Kitobni o'qish: «Эффект бумеранга»

Shrift:

* * *

Ищи меня в сквозном весеннем свете.
Я весь – как взмах неощутимых крыл,
Я звук, я вздох, я зайчик на паркете,
Я легче зайчика: он – вот, он есть, я был.

Владислав Ходасевич.
«Ищи меня»

Когда же мы наконец собираемся с духом и вопрос задаем, то нередко нам уже не отвечают, как ничего не ответит, промолчит Иисус, когда однажды его спросят: «Что есть истина?» Вплоть до наших дней длится это молчание.
Жозе Сарамаго.
«Евангелие от Иисуса»

Глава 1

Когда раздался телефонный звонок, он просматривал выпуски свежих газет в Интернете и недовольно покосился на аппарат. После четвертого звонка включился автоответчик, сообщивший, что хозяина нет дома и можно оставить сообщение. Но услышав голос академика Бурлакова, с которым был знаком уже много лет – тактичный Бурлаков почти никогда не звонил на мобильный, предпочитая оставлять сообщения на городском номере, – Дронго сразу поднял трубку.

– Добрый вечер, Георгий Александрович, – поздоровался он. – Чем обязан вашему звонку?

– Здравствуйте, – сказал Бурлаков, – я рад, что застал вас дома. Должен заметить, что ваше последнее расследование в хосписе было просто уникальным. Говорят, вы выступили там не только в качестве эксперта, но и в качестве своеобразного целителя душ.

– Это просто слухи, – вздохнул Дронго. – Вы же знаете, что там, к большому сожалению, практически никому невозможно помочь, только немного облегчить их страдания.

– И вам это удалось. Но я звоню совсем по иному поводу. Дело в том, что ко мне уже несколько раз приходил профессор Гуртуев. Вы наверняка о нем слышали. Он – специалист по психоанализу, один из самых известных в этой области. Каким-то образом Гуртуев узнал, что вы мой близкий знакомый, и теперь настоятельно просит свести вас с ним. Мне не хотелось вас беспокоить, но он настаивает.

– Я слышал о нем, – сдержанно произнес Дронго.

– Тем лучше. Может, вы сумеете найти время, чтобы с ним встретиться?

– Разумеется. Дайте ему номер моего телефона.

– Спасибо. Я не мог этого сделать без вашего разрешения. Полагаю, вам любопытно будет с ним поговорить – у него довольно интересная теория. Спасибо, что вы согласились, – еще раз поблагодарил Бурлаков. – До свидания.

– Всего хорошего!

Уже через десять минут Гуртуев позвонил. Очевидно, он с нетерпением ждал согласия Дронго.

– Добрый вечер, это говорит Казбек Измайлович Гуртуев. Простите, что воспользовался помощью академика Бурлакова, но без него мне трудно было бы на вас выйти.

– Все нормально, – ответил Дронго. – Когда вы хотели бы со мной встретиться?

– В любое удобное для вас время, – предложил Гуртуев, – но только, если можно, в приватной обстановке. Вы меня понимаете? У меня с собой будут документы, бумаги, и нам никто не должен помешать.

– Тогда приезжайте на проспект Мира. – Дронго назвал номер дома, где изредка принимал особых гостей. Там обычно дежурили Леонид Кружков и секретарь Инга, разбиравшие почту и отвечавшие на телефонные звонки. Иногда появлялся Эдгар Вейдеманис, напарник и друг, с которым их связывала многолетняя дружба. И почти никогда – сам Дронго, приезжавший туда только ради сверхважных встреч.

– Обязательно приеду, – пообещал Гуртуев. – В котором часу вам удобно?

– Часам к двум, – предложил Дронго, и они вежливо попрощались.

Дронго сразу же позвонил Кружкову и Вейдеманису и предупредил их о завтрашней встрече. Эдгар на всякий случай решил уточнить:

– Это не тот ученый, который занимается психоанализом преступников?

– Именно тот, – подтвердил Дронго. – Он попросил назначить встречу в таком месте, где нам никто не сможет помешать, но, надеюсь, не станет возражать против твоего участия в беседе.

На следующий день ровно в два часа дня в его небольшой кабинет вошел профессор Гуртуев. Ему было примерно под шестьдесят, среднего роста, с большой головой, почти лишенной растительности, в крупных роговых очках. Щеточка седых усов делала его гораздо старше своих лет. Мясистое лицо, узкие азиатские глаза с нависшими мешками, очевидно почки не в порядке. Он был одет в строгий черный костюм в крупную белую полоску. В руках – черная кожаная папка с документами. Рукопожатие его было достаточно энергичным и сильным. Увидев в кабинете Вейдеманиса, он не выразил никакого удивления и представился обоим напарникам:

– Казбек Гуртуев.

– Меня обычно называют Дронго, – произнес традиционную фразу хозяин кабинета. – А это – мой друг и напарник Эдгар Вейдеманис.

– Я наслышан о нем, – чуть улыбнулся Гуртуев, повернувшись к Эдгару. – Кажется, вы раньше работали в КГБ, господин Вейдеманис?

– Мы все где-то когда-то работали, – недовольным тоном заметил Эдгар. – Вы считаете это недостатком?

– Скорее достоинством, – кивнул гость. – Не забывайте, что я старше вас и большую часть жизни прожил в стране, которой уже нет. А тогда умели готовить профессионалов.

– Согласен, – улыбнулся Дронго и предложил Гуртуеву кресло.

Они с Вейдеманисом были примерно одного роста, оба высокие, подтянутые, такие похожие и не похожие друг на друга. Вейдеманис – типичный латыш, с вытянутым узким лицом, рысьими серыми глазами и с копной темных волос, уже начинающих седеть. Гуртуев сел в кресло, раскрыл свою папку и достал документы.

В этот момент в кабинет вошла Инга и спросила, что будет пить гость. Он попросил обычный, крепко заваренный чай. Секретарша знала, что Вейдеманис пьет кофе без сахара и молока, а Дронго предпочитает зеленый чай с жасмином. Она кивнула и быстрым шагом удалилась.

– Я много слышал про ваши расследования, – начал Казбек Измайлович, – и давно хотел с вами лично познакомиться. Но немного беспокоился, что вы, как бы это лучше выразиться, не воспримете серьезно то, что я вам расскажу. Мне нужны были рекомендации такого солидного человека, как Георгий Александрович.

– Мы уже закрыли этот вопрос, – напомнил Дронго. – В любом случае я привык серьезно относиться к словам моих собеседников, иначе просто занимался бы другим делом. Тем более к словам такого известного ученого, как вы.

– Спасибо. Итак, начну. Я пришел со своей теорией и хочу вас с ней познакомить. Я – ученый, и меня интересуют конкретные факты, сравнительные анализы, психотипы преступников, математические закономерности или возможные погрешности в подобных преступлениях. Я занимаюсь этим уже достаточно давно, более тридцати пяти лет. Как мне кажется, за эти годы удалось получить некоторые результаты, и толчком стал случай, происшедший в Смоленске больше двадцати пяти лет назад. Серийный убийца, некто Волков, которого искали по всему Союзу, оказался в этом городе. Потом его осудили и расстреляли, но дело не в этом. Он уже знал, что его ищут и кольцо вокруг него сжимается, поэтому прятался, менял адреса, переезжал из города в город, пытаясь сбить со следа следователей. А в Смоленске совершил очередное убийство. Меня тогда вызывали к нему в качестве эксперта, и Волков рассказал мне поразительную историю. Он приехал в Смоленск с твердым намерением совершить очередное преступление. Волков – педофил и нападал в основном на мальчиков. Спрятался около какой-то школы и терпеливо ждал, пока не появится кто-то из детей. Наконец мимо него прошли, друг за другом, четверо мальчиков и у него была возможность напасть на каждого из них. Четверо детей, в возрасте от восьми до десяти лет. Но он спокойно пропустил троих, напал на четвертого. Мне стало интересно, почему он выбрал именно четвертого. И знаете почему?

Дронго нахмурился. Он не любил истории про подобного рода маньяков и насильников, но не стал перебивать собеседника. Гуртуева явно волновала эта тема, и он продолжил:

– К тому времени мы уже работали с подобными преступниками. Я понимал, что у педофила, как у любого другого человека, могут и должны быть свои пристрастия, понимал, что один мальчик мог понравиться больше, чем другие. Такое вполне возможно и объяснимо с точки зрения психологии. Но выяснился абсолютно парадоксальный факт: среди троих ребят, прошедших мимо перед четвертым, оказавшимся его жертвой, был его брат-близнец. Он прошел на несколько минут раньше, так как торопился домой и не стал ждать брата. Этот поразительный случай меня очень взволновал. Почему убийца пропустил одного близнеца и напал на другого? Ведь даже родной отец их часто путал, не говоря уже о том, что оба брата были одинаково одеты, одинаково причесаны. Тогда в чем дело? Почему преступник выбрал именно четвертого? Я разговаривал с убийцей, пытаясь понять, что же все-таки за этим стоит? Он долго не хотел отвечать, а потом разоткровенничался и объяснил, что каким-то непонятным образом почувствовал – на первых трех лучше не нападать, а выбрал именно четвертого. Как зверь, нападающий на свою добычу, чувствует панику и вибрацию страха возможной жертвы, так и он ее почувствовал. Если же хищник интуитивно понимает, что встретит возможное сопротивление или потерпит неудачу, тут же отступает.

– Этот подонок чувствовал свои жертвы? – нахмурился Дронго. – А может, все проще? Может, четвертый мальчик приглянулся ему больше тех трех?

– Тогда почему не приглянулся его брат-близнец? Убийца так и не смог внятно объяснить выбор своей жертвы. Все время твердил, что он просто чувствовал. Я начал изучать сравнительные характеристики всех четверых детей. Обычные ребята из среднестатистических семей, и одеты одинаково: белые рубашки, темные брюки, красные галстуки, у всех в руках почти одинаковые портфели. А второй даже задержался в подъезде дома, чтобы выкурить сигарету. Это в десять-то лет. Но убийца, стоявший этажом выше, его не тронул. Тогда в чем дело? Я занимался этим вопросом несколько месяцев. Потом уточнил, что ребят звали Владимиром, Игорем, Семеном и Алексеем. Алексей был братом-близнецом Владимира. Вот такой интересный факт.

– Я не совсем вас понимаю. Вы считаете, что убийца выбирал их по именам?

– Разумеется, нет. Он не знал имени ни одного из этих мальчиков. Но погиб именно Алексей, это самое хрупкое имя среди остальных.

– Что значит «хрупкое»?

– Не такое защищенное, как остальные, – пояснил Гуртуев.

– Теперь понятно, – сказал Дронго. – Вы считаете, что есть имена, защищающие от преступников, а есть так называемые «хрупкие», незащищенные. В таком случае, при выборе имени родители должны знать об этом и не называть своего ребенка «хрупким» именем.

– Вы меня не совсем поняли, – нахмурился гость. – Повторяю, я пришел сюда не для того, чтобы развлекать вас очередной безумной версией. Мои доводы основаны на многолетних исследованиях. Разрешите, я продолжу. Через некоторое время убийство произошло в Казани. Убийцей оказался сбежавший из тюрьмы преступник. Ему нужны были деньги и документы. Он прятался недалеко от вокзала, терпеливо выжидая возможную жертву. И дождавшись одинокого прохожего, пристрелил его и забрал все документы и деньги. Самое поразительное, что и в этом случае он мог убить другого человека, попросившего у него прикурить, но почему-то не выстрелил в него. Преступника звали Тимур. Нашлись и два свидетеля, ожидавшие в то время поезда. Их имена – Салахатдин и Чингиз. А погибшего, в которого выстрелил сбежавший преступник, звали Хусейн. Можете себе представить, какой шок я испытал, услышав эти имена. Вы ведь родом из Баку, должны понимать, что это означает.

Эдгар вопросительно посмотрел на Дронго, не совсем понимая последние слова гостя.

– Дело в том, что имена Чингиз и Тимур довольно распространены среди татар, и вообще среди мусульман, – пояснил Дронго, – особенно у тюркских народов. Так звали двух правителей – Чингизхана и Тамерлана, то есть Хромого Тимура. Салахатдин же был египетским правителем, успешно сражавшимся с крестоносцами и отвоевавшим Иерусалим.

– Это я знаю, – ответил Вейдеманис. – А при чем тут Хусейн?

– Один из самых почитаемых людей среди шиитов, – продолжал Дронго. – Мечеть, где он похоронен, самая посещаемая в иракской Кербеле. Рядом находится мечеть его отца, имама Али, мужа Фатимы, дочери пророка Мухаммеда. Шииты считают, что Хусейн, павший смертью храбрых на поле боя, был законным наследником пророка, так как являлся его внуком. И сегодня во многих странах, где живут шииты, отмечают день траура, когда верующие фанаты наносят себе удары цепями, плетьми и просто ладонями, в память о погибшем мученике имаме Хусейне. Это имя предполагает жертвенность, я вас правильно понял, уважаемый профессор?

– Да. Я решил изучить этот вопрос более досконально и для начала взять за образец Россию. Разумеется, я не могу проверить криминальные случаи из далекого прошлого, но на примерах конкретных исторических личностей можно проследить, как сказывались имена этих правителей на их судьбах.

– Вы считаете, что судьба человека зависит от его имени?

– Не только от имени. Но очень часто имя определяет характер и судьбу. Должен заметить, что и время рождения играет немаловажную роль – зимние дети отличаются от летних, весенние от осенних. Ведь и питание, и самочувствие матери меняется в зависимости от конкретных условий той или иной местности.

Но я решил взять исторические имена, ведь судьбу правителей отслеживать гораздо легче, чем судьбу обычных людей, и вот что выяснилось: оказывается, имена Владимир или Александр просто «обречены» на успех.

Инга внесла в кабинет поднос с чашечкой кофе и двумя стаканами чая, поставила его на стол и быстро удалилась.

– Ваши изыскания очень понравились бы правящей партии, – иронично заметил Дронго. – Имя второго президента России как раз совпадает с вашим предположением.

– Дело не только в нем. Иногда достаточно «твердое» имя и «хрупкое» отчество нейтрализуют друг друга. Специалисты в этой области предпочитают другой термин – «жесткие» и «мягкие» звучания. Некоторые даже считают, что «жесткие» отчества – это Игоревич или Станиславович, а вот Иванович или Владимирович – намного мягче. Я провел собственные изыскания и не вполне с этим согласен. Но абсолютно очевидно, что имя и отчество любого человека, в сочетании с его датой рождения, очень сильно влияют на судьбу.

– Господин Гуртуев, – перебил профессора Дронго. – Я не сомневаюсь в ваших фактах и научной компетенции, но не совсем понимаю, почему именно нас вы решили познакомить с этой теорией. Вполне допускаю, что имена и даты рождения так или иначе влияют на судьбу человека, но как это можно использовать в практических целях? Ведь имя не может быть полной доминантой судьбы, иначе Адольф Шикльгрубер, взявший псевдоним Гитлер, и московский раввин Адольф Шаевич прошли бы одинаковый жизненный путь. Таких примеров могу привести сколько угодно…

– Я еще не закончил, – возразил Гуртуев. – Разрешите продолжить?

– Да, конечно. Извините, что перебил вас.

– Итак, я хочу привести конкретные исторические примеры. Начнем как раз с имени «Владимир», о котором мы с вами говорили. Посмотрите сами. Владимир Ярославович был сыном Ярослава Мудрого. По приказу отца он отправился в поход на Константинополь. И хотя буря разметала его корабли, он не только остался жив, но и вернулся с войском обратно, а позднее заложил в Новгороде церковь Святой Софии. Про успехи Владимира Мономаха вы наверняка слышали. Его правление считается высшей точкой развития Киевской Руси. Вспомним еще и Владимира Святославовича, который, несмотря на все трудности, с помощью варягов одолел своего старшего брата Ярополка. Затем Владимир Андреевич Храбрый, троюродный брат Дмитрия Донского. Можно перечислять еще довольно много имен. И наконец, уже в двадцатом веке, самую успешную революцию совершил Владимир Ильич Ленин и его соратник по партии Лев Давидович Троцкий. Владимир и Лев – два таких имени неминуемо должны были победить.

– А если бы у них были другие имена, революции бы не произошло? – с иронией заметил Вейдеманис.

– У них была бы иная судьба, – ответил профессор. – Но давайте перейдем к другой теме. У многих народов, если мальчик тяжело болел, ему меняли имя, чтобы обмануть ангела смерти, пытавшегося забрать его из этого мира, и мальчик выздоравливал. При этом любопытно, что старших наследников в царских домах никогда не называли именами предков, погибших или умерших не своей смертью. После убийства Петра III в царской фамилии Романовых больше не было наследников с таким именем. После убийства Павла тоже царей так не называли, хотя младшим сыновьям подобные имена давали.

– Тогда самое несчастливое имя было у Николая II, – не удержался Вейдеманис. – Ведь всю семью расстреляли.

– Правильно. Николай I умер, разочаровавшись в своей одиозной политике, когда практически вся Европа выступила единым фронтом против него в Крымской войне, и даже страны, формально сохранявшие нейтралитет, оказались враждебны России. Интересно, что его старший внук, Николай Александрович, должен был стать царем, но умер совсем молодым, и престол перешел второму внуку, Александру III. А уже потом появился царь Николай Александрович, его сын. Чем закончилась его судьба, вы прекрасно знаете. Интересно, что после «тишайшего» Алексея Михайловича прямым наследником престола был его внук и сын Петра I Алексей Петрович, которого удавили по приказу отца. Николай II рискнул назвать своего сына Алексеем, но несчастный мальчик так и не стал царем, его убили.

– Так можно под вашу теорию подогнать любые имена, – возразил Вейдеманис. – Между прочим, революцию делали еще несколько человек: Сталин, Каменев, Зиновьев, Бухарин, Рыков. Как быть с ними?

– Сталин не очень верил в мою теорию, – усмехнулся Гуртуев, – он расстреливал всех подряд. Кстати, Каменева звали Лев, а Зиновьева Григорий. Очень мощные имена. Но «святой» Иосиф, конечно, сильнее. Что касается Бухарина и Рыкова, их звали Николай и Алексей. Здесь моя теория почти подтверждается.

– Если говорить о правителях, то после Бориса Годунова в истории России не было самодержцев с такими именами, – вставил Дронго. – Хотя первый президент России носил именно это имя.

– Верно. И чем это закончилось? Он добровольно ушел в отставку, и его время до сих пор считается самым «окаянным» в истории страны двадцатого века. А еще вспомните святых Бориса и Глеба, убитых по приказу своего брата. Я уже не говорю о болгарских царях Борисах, каждый из которых был примером неудачного правления в собственной стране.

– Тогда Леонид Брежнев и Никита Хрущев были людьми с «твердыми» именами, – с улыбкой заметил Дронго. Его пока забавлял этот разговор.

– Безусловно. Леонид вообще героическое имя. Что касается Никиты, он менее защищен. Зато Юрий и Константин тоже очень выделяются, это к тому, что так звали следующих генсеков.

– Имена не очень-то им помогли. Оба были тяжело больны, – напомнил Дронго.

– Это к вопросу об их здоровье. А я говорю о политических амбициях и состоявшихся карьерах.

– В таком случае самым неудачным правителем в России и в Советском Союзе был Михаил Горбачев, – не унимался Дронго. – Как у вас с этим именем? Есть исторические аналоги, кроме первого царя Михаила Романова?

– Сколько угодно. Начнем с того, что и самого первого царя из династии Романовых выбрали потому, что он был человеком недалекого ума и с полным отсутствием амбиций. Все историки знают, что при нем фактически правил его отец, патриарх Филарет. После Михаила Романова в российской истории мог быть еще один царь Михаил, младший брат Николая II, в чью пользу он и отрекся. Его расстреляли в Перми уже в восемнадцатом году. Был также Михаил Борисович, последний тверской князь, бежавший из своей вотчины при вступлении туда войск московского князя. Затем Михаил Всеволодович – князь черниговский, новгородский и Великий князь киевский. У него тоже все отняли, он сбежал в Венгрию, а затем вернулся в Золотую Орду, где его и убили. Михаил Обренович – сербский князь, убитый заговорщиками в середине девятнадцатого века. Михаил Шишман, болгарский царь, безуспешно сражался с сербами, потерпел поражение, попал в плен, там и умер. Михаил Ярославович, великий князь Владимирский, убит в Золотой Орде. Достаточно, или продолжать? Думаю, с таким именем на Руси правителям явно не везло.

– Если бы вместо Михаила Горбачева был Виктор Гришин или Григорий Романов, Советский Союз мог бы сохраниться? – продолжал веселиться Дронго.

– Не смейтесь, – попросил Гуртуев. – Есть субъективная сторона, а есть объективная. Нарастающие экономические трудности, падение цен на нефть, низкая эффективность социалистической экономики, наконец, межнациональные столкновения – все эти объективные факторы разрывали страну на куски. А имя – всего лишь небольшой субъективный фактор, сказывающийся на общей ситуации. Но я хочу закончить с политиками и снова вернуться к криминалистике. Дело не в том, кого и как зовут, это как раз не самое главное. Есть и другой фактор – речь идет о маньяках и серийных убийцах, которых в последние годы становится все больше.

– Надеюсь, вы не вычислили общее имя всех этих преступников? – пошутил Дронго.

– У них разные имена, – не принял шутки профессор, – но есть нечто общее, о чем я и хочу рассказать.