – опешил я, представив широкий шприц, содержимое которого выдавливают в глиняную амфору.

– В кровеносный, разумеется. В вену, – удивлённо ответила Алина. – Я думала, вы в курсе этого механизма.

– Я в курсе. Просто не так понял. Подумал, ты имеешь в виду вазу или кастрюлю.

– Почему?..

– Сосуд – это не только орган, по которому движется кровь. Это ещё и контейнер для чего-нибудь, обычно для жидкостей.

– Контейнер? – Глаза у Алины стали как блюдца. – Сосуды вырывают из людей, чтобы делать из них контейнеры?!

– Нет, нет, – с досадой помотал головой я. – Это разные вещи! Просто называются одним словом.

– Зачем?

– Так вышло. Изначально. Это омонимы – одинаковые слова, которые означают разные предметы.

– Глупость какая, – фыркнула Алина. – Назовите ещё!

– Ну… Кран. Он бывает водопроводный, как в ванной, и подъёмный.

– Что такое подъёмный кран? – с любопытством спросила она.

– Такая машина. Для строительства высоких домов. Он поднимает грузы.

Алина глянула в окно.

– Интересно… А что такое машина?

…И так каждый день. Я входил в эту комнату, чтобы быть осыпанным градом вопросов о самых простых, не самых простых и совсем уж непростых вещах. Иногда приходилось хитрить, иногда выкручиваться, но Алина удивительно легко распознавала ложь. Чаще всего в случае затруднения я был честен: «Я не могу ответить, Алина. Я узнаю и скажу позже». Она соглашалась. Но иногда – как, например, сегодня, когда она спросила про ментальное расстройство, – оставалось только её отвлечь.

Пока её всё ещё можно было заговорить и сбить с толку, хотя бы на время. И пока Ира всё ещё запрещала заговаривать с Алиной о чём-либо, связанном с её прошлым.

Чтобы окончательно увести ученицу от опасных тем, я скинул со спины рюкзак и вытащил пакет с обновками.