«Вечные спутники» kitobiga sharhlar

В конечном счете их всегда только двое. Два сознания, две души – открытые друг другу или танцующие замысловатый танец с масками. Писатель и читатель. Свидетельство другого времени – которое мы еще успели застать. Время зачитанных до дыр детских книжек, бабушкиных шкафов с неожиданными жемчужинами среди пыльных собраний. Небольшие дачные библиотечки, перечитываемые каждое лето. Первые «взрослые» книжки на собственной полке – с гордой подписью владельца, одалживаемые друзьям. Свидетельство еще более далекого времени – когда читали сложное. Зачастую дети начинали свой путь с лучших образцов классической литературы (книжный шкаф матери был и книжным шкафом ребенка), которые сейчас и у взрослого читателя вызывают недоумение. А тогда – в силу ли неспешности времени? – не боялись ни многословности, ни разреженности сюжета, ни (о ужас!) авторских отступлений и описаний. Из перечитываний и неторопливости, из обостренного внимания, не распыляемого на информационный шум, рождался тот самый диалог. Удивительное общение сквозь века и страны – и у юных читателей появлялись вечные спутники, сделавшие бы честь и королям. Не стоит ждать обилия фактов, литературоведческого анализа, здесь только живые и очень личные впечатления, недоумение и восхищение – и много-много поэзии. Впервые мне было интересно читать о пресловутых «поэтических мечтаниях», тех самых, что

Он пел разлуку и печаль, И нечто, и туманну даль…

Вот Мережковский в Акрополе, думает о прошедших веках и юном солнце, непостижимой гармонии древнегреческой культуры. Вот, в сыром петербургском кабинете чувствует на лице ветер с римских вилл. Книга проникнута пассеизмом, модной на рубеже веков тоской по прошлому. «Спящая красавица» Чайковского, «Версальские грезы» Бенуа – сладостный и понятный мне феномен. Это как в Гондоре грустить по Нуменору, если позволите мне такое сравнение. Снова и снова убеждаемся, что мы совершенно не оригинальны. Мережковский на примере Марка Аврелия формулирует проблему любой веры:

«Вот почему вера – величайшее утешение и вместе с тем величайшее страдание души. Она дает жизнь сердцу и сжигает его, пожирает, как сильное пламя – сухое дерево. Только великая душа способна выдержать эту борьбу; слабые гибнут или успокаиваются на внешних догматах.»

Слабо представляю себе, как можно вписать эту книгу в современный темп жизни. Половина описываемых Мережковским авторов почти не читается (Марк Аврелий, Плиний Младший, Кальдерон, Монтень, Майков). Другая же половина, наоборот, слишком замусолена и слишком прочно утверждена в списках «100 самых важных книг» - настолько, что их никто по-настоящему и не читает. Это Пушкин, Гончаров, Достоевский, Сервантес. Но представьте себе на минутку, что весь живой ум Пушкина – только для вас. Не для отписки в школьных сочинениях и «до дня рождения Ал-Сергеевича осталось», а только для вас. Может быть, именно Мережковский сможет помочь вам в этом – восстановить диалог с автором, увидеть в писателе не шута, а собеседника.

Перед каждым, кто надумает читать эту книгу, откроется удивительная галерея из 13-ти портретов, написанных всемирной литературой с помощью Дмитрия Мережковского. Портретов, любовно отобранных и оформленных с крайней тщательностью и педантизмом. Тринадцать, а точнее двенадцать (первый очерк под названием "Акрополь" Мережковский посвящает "духу свободного, великого народа", а не какому-то конкретному литератору. Эллинам, создавшим Акрополь, Парфенон, Пропилеи и прочие памятники архитектуры и искусства, так вдохновлявшие автора) личностей не так уж много, чтоб не перечислить их всех разом: неизвестный автор "Дафниса и Хлои", Марк Аврелий, Плиний Младший, Кальдерон, Сервантес, Монтень, Флобер, Ибсен, Достоевский, Гончаров, Майков и Пушкин. Все эти люди совершенно разные: творцы разных эпох, жанров, судеб. Но Мережковскому удаётся их объеденить. Практически каждого он рассматривает сквозь призму одного-двух произведений (часто - ключевых в творчестве каждого отдельно взятого поэта/писателя). В каждом, без исключения, очерке видна аналитическая работа, которую, на поверку, вёл не один автор: большинство статей изобилуют отсылками к мнениям современников, оценкам других критиков. Так, например, самым насыщенным (и самым объёмным - шутка ли, четверть от всего объёма книги) разнообразнейшими мыслями, оценочными суждениями, цитатами, фактами является очерк о Пушкине. Для меня он стоит особняком, так что хоть хронологически Пушкиным замыкается цикл статей сборника, я хотела бы сказать о нём в первую очередь.

В глубине почти всех русских суждений о Пушкине, даже самых благоговейных, лежит заранее составленное и только из уважения к великому поэту не высказываемое убеждение в некотором легкомыслии и легковесности пушкинской поэзии, побеждающей отнюдь не силою мысли, а прелестью формы.

По большому счёту, это и есть тот тезис, тот краеугольный камень полемики Мережковского со всеми, кто придерживался подобного мнения. Нет, не был Пушкин пуст и легкомысленен. Лёгкость - это вообще не о нём. Непростая жизнь, непростое, выстраданное творчество - вот каким рисует нам автор этого "великого мыслителя, мудреца".

Вся поэзия Пушкина - такие отрывки, разрозненные отрывки, разбросанные гармонические члены, обломки мира, создатель которого умер.

Чтоб раскрыть всю суть одной-единственной статьи понадобится отдельная рецензия, ведь в её ткань вплетены Достоевский, Толстой, Тургенев, Гончаров, Флобер, Гете, Байрон, Данте, Магомет и это еще далеко не все, кто высказывается или же просто упоминается в пушкинском контексте. Количество упомянутых персоналий, равно как и произведений, с помощью которых Мережковский анализирует "беспечного армазасского Сверчка, Искру" свидетельствует о монументальности "пушкинского духа в нашей литературе". Мережковский - не просто ключник, открывающий двери в очередную залу, и приподнимающий пыльную завесу над очередным портретом. Он (и, кажется, настало время об этом сказать) - тонкий знаток человеческой души и, бесспорно, литературы. Его отдельные цитаты так точно передают самую суть, что я уже минут 20 бьюсь над тем, чтоб приписать что-то своё о "Дафнисе и Хлое", но лучше, чем уже сказал автор, всё равно не скажу. Так что в этом случае (и ему подобных, а такие будут) просто приведу, проникающие в самую суть, цитаты. "Дафнис и Хлоя".

Из какой почвы, из какой среды, из какого быта и эпохи вырос этот редкий, даже, по-видимому, единственный, нежный до болезненности и все-таки свежий цветок поздней эллинской культуры?

Ничего не может быть проще замысла поэмы. И в то же время, как он глубок в своей простоте и ясности! Бог любви принял участие в детях, покинутых людьми. Здесь уже чуется влияние и близость нового, более человечного и сентиментального миросозерцания, из которого вышло христианство.

Марк Аврелий. Эпоху Марка Аврелия Мережковский называет осенним днём. Самого же его рисует правителем, предпринявшим попытку сделать человечество мудрым. Пусть это длилось недолго и снова увенчалось победой человеческой глупости, но ведь дало же нам великое литературно-философское произведение - дневник Марка Аврелия.

Вы почувствуете, что это - одна из тех бесконечно редких книг, которые сердцем не забываешь и о которых приходится вспоминать не в библиотеках, ученых кабинетах и аудиториях, а в жизни, среди страстей, искушений и нравственной борьбы.

Плиний Младший. Живший среди ужасов домицианового Рима, описавший извержение Везувия и гибель Помпеи, "открывающий своё сердце с благородною простотой" - он по праву занимает своё место в галерее вечных спутников.

"Письма Плиния Младшего" - одна из самых удивительных книг, какие нам оставила древность, - особенный род литературы, близкий нашему современному вкусу, исключающий все условное и внешнее, немного поверхностный, но зато грациозный, очаровательно разнообразный.

Кальдерон. Придворный поэт короля Филиппа IV, "величайший гений эпохи" - как сказал о нём Лопе де Вега, драматург великой нравственно-религиозной идеи.

Кальдерон выбирает для декорации самые живописные, мрачные и дикие пейзажи; он любит резкие эффекты, фантастические приключения, загадочные интриги, фабулы, напоминающие сказки; он рисует сцены поругания монахинь в кельях монастыря, пробуждение святых чувств в душе злодеев, молодых девушек в роли атаманов разбойничьих шаек.

Сервантес."Дон Кихот" - произведение, как оказалось, которого Сервантес стыдился. Говорил о нём скромно и даже робея, как о в шутку написанном романе. Ставил выше него свои посредственные стихи, и уж точно не осознавал всей его гениальности. Но при всём этом, описывал идальго и его верного помощника используя все краски - от ярких эффектов до самых нужных полутонов. Ну и пару противоречивых слов о главных героях:

Конечно, не одно мелочное честолюбие было мотивом его деятельности: у ламанчского рыцаря очень много горячей преданности делу, благородства и бескорыстия.

Его, Санчо, шутовство, его наивность, граничащая с глупостью - только прозрачный покров, под которым таится поэтическое обобщение.

Монтень. Бесстрашен и искренен.

Беспорядочная, пёстрая смесь мыслей, записок, цитат, шуток, стихотворений в прозе, рассказов, хроник, воспоминаний.

Флобер. Выше жизни ценил искусство, да и в принципе, - только искусство и ценил.

Должно быть, в душу Флобера в светлой области Идей запал слишком яркий луч красоты.

Ибсен. Человек сложной судьбы, выброшенный своим отечеством, а потом снова им подобранный. Одновременно он и классик, и романтик, и натуралист.

Можно хвалить или порицать Ибсена, но во всяком случае нельзя не согласиться, что он стоит как художник совершенно вне практических условий жизни, что он хочет показать нам только высшую красоту бескорыстного взгляда на жизнь и пленяет божественной стороной чувства любви.

Достоевский. Говорить о Достоевском можно бесконечно, но я, пожалуй, не стану, да и не смогу. Сажу только, что Мережковский выбрал ключевым произведением "Преступление и наказание". Сравнивал ФМ - с Толстым и Тургеневым.

Достоевский роднее, ближе нам. Он жил среди нас, в нашем печальном, холодном городе; он не испугался сложности современной жизни и её неразрешимых задач, не бежал от наших мучений, от заразы века.

Достоевский - этот величайший реалист, измеривший бездны человеческого страдания, безумия и порока, вместе с тем величайший поэт евангельской любви. Любовью дышит вся его книга, любовь - её огонь, её душа и поэзия.

Гончаров. Первый великий юморист после Гоголя, оптимист в отношении смерти, "понимающий поэзию прошлого".

Гончаров, проходя равнодушно мимо ярких эффектов, относится гораздо внимательнее и любовнее к простому и будничному.

Майков. Мережковский говорит о Майкове как об одностороннем поэте, но в то же время его повсеместное подражание античной поэзии называет точным и исполненным чувства меры.

И в поэзии он остался живописцем, неподражаемым пластиком. У него нет образа, который не мог бы быть изображен на полотне или даже высечен в мраморе.

Все тринадцать спутников из книги Дмитрия Мережковского вряд ли встретились бы в таком составе у кого-то еще. Я думаю, что таким галопом проскакав по разным эпохам, странам, жанрам, можно не просто устроить себе ликбез по некоторым авторам (для меня таким оказался Майков), но и примириться с литературой, понять как в ней всё устроено, изнутри произведения пощупать того, кто его создавал. Во всяком случае, именно такой мне показалась эта книга.

Книга мне понравилась. Хоть и читать философию-публицистику на природе было немного сложновато, но у Мережковского такой легкий, воздушный язык! Он так тонко и четко многое передает - я стала по другому смотреть на многие литературные произведения и их гениев. Познакомилась с Марком Аврелием, которого непременно хочу почитать, Ибсен у него получился великолепным в своем трагизме и отречении, Гете - просто преклоняюсь! Немного огорчилась (хотя ожидала с предвкушением) из-за главы о Достоевском. Он как-то мало его раскрыл, в основном все про Раскольникова. Хотя многие стороны романа мне открылись в ином свете - я о таком даже не подозревала, когда читала. Открыл более глубокий смысл, наверное даже более политический. Понравилась глава о Флобере очень. И в самом начале, когда он писал об Афинах - я полностью погрузилась в эту атмосферу! Очень поэтично, сильно, красиво! Заключительная глава о Пушкине - написано о нем наверное больше всех. Я Пушкина, как-то не очень люблю, но была приятно удивлена многими фактами о которых даже и не догадывалась! Например, я не знала, что он был не слишком оценен современниками - они его попросту не понимали, и если бы не поддержка Царя, возможно судьба Пушкина сложилась бы совсем иначе. Не знала и том, что он был очень религиозен - это конечно порадовало. В общем, благодаря Мережковскому я составила еще один список, обязательный к прочтению. Обязательно к нему вернусь, ведь у него столько трудов!

Книга для неторопливого чтения. Одна главка с утра - бодрость весь день. Мережковский позволил увидеть читаное в новом свете, заставил усомниться. Спасибо! Мережковский написал древних поэтов живыми и чувствующими. Спасибо! Да простят меня боги-создатели Лайвлиба. Вместо отзыва я составлю перечень вопросов, которые возникли при чтении. Записывать в тетрадки и терять их – я устала. Пусть уже в цифровом формате хранится. Жаль, что на сайте нет возможности вести полноценный читательский дневник. Эссе о Марке Аврелии.

«По естественному праву все люди рождаются свободными и равными».

Цитата Ульпиана. Никогда не интересовалась правом, а теперь хочу знать, что такое римское право и откуда оно пошло. Хочу понять, как определяли свободу и равенство в начале первого тысячелетия нашей эры.

«Живая вера поддерживается внутренней борьбою, сомнением, вечно возрождающимся и вечно утомляемым верою. Марк Аврелий до конца не изменил себе, до конца сомневался, верил и боролся со своими сомнениями за свою веру».

Прочесть дневники Марка Аврелия, понять Марка Аврелия. Эссе о Гончарове. Природа для романтиков хороша тогда, когда не оскорблена рукою человека. Гончаров рисует природу около человеческого жилища, нужную человеку для удовлетворения физических и душевных потребностей. Что такое природа для Ольги Ильинской? Перечитать. Эссе о Флобере. Флобер писал своему другу:

«Боготвори идею, только в ней – истина, потому что идея одна – бессмертна».

Прав ли Флобер? Бессмертна любая идея или одна идея, неизвестно чья, – создать существо, способное жить в мире абстракций, идей? Почитай письма Флобера. Обратись к Платону. Что бы еще почитать по этому вопросу? Стал интересен Флобер – узнать все о его жизни, о смерти. «А что если и красота, во имя которой он разрушил веру в Бога, в жизнь, в человечество, – такой же призрак, обман, как все? Что если его искусство, за которое он отдал молодость, счастье, любовь, изменит ему на краю могилы»? Эссе о Достоевском. Роман Стендаля «Красное и черное» был малоизвестен в России времен Мережковского. Почему? Узнать, как роман был принят в России, потом в СССР.

«Подобно тому как Гамлет – великий первообраз типов, которые встречаются и в наше время, в нашем обществе, так и в Манфреде, и в Раскольникове есть нечто мировое, вечное, связанное с основами человеческой природы и вследствие этого повторяющееся в самых различных обстановках».

Что за линия героев Манферд – Жюльен Сорель – Раскольников? Перечитать произведения, подумать.

«Как бороться со злом и насилием – только идеями или идеями и тоже насилием? В этих вопросах боль и тоска нашего времени, и они составляют главную ось романа Достоевского. Таким образом, это произведение делается воплощением одной из великих болезней современной жизни: это гордиев узел, который разрубить суждено только героям будущих времен».

Искал ли Мережковский решения этого вопроса в своем творчестве? Видел ли похожего героя в современной ему литературе? Эссе о Пушкине.

«Пушкин первый из мировых поэтов с такою силою и страстностью выразил вечную противоположность культурного и первобытного человека».

Кто считается апологетом этой проблематики в литературе? Верил ли Пушкин в Евангелие? Как развивалось отношение Пушкина к черни? Что стало итогом? Может ли, по Пушкину, чернь быть важной составляющей исторических событий?

«Христианская мудрость есть бегство от людей в природу, уединение в Боге. Языческая мудрость есть тоже бегство в природу, но уединение в самом себе, в своем переродившемся, обожествленном я».

Посмотри у Мережковского статьи, произведения о разделении на эллинское и галилейское. Что говорил Мережковский о Тургеневе? Почему Базаров – единственный сильный русский человек, а все остальные тургеневские герои – галерея «героев слабости, калек, неудачников»? Мережковский и Л. Толстой. Ищи о подавлении Толстым мира веселья, страсти, живых героев.

Великолепная книга, всё понравилось. Авторы оживают у него, герои реальны. Открыл для себя неизвестного мне до этого Кальдерона, ближе познакомился с Ибсеном и Майковым. Очень глубоко пережил Мережковский Достоевского (с которым, кажется, даже встречался в юности). «Книг Достоевского нельзя читать: их надо пережить, выстрадать, чтоб понять» (с.255). Прекрасно показан Гончаров и его творчество. «Пошлость, торжествующая над чистотой сердца, любовью, идеалами, - вот для Гончарова основной трагизм жизни» (с.287).

Это - одна из лучших книг Мережковского, а, возможно, в чем-то и лучшая. В свое время была весьма популярна. Первые очерки иногда просто великолепны. Мережковский так ярко описывает Акрополь, и эпоху Марка Аврелия, и Плиния Младшего, что просто восхищаешься. (Правда, сравнив очерк об Аврелии с Э.Ренаном, видишь подражательность и простое переписывание целыми страницами). Все же, ДСМ был неординарен, и при его эрудиции и уме он мог бы стать первоклассным писателем, но не стал. Помешался на всяких «тайнах трех» и это портит и его стиль, и уводит его ум и эрудицию не в ту сторону. Но Античность, Рим привлекают его необычайно. Больше всего понравился мне глава о Плинии Младшем. Сразу захотелось открыть его знаменитые «Письма». Описанный в «письмах» образ жизни римского аристократа – это ли не воплощение земного счастья!? Очерк о Гете не слишком удался автору. Монтень (или «Монтань», как пишет Мережковский) не особенно привлекает, но все же показано, как скептицизм может быть противоядием против религиозного фанатизма того страшного века, всех этих религиозных войн и жесточайшей резни Варфоломеевской ночи). Генрик Ибсен – «вечный ли он спутник или просто поветрие 19 столетия. Что тогда с ним так носились? Мережковский приводит из драматурга слишком много цитат и подробных пересказов. Содержание некогда шокировавших современников ибсеновских пьес может вызвать усмешку или даже хохот. Какой-то провинциальный байронизм-демонизм, предчувствие ницшеанства до Ницше. Конечно, норвежец неплохо высмеял тупоумие своих земляков и сделал драматические сатиры на лицемерие века, но считать его «вечным спутником» - увольте. То же и с нашим поэтом Майковым. Кто его помнит сейчас и полагает «спутником». Все же Мережковский, будучи провозвестником нового века, слишком сильно еще застрял в старом 19 столетии. Иногда это неплохо. Его очерки о великих русских романистах: Тургеневе, Достоевском. Гончарове – хороши. Почему их не проходят в школе? (Впрочем, нынешние школьники скоро не будут знать, и кто такой Тургенев).