Kitobni o'qish: «Правовая структуризация и систематика»
Введение
Историко-правовые данные развития отечественной доктрины в области правовой структуризации и систематики свидетельствуют о том, что в конце 30-х гг. прошлого века (т. е. во время «первой дискуссии» о системе права) юридическая наука увязывала трактовку системы права с потребностью в выявлении направлений правовой регламентации; с решением вопросов секторной систематики, изучения и исследования нормативного юридического материала. В ее рамках отечественные воззрения на систему права выражались, по сути, с юридико-классификационных позиций, «отталкивающихся» от такого (по заявляемым в качестве «официальных», превалирующих данным, – единственного) показателя, как предмет правового регулирования. При этом далеко не всегда в правоведении «проводилась грань» между структурой, системой и систематикой права и (или) писаных нормативных юридических данных, между правовыми положениями и реализационными, учебными и (или) научными данными о них. Встречавшиеся же размежевания часто не носили последовательного характера.
Вопросы о показателях и вариациях структуризации права также всегда были актуальными для правоведения. Дело в том, что без их исследования невозможно предлагать дальнейшие решения по поводу различных аспектов правового действия, обоснованно и уверенно (насколько это вообще возможно в абстрагированной области) проводить таковые «в жизнь». Вместе с тем тематика структурного строения права интерпретируется преимущественно либо через дуалистическую теорию, либо «сквозь призму» юридической конструкции «отрасль права».
Например, в настоящее время в отечественном правоведении, в контексте поиска оптимальных способа и формы упорядоченной градации нормативного правового материала, а также научных и практических данных о нем, достаточно часто дискуссируются вопросы именно об отраслевых показателях права и законодательства. Фактически постоянно ведутся исследования (самого различного уровня) в области соотношения отраслей права с направлениями статутной (и иной нормативной юридической) регламентации, а также по поводу структуры (строения) самого законодательства. При этом со второй половины XX в. (а фрагментарно – даже и ранее) по проблеме соотношения систем права и законодательства предлагались самые различные решения, представленные в основном версиями от чрезвычайно сближенного до последовательно разграниченного понимания.
Отметим вместе с тем, что для правоведения исследование вопросов структуризации и систематики права имеет не только лишь «обособленное», «замкнутое» значение. Подобное исследование необходимо для гносеологии любых проявлений правового действия. Это предопределено хотя бы наличием у права такого свойства, как системность.
Итак, на современном этапе в правовой доктрине вновь наблюдается значительное возрастание интереса к тематике строения и систематизации права, особенно в контексте определения структурного ряда корреспондирующего явления и выявления удобоваримых видов систематики нормативной правовой ткани1. Это обусловлено тем, что многие проблемы соответствующей области до настоящего времени остаются нерешенными или весьма оспоримыми.
В настоящий период в отечественном правовом пространстве усматривается острая необходимость в выработке новых подходов, решений относительно: форм, структуры и разновидностей правовых норм, уровневой градации их правосистемных ассоциаций; понятия, видов и системообразующего значения форм выражения правовых положений; факторов и вариаций структуризации права; системных ассоциаций (объединений, аккумуляций, «конгломератов») правовых норм; содержания, значения и соотношения систем права и законодательства, отраслевых и институциональных составляющих правовой систематики; а также теории и практики различных вариаций систематики именно самих правовых актов. Этому и посвящена настоящая работа, по мнению автора которой, вопросы правовой структуризации и систематики должны рассматриваться при обращении к философским данным, а также (с учетом практического юридического действия) – «увязываться» с социологическими факторами. Нельзя забывать и о том, что право может рассматриваться и с гносеологических, и с методологических, и с феноменологических (а также и с иных) позиций. Учет разноаспектных сведений, как представляется, способствует достижению наиболее оптимального результата.
Отметим, что надлежащее обращение к области правовой структуризации и систематики невозможно без рассмотрения вопроса о правовой норме (норме права). Более того, в интересующем нас контексте таковой представляется ключевым, так как находится в основе и самого правового строения, и любого упорядочения юридической материи. Это обусловлено тем, что без наличия правовых правил нормативного характера неосуществимо и объективное (или даже субъективное) существование их строевого (в первую очередь структурного) или иного, пусть и сугубо классификационного (систематизированного), ряда.
В связи с тематикой о иерархическом (субординационном) соотношении норм права, входящих в различные правовые системы, а также вытекающей из этого проблемой определения правосистемной принадлежности ряда правилоповеденческих положений представляется необходимым пересмотреть и двухуровневый подход к градации самих правовых систем.
Представляется также, что аналитическое исследование тематики структуризации и систематики права требует обязательного обращения к вопросам о формах выражения правовых норм. Это обусловлено тем, что право как таковое познается нами через свои внешние проявления, к числу которых, безусловно и в первую очередь, относятся формальные показатели существования самих правовых норм. Кроме того, и строение права, и систематика его позитивированных проявлений не могут быть должным образом исследованы и (или) осуществлены без учета отображающих таковые форм; особенно притом, что последние также весьма разнообразны, наделены не только схожими, но и отличительными чертами.
Заметим, что в настоящее время в юридической науке и практике наблюдаются все большие расхождения по вопросу о надлежащей трактовке и обоснованном восприятии форм выражения или, говоря по-иному, – источников права. Это обусловлено не только неоднозначностью названных категорий, но и постоянным стремлением к установлению их исчерпывающего видового перечня. При обращении к словесным оборотам «источник права» и «форма права» в юриспруденции обоснованно отмечается, что содержание и соотношение указанных понятий дискуссируются уже давно. Серьезные научные споры вызывают и вопросы классификации и структурирования форм юридизированного выражения правовых норм.
При рассмотрении вопроса о строении права, системе такового часто обращают внимание и на дуалистическую теорию права, предполагающую деление корреспондирующего явления на составляющие частного и публичного толка. Впрочем, в рамках, например, второй (да, в общем-то, и третьей) отечественной дискуссии о системе права тема частного и публичного права (применительно к порядкам национального уровня) практически не затрагивалась. В целом же учение о двойственном правовом строении многократно получало и в отечественном, и в зарубежном правоведении самые различные оценки и истолкования. Уже только сам этот факт (помимо иных, содержательных аспектов) побуждает нас обратить внимание на рассмотрение дуалистической концепции компонентного состава права, на решение вопроса о ее значении с позиции определения структуры исследуемого явления и систематики его проявлений.
Далее следует отметить, что правовой режим публичного социального функционирования предполагает не только провозглашение, но и реальную гарантированность прав и свобод физических лиц и их объединений. Это предопределяет необходимость не только в создании четких, последовательных и «прозрачных» процедур реализации (практического воплощения) указанных прав, но и в социальний адекватности отражающих их юридических установлений, а также систематико-правовой «естественности» последних. Ведь отсутствие компонентов осуществления приводит к фиктивности многих правовых норм. Это, в свою очередь, способно нивелировать ценность и функциональность самих норм права; «спровоцировать» оценку таковых в качестве «не работающих». Дефекты юридической реализации неизбежно становятся пороками правовой регламентации в целом и проявляются в различных сбоях механизма ее упорядочивающего (по своему предназначению) воздействия.
В указанном контексте особое внимание следует обратить, помимо иного, на такую составляющую интересующей нас области, как вопрос о материальном и процессуальном праве; о содержании, взаимообусловленности, сходстве, различии и системно-правовом «ранге» названных образований. Одновременно при рассмотрении вопроса о содержании и сочетании материального и процессуального компонентов как составных подразделений системы права должно обратиться также к достаточно дискуссионному, с правоведческих позиций, вопросу о юридическом значении и соотношении понятий «процесс» и «процедура». Его решение позволит более четко установить наполнение, связи и «полюса действия» материальных и процессуальных правовых норм.
Итак, материальный и процессуальный компоненты правового строения нуждаются в разноаспектном, тщательном и рациональном исследовании ввиду константности своего фактического и восприятивного присутствия в правовом массиве, а также по причине того, что их совокупность полностью объединяет, по меньшей мере, данные объективного (объективированного) права. Неоднозначными являются и вопросы взаимодействия, соотношения, «сосуществования» материального и процессуального права как в целом, так и их отдельных частей.
Также стоит отметить, что вопрос о понимании материального и процессуального права имеет существенное значение не только в связи с проработкой темы структурного строения права, но и в контексте систематики интересующего нас явления. Это обусловлено тем, что даже в одном и том же элементе нормативного правового акта могут отражаться как собственно-материальные, так и иные (сугубо процедурные или же и вовсе процессуальные) компоненты.
Далее, в контексте тематики соотношения систем права и законодательства весьма важным и интересным представляется вопрос об объеме (широте) корреспондирующих «внутренних упорядоченностей». Таковой имеет значение потому, что без его решения очень трудно определить область и характер практического действия систем права и законодательства, выявить в них сходства и различия. Без последнего, в свою очередь, невозможно надлежащее установление содержательного наполнения, формально-юридического отображения и функциональной роли интересующих нас «рядов» юридического толка. По меньшей мере, сложно обнаружить общие и особенные свойства систем права и законодательства и, в конечном итоге, принять обоснованное решение о необходимости отождествления либо последовательного размежевания таковых.
При этом, поскольку проблематика отраслевых конструкций права и законодательства так или иначе является уже «традиционной» для отечественного правоведения, исследование области правовой систематики, говоря образно автоматически, предопределяет и необходимость ее специального, обособленного рассмотрения. Это актуализируется постоянными дискуссиями о количественных составах отраслевых формирований права и законодательства, об их действенном и видовом соотношении. Отдельного внимания заслуживает и вопрос о правовых (и законодательных) институтах (как средних, «промежуточных» и обязательных компонентах отраслевых конструкций).
Вопросы структуризации и системного деления права в прикладном аспекте находят наиболее яркое проявление при решении различных проблем систематики правовых актов (юридических документов). Это побуждает нас изложить некоторые суждения по дискуссионным «точкам» обозначенной области. Особенно актуальной видится проблематика классификации и систематизации правовых актов, – в том числе и из-за их значительного и, к сожалению, все постоянного увеличивающегося количества.
Вопрос о роли нормативных правовых актов и иных юридических документов в контексте регламентационного воздействия на социальное поведение имеет не только теоретическое, но и существенное практическое, прикладное значение, в том числе и потому, что несоответствие идеи действительному содержанию нормативного (ых) юридического (их) установления (ий) способно «породить» значительное число негативных последствий. При этом, безусловно, нужно стремиться к повышению качества изложения нормативного правового материала, – ибо погрешности юридической техники способны «свести на нет» все самые разумные нормотворческие побуждения, – но нельзя забывать и о том, что даже идеальный, с позиций «технического исполнения», но оторванный от «идеи» права текст нормативного правового акта будет оставаться не более чем совокупностью статей, не находящих адекватного социального воплощения.
Итак, наблюдаемое в правоведении многообразие правовых позиций в области правовой структуризации и систематики, их противоречивость, сложность определения и разграничения выделяемых компонентов не только свидетельствуют о необходимости переосмысления существующих сейчас воззрений, практик и конструкций, но и требуют выработки новых гипотез, методологических подходов. Некоторые соображения по данному поводу и будут представлены нами в настоящей работе.
1. ПРАВОВЫЕ НОРМЫ И ФОРМЫ ИХ ЮРИДИЧЕСКОГО ВЫРАЖЕНИЯ
1.1. Норма права: форма, структура, разновидности
Нормам права посвящено большое число специально-юридических исследований; в том или ином срезе и (или) контексте данная проблематика затрагивается практически в каждом труде правовой направленности.
В подтверждение этого укажем, что очень наглядно значимость и актуальность, многогранность и дискуссионность вопросов о юридических нормах была отображена таким выдающимся правоведом, как Г. Кельзен, отмечавшим, в числе иного, и субъектно-действенные аспекты и вариации интересующих нас поведенческих правил. Так, ученый высказывал мнение, что интерпретация законодательных предписаний вовсе не обязательно влечет за собой всего одну, «неизбежную» версию восприятия. По общему правилу, оных как раз несколько; причем в случае своей обоснованности и «относимости к делу» (а точнее – к соответствующей норме права) собственно-содержательного примата друг перед другом интерпретационные вариации не имеют. Но ввиду всего лишь конкретных жизненных обстоятельств в сферу позитивного права будет «внедрена» та позиция, что отобразится в судебном решении; а соответствие правоприменительного акта статуту не будет означать наибольшей адекватности в понимании сути истолкованной правовой нормы – оно будет свидетельствовать только о законности самого юрисдикционного акта.
Именно исходя из этих рассуждений, Г. Кельзен выводил положение, согласно которому «судебное решение – одна из возможных индивидуальных норм в пределах общей нормы, а не… лишь единственно возможная индивидуальная норма»2.
Не отрицая и значения того, что содержание, количество, а иногда и качество правовых норм находится в зависимости от воли и интересов правовых субъектов, Г. Кельзен обратил внимание на такой неоднозначный аспект тематики правовых норм, как их реализация, практическое осуществление (неизбежно связанное с истолкованием): «традиционная юриспруденция до сих пор не нашла объективно верного пути разрешения конфликта между волей и ее выражением… даже принцип так называемых сбалансированных интересов есть лишь формулирование проблемы, но не ее разрешение. Он не дает объективного стандарта, согласно которому противоборствующие интересы могут быть сравнены между собою для разрешения конфликта между ними. В частности, этот стандарт не может быть извлечен из толкуемой нормы, из статута, где она содержится, или из правовой системы в целом, как это предполагает доктрина балансирования интересов. Необходимость «интерпретации» возникает именно из-за того, что норма, подлежащая применению, – или система норм – предоставляют несколько возможностей, что в действительности означает: ни норма, ни система норм не могут определить, какой из вовлеченных интересов оказывается важнее… Воля проникает в индивидуальную норму в процессе применения статута, при условии, что посредством этого общая норма приобретает конкретное содержание… Закон предписывает нечто абсурдное, но это может случаться; законы, в конце концов, дело рук человека. Норма вообще может быть лишена смысла, тогда никакое толкование не сможет выжать из нее смысла, так как интерпретация не может извлечь из нормы то, чего в ней нет»3.
В упомянутом контексте «свободы нормативно-регламентируемого усмотрения» уже отечественный правовед В.Н. Кудрявцев утверждал, что «общая, абстрактная норма значительно удобнее для квалифицированного юриста. Но ведь… законы создаются не только для юристов»4.
Представляется, что конкретизированная юридико-нормативная регламентация удобоварима для отображения поведенческих правил запрещающего и, возможно в ряде случаев, предписывающего толка, во всех же остальных ситуациях таковая должна носить четкий направляющий, но не детализированный характер.
Указанное выше позволяет усмотреть, что обращение к области правовой структуризации и систематики невозможно без рассмотрения вопроса о правовой норме (норме права). Более того, в интересующем нас контексте таковой представляется ключевым, так как нормативное правовое положение находится в основе и самого правового строения, и любого упорядочения юридической материи вообще. Это обусловлено тем, что без наличия правовых правил нормативного характера невозможно и существование их строевого, структурного или иного классификационного (систематизированного) ряда. Например, в вопросах структуры права значимость норм проявляется, в частности, в том, что именно они (и изначально, и в конечном итоге) должны обеспечивать единство юридической ткани различной видовой (в том числе и по уровню) принадлежности. Именно свойства элементарных, можно сказать первичных, правовых звеньев (т. е. норм) создают обобщенные характеристики, представления о тех или иных правовых областях (образованиях, ассоциациях). Например, сформулированные в Уставе Организации Объединенных Наций нормы, отражающие основные принципы международного права, проявляются во всех иных международных правовых документах, в наднациональной правовой регламентации в целом5.
Хотелось бы обратить особое внимание на то, что именно проблематика правовой нормы (а не, например, статьи нормативного правового акта) имеет ключевое значение для вопросов систематики права. Это верно даже в том случае, если под строением (и (или) системой) права понимается упорядоченность и взаимосвязь предписаний, содержащихся только в писаном юридическом материале.
Весьма яркое высказывание на данный счет встречается у А.Ф. Черданцева: «введение нового акта в силу в определенной мере меняет установившиеся внутрисистемные связи. Следовательно, вводя в действие новый нормативный акт, законодатель должен предусмотреть и издание сопутствующих норм (коллизионных, оперативных и т. п.), которые упорядочили бы внутрисистемные связи права, нарушенные изданием нового акта. Внутрисистемные связи норм права необходимо учитывать и в процессе реализации норм права (при толковании, применении и т. д.), ибо любое общественное отношение, как правило, урегулировано лишь определенной совокупностью взаимосвязанных норм. Таким образом, анализ существующих связей в праве имеет не только теоретическое, но и практическое значение, ибо помогает выявить дифференциацию права и его интеграцию, те характерные моменты, которые придают системе права единство, целостность, а ее элементам взаимосвязанность»6.
Весьма значим вопрос о правовых нормах и непосредственно для области законодательной (и подзаконной) юридической систематики. Причем здесь он неразрывно связан с такими специальными конструкциями, как отрасль и институт законодательства. В данном срезе представляется обоснованным и верным существующее в юриспруденции положение о том, что юридические конструкции способствуют логичности связок правовых норм, последовательности, взаимной увязанности и согласованности их изложения, а также недопущению и (или) преодолению реальных юридических пробелов, надлежащему техническому отображению юридико-поведенческих правил7.
Следует согласиться и с тем, что «первичные ассоциации норм… это – общность не равноправных предписаний, а скорее одна основная норма со «свитой» сопровождающих ее конкретизирующих предписаний… Статьи нормативного правого акта – это типическая форма выражения и закрепления ассоциации нормативных предписаний. Изучение структуры кодифицированных нормативных актов… свидетельствует о том, что статьи во все большей степени используются законодателем для группировки правовых предписаний, т. е. в систематизационных целях»8.
В связи с этим исходным, особо значимым и интересным представляется вопрос о структурном строении самой правовой нормы (нормы права); о составляющих таковую элементах обязательного и (или) факультативного толка. Этот вопрос имеет большое значение для исследования и решения специально-юридических проблем систематики права и законодательства (в широком значении последнего), видов и соотношения различных формально-юридических источников, качества писаного правового материала. По верному замечанию А.Ф. Черданцева, «единство, целостность и взаимосвязанность элементов системы права вытекают из единства генетических связей норм права»9.
Тем не менее в правовой доктрине обозначенный вопрос «традиционно» решается поливариантно. «Отправной точкой» его рассмотрения является дефиниция нормы права, которую по «общему правилу» принято определять в качестве общеобязательного, формально-определенного поведенческого правила, исходящего (посредством установления или санкционирования) от государства или, соответственно, уполномоченных субъектов международного права и, в случае необходимости, обеспечиваемого посредством принудительных сил корреспондирующей организации публичной власти. Данное определение представляется обоснованным, отображающим и суть, и характерные («коренные») черты (т. е. признаки) нормы права.
При этом в отношении норм международного права принято (в качестве отличительного свойства) особо указывать на то, что они создаются самими суверенными (или первичными) субъектами наднациональной юридической общности (т. е. государствами и (или) борющимися за свою независимость народами и (или) нациями). Таким образом, градация правил социального поведения международного уровня производится в том числе и посредством обращения к категории «субъект права». Позволим себе заметить, что материалистическая природа «лица» лежит и в основе «традиционно» используемого в отечественной юриспруденции классифицировании субъектов права на индивидуальные (физические лица) и коллективные, или групповые (юридические лица и «приравненные к ним» субъекты).
С теоретических позиций это деление представляется неточным. Для подтверждения достаточно привести очень распространенный и простой пример: юридическое лицо может составлять и один физический участник; при этом в качестве организации такое лицо попадает в «коллективную группу», хотя объединения (коллектива, группы), по числу участвующих субъектов, в данном случае и не имеет места быть.
Мыслится, что наиболее корректной является генезисная градация субъектов права на первичные и вторичные. Как указано выше, таковая устойчиво присутствует в международном праве. Если же прибегнуть к общетеоретическому уровню юридического обобщения, то можно заметить, что, за исключением самого физического лица, все иные субъекты права выступают плодом его творения, результатом деятельности. Это относится и к государству, и к межгосударственным формированиям, и к общественным объединениям, и к юридическим лицам. Онтология ни одной из этих ассоциаций априори невозможна без существования представителя рода homo sapiens. Получается, что все иные субъекты права являются производными по отношению к такому участнику юридической жизни, как физическое лицо. Человек же, как представитель рода, является первичным (своего рода безусловным, суверенным) субъектом права. Отсюда и вытекает предлагаемое нами деление лиц на первичных (суверенных, основных) и вторичных (производных), зависящее от природы участников юридической жизни и степени «естественности» (безусловности) исконной принадлежности таковых сфере действия права.
Возвращаясь к вопросу о строении правовой нормы, для объективности укажем, что в отношении отдельных срезов данного исследовательского направления в юридической среде наблюдается достаточно устоявшееся рассмотрение. Это относится к положениям о том, что: 1) логическая структура правовой нормы выражается словесной формулой «если – то – иначе» (что в «переводе» на специально-юридический язык означает – «гипотеза – диспозиция – санкция»); 2) строение оной представлено (по крайней мере, по «классической» модели) условием (гипотезой), непосредственно самим правилом поведения (диспозицией) и мерой юридического воздействия на реализатора правовой нормы (санкцией); 3) без диспозиции нельзя констатировать наличие интересующей нас разновидности социального поведенческого правила.
Вместе с тем, касательно обязательности «присутствия» в каждой правовой норме всех трех составляющих элементов, юриспруденция характеризуется достаточно широкой «палитрой» мнений. Базовые направления решения корреспондирующего вопроса при этом могут быть представлены дихотомией: любая норма всегда (не всегда) содержит в себе все три структурных компонента.
В связи с этим сразу же отметим, что части структурного характера в явлении отсутствовать не могут, ибо они носят для такового константный, закономерный, сущностный, строеобразующий характер10. Констатация факультативности наличия уже сама по себе будет свидетельствовать в пользу того, что речь идет об элементе (ах) неструктурного ряда.
По меткому замечанию Д.А. Керимова, «части правовой нормы настолько органически связаны между собой и настолько непосредственно подчинены целому, что их раздельное существование бессмысленно»11.
Верным представляется и указание на то, что «…«клеткой» системы права является правовая норма. Ее понятие… должно наряду с социальной природой и содержанием нормы отражать ее структуру, свойства, лежащие в основе системообразующих связей между нормами и их группами. Наиболее близкие к этому требованию определения содержат указания на то, что правовая норма есть модель правоотношения. Уточним данный признак. Во-первых, только центральная часть нормы (диспозиция) есть полная модель правоотношения, описывающая три группы его элементов: субъекты, их взаимосвязи (права и обязанности), объекты. Гипотеза нормы – это описание юридического факта, порождающего данное правоотношение, а санкция – часть модели другого, обеспечивающего правоотношения. Во-вторых…. все общественные отношения… (это —Д.А.) связи между субъектами по поводу объектов. Следовательно, названные три элемента присущи любому общественному отношению. Структура моделируемого правоотношения соответствует структуре регулируемого неправового отношения, поскольку первое есть форма второго. В-третьих, совокупность моделей правоотношений, содержащихся в структуре системы права, т. е. все право, представляет собой общую модель правовой жизни общества. Деление системы права на структурные элементы и их группировка основываются на трех видах системообразующих связей между правовыми нормами: связи по однородным субъектам, по их однородным взаимосвязям (правам и обязанностям) или по однородным объектам. В любой системе права имеются элементы, выделенные по каждому из трех оснований. Три вида связей, т. е. три основания классификации норм, и есть критерии, по которым строится система права. Политические, экономические, социокультурные и иные факторы, обуславливая содержание права (какие субъекты, по поводу каких объектов, какие права и обязанности должны исполнять), тем самым определяют строение его системы. Данное представление следует конкретизировать путем выяснения свойств исторических типов системы права. В литературе иногда недооцениваются структурные различия этих типов, в результате системы права различных типов предстают как почти одинаковый набор отраслей»12.
Тем не менее, как мы уже говорили, по проблематике строения правовой нормы (и корреляции таковой с вопросами систематики права) есть и отличные мнения. В частности, отдельного, по меньшей мере «обзорного» внимания заслуживает неоднозначная, по нашему мнению, позиция С.С. Алексеева по вопросу о составе правовой нормы. Для дальнейшего понимания прежде всего необходимо подчеркнуть, что ученый отличал правовую норму от элементов (статей, частей, пунктов) нормативных правовых актов.
Более того, он уделял особое внимание их соотношению, выявлению между ними различий: «в большинстве случаев логическая норма обнаруживается в нескольких статьях нормативного правового акта или даже в разных нормативных актах… Усиливающийся процесс специализации права приводит к тому, что элементы логических норм все более рассредоточиваются в нормативных актах», «правовое предписание и статью нормативного акта нельзя отождествлять. И дело не только в том, что в одной статье закрепляется по большей части несколько предписаний, но, главным образом, в том, что предписание и статья – явления разноплоскостные, и поэтому допустимо говорить лишь о соответствии их друг другу Нормативный юридический акт и все его подразделения (разделы, главы, статьи, отдельные фразы правового текста) относятся к внешней форме права, представляют собой способ документально-словесного изложения содержания права. Правовые же предписания – первичные явления развитой правовой системы, относящиеся к ее содержанию… При неофициальной и некоторых формах официальной инкорпорации предметом систематизации служат части текста нормативного акта, например отдельные статьи. Но при консолидации, а тем более при кодификации законодательства предмет систематизационных действий составляют непосредственно юридические нормативные предписания, а не статьи (хотя они принципиально и совпадают)… Сами по себе «статьи, пункты, абзацы и т. д.» – это именно части текста нормативного акта, выражающие нормативные предписания. Выражающие, а не образующие»13.