Kitobni o'qish: «Оре»

Предисловие

Клянусь! Я видела всё это собственными глазами! Во сне…

Синяя простынь – это озеро сна. Я ещё вижу комнату, но с каждым шагом под тину-одеяло всё глубже проваливаюсь в сновидение. Почему-то мои веки тоже стали синими и жидкими, как огонь в конфорке. Я закрываю ими глаза – и меня накрывает синей волной с головой! На дне меня ждёт…

Первое видение

Паршивая лачуга старого кузнеца. Бедная кузница. В углу жиденький стог сена, и на нём – плешивая шкура, чтобы было на чём спать. Дом и всё хозяйство уже давно отобрали. Кузнец запер двери и ставни и ждал своего часа. Сбежать он не успел – в кузнице спал мальчуган, за которым кузнец и вернулся, почуяв зловонный запах тюрьмы и гильотины. Но не успел вновь покинуть лачугу вместе с сыном. А теперь он заперт – и за ним пришли. Всё, что осталось с ним взаперти, – крупные долги и маленький сын от погибшей ещё при родах жены.

Королевская стража грозно била в дверь:

– Вылезай, паразит!

Ха. Стук в дверь. Перед тем как убить хозяина! Разве это дань вежливости? Это была часть пытки. Сейчас здоровяки жадно объедались чужим страхом. Ведь больше с кузнеца взять было нечего. Кроме сына. Это всё, чем он теперь мог отплатить казне: сыном и страхом.

Стены лачуги затряслись от увесистого боя, и валящая с потолка пыль окрасила в серый пробившиеся сквозь ставни лучи. Бежать уже некуда – только на тот свет. И это едва ли не лучше, чем в крепкие объятья правосудия!

Бой усилился, и сквозь треск ломающейся двери, точно струя из раны, пробился ещё один луч. У отчаявшегося отца в ответ хлынули слёзы. Он прижимал к себе сына, завёрнутого в грязный плед. Сын, как нарочно, спал глубоким сном, будто уже был мёртв.

Кузнец крепко поцеловал сына, не глядя на пробоину в двери и уже ворвавшиеся сквозь неё мясистые руки и брань. Вдруг кузнеца осеняет: он решает бросить ребёнка в плавильный горн с ещё горячей рудой. Мальчуган часто помогал ему разжигать и раздувать печь. Вот и этим утром маленький сын по наказанию уходившего на пристань отца набросал дров и здорово растопил печь. Да вот только заждался отца и уснул.

Кузнец с яростью бросается с сыном к печи – только не отдавать его на растерзание королю! Горько прижав к себе на прощание чумазого мальчишку, кузнец бросает его в горящую руду и вслед за сыном льёт горячие слёзы в кипящий горн.

Болваны врываются в лачугу. Сносят куцые обломки мебели на пути, хватают и больно бьют пожилого мужчину. Двое верзил ищут ребёнка.

– Где сопляк?! – Главный головорез поднимает окровавленного кузнеца за жилет и бьёт того в рожу.

– Он умер, говорю вам! Разве вы не видите слёз моих? Под кровью слёзы – говорю вам! Я оставил его одного, а когда вернулся, было слишком поздно! Мальчик упал в горн!

– Врешь, гад! – и дал кузнецу хорошенько под дых. – А заперся для того, чтобы поплакать?! Говори, где сопляк, не то не поздоровится ему, когда разыщем!

– Говорю вам! – кашляя и плюясь кровью, кряхтел кузнец, не поднимая головы. – Я хотел успеть похоронить сынишку! Поглядите же сами в горн! Он там, там! – Скованный по рукам и ногам кузнец метнул подбородок в сторону печи. – Только не глумитесь над его безгрешным телом, умоляю! Позвольте похоронить его, как велит наша корона!

Внезапно наступила тишина. Главный головорез кивком отправил младшего подаваку заглянуть в горн. Тот с ленивым видом нехотя поплёлся к горну, но на самом деле жутко трусил перед видом обугленной плоти. Он ещё раз оглядел нагло щерящихся товарищей и потянулся носом к жерлу.

В нём всего-навсего мягко и спокойно светились куски плавающей руды. Младший помощник расслабился. Облегчённый вид этого трусливого подаваки был дурным признаком для старшего стражника.

– Так я и знал, гад, нет там никого! – и принялся со всей дури пинать в живот кузнеца.

Тут печь начала дымиться, будто её раздували невидимые мехи. Печь принялась трястись, потом зашаталась, всё сильнее и сильнее, пока не зашагала прочь со своего места. В конце концов гремящая и воющая печь отвлекла головорезов от битья кузнеца и здорово напугала всех, включая его самого.

Горн ходил ходуном по всей лачуге и рычал. Здоровяки быстро расступились, когда горн вдруг потерял равновесие и повалился набок. Головорезы забились в углы со страху, и из поваленного жерла с рёвом выпрыгнуло светящееся существо, похожее на горящий камень. Существо зарычало на болванов, выломало ставни и выпрыгнуло в окно прочь.

Время спустя

– Ну и куда мы тащимся?

– За талисманом.

– Я уже с десяток тащу на своей спине, садовая твоя башка!

Озорной Юм и угрюмый Дюм шагали по каменистому лесу с тяжёлыми рюкзаками.

– Это до твоего первого привала. И обеда.

– Э! Я просто должен раз в час что-то есть, иначе меня лихорадит, ясно? Так ты расскажешь мне план?

– Я уже говорил, что его нет!

– То есть мы просто идём? Куда глаза глядят?

– Да.

– Так зачем мы тащимся?

– За талисманом!

– Чёрт бы тебя побрал! Стой. Дай-ка передохнуть. – Юм скинул рюкзак на землю. – Что-то плечо всё ещё ноет после лука.

– Ты же не умеешь стрелять!

– А я говорю: стреляли мы по ночам, пока ты спал! И я даже попал!

– Себе в плечо?

– Нет, в самое яблочко! На макушке твоей Ирэи. Что ты на это скажешь, а?

– Вы и её в свою заварушку втянули?

– Да, и представь – она мне доверяла! Кстати, ни единым словом о тебе не обмолвилась!

– Мне нет дела.

– А твои пылающие щёки говорят, что есть! Так что там тебе тётушка Келла наплела? Здесь-то уже безопасно для тайн?

– И у сосен есть уши!

– Знаешь что, уши всюду! Много, тысячи ушей! Да только мои уже горят от нетерпения! Выкладывай!

Дюм достал табакерку, присел на булыжник и начал:

– Плохи дела наши. Всю долину разорят! Ни одной деревушки не оставят! Тётушка говорит, Гиида готовит свою армию к войне. И нас, как ближайших к Гроттоскаму, разграбят первыми! Говорит, талисман нужен! Он нас и защитит, если нападут. И скроет так, что не найдут. И хлебом обеспечит, если голодом заморят. Но вот только его самого, этот талисман треклятый, нужно будет отобрать! Если защищён – завоевать. Если спрятан – найти!

– А если голоден – накормить?

– Тебе видней!

– Эка сказочка! Я так всякому могу голову запудрить и послать к пиратам за русалками!

– Тётушка также сказала, что мы с тобой можем его узнать!

– Вот уж почесала так почесала! Не смеши: ты да я? Ну, ты ещё более-менее с приветом, а я-то даже из лука стрелять не умею!

– Ага! Значит, не стрелял ты в Ирэю!

– Нет! И ещё она спрашивала о тебе! Почему это ты не шатаешься вместе с нами по ночам! Один раз всего пришла, о тебе спросила и как испарилась с тех пор! И что это она в тебе разглядела, в чудаке-то?!

– То же, что и Келла! В её глазах мы с тобой друг друга стоим. Думает, как пить дать: подерёмся, кубарем покатимся да и угодим мордами в несчастный талисман!

– А он тут как тут уже тёпленький, разгорячённый нашей битвой! Попался, дурачок! Ха-ха! Так всё и будет, Дюмито! Ура! Чего расселся? Побежали! Трепещи, талисманишка!

Юм подпрыгнул, забросил себе на спину рюкзак, руки в боки, огляделся: «Туда!» – и уверенно зашагал.

Дюм только было согрел камень под собой. Он обречённо подкинул свою сумку и двинулся за неугомонным братом. И ещё долго выслушивал его громкие угрозы талисману.

Ещё пару дней спустя

Как-то раз двое путников устроили привал в утыканной камнями чаще.

– Ну и что мы будем есть? – негодовал Юм, пнув пустой рюкзак.

– Сперва передохнём. После придумаем, где бы раздобыть еды.

– И как это думать – на голодный желудок?! Он урчит уже громче меня!

– Так вот, может, тебе заткнуться да послушать свой живот?! Готов поспорить – он и то больше дела скажет, чем ты!

– Ты покойник, братец!

Юм подскочил, чтобы наброситься на Дюма, да угодил пяткой в обрыв и свалился вниз.

Дюм схватил сумки, поспешил за братом. Холм был невысокий и оказался потолком входа в пещеру. К ней-то и приземлился Юм и здорово бы ушибся, да по пути шмякнулся на какой-то большой и тёплый камень, которого теперь, когда Юм поднял голову, у входа в пещеру уже не было.

– Цел?

– Не дождёшься! Жить буду.

– Дай-ка погляжу.

– Ерунда! Царапина.

– А мог бы хребет поломать! Легко отделался, везунчик!

– Это всё камень…

– Какой ещё камень?

– Большой, тёплый и мягкий. Я на него упал!

– Кажись, поспешил я обрадоваться… Ты умом не ушибся?

– Да говорю тебе! Он стоял вон там, у входа!

Братья дружно посмотрели на пустое место.

– Юм, ты только не нервничай.

– Думаешь, я дурачок?

– Ты всегда им был, но вот отныне – только не нервничай.

– Да, кажется, я вспомнил, что там, наверху, мы не закончили! Ну, всё, защищайся!

Юм, пошатываясь, вскочил. Дюм недоверчиво попятился.

– Так, по-твоему, я камешек?!

Двое братьев услышали рычащий голос у входа в пещеру и резко повернули головы.

– Это он! – с блаженной улыбкой произнёс Юм.

У входа и впрямь сидело здоровенное чёрное чудище, похожее на фигуру из каменных мускулов. Чудище смотрело на них неподвижно и вдруг встало и выпрямилось.

Это была двухметровая каменная глыба. Точно чёрный, выжженный пожаром кусок земли. Только с руками и ногами. И сердитым светящимся жёлтым взглядом. Очень сердитым.

– Стоило мне выйти поутру, чтоб полюбоваться на рассвет, как вместо рассвета мне с неба на голову валится какой-то болван! Ещё и камнем обзывает!

Братья застыли с раскрытыми ртами. Даже Юм не находил, что ответить. Он был по-глупому счастлив и обезоружен одновременно.

– Видать, прав твой дружок! Не просто так тебя с неба вытурили – умом ты и до удара о мою несчастную голову не выделялся!

Дюм разглядел в глубине угольного каменного лба два яростно горящих янтарно-огненных глаза.

– Чего застыли? Да это вы окаменели! Ха! А ну проваливайте! А не то увидите, как быстро камни умеют бегать и лупить!

– Простите нас, сэр, – произнёс виновато очарованный Дюм, ткнул в плечо точно влюблённого Юма, подхватил обе сумки – и оба поспешили прочь.

– И не попадайтесь мне! – прорычал здоровяк им вслед. – И передайте Гииде, что впредь я перебью и отправлю в ад всех её гонцов!

Братья долго бежали молча. Так же молча присели отдышаться. Юм, всё ещё очарованный, спросил:

– Ты видел?

– Змеиные янтарные глаза?

– Нет! Его сердце. Сперва он был весь – с ног до головы – чёрный. Но чем сильнее он злился, тем больше светилась сквозь каменные трещины его грудь, будто разгоралась где-то внутри.

Оре

Каменные почвы здешних лесов издревле были изъедены гигантскими червями хитириями. Их прозвали так из-за жуткого писка, издалека похожего на «Хи-ти-ри-и-и-и!». Эти чудовища-людоеды уничтожили не одну деревню. Спустя много страшных лет люди научились убивать хитирий ядовитыми копьями, когда стало известно, что черви не переносят ягоды тёрна. Зато хитирийское мясо высоко ценили иноземцы, и, продавая его за баснословные деньги иностранцам, деревни выжили и расцвели.

Совсем скоро насмерть забили последнюю хитирию, и больше никто из людей ни одного червя-убийцу ни разу не встретил.

Но зловещие пещеры с бесчисленными следами мелких острых зубов остались дурным напоминанием об опасности и обоюдной жестокости.

Этими пещерами были щедро изрезаны здешние земли. В них по-прежнему никто лишний раз не совался. Всякому ли понравится шататься в этаком месте! Хитирийские пещеры стали заселять лишь изгнанники, бандиты и чудища. Со временем они построили целые подземные города, а позже соединили их в Империю и назвали Гроттоскам. Так что под расцветающим королевством Нильбертилль жил и разрастался гнойник – ад при жизни, куда можно было попасть ещё до смерти. Да и из этого ада можно было угодить прямиком лишь в ад настоящий: уж если ты попался гроттоскамцам, живым тебя не оставят точно. А перед собственной смертью тебя заставят вытворять такое, что сам дьявол, встречая убитых у врат в преисподнюю, сгорает со стыда.

Но Оре жил в обычной каменной пещере посреди леса, когда-то тоже густо заселённого червями-людоедами. Пещера была высокой, так что Оре мог с утра потянуться во всю силу. Со своим прудиком внутри и подземной речкой, так что он мог принимать бодрящие ванны хоть весь день напролёт во время зноя и засухи. Люди не посягали на его убежище из-за страха перед пещерами Гроттоскама и свирепыми зверями здешних лесов. Но никакой связи с хитирийскими пещера Оре не имела: это был обычный каменный грот, изъеденный разве что червями времени. Да и звери Оре не трогали: он был для них несъедобен да к тому же слишком могуч и силён. Одни его боялись, другие были единственными верными друзьями одинокого здоровяка Оре. Он был отшельником и не желал подчиняться ни королеве Нильбертилля Дергуне, ни царице Гроттоскама Гииде. Первая желала видеть в нём любовника и не раз отправляла Оре открытки с приглашением в королевскую постель и даже во дворец с собственной опочивальней. Однажды златовласая и зеленоглазая Дергуна не только пожелала, но и пожалела Оре: она подъехала к пещере в королевской карете и предложила Оре службу и пропитание. Но Оре, как бы он ни страдал от одиночества, от собственной нелюдимости, от вида и форм своего тела, подчиняться Дергуне не пожелал. Не желал ни минуты подчиниться в первую очередь людским правилам хорошего тона и вежливости. Ему понравилась Дергуна – с золотыми кудрями, маленькими проницательными глазами и в коралловом платье – великодушная королева, которая даже не упрекнула ни разу Оре за отказы. Он был бы рад увидеть её ещё и ещё и хоть каждый час не отводить от неё своих горящих глаз. Когда Дергуна заговорила с ним ласково, Оре взял да и заплакал, не слышавший никогда доброе человеческое слово – без ругательств, заискивания или насмешек. Никто не говорил с ним как с равным: его или боялись, или пытались подчинить. От неожиданных сильных чувств Оре неловко замахнулся и случайно врезал королевскому пажу. Хотя никто на него тогда не рассердился, и даже подбитый паж, Оре ясно и больно увидел пропасть между ним – неуклюжим носорогом – и благочестивой прекрасной королевой. Он был готов ради неё научиться держать вилку как шпагу и шпагу – как вилку. Для неё выучить танец. Ей сказать ласковое слово. Но Оре отказывался делать всё это и для сотни придворных, чуждых ему людей – не по желанию, а по правилу хорошего тона. И Оре остался в своей пещере. Один.

Но царицу Гроттоскама Гииду неподчинения Оре приводили в ярость.

Он жил в пещере, по её же мнению, все пещеры здешних лесов принадлежали ей и подчинялись только ей. Оре не платил дань ни деньгами, ни уж тем более почестями. Грубо отказывался от работы и прислуживания, отмахивался от угроз быть заточённым в местном балагане.

Оре ещё не знал, что его дерзость дорого ему обойдётся. И вскоре после встречи двух безобидных путников за ним пришли настоящие люди Гииды. Отравить сонной травой и утащить спящего Оре впятером было не так уж и трудно опытным бандитам. Оре был гораздо уязвимее, чем он о себе думал.

Гроттоскам

Огромная городская площадь в глубинах земли. Тьма, кишащее море галдящих уродцев и ни капли солнечного света. Оре очнулся на возвышенности посреди площади – круглой каменной плите для казни. Впереди он увидел каменный мостик, в конце моста – ступеньки вверх, и над ними был грубо отлит чугунный трон. На нём сидела Гиида.

Замутнённым взглядом Оре различил под собой толпу безобразных уродов, улюлюкавших ему и жаждавших чего-то грандиозного. Они вытаскивали из ноздрей свои длинные зелёные сопли, наматывали их на пальцы и вертели ими в воздухе. По местным традициям это был посыл смертнику, означавший: «Жизнь твоя держится теперь на соплях! Ставлю на то, что она оборвётся быстрее, чем сопля на моём пальце!»

Оре понял, что стоит, растянутый звездой, а руки и ноги его были крепко закованы в толстые цепи. Он поднял глаза на Гииду.

Одежды на ней не было. Вместо этого Гиида с ног до головы была вымазана испражнениями казнённых здесь ранее: выше пояса обмазана тем, чем жертвы обгадились от страха и пыток, ниже – тем, что вышло из тел уже после смерти. Наряд свой она обновляла с каждой публичной казнью.

– Самый настоящий вечерний туалет, – цепляясь за сознание, шепнул себе Оре.

Шея, руки и ноги Гииды были украшены ожерельем и браслетами из дохлых змей.

– Дергуна уже лишила тебя невинности? Или мне лишить её этого удовольствия, – Гиида потянулась вперёд, – лишив тебя твоего сладкого СТРУЧКА-А-А-А-А?! – Гиида завизжала, вытащив язык и выкатив свои жуткие чёрные глазища, так что уроды бешено заорали и заликовали. Жирный хряк в рогатом шлеме с восторгом и хрюканьем забил копытами в барабан.

Бешено срывавшиеся с пальцев сопли то и дело прилетали Оре в физиономию. От злости и ужаса он стал раскаляться. Его грудь осветила гигантский ржавый топор, воткнутый в камень перед ним. Топор палача.

– Убей меня сразу, – пробормотал Оре. Уроды неодобрительно заулюлюкали.

– Этого просит всякий трус, страшащийся моих пыток! Бедный мой Оре! – Гиида раскрыла свою огромную челюсть, поднесла к ней запястье и гнилыми зубами откусила голову одной из дохлых змей на своей руке.

– Ну, право! Что ещё я могу с тебя взять, кроме твоей нищенской плоти?! – визжала истерическим голосом царица.

Уроды радостно загоготали, затанцевали в ожидании расправы и стали презрительно плевать Оре в пах. Хряк восторженно и громко барабанил.

– Ну, всё, довольно! Угомонитесь! – Гиида в моментально наступившей тишине с чавканьем дожевала змеиную голову, проглотила её вместе с зубами и черепом и встала со своего трона. – Я отрублю тебе твою руку! И дам убежать из Гроттоскама ко всем чертям, которых ты расцелуешь от радости! Но отныне каждому моему подданному, кто поймает тебя наверху и притащит обратно сюда, я буду дарить одну твою отрубленную часть! И снова отпускать к чёртовой матери! И снова ждать, пока изуродованный обрубок – Оре поймают и приволокут ко мне за уцелевшую конечность! И так до тех пор, пока две самых старых и сморщенных гномихи не передерутся из-за твоих яиц!

Уроды пронзительно завизжали, от радости стали плясать и облизывать друг друга.

Оре от ужаса и боли раскалился почти целиком. Никогда с ним доселе такого не случалось, и это напугало его едва ли не сильнее всего Гроттоскама. Оре казалось, что он начинает плавиться, – с него кусками сыпалась обугленная земля.

– Приказываю! – Гиида достала из-за щеки несъеденный змеиный язык и высунула его как собственный. – Смерть! Начнись! Да поспешит карета в Ад!

Гиида завертела змеиным языком, барабан забился пуще прежнего, а уроды дружно повторяли: «Шаг к Смерти! Ещё шаг к Смерти!»

Гигантский палач с рогом на лице подошёл к Оре, ломая под своим весом могучий камень. Ржавым топором величиной с телегу он замахнулся и разрубил три цепи, сковывавших Оре. Четвёртую он отрубил вместе с раскалённой рукой.

– Убирайся, тараканишка без лапки!

Оре завыл от боли и рванул прочь, по пути обжаривая тела глупых уродцев, желавших поймать его прямо здесь.