Kitobni o'qish: «Торговец иллюзиями»

Петухи предместья Марэ уже справляли панихиду по ушедшей ночи многоголосым звонким реквиемом, когда на пыльной дороге из Шанвьери в Порт Д’Омбр, высушенной жарким сентябрьским солнцем, показался человек. Он остановился на большом холме и, приставив ладонь ко лбу козырьком, внимательно всмотрелся в лежащую перед ним долину.

Порт Д’Омбр был небольшим городком, заключенным между низкими горами и неширокой речкой, поэтому долина, лежащая под ногами путника, имела форму плоской чаши, и весь городок был как на ладони.

Человек, появившийся в окрестностях Порта Д’Омбр с восходом солнца, долго рассматривал запутанные улочки предместья Марэ, откуда долетала до его слуха звонкая петушиная песня. Наконец, достаточно изучив лабиринты кварталов неправильной формы, путник медленно перевел взгляд дальше и заметил зияющую почти в самом центре городка дыру – главную площадь, и черный обелиск – башню городской ратуши. Рядом он увидел дыру поменьше – рыночную площадь, а рядом с ней – тонкие полосы – небольшие притоки реки, неспешно сбегавшие с округлых холмов через город.

Чуть правее виднелось расписанное желто-багровыми красками предместье Бьен-Флери, утопавшее в изумрудной зелени летом, в ароматах цветущих яблонь и сирени весной и в золотистой охре опавшей листвы осенью, но красота разукрашенного щедрыми кистями осени Бьен-Флери мало волновала путника. Он продолжал смотреть на маленькую дыру среди красновато-серых крыш – рыночную площадь.

Солнце ещё не полностью осветило городской базар: на одной его половине лежала длинная тень домов, которые обступали рынок тесным кольцом. Зато даже издалека было видно, как снуют мелкие пестрые муравьи по другой половине площади, залитой солнечным светом.

Если бы путник присмотрелся внимательнее, то увидел бы, что две широкие улицы, которые сливались вместе, образуя площадь рынка, были украшены множеством цветов, а по мосту, перекинутому через одну из пересекающих город речушек, в сторону базара стягивались целые колонны ряженых людей.

Решив, что немного припозднился, человек, наблюдавший за пробуждением города с холма, встряхнул на плече холщовую сумку, в которой были собраны его нехитрые пожитки, и медленным шагом направился в сторону предместья Марэ, поднимая своими стоптанными башмаками столбы пыли цвета крыльев ночных мотыльков.

Путник, которого до этого дня никто ни разу не встречал в окрестностях Порта Д’Омбр, вполне мог считаться человеком довольно странной наружности: это был высокий мужчина со смуглой от жаркого солнца кожей; его волосы светло-русого, почти соломенного на концах и почти черного у корней цвета опускались до плеч, а на левом виске были выбриты почти наголо. Он смотрел на мир светло-серыми глазами, при свете осеннего солнца отдававшими голубоватыми бликами, и постоянно хмурил черные, густые брови, отчего на его лбу вырисовывались две едва заметные морщинки. Острый, тонкий нос с горбинкой, двухдневная темная щетина на впалых щеках, выступающие скулы и две сережки-кольца в левом ухе придавали ему сходство с разбойниками, какие водились в некоторых из здешних лесов, а серая льняная рубаха, застегнутая до половины, с широкими рукавами, которые мужчина закатывал до локтя, потертые штаны, державшиеся на черных подтяжках, и стоптанные ботинки делали его похожим на чернорабочего или подмастерье в ремесленной лавке. Кроме того на его шее болталось подвешенное на тонкой бечевке крупное железное кольцо, похожее на звено цепи, которыми сковывали каторжников. На одном его плече висела почти пустая холщовая сумка, которую он придерживал за потертую лямку. Дорожный мешок был не единственным имуществом этого человека. Утопая в песке, путник с трудом тащил за собой некое подобие большого ящика на двух несоразмерно больших колесах, которые были лишь немногим меньше тележных. По крупным каплям пота, которые стекали по его лбу и шее и падали на открытую грудь, было ясно, что ящик, который путник тащил за собой, был вещью довольно увесистой.

Под холмом, с которого спускался путник из Шанвьери, начиналась небольшая дубовая роща, и уже через несколько минут, оказавшись в низине, он наслаждался прохладой кружевной тени дубовых листьев. Дорога со вчерашнего дня была настолько разъезжена прибывавшими в город телегами, тарантасами, кибитками и арбами, что превратилась в непроходимое песочное месиво, в котором ноги утопали по голень. Мужчина с трудом плелся, едва переставляя ноги и черпая ботинками землю, колеса телеги, которую он тащил за собой, вязли и вращались вяло, нехотя.

Наконец, обессилев от невыносимого пути, который продолжался уже несколько дней, человек из Шанвьери устало склонился, опершись руками о колени и уронил голову на грудь, отчего взметнулась в воздух копна его длинных волос. Тяжело вздохнув и вытерев пот со лба, он снова взялся за единственную оглоблю своей телеги и с трудом оттащил её в сторону с дороги. Путник выпустил из рук толстую жердь, благодаря которой тащилась за ним телега, и та с грохотом упала на землю. Обустроив свою ношу на небольшой полянке, он опустился на песок, усыпанный хрустящей желтой листвой, среди корней раскидистого дуба.

Мужчина откинул назад голову и, зажмурив глаза, наслаждался тем, как грело лицо нежное осеннее солнце. Вдруг он услышал прямо над головой противное, хриплое карканье и частые хлопки крыльев, а через мгновение ощутил прикосновение острых когтей, впившихся в плечо.

– А-а… Гроверен… – протянул мужчина, не открывая глаз, и, нащупав тонкую, облезлую шею опустившегося на плечо ворона, почесал его под клювом, как собаку. – Ты сегодня рано, друг. Боялся потерять меня в городе? И правильно. Давно мечтаю отправить тебя в вороний рай…

Пропустив едкое замечание, брошенное хозяином, ворон топтался тонкими лапками на его плече и осторожно трепал клювом привлекшие внимание блестящие сережки.

– Да что за чертова птица?! – воскликнул вдруг отдыхающий, столкнув ворона с плеча.

Взмахнув сизо-черными крыльями, Гроверен с громким карканьем взметнулся вверх и через мгновение скрылся среди кружевной дубовой листвы.

– Да не бойся, не трону больше. Пить хочешь? – спросил путник и, нашарив на земле рядом с собой холщовый мешок, запустил в него руку.

Вытащив на свет помятую жестяную фляжку, мужчина поскреб по ней ногтем, подзывая ворона. Услышав странный скрежет, Гроверен мягко опустился на землю недалеко от сидящего и медленными шагами двинулся к нему, настороженно рассматривая спящую громаду деревянного ящика на колесах.

Плеснув в крышку воды, странник протянул её ворону, а сам жадно прильнул к горлышку фляги, с неудовольствием глотая нагревшуюся в мешке воду. Опустошив флягу, путник кинул её в траву, чем напугал ворона, взмахнувшего крыльями и на мгновение оторвавшегося от земли, затем поднял с песка свой дорожный мешок и, перевернув вверх дном, тряхнул несколько раз.

В воздухе блеснула и тут же упала в песок маленькая монетка. Покряхтев по-стариковски, молодой человек лениво поднялся с земли и потянулся за монеткой.

– У нас есть пять су! Мы богаты, друг мой! – торжественно объявил путник и похлопал себя по карманам.

Вдруг, будто нащупав что-то в правом кармане, он запустил туда руку и долго шарил.

– Вот это дела! – воскликнул мужчина, вытащив из кармана вторую тусклую монетку. – У нас есть ещё один су! Мы сказочно богаты, друг мой! Но карманы бы надо зашить, а то недолго лишиться своего богатства…

Сунув обе монетки в левый карман, человек из Шанвьери поднял с земли флягу, закрутил её и отправил в холщовый мешок. Подойдя к стоящей на поляне телеге, он почесал в затылке, о чем-то раздумывая, потом приоткрыл скрипучую крышку деревянного ящика и принялся с трудом упихивать туда мешок. Закончив, он захлопнул крышку и поднял с земли оглоблю.

– Что ж, в путь! – горестно вздохнул странник, с трудом сдвигая телегу с места.

Увязая по щиколотку в песке, мужчина двинулся к Порту Д’Омбр. Ворон опустился ему на плечо и блаженно распустил крылья, щуря от солнца единственный свой глаз.

Перейдя по хлипкому деревянному мосту, перекинутому через заболоченную канаву, путник оказался в предместье Марэ, где со всех сторон на него глядели вместо малоприятных замшелых валунов и костлявых деревьев маленькие, уютные домики, прятавшиеся в тени садов. По низким каменным заборам бродили петухи; в палисадниках сновали пестрые несушки, роясь в сухом песке и тихонько квохча; белые стены иных домишек были забавно разукрашены желто-красными листьями вьющегося до самой крыши плюща.

Ступив на серый булыжник, которым были вымощены все улочки города, путник почувствовал прилив сил и ускорил шаги, бодро шурша своими стоптанными ботинками, из которых при каждом шаге сыпался песок. В возке, который подпрыгивал на выступающих камнях и ухал в трещины между ними, при каждом толчке что-то громыхало и дребезжало, и тогда ворон, дремавший на плече хозяина, вздрагивал от резких звуков и недовольно взмахивал облезлыми крыльями.

Дойдя до места, где дорога разделялась надвое, путник без колебаний повернул направо и двинулся вдоль решетчатого забора, за которым находился роскошный охрово-золотой сад. Щурясь от солнца, мужчина с улыбкой смотрел на яркие пятна роз и астр, цветущих за высоким забором печального черного цвета, и на белевшую среди деревьев беседку, увитую плетями дикого винограда.

Заметив впереди очередную развилку, путник перешел на другую сторону улицы и свернул налево.

В то время как жители этого тихого предместья просыпались, неспешно потягиваясь под своими одеялами, человек, пришедший из Шанвьери, плутал по лабиринту узких улиц незнакомого города. Петухи из Марэ перестали перекликаться с петухами из Бьен-Флери, когда путник остановился на углу улицы рядом с небольшой тумбой, предназначавшейся для караульного, опустил оглоблю своей тележки и задумчивым взглядом окинул поочередно три улицы, сходившиеся вместе в виде буквы Y.

– И что это за чертовщина? Насколько я разглядел сверху, мы должны были выйти к мосту! – недовольно пробубнил странник, оборачиваясь кругом и поглядывая на своего ворона.

Взявшись за оглоблю и потянув телегу в сторону правого рога буквы Y, мужчина запрокинул голову назад и принюхался.

– Все просто, друг мой. Я знаю, как нам найти рынок! – сказал он ворону и уверенными шагами направился вперед.

В день празднества в городе устраивалась большая ярмарка, на которую с самого раннего утра съезжались торговцы, фокусники и бездельники самых разных родов в поисках удачи. Поэтому, втянув в себя воздух душного Порта Д’Омбр, человек из Шанвьери избрал правильный путь, ибо в этот день рыночную площадь, ставшую центром гуляний, можно было без труда отыскать по запаху жареного мяса, луковых и капустных пирогов, травяных настоек, вина, пряных трав, сыров и, конечно же, по едва уловимому, тонкому аромату легкой наживы.

В последние полвека Порт Д’Омбр стремительно разрастался, поэтому городскими властями было принято мудрое решение – не переносить городские стены и оставить предместья без защиты. Именно по этой причине все проходимцы, потоком хлынувшие в город, могли попасть в него без препятствий и проверки документов. Стоило пройти через предместье Марэ, пересечь по одному из мостов небольшую речку, протекавшую среди города, и они оказывались в квартале городского рынка, где могли приступить к своему обычному ремеслу.

Лавочки, обычно открывавшиеся в Порт Д’Омбр не раньше полудня, уже манили распахнутыми дверьми. Сапожник, стоявший на грязном деревянном табурете, приколачивал к козырьку, который высился над лестницей, ведущей в его мастерскую, ботинок нового покроя, но изношенный почти до дыр. На другой стороне улицы молодая женщина открывала огромные цветные ставни, за которыми пряталась витрина её шляпной мастерской, в то время с другой стороны стекла юная девушка, по видимости её сестра, развешивала на специальные подставки украшенные вышивкой, лентами, перьями и крупным бисером шляпы.

По узкой улочке мимо открывавшихся лавочек медленно ковылял, опираясь на сучковатую клюку, хромой, согнувшийся в три погибели старик с необычно загорелыми и жилистыми для его возраста руками, скаля желтые зубы и щуря зоркие глаза, которые выхватывали из окружающей суеты каждую деталь. Его одежда состояла из засаленных, протертых до дыр штанов, огромной драной робы, свисавшей до колен и с одного бока разодранной до пояса, и старой соломенной шляпы. Седые волосы паклей свисали до самых плеч и спадали грязными прядями на лоб так, что за ними и за длинной бородой невозможно было различить лица этого бродяги. Проходя мимо лавки сапожника, инвалид замедлил шаг. Закончивший украшать свою вывеску сапожник, кряхтя, спустился с табуретки на мостовую и отошел на несколько шагов. Остановившись посреди дороги, он поднял голову вверх и принялся рассматривать вывеску, подкручивая черные с проседью усы. В это мгновение он увидел плетущегося по улице бродягу и бросил на него подозрительный взгляд. Заметив это, инвалид согнулся ещё больше и, приподняв свою драную шляпу, растянул тонкие губы в улыбке, обнажив черные, будто вымазанные углем, зубы.

– Доброе утро, сударь! – вежливо поздоровался он.

– Доброе, доброе… – буркнул сапожник, прищурившись, после чего поспешил забрать свою грязную табуретку и скрыться в мастерской.

Поскалившись с минутку на продавщицу шляп, хромой старик поковылял дальше, в сторону моста. Было видно, что и он в это утро спешил на рыночную площадь.

Мост Мулен, который связывал большой остров в форме глаза, вклинившийся между двумя рукавами реки и носивший название Иль-де-Куан, с предместьем Марэ, был достаточно широк для того, чтобы на нем могли разминуться две телеги, и достаточно узок для того, чтобы на нем не уместились три.

Со стороны квартала, именовавшегося Вье-Марэ, к мосту лепилось прямоугольное серое здание, весь нижний этаж которого занимала парфюмерная мастерская. Вход в неё был со стороны реки и прятался под вывеской «Парфюм Паради». Всю прошлую ночь напролет в этой мастерской распаривали в огромных чанах венчики роз и тюльпанов, собирали в маленькие флаконы ароматную эссенцию, а выдохшиеся лепестки оборачивали в промазанный жиром пергамент, чтобы захватить в плен последние капельки нежного запаха. Всю ночь жители соседних домов не могли уснуть из-за гулких хлопков двери, ведущей из парфюмерной мастерской во внутренний двор, где располагался небольшой сад, за которым смотрела старуха-привратница, ибо подмастерье парфюмера был вынужден каждую четверть часа приносить своему мастеру по два огромных ведра холодной воды из колодца: как известно, парфюмерия – дело, требующее много воды.

Иногда подмастерье, худощавый высокий юноша с черными волосами, перевязанными тонкой шелковой лентой на затылке, выходил на улицу, чтобы выбросить отжившие свое лепестки и стебли цветов, но старуха-привратница останавливала его. Из цветов, которые выбрасывали в мастерской, старуха варила ароматное мыло, которое парфюмер позволял ей продавать в своей лавке по су за два куска.

В день ярмарки двери и окна парфюмерной мастерской были открыты нараспашку, отчего по улице, выходящей к мосту Мулен, за каждой проезжающей повозкой тянулся шлейф из нежных ароматов. Запахи роз, тюльпанов, туберозы, сирени, апельсиновой эссенции, жасмина, ландыша висели над мостом и рекой легким облаком и, казалось, заглушали вонь застоявшейся воды и тухлой рыбы.

Рядом с парфюмерной мастерской была старая мельница, огромное колесо которой вращал неторопливый поток мелкой речки. Из открытых дверей мельницы, в честь которой получил свое название мост Мулен, разносился хлебный запах свежего зерна.

Сразу за мостом, на острове Иль-де-Куан, начинался ремесленный квартал, откуда круглыми днями доносились самые разнообразные стуки, трески, грохоты, лязги и музыка.

Стук долетал из кузницы, где молодой кузнец мерно ударял своим огромным молотом по наковальне, изготавливая витую решетку для сада богатого вельможи, недавно переехавшего в Порт Д’Омбр со своей юной дочерью. Жар из кузницы расплавленным свинцом растекался по улице, поэтому зимой все уличные коты любили подолгу сидеть у её приоткрытых дверей, за что постоянно получали от кузнеца.

Трещали доски в мастерской плотника, оттуда же долетал грохот постоянно передвигаемой мебели, которую изготавливал старик из мореного дуба и сосны, а его почтенная супруга тем временем обивала кресла с высокими спинками грубым коленкором, а потом и цветным бархатом. У плотника частенько появлялся его сосед – резчик по дереву, чтобы купить оставшиеся после изготовления мебели обрезки по дешевке.

На берегу реки напротив парфюмерной мастерской расположился дубильщик со своим семейством, состоящим из трех сыновей, старшему из которых минуло двадцать, а младшему не было и девяти, и двух дочерей-погодок. С самого раннего утра старший сын, отличавшийся внушительным ростом и широкими плечами, выходил на речной берег, устраивался на плоских прибрежных валунах и принимался мять кожи, в то время как его братья протравливали шкуры и полоскали их в реке. Две девушки, которые тоже не избежали работы в мастерской, занимались тем, что изготавливали из обработанной кожи пояса, портупеи, тисненые переплеты для книг, или же просто замеряли готовые к продаже куски и сворачивали их в рулоны. Их руки, вечно красные от ожогов кислотой, которая не смывалась со шкур до конца, были испещрены мозолями и вечными царапинами от шил, иголок и тупых ножей, которыми они работали, выводя на коже тисненые узоры.

Музыка, которую часто слышали жители прилегающего к реке квартала Иль-де-Куан, доносилась из жилища скрипичного мастера, поселившегося под крышей одной лачуги, которая по праву считалась самой убогой в городе. Как ни странно было то, что с чердака полуразвалившегося, почерневшего от гнили и пожаров здания доносилась каждый день нежная трель скрипки, гнусавая мелодия альта или же томная песнь виолончели, но мастер – единственный жилец лачуги – не спешил менять свой дом и исправно продолжал вытягивать завораживающую музыку из нутра созданных им инструментов.

В тот ранний час, когда петухи предместья Марэ только отпели ушедшую ночь, скрипичный мастер ещё корпел над резной головкой новой скрипки и прилаживал к двум законченным с вечера декам тонкую обечайку, поэтому музыка не разносилась по его чердаку. Зато в соседнем доме вовсю звучал мелодичный лязг мечей и кинжалов.

Живший в квартале оружейник развешивал на стене ножи для свежевания туш с кривыми остриями, огромные охотничьи кинжалы, шпаги и мечи с изогнутыми в виде пламени лезвиями.

– Это для охоты на кабана, а этим впору снимать шкуру с волка, вот этот пойдет для того, чтобы срезать оленьи рога, а этот хорош для медведя, – приговаривал добродушно старик-оружейник, ласково рассматривая поблескивавшие в свете утреннего солнца клинки.

Любовно поглаживая шершавыми пальцами рукояти особо дорогих кинжалов, испещренные кружевом тончайшей скани, старик устраивал их под стеклом на витрине.

Улица Мулен, перебегавшая с одного берега реки на другой по мосту, была одной из тех улиц, которые, сливаясь воедино, образовывали рыночную площадь. Но прежде чем превратиться в уродливую рыночную площадь неправильной формы, улица Мулен пересекалась с улицей Святого Бенедикта, и в этом месте образовывался широкий разъезд, почти целиком занятый папертью собора Сент-Мишель.

Старый собор с огромным фасадом впивался в землю паучьими лапами контрфорсов и с подозрительностью вглядывался в людей, проходящих сквозь ворота моста Мулен, своим единственным глазом – витражной розеткой. Две прямоугольные башни собора мрачными монолитами высились над серыми крышами города, и даже узорочье каменных рельефов на стенах главного фасада не убавляло собору Сент-Мишель аскетизма и сдержанности. Огромные ворота храма были всегда распахнуты настежь, и из его нутра, погруженного в полумрак даже в солнечный день, доносилось нежное пение звенящих голосов – то были голоса ангелов. Позади собора отдельным зданием стояла колокольня, и черной дырой, заросшей вековыми дубами и окруженной решетчатым забором, с воротами, запиравшимися на тяжелый медный замок, зияло старое кладбище. С улицы Святого Бенедикта можно было с трудом рассмотреть несколько старых фамильных склепов и белевшие среди золотой листвы мраморные статуи, изображавшие скорбящих ангелов.

В начале седьмого утра, когда двери парфюмерной мастерской распахнулись для покупателей, подмастерье с опухшими и покрасневшими от бессонной ночи глазами заметил бодро идущего по мосту Мулен человека, который тащил за собой грохочущую на камнях мостовой тележку. Пока черноволосый юноша стоял на пороге, подыскивая среди травы камень, которым можно бы было подпереть дверь, незнакомец миновал мост и скрылся в тени домов квартала Иль-де-Куан. Издали заприметив собор Сент-Мишель, этот человек, напоминавший не то разбойника, не то рабочего, направился прямиком к нему.

Выбравшись из тоннеля узкой улицы Мулен, он остановился на перекрестке с улицей Святого Бенедикта, чтобы перевести дыхание, и невольно залюбовался красотой собора, рядом с которым оказался. До этого дня он не имел привычки интересоваться соборами, хоть частенько проходил мимо них в Париже, Эксе и Лионе. Высокие башни, по сравнению с которыми он сам казался себе муравьем, стоящим рядом с колодцем, поразили его воображение, и путник, завороженный красотой готического собора, смотрел на стрельчатые окна и блестящие в свете утреннего солнца колокола.

В доме на углу улицы Святого Бенедикта, прямо напротив собора, жил пекарь, и в то время, пока путник рассматривал высокие башни и бронзовые колокола, он выкладывал на прилавок под навесом из выцветшего брезента свежий хлеб.

Маленькая паперть была наводнена людьми, которые спешили на рыночную площадь. Тут были дородные торговки рыбой, тащившие свой товар в огромных корзинах; были бледные и вечно подслеповато щурящиеся золотошвейки, тонкие платки и сорочки которых умещались в один небольшой мешок; были и сгорбленные старухи, кутавшиеся в теплые шали несмотря на духоту; был старый дворник, который старательно выметал с паперти песок и мусор. Туда-сюда бродили торговцы-лоточники, продававшие все, начиная от мелкого жемчужного бисера и заканчивая луковыми пирогами. Рядом с лавкой пекаря, на ярко освещенной теплым сентябрьским солнцем стороне улицы, пристроился пивовар, выкативший из погреба несколько огромных бочек пива и кубышку с квасом.

Над папертью висел запах соленой рыбы и жареного мяса, долетавший из таверны, которая соседствовала с собором Сент-Мишель. По темной стороне улицы Мулен медленно брела дородная женщина, тащившая в руках два огромных бидона со свежим молоком.

Уловив тонкий аромат свежего сена, парного молока, мягкого белого хлеба, травяной запах огурцов и хмельной – пива, человек, проделавший долгий путь из Шанвьери в Порт Д’Омбр, почувствовал, как заныло в желудке, и тяжело сглотнул слюну. Он стоял точно посреди улицы Мулен и невероятно мешал спешащим на рыночную площадь людям, для которых казался каменной статуей. Этот мужчина давно привлек внимание двух кумушек, пристроившихся на скамье рядом с церковью, своей соломенно-русой шевелюрой и крепко, но сухо сложенной, точно у выжлеца, фигурой, да и прохожие, которым приходилось обходить стоящего человека и его тележку, недовольно ворчали и оглядывались, но он этого не замечал. Помимо прочего, кружащий над этим мужчиной ворон тоже не остался без внимания зевак.

Наконец, человек из Шанвьери увидел на углу площади лавку пекаря и, подобрав оглоблю своей тележки, бодрыми шагами под грохот деревянного ящика, тащившегося за ним, направился туда.

– Хлеба, друг мой! – громко сказал он, остановившись у прилавка и вынув из кармана две монетки.

В этот момент на плечо мужчины, тихонько каркнув, опустился сизый ворон.

– Подайте, Христа ради! Люди добрые! Бедному! Хромому! Слепому! Подайте на пропитание! – раздался вдруг неестественно надтреснутый голос с паперти.

Покупатель у прилавка пекаря обернулся через плечо и заметил сгорбленного старика, присевшего прямо на серые камни мостовой и протягивавшего вперед дрожащую руку.

– Чего надо? – спросил толстяк-пекарь, лениво поднимаясь со своего стула и подозрительно оглядывая странного покупателя.

– Есть сухие корки, которые продаются по одному су за штуку? – спросил мужчина и поглядел на две лежащие на ладони монетки, заметив краем глаза, что ворон на его плече отвернулся в сторону.

Тяжело вздохнув, пекарь склонился и вытащил из-под прилавка лоток с наваленными в нем заплесневелыми сухими корками.

– Премного благодарен, – кивнул покупатель и, порывшись среди заплесневевших сухарей, пахнувших затхлой кладовой и мышами, вытащил одну корку, после чего положил на протянутую ладонь пекаря монетку в один су.

Спрятав корку в карман, он вновь взялся за оглоблю своей телеги и поковылял к паперти.

– Пода-а-айте-христараде-е! – завывал, раскачиваясь вперед-назад, нищий.

Человек из Шанвьери остановился напротив нищего и, мельком оглядев его рваную робу и грязные седые патлы, положил на протянутую ладонь пять су.

– На здоровье, старина, – сказал он, и ворон, издав хриплый возглас неодобрения, взлетел с его плеча, через мгновение исчезнув на фоне залитого солнцем неба.

Нищий, с проворством опытного попрошайки спрятав полученную монетку за пазуху, взглянул на подававшего исподлобья, и как показалось мужчине, подмигнув затянутым бельмом глазом, после чего вновь согнулся в три погибели и затянул своим замогильным скрипучим голосом:

– Пода-а-айти-и-и! Хри-и-истара-а-а-ди!

– Вот и делай добро людям! – хмыкнул путник, отходя от нищего, и, когда ворон вновь опустился на его плечо, обратился к нему с трагическим лицом. – Вот мы с тобой снова нищие, хотя всего час тому назад были сказочно богаты. Как капризна судьба, друг мой!

Оглядевшись по сторонам, мужчина заметил, что большинство людей вокруг спешили в одном направлении – по улице Мулен прочь от моста, и, решив поддаться инстинкту, благодаря которому животные сбиваются в стаи и неотступно следуют друг за другом, последовал за уходящими от реки.

Вслушиваясь в мерное дребезжание возка и скрип его тележных колес, путник с любопытством ощупывал своим плутовски внимательным взглядом фасады жавшихся к улице Мулен домов, цветные шатры, воздымавшиеся к небу прямо на узких тротуарах, и тучную, колыхавшуюся при каждом шаге фигуру шедшей впереди молочницы, которая держала в своих богатырских руках два огромных серебристых бидона. Темная шерстяная юбка женщины, смешно топорщившаяся сзади, подпрыгивала при каждом шаге, и тогда из-под длинного подола показывались грубые ботинки из свиной кожи, подбитые железом.

Оторвав взгляд от молочницы, с неторопливостью утки поводившей своими роскошными плечами, путник из Шанвьери поднял голову и взглянул поверх толпы, что, благодаря его внушительному росту, не составило большого труда.

Вдруг он заметил впереди на другой стороне улицы мелькнувший на мгновение голубой мундир и, чертыхнувшись, согнулся и прибавил шаг. Догнав молочницу, он съежился, спрятался за её внушительной, огромной фигурой и, соизмеряя свои шаги с её, продолжил путь.

Наблюдательная женщина, уже с четверть часа глазевшая по сторонам, не могла упустить из вида странного незнакомца, догнавшего её и пошедшего рядом, и принялась внимательно изучать его украдкой.

«Для вора слишком опрятен и долговяз. Для рабочего излишне красив и худощав. Для вельможи слишком бедно одет», – размышляла молочница, мало обращая внимания на то, что незнакомец был не слишком-то опрятен, не очень долговяз и в меру худощав.

Наконец, заметив на себе озадаченный взгляд незнакомца, женщина растянула свои толстые губы в обворожительной улыбке и басовито хихикнула. Поймав выстрел, отправленный её маленькими, хитрыми глазками, незнакомец удивленно поднял брови и отвернулся было в сторону…

– Сударыня? – вдруг обратился он к молочнице.

– Да, сударь? – визгливым и в меру кокетливым голосом обратилась к нему молочница.

– Извините мою дерзость, но заприметив среди этих оставленных богом, грязных переулков такую очаровательную женщину, я не мог не обратиться за помощью именно к ней… – затараторил незнакомец, приблизившись на шаг к молочнице и согнувшись ещё больше.

Как раз в это мгновение жандарм в голубом мундире оказался на другой стороне улицы точно напротив путника и немного замедлил шаг, окидывая взглядом толпу.

– И какую же помощь вы хотели бы, сударь? – поинтересовалась молочница, продолжая обворожительно улыбаться.

– А вот какую. Скажите, куда вы спешите? – поинтересовался незнакомец.

– Известно куда – на рыночную площадь! – пожала плечами молочница.

– А…

– Пойдите-ка сюда… – молочница остановилась, поставила один бидон на землю и поманила незнакомца своим толстым смозоленным пальчиком.