Kitobni o'qish: «Собрание сочинений. Том 3. Из дома вышел человек»

«Хармс не только писатель, но и определенный способ поведения, определенный способ шутить, реагировать на окружающий мир – это вошло в современную культуру очень прочно… Мы даже про какие-то ситуации жизненные говорим: это просто Хармс, считываем их как хармсовские. Это то же самое, что с любым значительным писателем».

Валерий Шубинский

«Мир Хармса – это еще и мир чуда, мир в каком-то смысле сказочный; у Шварца это осовремененная и довольно страшная волшебная сказка, а у Хармса сказка небывалого типа, в которой действуют небывалые существа и разворачиваются новые фабулы…»

Дмитрий Быков

«Меня интересует только „чушь”; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт – ненавистные для меня слова и чувства. Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех».

Даниил Хармс

Даниил Хармс – авангардный детский писатель¹

Как правило, если писатель сочиняет для взрослых и одновременно для детей, эти ипостаси его творчества редко пересекаются. Тем более, когда речь идет о Хармсе, кажется маловероятным, чтобы его стихотворное или прозаическое творчество для детских журналов «Ёж» или «Чиж» сопрягалось с тем, что систематически писалось им (а при жизни никогда не печаталось), так сказать, для взрослых.

Между тем, например, нередко выступая перед публикой, возрастного состава аудитории он совершенно не различал. Как перед взрослыми, так и перед детьми, Хармс являлся в своей традиционной экстравагантной одежде и с трубкой: «Вот он медленно поднимается на сцену среди страшного гомона – длинноногий, чопорный, торжественно спокойный. <…> молча выходит на середину сцены, поправляет манжеты и как-то становится еще выше ростом. Как у него это получается, – непонятно. Загадочный его вид, необычный костюм и трубка в зубах (хотя она сейчас и не дымит) сами по себе действуют волшебно-успокоительно. Шум затихает, все в зале повернулись к сцене и уставились на странно молчащего человека»². Конечно, Хармс никогда не читал детям своих «взрослых» произведений, но, например, в общежитии студентов Университета на Мытнинской набережной в конце 1929 года с удовольствием читал только что написанное им для детей стихотворение «Га-ра-рар!»³, а по воспоминаниям В. Каверина, «Такие стихи (Хармса. – В. С.), как „Иван Иваныч Самовар“, читали и взрослые и дети»⁴.

Точно так же и в повседневном поведении Хармс не дифференцировал окружавшую его среду и вел себя среди взрослых и детей совершенно идентично. Примеров тому множество. Современники вспоминают о разнообразных чудачествах Хармса. Например, его манеру, когда в гостях Хармсу подавали чай, вынимать термометр и замерять температуру напитка. О том же вспоминает Лев Друскин, которому в юном возрасте в группе воспитанников ленинградского Дома детской книги довелось под руководством Хармса совершить путешествие на Украину: «Он коротко кивал нам, садился, наливал стакан и опускал в чай градусник. Он внимательно следил за темным столбиком и, когда температура удовлетворяла его, вытаскивал градусник и завтракал. Если было свежо, он просил закрыть ближайшее окно, чтобы масло от сквозняка не прокисло»⁵.

Полагаю, что эти и множество подобных примеров позволяют уверенно констатировать единство поведения Хармса во взрослой и детской среде, как в быту, так и на сцене.

Что же происходило в литературном творчестве?

25 ноября 1927 года Житков сообщал своей приятельнице Е. П. Бахаревой: «Мы тут учредили Ассоциацию детских писателей при Доме печати. Начали дело с Колькой Олейниковым. Хотим вырабатывать новую детскую. Мне вся детская литература недетской кажется. Не по тем путям ассоциаций идет книжная мысль, что у детей <…>. Приглашаем молодого поэта Хармса, Женьку Шварца и художников Пахомова и Соколова.

Поглядим, что из этого выйдет: выработаем хоть одну действительно детскую книгу.

Мы откидываем всякую мораль, всякую педагогическую задачу. <…> Мы не собираемся развращать детей, но толочь им в нос и в затылок, что надо умываться и нехорошо рвать книг – как бы это ни было восхитительно написано – давно пора бросить <…>»⁶. Буквально в это же время, судя по записным книжкам Хармса, началось интенсивное (чуть ли не ежедневное) его общение с Маршаком⁷, который заведовал детским отделом ОГИЗа и организовывал издание детского журнала «Ёж», выпуск которого был намечен на январь 1928 года: Хармсу, не написавшему до тех пор ни одного произведения для детей, было предложено сотрудничество. Насколько ему пришлось по душе это неожиданное предложение, можно судить по энергичному творческому отклику молодого писателя.

Тотчас же, в ноябре 1927 года, Хармс написал стихотворение «Иван Иваныч Самовар». Оно далось ему, вероятно, тем более легко, что стало парафразом написанного ровно за два года до того, в ноябре 1925 года, стихотворения «О том как иван иванович попросил и что из этого вышло». Что сделал Хармс? Он взял свое самое раннее – эротическое – стихотворение, в котором Иван Иванович просит у жены нечто неназываемое («неприличное» – по авторскому примечанию), а она ему «не дает»; и произвел в новом – детском – стихотворении инверсию: здесь уже у Ивана Ивановича «просят», а он, по своему усмотрению, иным «дает», а Сереже «не дает» (Хармс при этом оставляет, разумеется имплицитно, эротическую символику: самовар с краником, именуемый Иваном Ивановичем). В этом первом хармсовском детском стихотворении еще был намек на нравоучение (Иван Иванович «кипяточку не дает» опоздавшим и лежебокам), но этот резонирующий финал практически поглощался описанием бесконечной череды все идущих и идущих к самовару персонажей, будто стихотворение было написано не ради этого финала, а для демонстрации самого по себе кумулятивного эффекта.

Следующие детские сочинения Хармса будут уже совершенно в духе провозглашенного Житковым отказа от какой бы то ни было дидактики и вне предвзятых педагогических задач. «Иван Топорыжкин», «Почему?», «Уж я бегал бегал бегал», «О том, как папа застрелил мне хорька», «Га-ра-рар!» – все эти произведения, написанные Хармсом в 1928–1929 годах, и ряд последовавших за ними будут демонстрировать, насколько органичной для писателя оказалась предложенная ему творческая задача.

В каких же чертах она была схожа с уже сложившимися у Хармса к 1927 году творческими принципами, особенно ярко проявившимися в тогда же поставленной на сцене «Елизавете Бам»?

Пойдем от обратного (Хармс любил инверсию) и скажем, чего не было от традиционной литературы в тех произведениях, которые Хармс стал писать для детей, следуя сложившимся у него к тому времени авангардным творческим установкам.

В некоторых из них отсутствует классическое разворачивание сюжета от завязки к кульминации и развязке – напротив: Иван Топорыжкин трижды пошел на охоту в одном стихотворении и с точки зрения начала действия первая строфа ничем не отличается от любой другой, а завершающие стихи каждой из трех строф отнюдь не свидетельствуют о завершении текста. То же самое происходит в стихотворении «Уж я бегал бегал бегал», где действие стремится к бесконечности, и Хармс специально акцентирует это свойство текста, вводя заключительную, небывалую в литературном тексте (я бы сказал – антилитературную) ремарку «и т. д.», а подобное по конструкции стихотворение «Га-ра-рар» обрывает тоже нестандартной ремаркой «Всё».

Далее. У описываемых событий или действий персонажей нет не только психологической, но вообще какой-либо осмысленной мотивировки, поэтому лучшим способом их связи в единый текст оказывается безличностная арифметика: отсюда возникают такие тексты, как «Миллион», «Во-первых и во-вторых», «17 лошадей» и т. п.

Все это была та самая «бессмыслица» (по выражению хармсовского друга и единомышленника А. Введенского), которую оба они со второй половины 1920-х годов сделали, каждый по-своему, творческим кредо.

До сих пор речь была о том, какие черты своего «взрослого» творчества Хармс в трансформированном виде реализовывал в создании произведений для детей.

Но было и противоположное движение: в работе для детей Хармс сформировал такие свойства поэтики, которые отмечаются как авангардные во взрослом его творчестве.

Остановлюсь лишь на одном из таких свойств.

Вот «История дерущихся» Хармса: «Алексей Алексеевич подмял под себя Андрея Карловича и, набив ему морду, отпустил его.

Андрей Карлович, бледный от бешенства, кинулся на Алексея Алексеевича и ударил его по зубам.

Алексей Алексеевич, не ожидая такого быстрого нападения, повалился на пол, а Андрей Карлович сел на него верхом, вынул у себя изо рта вставную челюсть и так обработал ею Алексея Алексеевича, что Алексей Алексеевич поднялся с полу с совершенно искалеченным лицом и рваной ноздрей. Держась руками за лицо, Алексей Алексеевич убежал.

А Андрей Карлович протер свою вставную челюсть, вставил ее себе в рот, пощелкал зубами и, убедившись, что челюсть пришлась на место, осмотрелся вокруг и, не видя Алексея Алексеевича, пошел его разыскивать»⁸.

Полагаю, те, кто знаком с творчеством Хармса, припомнят череду подобных его произведений, где спонтанно происходят подобные немотивированные жестокие «истории»: «Случаи», «Некий Пантелей ударил пяткой Ивана…» и др., написанные в 1937–1939 годах. «История дерущихся» – первый такой рассказ во «взрослом» творчестве Хармса: он написан 15 марта 1936 года. Но впервые подобный каскад несчастных происшествий явился в детской «Сказке» Хармса, напечатанной в 1935 году в № 7 журнала «Чиж». Напомню. Здесь Ваня садится писать сказку, но только стоит ему ее начать, например: «Жил-был король…», – как Леночка объявляет, что такая сказка уже есть, и оказывается, что ее содержанием является драка короля с королевой. «Тут королева рассердилась и ударила короля тарелкой. А король ударил королеву миской. А королева ударила короля стулом. А король вскочил и ударил королеву столом» – и т. д. Здесь, в детской прозе, Хармс впервые опробовал сюжет с перманентной и необъяснимой жестокостью. Причем сюжетом-то его как раз можно назвать лишь условно: Хармс именно разрушал классический литературный сюжет, и последующие взрослые вещи в этом роде – короткие сцены без начала и конца. Но намек на эту последующую деструкцию содержится уже в детской «Сказке»: как только Ваня начинает писать очередную сказку, Леночка обрывает его рассказом о том, что такая, и иная, и еще другая сказки уже есть. Таким образом, парадоксальность сюжета «Сказки» состоит в невозможности сложить сюжет. И это как раз еще одно из тех свойств поэтики Хармса, за которые она именуется авангардной.

Современная Хармсу критика, писавшая о его творчестве для детей, все это прекрасно видела и именно так и характеризовала – только оценивала по-разному.

«Действительно, не стихотворение, а просто ерунда» (по поводу стихотворения «Врун»)⁹; «Величину повторяющейся части стихотворения Хармс довел до предела. Он словно задал себе и решает сложные математические задачи»¹⁰; «…основное в Хармсе и Введенском – это доведенная до абсурда, оторванная от всякой жизненной практики тематика, уводящая ребенка от действительности <…>¹¹. Далее Берггольц в своей разносной статье о «контрреволюционном» творчестве Хармса называет (и совершенно справедливо!) его метод «иррациональным»¹².

Но самые точные слова о существе творчества Хармса для детей сказал он сам: «В область детской литературы наша группа принесла элементы своего творчества для взрослых, т. е. заумь <…>»¹³; «К наиболее бессмысленным своим стихам, как, напр., стихотворение „о Топорыжкине“, <…> отношусь весьма хорошо, расценивая их как произведения качественно превосходные. И сознание, что они неразрывно связаны с моими непечатающимися заумными произведениями, приносило мне большое внутреннее удовлетворение»¹⁴. Вот такое откровенное и терминологически точное авторское интервью. Беда только, что оно давалось под протокол следователю, ведшему дело Хармса и его друзей, обвинявшихся в декабре 1931-го – январе 1932 года в антисоветской деятельности. Если бы не полицейский характер источника, к которому традиционно принято относиться с недоверием, можно было бы сказать, что Хармс здесь выступил идеальным интерпретатором собственного творчества. Как видим, Хармс не только был последователен и органичен в творчестве для детей, но и вырабатывал в этой области те свойства поэтики, которые столь же органично из детского творчества перетекали в его взрослые вещи.

Валерий Сажин

Стихотворения

1927

1.Иван Иваныч Самовар

 
Иван Иваныч Самовар
Был пузатый самовар,
Трехведерный самовар.
 
 
В нем качался кипяток,
Пыхал паром кипяток,
Разъяренный кипяток;
 
 
Лился в чашку через кран,
Через дырку прямо в кран,
Прямо в чашку через кран.
 
 
Утром рано подошел,
К самовару подошел,
Дядя Петя подошел.
 
 
Дядя Петя говорит:
«Дай-ка выпью, говорит,
Выпью чаю», говорит.
 
 
К самовару подошла,
Тетя Катя подошла,
Со стаканом подошла.
 
 
Тетя Катя говорит:
«Я конечно, говорит,
Выпью тоже», говорит.
 
 
Вот и дедушка пришел,
Очень старенький пришел,
В туфлях дедушка пришел.
 
 
Он зевнул и говорит:
«Выпить разве, говорит,
Чаю разве», говорит.
 
 
Вот и бабушка пришла,
Очень старая пришла,
Даже с палочкой пришла.
 
 
И подумав говорит:
«Что-ли выпить, говорит,
Что-ли чаю», говорит.
 
 
Вдруг девченка прибежала,
К самовару прибежала —
Это внучка прибежала.
 
 
«Наливайте! – говорит,
Чашку чаю, говорит,
Мне послаще», говорит.
 
 
Тут и Жучка прибежала,
С кошкой Муркой прибежала,
К самовару прибежала,
 
 
Чтоб им дали с молоком,
Кипяточку с молоком,
С кипяченым молоком.
 
 
Вдруг Сережа приходил,
Всех он позже приходил.
Неумытый приходил.
 
 
«Подавайте! – говорит,
Чашку чая, говорит,
Мне побольше», говорит.
 
 
Наклоняли, наклоняли,
Наклоняли самовар,
Но оттуда выбивался
Только пар, пар, пар.
 
 
Наклоняли самовар
Будто шкап, шкап, шкап,
Но оттуда выходило
Только кап, кап, кап.
 
 
Самовар Иван Иваныч!
На столе Иван Иваныч!
Золотой Иван Иваныч!
 
 
Кипяточку не дает,
Опоздавшим не дает,
Лежебокам не дает.
                          ВСЁ
 

Д. Хармс

1927

1928

2. Иван Тапорыжкин

 
Иван Тапорыжкин пошел на охоту,
с ним пудель пошел, перепрыгнув забор,
Иван, как бревно провалился в болото,
а пудель в реке утонул, как топор.
 
 
Иван Тапорыжкин пошел на охоту,
с ним пудель вприпрыжку пошел, как топор.
Иван повалился бревном на болото,
а пудель в реке перепрыгнул забор.
 
 
Иван Тапорыжкин пошел на охоту,
с ним пудель в реке провалился в забор.
Иван как бревно перепрыгнул болото,
а пудель вприпрыжку попал на топор.
 

Даниил Хармс

1928

3. Приключения ежа

<1>

 
Пришел к парикмахеру Колька Карась.
– Садитесь, – сказал парикмахер, смеясь.
 
 
Но вместо волос он увидел ежа
И кинулся к двери, крича и визжа.
 
 
Но Колька проказник не долго тужил
И тете Наташе ежа подложил.
 
 
А тетя Наташа, увидев ежа,
Вскочила, как мячик, от страха визжа.
Об этих проказах услышал отец:
– Подать мне ежа! – он вскричал наконец.
 
 
А Колька, от смеха трясясь и визжа,
Принёс напечатанный номер «Ежа».
 

<2>

 
– Помогите! Караул!
Мальчик яблоки стянул!
 
 
– Я прошу без разговора
Отыскать немедля вора!
 
 
Ванька с Васькой караулят,
А старушка спит на стуле.
 
 
– Что же это? Это что ж?
Вор не вор, а просто еж!
 
 
– До чего дошли ежи!
Стой! Хватай! Лови! Держи!
 
 
…Еж решился на грабеж,
Чтоб купить последний «Еж»!
 

1928

4. «– Отчего ты весел, Ваня?..»

 
– Отчего ты весел, Ваня?
– У меня Ежи в кармане.
 
 
За ежом пошел я в лес,
только еж в карман не влез.
 
 
– Что ты, Ваня, все поешь?
– У меня в кармане «Еж».
 
 
Вот и мне попался еж!
От такого запоешь!
 
 
– Ты соврал, курносый Ванька!
Где твой еж? А ну, достань-ка.
 
 
– Это правда, а не ложь,
посмотрите, вот он – «Еж»!
 

1928

5. Почему

 
ПОЧЕМУ:
Повар и три поварёнка,
повар и три поварёнка,
повар и три поварёнка
       выскочили во двор?
 
 
ПОЧЕМУ:
Свинья и три поросёнка,
свинья и три поросёнка,
свинья и три поросёнка
       спрятались под забор?
 
 
ПОЧЕМУ:
Режет повар свинью,
поварёнок – поросёнка,
поварёнок – поросёнка,
поварёнок – поросёнка?
 
 
       Почему, да почему?
       – Чтобы сделать ветчину.
 

Д. Хармс

1928

6.Театр

 
Музыканты забренчали,
Люди в зале замолчали.
 
 
Посмотри на Арлекина-Кольку!
 
 
Вот он с Ниной-Коломбиной
Пляшет польку.
 
 
«Динь-динь-дили-дон»,
Вот кот Спиридон.
 
 
Что за шум вдалеке?
Глянь-ка:
 
 
На Коньке Горбунке
Едет Ванька!
 
 
Распроклятого буржуя
В три минуты уложу я.
 
 
Девчонка комсомолка
Не боится волка.
 
 
Из ковра и двух зонтов
Для спектакля змей готов.
 
 
У Петрушки
              Палка,
Мне Марфушку
              Жалко.
 
 
Спящая красавица
Спит не просыпается.
 
 
Вот пред вами вся орава.
Браво! браво! браво! браво!
 

1928

1929

7. «Уж я бегал бегал бегал…»

 
Уж я бегал бегал бегал
и устал
Сел на тумбочку, а бегать
перестал
 
 
вижу по небу летит
         галка,
а потом ещё летит
         галка,
а потом ещё летит
         галка,
а потом ещё летит
         галка
Почему я не летаю?
Ах как жалко!
 
 
Надоело мне сидеть
Захотелось полететь
 
 
Разбежался я подпрыгнул
Крикнул Эй!
Ногами дрыгнул.
 
 
Давай ручками махать
Давай прыгать и скакать.
 
 
меня сокол охраняет
сзади ветер подгоняет
снизу реки и леса
сверху тучи-небеса.
 
 
Надоело мне летать
Захотелось погулять
топ
топ
топ
топ
Захотелось погулять.
 
 
Я по садику гуляю
я цветочки собираю
я на яблыню влезаю
в небо яблоки бросаю
в небо яблоки бросаю
на удачу на авось
прямо в небо попадаю
прямо в облако насквозь.
 
 
Надоело мне бросаться
Захотелось покупаться
буль
буль
буль
буль
Захотелось покупаться.
 
 
Посмотрите
Посмотрите
как плыву я под водой
как я дрыгаю ногами,
помогаю головой.
 
 
Народ кричит с берега:
 
 
Рыбы рыбы рыбы рыбы
рыбы жители воды
эти рыбы
даже рыбы
хуже плавают чем ты!
 
 
Я говорю:
 
 
Надоело мне купаться
плавать в маленькой реке
лучше прыгать, кувыркаться
и валяться на песке.
 
 
мне купаться надоело
я на берег и бегом
и направо и налево
бегал прямо и кругом
Уж я бегал бегал бегал
и устал
сел на тумбочку, а бегать
перестал
 
 
и т. д.
 

Даниил Хармс

1929 май 17

8.О том, как папа застрелил мне хорька

 
Как-то вечером домой
Возвращался папа мой.
Возвращался папа мой
Поздно по полю домой.
Папа смотрит и глядит —
На земле хорёк сидит.
На земле хорёк сидит
И на папу не глядит.
 
 
Папа думает: «Хорёк —
Замечательный зверёк.
Замечательный зверёк,
Если только он хорёк».
 
 
А хорёк сидел, сидел
И на папу поглядел.
И на папу поглядел
И уж больше не сидел.
 
 
Папа сразу побежал,
Он винтовку заряжал,
Очень быстро заряжал,
Чтоб хорёк не убежал.
 
 
А хорёк бежит к реке,
От кустов невдалеке,
А за ним невдалеке
Мчится папа к той реке.
 
 
Папа сердится, кричит
И патронами бренчит,
И винтовочкой бренчит,
– Подожди меня! – кричит,
 
 
А хорёк, поднявши хвост,
Удирает через мост.
Мчится с визгом через мост,
К небесам поднявши хвост.
 
 
Папа щелкает курком,
Да с пригорка кувырком
Полетел он кувырком
И – в погоню за хорьком.
 
 
А ружьё в его руках
Загремело – тарарах!
Как ударит – тарарах!
Так и прыгнуло в руках.
 
 
Папа в сторону бежит,
А хорёк уже лежит.
На земле хорёк лежит
И от папы не бежит.
 
 
Тут скорее папа мой
Потащил хорька домой.
И принес его домой,
Взяв за лапку, папа мой.
 
 
Я был рад, в ладоши бил,
Из хорька себе набил
Стружкой чучело набил,
И опять в ладоши бил.
 
 
Вот перед вами мой хорёк
На странице поперёк.
Нарисован поперёк
Перед вами мой хорёк.
 

Даниил Хармс

1929

9. «Кто из вас прочитал…»

 
Кто из вас прочитал,
Кто из вас не читал
Приключенья в последнем «Еже»?
Ты еще не читал,
Он еще не читал, —
Ну а мы прочитали уже,
 
 
Интересный рассказ
Специально про вас
Напечатан в последнем «Еже»,
Пионерский приказ
Специально для вас
Напечатан в последнем «Еже».
 
 
Мы считаем, что «Еж»
Потому и хорош,
Что его интересно читать.
Все рассказы прочтешь,
И еще раз прочтешь,
А потом перечтешь их опять.
 
 
Как портной без иглы,
Как столяр без пилы,
Как румяный мясник без ножа,
Как трубач без трубы,
Как избач без избы —
Вот таков пионер без «Ежа».
 

1929

10. Га-ра-рар!

 
Бегал Петька по дороге,
по дороге,
по панели,
бегал Петька
по панели
и кричал он:
– Га-ра-рар!
Я теперь уже не Петька,
разойдитесь,
разойдитесь!
Я теперь уже не Петька,
я теперь автомобиль.
 
 
А за Петькой бегал Васька
по дороге,
по панели,
бегал Васька
по панели
и кричал он:
– Ду-ду-ду!
Я теперь уже не Васька,
сторонитесь!
сторонитесь!
Я теперь уже не Васька,
я почтовый пароход.
 
 
А за Васькой бегал Мишка
по дороге,
по панели,
бегал Мишка
по панели
и кричал он:
– Жу-жу-жу!
Я теперь уже не Мишка,
берегитесь!
берегитесь!
Я теперь уже не Мишка,
Я советский самолёт.
 
 
Шла корова по дороге,
по дороге,
по панели,
шла корова
по панели
и мычала:
– Му-му-му!
Настоящая корова,
с настоящими
рогами,
шла навстречу по дороге,
всю дорогу заняла.
 
 
– Эй, корова,
ты, корова,
не ходи сюда, корова,
не ходи ты по дороге,
не ходи ты по пути.
– Берегитесь! – крикнул Мишка,
– Сторонитесь! – крикнул Васька,
– Разойдитесь! – крикнул Петька
и корова отошла.
 
 
Добежали,
добежали
до скамейки
у ворот
пароход
с автомобилем
и советский
самолёт,
самолёт
с автомобилем
и почтовый
пароход.
 
 
Петька прыгнул на скамейку,
Васька прыгнул на скамейку,
Мишка прыгнул на скамейку,
на скамейку у ворот.
– Я приехал! – крикнул Петька.
– Стал на якорь! – крикнул Васька.
– Сел на землю! – крякнул Мишка,
и уселись отдохнуть.
 
 
Посидели,
посидели
на скамейке
у ворот
самолёт
с автомобилем
и почтовый
пароход,
пароход
с автомобилем
и советский
самолёт.
 
 
– Кроем дальше! – крикнул Петька.
– Поплывем! – ответил Васька,
– Полетим! – воскликнул Мишка,
и поехали опять.
И поехали, помчались
по дороге,
по панели,
только прыгали, скакали
и кричали:
– Жу-жу-жу!
 
 
Только прыгали, скакали
по дороге,
по панели,
только пятками сверкали
и кричали:
– Ду-ду-ду!
Только пятками сверкали
по дороге,
по панели,
только шапками кидали
и кричали:
– Га-ра-рар!
 
 
ВСЁ
 

Даниил Хармс

7–16 октября 1929