Зубр

Мне так она понравилась, что захотелось сделать эту книгу настольной. Есть она у меня из библиотеке, есть в эл. виде, а хочу в бумажном. Её нужно перечитывать не один раз. Очень, очень нужная книга.

"Зубр" - это своего рода биография крупного ученого-генетика, достаточно незаурядная, как с точки зрения самой его жизни (тут прям не устаешь восхищаться энтузиазмом людей в довоенные и послевоенные годы), так и с точки зрения подхода автора.

Наверное, все же было что-то особенное в 30-е, носилось в воздухе, что создавало такое количество крупных ученых и писателей. Когда важны были знания и действия, а не дипломы и карьера (у Зубра, кстати, диплома не было). Собственно, иногда складывается ощущение, что весь 20-й век обязан этому периоду, когда было заложено столь многое. И это при минимуме средств и возможностей. Отчасти книга именно об этом. О вдохновении, о счастье научного труда, о научных школах, об открытости миру и целустремленности. К сожалению, про саму науку Гранин почти не пишет.

Надо отметить, что это довольно журналистская книга (что для меня минус), и потому она больше акцентируется на атмосфере научного сообщества и личности или еще точнее, о представлении об этом Гранина, чем на науке как таковой. И в этом плане, пожалуй, проигрывает "Белым одеждам" Дудинцева (где тоже речь идет о генетиках и Лысенко, но там это основная тема, а здесь – лишь один из эпизодов). Ну и опять-таки, "Белые одежды" все же художественное произведение, а здесь – скорее статья размером в роман. Но это все же хорошая статья!

Приведу несколько фрагментов для понимания того, что это за книга. Кроме того, они сами по себе любопытные.

Один из эпизодов. 20-е годы, гражданская война. Коля - студент. Воевал, заболел тифом, еле выжил, вернулся в Москву, в свою лабораторию:

"Чтобы заниматься в университете, надо было где-то прирабатывать, чем-то кормиться. Кем только он не перебывал!

Однажды удалось устроиться в артель грузчиков при «Центропечати». И на такую работу попасть — требовалось знакомство немалое. Устроил его, ни много ни мало, управляющий делами Совнаркома Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. В революционные дни 1905 года одна из теток Колюши прятала Бонч-Бруевича от полиции. Вот он, желая отблагодарить ее, устроил племянника на хлебную работу.

Грузчики получали дополнительные карточки — по четверти фунта хлеба. Из управделами Совнаркома отпускали на каждого рабочего артели по три обеденных карточки в третью столовую Совнаркома, которая помещалась в «Метрополе». Три тогдашних обеда, конечно, молодой организм грузчика не насыщали, но все же это было серьезное дополнение к карточкам. Так что грузчик была должность выгодная, максимум, о чем мог мечтать начинающий ученый.

Наевшись, Колюша отправлялся в университет к своим работам, либо же — в кружок, где что то вещал Брюсов, читал Андрей Белый. А то бежал слушать курс лекций Грабаря по истории живописи, от Грабаря — на лекции к Муратову, от Муратова к Треневу — о древнерусском искусстве, о фресках. Все хотелось знать, постичь. Привлекала красота словоречий, ускользающий их смысл, зыбкие формы… Довольно глубоко погряз он в этих вещах. Грыз, грыз всю эту философию и искусствоведение, пока не убедился, что это «пустое бормотание», что нельзя менять прелестных водных тварей на такое суесловие.

Поэтому он стал биологом, а не искусствоведом. Хотя навсегда сохранил интерес к истории живописи".

Судьба Зубра изощренна. В 30-е годы, совсем молодым ученым, он уезжает работать в Германию, в совместный советско-германский институт. Это понятно. Молодая Советская Россия не имеет ни средств, ни помещений, ни аппаратуры, ни денег, чтобы платить ученым. А науку делать хочется. Очень! Потому такое неожиданное решение. И он едет и делает. Организовывает вокруг себя фактически научную школу.

Обращу внимание на важное. Наши едут учить немцев, а не наоборот!

«— Обыкновенно русские ученые ездили за границу учиться, — доказывал Семашко, — либо к какому-то корифею, либо методику осваивать, с аппаратурой знакомиться, а тут просят русского генетика поехать, чтобы создать генетическую лабораторию, фактически учить — не зулусов, а немцев».

При этом, замечу, Зубру - всего 25 лет!

Не буду тут пересказывать биографию, просто еще два коротких эпизода для понимания значимости личности.

Зубр был знаком со многими крупнейшими учеными тех лет - физиками и биологами. Капица, Ляпунов, Ландау, Тамм, Бор, Циммер... И все бы шло хорошо, если бы не война. В 37 году Зубр отказывается вернуться в СССР (арестован его брат и пугают слухи о расстрелах). Остается в Германии, и в итоге проводит там всю войну. Работая, вытаскивая из лагерей людей, рисуя поддельные свидетельства евреям. Рисковал? Да. Но не придавал особого значения. Жизнь все же крутилась вокруг науки, несмотря на все. После войны он возвращается на родину. Там все складывается непросто, но его внутренняя мощь и энергия побеждает все:

«— Наворочали мы множество дрозофильных опытов, — рассказывал Зубр. Публиковать ничего было нельзя. Американцы со своих атомных объектов публиковали, а мы ни черта не публиковали, мы первые, до американцев изучили комплексообразователи для выведения радиоизотопов из организма человека. Кроме того, мы занимались биологической очисткой сточных вод от радиоизотопов. По одной этой «водяной» теме были подготовлены десятки отчетов!

Все это время Зубра как бы не существовало. Где находится, уцелел ли после войны, что с ним сталось — никто из биологов не знал ни за границей, ни у нас, — таковы были условия его работы в лаборатории. Как-то понадобились ему культуры дрозофил. В Москву в генетическую лабораторию Академии наук был направлен старший лейтенант Шванев — это было еще до августа 1948 года, позже нигде уже дрозофил достать было нельзя. Чтобы он знал, какие культуры брать. Зубр написал перечень, написал даже, из какой лаборатории какие культуры привезти. Разумеется, не подписался, никаких инициалов. Но этого списка было достаточно для того, чтобы генетики Москвы поняли, кто сидит на Урале и работает».

И немного о заслуженных наградах и званиях. Ради последнего абзаца:

«В 1965 году Зубра наградили Кимберовской медалью «За замечательные работы в области мутации». И до этого его награждали весьма почетными медалями — Дарвиновской (ГДР), Менделевской премией (Чехословакия), медалью Лазаро Скаланцани (Италия). Он был действительным членом академии немецкой, почетным членом — американской. Итальянского общества биологов, Менделевского общества в Швеции, генетического общества Британии, научного общества имени Макса Планка в ФРГ. И многих других организаций, которые ему надоедало перечислять. Подобные знаки внимания были, конечно, приятны, но он не придавал им значения. Кимберовская медаль была крупнейшей наградой генетиков, она заменяет Нобелевскую премию, поскольку Нобелевской для биологов нет, в ней — признание серьезных заслуг, признание международное, и Зубр с удовольствием показывал всем ее большой золотой диск и бронзовую копию. Тщеславие его было удовлетворено. Особенно его веселила бронзовая копия:

— Предусмотрена на тот случай, если золотой оригинал придется загнать для пропитания, то есть предвидится будущая нужда и безработица награждаемых корифеев. В основе, так сказать, славы заложена ее непрочность…»