Kitobni o'qish: «Умай и Тамуз», sahifa 2

Но старый мудрец так же знал: когда черные сердцем и мыслями пери будут готовы сложить ритмы словес ведущих в Тамык, и пройти путь к вечной молодости безумной дорогой, девушка, избранная Солнцем, окрепнет для трудного, ответного пути.

И теперь, после увиденного на рассвете долгожданного знамения в облаках предсказанного учителями из древности, Просветленный каждый день шел по широкому ходу пещеры к краю пропасти, к Зеркалу Мира.

Задержав дыхание, прислушиваясь к тишине, он осветил глубоко на дне гладь озера: как в огромном зеркале, в свете лучины появилась Умай.

…Ей холодно и страшно под огненными взглядами пери, она поднимает глаза к небу, словно ищет защиты…

Старец перевел дыхание, и вода в озере слегка зарябила. Но вскоре на установившейся глади появился Тамуз…

…На его сухих губах отчаяние и надежда. Лошадь понимает хозяина и тоже торопится, оставляя за собой клочья белой пены.

Отшельник опять перевел дыхание, и на успокоившейся водной чистоте появидлась девушка-жестырнак Марис.

…Она идет по степи, и ее печальные глаза смотрят вдаль…

Огарок сорвался и упал в озеро, вскипятив поверхность. Старик, тот чьи годы в стремлении к знаниям пролетели как куст адыраспана в ветреный день, тяжело вздыхая, побрел обратной дорогой наверх.

Запирайте двери!

Окна заволочь!

Занавесьте солнце!

Объявляю Ночь.

Старики рассказывали: в глубокой древности суслики жили совсем по-другому. Под огромным плато располагалась столица, где жил их владыка. Более богатого существа не было в те времена: золото, драгоценные камни, найденные по всей земле, передавались в главный город. Для этих сокровищ они рыли огромные хранилища с длинными широкими коридорами. Все больше требовалось им спальных нор и широких залов для развлечений, все больше грунта выносилось из-под земли. Так насыпались крутые холмы на окраине того плато.

Но однажды пошел долгий, нескончаемый, будто из верблюжьей сабы, дождь. Вспоенная без меры земля не выдержала пустот под собой и обвалилась. Погиб город сусликов, их царь, все золото. Те немногие, что смогли выжить и выползти на поверхность, увидели глубокие провалы над их столицей и, боясь новых обвалов, разбежались кто куда. С тех пор суслики живут в тесных норах, роют их подальше друг от друга. Их поколения в поколение передается им страх перед водой.

А на месте, где когда-то был город степных крыс, потрудился ветер, реки пробивали себе путь и засыхали опять. Те, кто знал правду о сотворении Чарынских каньонов, искали сокровища погибшей столицы, но не нашли. До сих пор спрятаны они в стенах каньона.

Не такими уж простаками были древние суслики.

Туяк, предводитель жестырнаков, целый день, притаившись, ждал в засаде у водопоя. Он знал, что еще немного – и семья дикого кабана попадет под его длинные когти-ножи.

Вдруг вдали послышался торопливо-истошный писк суслика, и даже деревья перестали шелестеть листьями, удивляясь новости. Туяк дослушал грызуна, но не все понял. А суслик, обрадованный вниманием пойменного леса, рассвистелся так, что прятаться и ждать в засаде не было смысла.

Жестырнак поднялся из укрытия и пошел к степной крысе. Подойдя к норе, он опустился на колени и спросил:

– Так какая, ты говоришь, красавица?

И суслик рассказал обо всем, что знал. Туяк чуть не искромсал болтуна, когда тот говорил о Марис. Ему не было дела до человеческой девушки, но Марис – его невеста… он хотел жениться на ней осенью. Злоба душила его, и всю ночь вздрагивали в степи сайгаки от стонов жестокого жестырнака.

На рассвете Туяк пробежался по норам, собирая своих дружков, и к вечеру самые отчаянные кровопийцы решили: Человека убить. Марис поймать и вернуть в логовище.

Пять ярык убийц, прислушиваясь к пересвистам степных крыс, отправились к далеким Синим горам.

У царя Ульбе жена была одной из самых коварных ведьм. Высокая, статная Ален еще хранила былую красоту, но уже начинала увядать. Зная о возможности вернуть себе молодость, стала собирать вокруг себя самых старых жалмауз-кемпир, вслушивалась в их речи, искала нить, ведущую к тайне словес. Перечитывала заклинания из книг “царской магии”, но никак не могла испытать озарения: боясь ошибиться в сложении слов, все же готовилась к обряду. “Надо бы навестить Сакар”, – подумала Ален, и ей вспомнилась угрюмая, со следами пребывания Тамыка на лице, самая старая жалмауз-кемпир. Ничего не рассказывала та о себе, лишь рьяно пыталась учить когда-то, еще юную Ален скучным, как тогда казалось, словесам заклинаний. В те годы изнеженной принцессе Ален совсем не хотелось бесконечных, монотонных песнопений, повторений непонятных словосочетаний, ей казалось, что свежесть юности будет всегда. Она постоянно убегала от недовольной старухи, вскоре совсем переставшей обращать внимание на Ален. Но сейчас дочь Ульбе и Ален, молодая принцесса Майзу, вместе с Сакар у горы Керегетас, и похоже они ладят между собой.

Ален посмотрела на Ульба: тот притворился спящим: но вот послышался приближающийся топот копыт лошади, и Ульбе открыл глаза. Вскоре в шатер вошел старший отряда дозорных Барен и, покорно склонив голову, сказал:

– Наши воины отбили у жестырнаков человеческую девушку необыкновенного вида и решили разыграть ее в состязании. Вот только по пути к нам примкнуло много народа, и все хотят бороться за приз, – дозорный еще раз поклонился Ульбе и Ален, – рассудите, кто имеет право на нее, а кто нет. Молодые пери волнуются и ждут вашего решения у горы Окжетпес.

Ульбе уже слышал о том, как необычна человеческая девушка, и ему хотелось посмотреть на золотые косы, а может быть и оставить себе. Но Ален так пронзительно смотрит на него, ждет его решения, будто догадывается, о чем он думает, Царствующий знал характер царицы – если он хоть как-то вмешается в спор за рабыню из людей, то старухи-пери, жалмауз-кемпир, вскоре будут использовать его берцовые кости для своих колдовских нужд.

– Пусть состязаются все, кто захочет, – старался говорить равнодушно-спокойным голосом царь Ульбе, но прижимистость, жадность и какой-то дальний расчет дали о себе знать, и он добавил, – те, кто захочет внести в казну золота весом в асык.

Дозорный Барен поклонился и вышел.

– Ты поступил мудро! – сказала царица, поэтому втайне решила: “Слишком много суеты вокруг этой барыни, и ей не место среди пери”.

Ален склонила голову и снова принялась за проворное веретено.

А в это время раб-жестырнак, держа в зубах золотую пластину, цепляясь за трещины и выступы, словно ящерица, вскарабкался на вершину огромной глыбы. Как только цель была установлена – первый слиток упал в кожаный мешок. Но стрела, не долетев до вершины, ударив скалу, переломилась и упала вниз вместе с отбитым щебнем.

Умай, привязанная к столбу на всеобщий обзор, целый день была вынуждена слушать пение летящих стрел, их удары по камню, лишь поздно вечером ее развязали и, отведя к телеге, позволили спать. Девушка сразу крепко уснула, и ей приснилось: телега к которой она спит в ночном тумане, никого рядом не видно, не слышно. Бежать! Но Умай не может пошевелиться, не может себя заставить проснуться. Но вот в черном, будто дымном небе появляются летящие по воздуху, одетые в красные одежды, призрачные жалмауз-кемпир – старухи-пери. Они легко берут на руки Умай и, поднимаясь над ночным туманом, устремляются к сверкающему под луной озеру. Дунул свежий ветерок, и от головы спящей девушки оторвался и полетел к берегу волосок цвета созревшего проса. А колдуньи поднимались все выше и выше. Над серединой водного простора пери хором пропели: “Буруны озерной воды, станьте подобно камню тверды”, – бросили свою ношу вниз, а сами, безмолвные, устремились обратно к берегу.

Но волны озера не стали тверды как камень, девушка не разбилась и не ушла на дно: холодная апрельская вода, в которую провалилась Умай, разбудила ее от тяжелого сна. Вынырнув на поверхность, она огляделась: на востоке озаренная пламенем костров, израненная скала Окжетпес все еще обстреливалась – состязание продолжалось. Выросшая среди озер разливистого Иргиза, Умай уверенно поплыла к темневшему густым лесом противоположному берегу.

А в это время, не замеченный дремавшей стражей однокрылай ворон вошел в шатер спящего Ульбе. Вдали пели стрелы, дробя шапку скалы, переминаясь с лапы на лапу, ночной гость захлопал крылом, но царь не просыпался.

– Я принес долгожданные вести, – прокаркал Каратай и услышал, как шелком зашуршали в глубине шатра: в свете раздутого огня ворон поклонился сонным Ульбе и Ален. – Помнишь ли ты меня, царь Ульбе? Сорок лет назад послал ты меня к подножью Тенгри и я вернулся, исполнив порученное. – Ворон склонил голову, касаясь клювом ковра.

Ульбе вспомнил дерзкого ворона, возомнившего о себе слишком много и отправленного изгнанником в неизвестность. Царствующий считал сказками стариков рассказы о заклятии древних оракулов и их предсказания.

– Мы помним тебя, ворон Каратай, и слушаем, – пришла на помощь мужу Ален.

Ворон, переминаясь, поднял клюв:

– Девушка-солнце, появление которой предрекали древние люди, рядом с тобой – это та, из-за которой сейчас идет состязание. Плени ее немедля. Убей ее, и тогда пери станут первыми и главными существами на земле.

…Как только царь колдунов узнал правду о пророчестве и как с этим связана пленница, он выбежал из шатра и взобрался на коня.

– Я выполнил порученное тобой, исполни и ты свои обещания, – прокаркал ворон.

– Дождись моего возвращения, – ответил Ульбе и погнал коня к побитой стрелами скале.

– Не торопись, повелитель птиц, – сказала Ален, – выпей молока, наберись сил. У тебя теперь будет много забот.

…А Умай, укрываясь в тенистых лапах высоких сосен, все дальше уходила от берега. Мокрая одежда быстро высохла, девушка вздохнула и улыбнулась восходящему рассвету. “Свободна!” – радостно запела душа. “Где-же Тамуз? Ищет ли меня?!” – заныло сердце. “Нужно спрятаться или бежать быстрее”, – шептал разум. Полная раздумий, тревог и торопливости, поднималась Умай на западный хребет Синегорья, не зная, что Тамуз поднялся на холм и, разглядывая силуэт темных предрассветных гор, подгоняя Жельаяка, начал спускаться в долину к каменному истукану, словно одинокий зуб торчащему из земли. И когда Тамуз поравнялся с истуканом, вздрогнула земля, каменный рот заговорил:

– Воин! Ты рвешься в бой, хотя совсем один. Я давно жду сильного духом человека, чтобы передать ему наследие. Спускайся вниз и ты найдешь то, что нужно для битвы.

Перед камнем треснула земля, и показался ход, уходивший вглубь.

– Кто ты? – спросил Тамуз.

– Когда-то я тоже был человеком, – ответил истукан.

Юноша, чуть поколебавшись, направил коня в подземелье. Когда над головой юноши земля сошлась, в темноте опять прозвучал голос:

– Когда-то я тоже был человеком…

Молодой пастух Берке нашел в степи звездочной прилетевшее железо. Он нес его в аул, и уже было близко до юрт, но из кустов вылетела к сердцу пастуха стрела коварного зложелателя, и юноша, пораженный, со стоном упал на сухую от зноя землю, не выпустив из рук тяжелую находку. Собаки, потревоженные криком, запоздало бросились на помощь и громким лаем отогнали недруга прочь. Горько зарыдала мать над сыном, а отец, подняв кусок звездного железа, пошел в кузню и стал ковать меч. Долгие дни и ночи ковал поседевший от горя отец, вкладывая в удары боль утраты, а когда принес тяжелое оружие к юрте, положил его перед своей женой, матерью Берке. Заплакала женщина, моля небо о мщении, горькие слезы скатывались с ее щек и падали на металл, оплавляя его, полируя, делая острее лезвие.

В то время зложелатели, пользуясь слабостью и разобщенностью людей, часто нападали на них. Отец Берке приходил к вдовам, матерям, сестрам и дочерям, и горькие слезы потерь падали на меч, призывая к мщению духов предков, мольбы безутешных женщин достигали неба, и меч стали называть – Алдаспан.

Среди людей вырос могучий батыр, успешно оборонял он Великую Степь, изгоняя пери, уничтожая жестырнаков. Обозленные пери, разбудили одноглазых циклопов-диу, и те пошли по аулам, громя их. Слишком поздно узнал батыр о нападении зложелателей. Когда его дружина примчалась в родные края, все было уничтожено. Пери добивали убегавших в степи, диу поедали попавшихся, делясь страшной едой с жестырнаками. Тогда батыр поднял лук, и стрелы одна за другой скрывались в глазных яблоках диу, те, падая, сотрясали степь. Когда унялась дрожь земли, батыр повел своих воинов на зложелателей, впервые подняв над головой меч Алдаспан, переданный ему накануне умирающим стариком. Ни один враг не ушел от возмездия… Но обезлюдели от тех набегов аулы. Последние мастеровые из племени истребленного, исчезнувшего по вине зложелателей, вырезали из груди поверженного диу кусок кожи, натянули на ветвь тысячелетнего дерева-туранг и спели печальный гимн старческими, высокими голосами. Заветный напев, отражаясь от щита, уносился эхом в степь и возвращался обратно. Звуки прощальной песни, становясь все выше, достигли предела и вместе с апрельским солнцем вытянули грубую кожу. Ветвь туранга отчаянно выгнулась, придавая щиту упругость, а еще какую-то тайну впитало оборонительное оружие: при взгляде на него пери всегда чувствовали угрозу, и не получалось у них колдовство. Но время неудержимо накатывало волны на ковыльные просторы, складывая из них годы, склоняя тяжелеющие плечи батыра к земле. Стареющий, он не всегда теперь успевал на помощь: вглядывался в молодую поросль, искал достойного наследника оружию.

Однажды батыр поднимался на холм у Синегорья, не зная, что с другой стороны холма шел колдун-воин. Пери первым заметил человека, и его стрела, пропев короткую песнь, попав в плечо, застряла. Батыр вырвал из себя стрелу зложелателя, выпустил одну за другой три своих. Все стрелы попали в цель, а батыр, убедившись, что врагов больше нет, тронул коня в путь. Спустившись с холма, он вдруг почувствовал слабость, все стало кружиться перед глазами, и тогда сойдя с коня, богатырь пошел пошел по густой траве. “Стрела отравлена”, – догадался человек, и силуэт Синих гор завертелся еще быстрее. Упав на грудь, теряя силы, батыр шептал сухими губами в землю:

– Я не молю тебя, мать-земля, чтобы ты укрыла меня в своем чреве. Не прошу славы посмертно вечной. Лишь об одном прошу, степь родная, укрой оружие: меч, отточенный слезами матерей, и щит, как память о великих утратах и победах.

Батыр застыл, а Время превратило его в камень. Через много лет пришедшие в эти земли люди подняли каменного батыра и вкопали в землю. Мороз и жара, ветер и дождь находили приют на безмолвном камне, стирая черты лица богатыря, его кольчугу и шлем: за давностью зим Время стерло его имя из памяти. Но оружия никто не находил…

…– Но я сохранил и тот меч, отточенный слезами матерей, и щит, добытый утратами, возьми их, они перед тобой! Я стал частью этой земли и знаю: ты не уронишь мой дар перед врагом, – сказал дух древнего воина.

Тамуз поднял мерцавший в темноте меч Алдаспан с двойной рукоятью и щит из толстой кожи, усиленный бронзовыми шипами.

– Теперь ты можешь продолжить свой путь, – снова раздался голос – Там, наверху, идет сеча – люди и пери схватились перед моим слепым взором. Испытай мой дар! Порадуй мое каменное сердце!..

Земля разошлась, и Жельаяк вынес всадника в долину. Прямо перед Тамузом воины Толеу под белым стягом с расшитым золотом знаком солнца рубились с конниками пери. Тамуз поднял меч Алдаспан, и лошадь, не дожидаясь тычков, вся в нетерпении предстоящего боя рванула в самую гущу пери.

Быстрой была победа людей над дозорным отрядом колдунов. Необыкновенно показал себя меч в руках Тамуза – при взмахе сталь вытягивалась, рубя сразу нескольких врагов и снова обретая обычную длину в завершении удара. Подставленный под мечи колдунов щит не имел даже царапины. Покончив с пери, воины Толеу съехались у камня и радовались встрече с Тамузом, но вспомнив, что Умай в беде, дружина, отправив раненых за Тургай, торопясь, направила коней к очень близким Синим горам. Тамуз сошел с коня и низко поклонился холодному, обдуваемому ветром затихшего боя каменному исполину.

В то время, как Ульбе слушал ворона, исчезновение Умай обнаружили в лагере состязающихся. Поднялся переполох, возникли споры, на поиски следов беглянки отправились все лучники, по побережью, у скалы Окжетпес, они обшаривали кусты и деревья, заглядывали за каждый валун. На одной из берез, растущих у самого берега, чародеи радостно зашумели: найден золотом сверкающий волосок беглянки. Но больше следов не было, хотя лучники обыскали все восточное побережье и хребет. Зеркало озера, освещенное рассветным солнцем, было чистым и спокойным. Нигде не блеснула золотая коса, и пери угрюмо перешептывались: не обошлось без высшей “царской магии”.

Ульбе не поверил встреченному в пути гонцу, доложившему о том, что пленница исчезла, но все же быстрее погнал коня.

“Случилось небывалое: впервые со времен своего появления пери признали красоту человеческой девушки, впервые ссорились за нее, даже золота не пожалели жадные колдуны, а она исчезла у них, глупых, из-под носа, – так думал все более раздражавшийся Ульбе. – Неужели и вправду сгинет род пери, и память о нас увянет, как трава в зной?”

У подножья Окжетпес, словно огромный стог сена, лежали переломленные стрелы, скала, еще вчера ничем не выделявшаяся среди других, кроме как величиной, сейчас была похожа на гигантский гриб с выщербленными стрелами ямками под шляпкой.

Примчался гонец: у берега, на одной из берез, найден первый след – золотой волос беглянки.

– Оцепите хребты с внутренней стороны, не дайте ей вырваться в степь, – приказал царствующий, и отряды дозорных вместе с Бареном умчались выполнять приказ.

На вершине что-то блеснуло, и Ульбе поднял голову – золото пластины сверкало, отражая солнце. Развернув коня, играя желваками скул, царь направился за гонцом. Примчавшись к березовой роще, Ульбе встретил отряды лучников возвращавшихся с южного берега озера, не обнаруживших больше никаких следов.

Царь был взбешен: тут явно было замешано колдовство “царской магии”, вот и лучники угрюмо смотрят на него, подозревая в том же его, Ульбе. Царь вдруг испугался: его стража ловит беглянку, а он один среди мрачных лучников. А рядом с ним, словно не замечая его злобы, стройные молоденькие березки свежей, зеленой листвой прикрывали белоснежные колени, смеялись о чем-то своем. Вытащив из-за голенища ичигов камчу, царь бросил ее в березы: “Бей их, пока не скажут, куда ушла Дева! Бей их все! Изломай”.

Камча полетела по рощице, щелкая направо и налево, вперед и назад. Стон поднялся над деревьями, подрубленные ветви и листья устлали пробужденную весной землю, а плеть продолжала свою работу…

– Мы спали всю ночь! – вопили березы.

– Не верю! – заглядывал в остатки кроны Ульбе. – Куда она убежала? Скажите, и я остановлю плеть.

– Мы ничего не видели! – плакали истерзанные, истекающие соком деревья, и лишь когда стоны иссякли, царственный спрятал камчу.

Через искалеченную рощу, слыша едва сдерживаемые стоны и проклятия берез, к Ульбе шел Джанга.

– Все, кто участвовал в состязании, считают себя обманутыми. Многие отдали последнее золото… Лишь ты, наполнив казну, похитив наш приз “царской магией”, оказался в выигрыше. Поэтому мы хотим, чтобы ты отдал нам золотокосую девушку, а мы доведем наш спор до конца.

Лечники придвинулись ближе.

– Но у меня нет вашей пленницы – ответил царь.

– Не верим! – зашумели все вокруг.

– Вы все поглупели от жадности, спутали золото с солнцем – сказал царствующий и рассмеялся, но, заметив, как еще ближе, угрожающе придвинулись хмурые лучники, возмутился неожиданным бунтом, ударил камчой Джангу, превращая его в камень. Но в ответ десяток вскипевших канжаров взметнулись к телу Ульбе и отхлынули. В огненных зрачках растерянных колдунов, убивших своего повелителя, отразились синее апрельское небо и пылающий жаром желтый диск солнца, поднимающийся вместе с новым днем.

…А березы так и останутся изломанными калеками, волнами Времени проплывут годы и сложатся в тысячелетия. Люди назовут ту рощу “карликовой, танцующей”.

Нет… Боль может быть очень долгой. Такой же, как путь до звезд. И камень-Джанга, трудно его не заметить среди берез, до сих пор лежит там, отполированный Временем.

Ворон с наслаждением пил, задирая клюв кверху, чувствуя, как струится по горлу незнакомый терпкий вкус молока.

– А зачем тебе быть императором? Зачем тебе это нужно? – спросила Ален.

Когда ворон увидел глаза колдуньи – будто холодом повеяло из заледенелых ущелий, но он ответил:

– Нас много, воронов, но мы не стали народом, потому что не было у нас вождя, объединявшего всех для славы и смысла.

Царица Ален засмеялась:

– Прошло уже сорок лет, Каратай! От огромных стай воронов остались жалкие поселения воронья. Теперь сороки принимают парады на деревьях вдоль рек и озер, а тебе уже никогда не собрать армию, – Ален засмеялась. – Может быть, ты выбрал не того лучника, или сам оказался стрелой с тупым наконечником, уже не имеет значения.

Заливаемый светом холодно-огненных глаз, Каратай зашатался: растрепанная, некрасивая в этот утренний час царица Ален завертелась перед глазами ворона, и, жалобно захрипев, он завалился на бок. Колдунья подняла перед собой руки – тело Каратая поднялось к рукам пери, она вышла из шатра, выводя перед собой плывущего по воздуху недвижимого ворона, и направилась к обрыву. Впереди сверкало озеро, а за ним темнел лес. Размахнувшись пустой рукой, Ален будто бросила камень вдаль. Но вместо невидимого камня тушка несбывшегося императора, набирая высоту, перелетела через озеро, Бурабай и упала на другом берегу. Наивно самоуверенно полагая, что ворон разбился, царица пери ушла за полог шатра. Рядом, совсем рядом с тем местом, где упал ворон Каратай, вспыхнул на солнце золотой свет и погас, укрывшись за лохматыми соснами.

Если бы ворон ударился о землю, то он бы испустил дух, даже не почувствовав боли, но он упал на верхушку сосны и, выгнувшись дугой, дерево отправило его в соседнюю сосну. А потом с ветки на ветку беспомощным турсуком Каратай упал на ковер сухих иголок. “Жив”, – подумал о себе ворон и подняв голову – сторонясь солнечных, открытых мест, прижимаясь к теням сосен, та, которую он знал как “девушка-Солнце”, прошла мимо Каратая. “Она тоже жива!” – мелькнула удивленная мысль, и черная птица уронила голову, впадая в думы об извилистости житейских дорог.

А Умай даже не заметила ворона, зато вскоре услышала дробь копыт по камням и притаилась за валуном, догадавшись, что выше по горам пери замыкали выходы за хребет Синих гор.

“Когда колдуны пойдут рядами вниз, к озеру, обшаривая каждый куст и камень, меня поймают”, – отчаивалась девушка, не замечая, как из-под валуна выползла змея. Умай следила за мелькавшими выше, среди редеющих сосен, всадниками, а змея, раскачиваясь, наблюдала за испуганной беглянкой.

– Ш-ш-ш… Не бойся меня, – прошептала змея. – Тебе нужно укрыться. Ш-ш… Ползи за мной…

И змея стала заползать в траву, под валун, Умай раздвинула заросли мелкого кустарника: между землей и камнем была узкая щель, в которую можно было пролезть.

Сверху послышались команды и неторопливый перестук копыт. “Пери начинают облаву, – затрепетало сердце, – но лучше смерть от змеи, чем новый плен у пери!” – решилась девушка, пролезла в узкую щель, расправляя за собой примятые кусты, и огляделась. Здесь, за узким входом, было не тесно, пещера, не кончаясь, уходила в темноту. Все ближе топот копыт, уже слышны голоса, дыхание и храп лошадей. Но ловцы прошли дальше, звуки, рожденные ими, замерли, и теперь в тишине, Умай услышала стук своего сердца.

– Ш-ш-ш… Не бойся меня, – змея лежала, свернув длинное тело в кольца, возвышающаяся над ними голова нацелилась немигающим взглядом на девушку. – Природа говорит лучше всяких слухов, ведь я видела знамение… Ты та, что пришла в этот мир для свершения чуда…

– О чем ты говоришь? – удивилась Умай, – какие слухи дошли до тебя? Я не понимаю, о каком знамении ты говоришь. Я избежала плена, вот это – чудо…

– Так ты ничего не знаешь? – змея задумалась – я знаю лишь часть предсказаний древних мудрецов… Ш…ш… не торопись! Твои враги рядом и я слышу их…

– Я так напугана жестырнаками, пери… – тихо заплакала Умай. – Я не хочу никаких предсказаний и приключений. Я хочу чтобы рядом был Тамуз.

…А Тамуз в это время вместе с дружиной спускались, готовые к бою, по южному склону, торопя коней, не встречая почему-то пери на своем пути. Внизу, засверкало серебром озеро, по его побережью дымились костры стана колдунов. Люди решили атаковать внезапно, пробиваясь через лагерь пери, разыскать Умай и, отбившись, увезти ее домой. Они ворвались на побережье в тот момент когда колдуны, ошеломленные гибелью Ульбе, собрались у искалеченной березовой рощи, загнав большую толпу в озеро, опрокидывая телеги и шатры, допрашивая попавшихся. Впереди всех на гнедом жеребце Тамуз со сверкающим на солнце мечом разил всех, кто пытался сопротивляться, теснил чародеев к озеру.

Ален сразу услышала звуки нападения, выскочила из шатра, и с высоты холма, под обрывом увидела, как растекаются по ее лагерю люди, сея панику, а всадник со сверкающим мечом крушит любую защиту, нагоняя ужас на лучников. Стрелы отлетали от его трехглавого щита, как простые ветки и царице сразу вспомнились сказки старухи Сакар о необычном щите, от которого веет страхом, об ослепительном мече, утерянном людьми. Какой у него блеск, больно глазам!

Вбегая в шатер, Ален уже знала, что нужно делать. Спасением было призвать диу. Она бросилась к сундуку, покопавшись, достала серебряное зеркало и, выбежав за полы шатра, направила пойманный луч на близкий холм.

– Проснись, диу, – закричала пери – Пришел твой лютый враг забрать твой глаз. Проснись же скорее, диу!

Зеркало стало горячим, солнечный зайчик от него раскалил камни на ближайшем холме так, что те стали крошиться, загорелась дымно зеленая трава. Стряхивая с себя груды земли и молодые сосны, начал подниматься огромный диу-циклоп. Ален бросила начавшее плавиться серебро и еще громче завопила:

– Иди, диу! Защити своих создателей. Не дай в обиду любящих тебя пери. Иди и сражайся!

Диу, разбуженный обжигающим лучом, разъяренный болью услышал голос пери. Он поднялся во весь рост, оглядываясь единственным выпученным глазом, прислушиваясь огромными, как телеги, ушами к звукам боя,и стал спускаться к озеру, к блистающему солнечными бликами мечу.

Диу шел к побережью, шагами сотрясая озеро, все больше горячился и громко ревел, а царица Ален, как завороженная, смотрела на меч в руках всадника на гнедом коне: она узнала его. О нем рассказывала ей старая ведьма, жалмауз-кемпир Сакар в детские годы, им всегда грозилась за непослушание – Алдаспан. Меч возмездия за пролитые слезы и кровь – он опять появился у людей, а поэтому, она это чувствовала сердцем, бесполезно всякое чародейство.

Диу шел, не выбирая дороги, прямо к всаднику, разящему колдунов, на блеск Алдаспана, ломая деревья на своем пути. Всадник тоже увидел зложелателя и разворачивал к нему коня. Когда диу ступил ногой на лежащую кучу переломленных стрел под скалой Окжетпес, они, смявшись под тяжестью, словно снежный ком, скользнули под уклон, и диу, не удержав равновесия, рухнул мордой вниз, а когда он поднял голову, в его одиноком глазе вспыхнул страх. Скакавший прямо на диу человек сверкнул мечом и обрушил удар на голову чудовища, деля его череп на две части. От острой боли дикое существо вскочило и бросилось прочь от человека в озеро, там посреди водного простора уронило свое тяжелое тело и застыло, каменея, превратившись со временем в остров.

Тамуз ласково погладил шею коня: “Молодец! Не испугался, не свернул”. Он вытер струящийся пот со лба и поднял голову: на вершине Окжетпес сияло золото пластины. “Так вот куда они метились!” – догадался юноша и, достав из чехла лук, из колчана стрелу, неторопливо прицелился и отпустил тетиву. Сбитое золото подлетело вверх, ударилось о скалу и упало в подставленную ладонь Тамуза.

…Весь стан пери был перевернут, пленные клялись, что Умай исчезла ночью от сильного колдовства, а сделать это могла лишь только царица Ален вместе с окружающими ее жалмауз-кемпир.

– Чтобы ты поняла меня, я должна рассказать тебе о тех временах, когда седая древность была еще юной девой, – Умай внимательно вслушивалась в шипящий шепот змеи.

…Жило в этих краях племя, все у них было по-людски, всего у них было в достатке и изобилии, дети росли здоровыми, и никаких войн не было… Но были те, кого сейчас называют “пери”, жившие колдовством. Малыми стали казаться им их знания, стали они общаться с запретным миром тьмы, узнавая его тайны, отдавая в жертву своим покровителям детей пастухов и охотников из людского рода, живших рядом.

Делали они все тайно в угоду темной стороне, только перестала у людей земля родить урожай, начался падеж скота. Голод в багрово-красных одеждах пронесся на знойной колеснице по бескрайним степям. Но черные дела колдунов открылись, и на совете старцы-вожди постановили изгнать служителей мрачных сил за пределы Великой Степи. Изгои ушли из леса в холодную пустыню, не бросив и там своих черных устремлений. А у людей без пери все наладилось: изобилием радовали посевы, стада становились тучными, как прежде… Только перестали в этом племени рождаться мальчики. Год за годом, как ни высчитывали сроки шаманы, на свет появлялись только девочки. Мужчины быстро старели, а девочки быстро росли, превращаясь в невест, только женихов для них не было. А следом новое поколение девочек вступало в пору ожидания. В сундуках пылилось дедовское оружие и боевое отцовское снаряжение, стал забываться боевой клич-уран.

Однажды в дождливую пору осени, прошли по степи девятью путями белобородые старцы и призвали женщин собраться на перекрестке дорог перед курганом первого человека. Восемь дней шли туда женщины, словно реки широкие стекались, на исходе девятого дня старцы обратились к женщинам, заполнившим всю долину до горизонта.

– Дочери наши! Оглянитесь вокруг! И что же увидите вы? Кому оставите свои крепкие хозяйства, когда придет старость к последней из вашего племени? Неужели не будет звучать детский смех в ваших юртах, и как сможете вы пережить это? Мужья не выйдут к вам из вод Золотого Аральского моря. Вам выпала забота о будущем своего племени!

Старцы поклонились и ушли, а женщины ругались и плакали, спорили и перешептывались восемь дней и ночей. На закате девятого дня выбрали они себе царицу и из каждых десяти тысяч одну наставницу. Всю зиму новая царица и двадцать наставниц решали судьбу своего народа, а по весне разлетелись вестницы по всем восьми частям света с приказом собираться с оружием и в боевом снаряжении. Все лето женщины учились стрелять из луков, биться на мечах, разить копьем, а под осень ушли в южные просторы и вернулись с плененной армией противника. Всех плененных отдали в мужья женщинам, еще способным родить детей, и в новый поход за отцами будущих поколений отправилось женское войско.