Kitobni o'qish: «Любовь воительницы»

Bertrice Small

Beloved

© Bertrice Small, 1983

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

Пролог

Ночь выдалась темная и душная – ни намека на ветерок. И ничто не колыхало листья величественных финиковых пальм. Небо усыпали яркие, как бриллианты, звезды, и вокруг установилась абсолютная тишина – словно само мироздание притихло в ожидании чуда. А на окраине Пальмиры, большого города-оазиса, стоял на отшибе дом знаменитого вождя воинов бедави¹, Забаая бен-Селима, и в том доме мучилась в родах женщина, пытавшаяся произвести на свет ребенка. Ее стройное белое тело, покрывшееся потом, то и дело напрягалось в родовых муках, но она терпела боль стоически, не издавала ни звука, ибо считала стоны и крики слабостью характера – ведь она покорила Забаая отнюдь не слабостью.

В полузабытьи она вспоминала день, когда впервые встретила его. Он тогда по каким-то делам приехал в дом ее отца в Александрии и по ошибке зашел в сад на женской половине. Их взгляды встретились, и ее прелестные серо-голубые глаза широко распахнулись под пылким взором его черных глаз. Ее чарующие розовые губки чуть приоткрылись, а юные груди, вздымавшиеся от нахлынувших эмоций, каких она никогда раньше не испытывала, возбудили его страсть. Они тогда не обменялись ни единым словом. Он даже не спросил, как ее зовут, – просто нашел выход из сада, отыскал ее отца и попросил ее руки. Это было большой дерзостью с его стороны, ведь ее отец являлся не просто одним из богатейших людей Александрии, но еще и прямым потомком Клеопатры – последней великой царицы Египта.

По римскому обыкновению Симон Тит предоставил дочери свободу выбора. «Чего ты хочешь?» – спросил он. Она хотела Забаая бен-Селима, этого человека из пустыни с пронзительными черными глазами – мужчину с ястребиным взглядом, пленившего ее в один миг – и навсегда. И какое ей было дело до того, что он на двадцать два года старше, что у него уже имелась одна законная жена, а также несколько наложниц. И пусть даже ребенок, которого она ему подарит, займет второстепенное положение по линии наследования. Значение имела только ее любовь к этому мужчине, и потому Симон Тит, пусть неохотно, дал свое согласие.

Они поженились через месяц, и ей пришлось покинуть роскошный отцовский дом в Александрии и начать новую жизнь, где приходилось полгода кочевать по сирийским пустыням, а еще полгода жить в прекрасном городе Пальмире; таков был обычай бедави – проводить знойное лето в чудесной Пальмире.

Внезапно ужасная боль – гораздо более сильная, чем все, что было до этого, – пронзила все ее тело, и Ирис до боли прикусила губу. «Скоро все закончится, и дитя наконец родится», – сказала она себе.

– Тужься, Ирис, тужься… – говорила ей Тамар, старшая жена Забаая.

– Айййййии! – хором закричали остальные женщины, заметив младенца, показавшегося между ног роженицы.

– Я и тужусь… – пробурчала в ответ Ирис.

– А ты давай сильнее!.. – не давала ей снисхождения Тамар. – Ребенок вышел только наполовину. Ирис, ты должна еще постараться!

Стиснув зубы, Ирис отчаянно потужилась – и вдруг почувствовала, как что-то мокрое и теплое выскальзывает из нее, опустошая. И боль чудесным образом начала утихать.

Тамар тотчас подхватила ребенка, подняла вверх и объявила:

– Это девочка! – Она протянула младенца другой женщине, а затем снова толкнула Ирис на родильное ложе. – Ты должна немного отдохнуть, и только потом все закончится.

– Но я хочу увидеть свою дочь! – воскликнула Ирис.

– Пусть Ребекка сначала смоет с нее родильную кровь. Ох, ты всегда слишком нетерпелива, – проворчала Тамар, при этом прекрасно понимавшая, что чувствовала мать в подобных ситуациях.

Спустя несколько минут Ирис протерли губкой, смоченной в прохладной розовой воде, и одели в просторную белую рубашку, а новорожденную девочку, которая громко закричала, появившись на свет, аккуратно запеленали и передали в руки матери.

Тамар взглянула на остальных женщин и приказала:

– Позовите господина Забаая! – Как старшей жене, ей все повиновались, и все относились к ней с уважением. Ведь именно ее сыну Акбару предстояло однажды стать во главе племени.

Внимательно посмотрев на Ирис, Тамар подумала: «Нет ничего удивительного в том, что Забаай ее полюбил. Она прекрасна со своей молочно-белой кожей, пепельными волосами и серо-голубыми глазами. Совсем не такая, как все мы…» И ведь эту женщину Забаай не просто любил – он с ней еще и разговаривал!

Минуту спустя Забаай вошел в комнату. Это был мужчина среднего роста и крепкого сложения, с сияющими темными глазами, с темной бородой и волосами, совершенно не тронутыми сединой, несмотря на сорок три прожитых им зимы. Его красивое лицо было словно высечено искусным скульптором – высокие скулы, ястребиный нос и крупные чувственные губы. Когда он вошел, все женщины, кроме Тамар и Ирис, опустились на колени. А он взглянул на двух своих жен, и взгляд его черных глаз смягчился; он любил их обеих – любил Тамар, женщину своей юности, и любил Ирис, утешение в старости. Остальные женщины давали ему разнообразие и случайное удовольствие, но лишь этих двух он ценил по-настоящему.

– Боги благословили тебя дочерью, мой господин, – сказала Тамар.

– Дочерью? – Забаай, казалось, удивился.

– Да, мой господин, дочерью.

Стоявшие на коленях женщины искоса поглядывали друг на друга – в своей зависти они с трудом скрывали злорадное ликование. У всех у них имелись сыновья, а лучшее, что смогла произвести на свет эта александрийская сучка, – это обычная девчонка. Они ожидали праведного гнева своего господина и надеялись, что он откажется от этой девки и прикажет выгнать ее вон, но вместо этого лицо их господина расплылось в улыбке, он радостно засмеялся и воскликнул:

– Ирис, о, Ирис! Ты опять поступила неожиданно и подарила мне то, чего до сих пор у меня не было! Ты подарила мне дочь! Благодарю тебя, моя прекрасная жена, благодарю!

Стоявшие на коленях женщины пришли в ужас. Хвалить роженицу за дочь?… Ведь все мужчины хотят сыновей – и чем больше, тем лучше. Как же так? Да и Забаай прежде хотел только мальчиков – он очень гордился своими тридцатью пятью сыновьями и даже помнил все их имена и возраст. Но самые проницательные из женщин поняли: великая любовь, которую их господин испытывал к Ирис, заранее прощала ей все недостатки. А Ирис засмеялась, и ее негромкий смех был полон озорного ликования:

– Разве я когда-нибудь делала то, чего от меня ожидают, господин мой?

Черные глаза Забаая смеялись ей в ответ. Он бросил взгляд на остальных женщин и коротко приказал:

– Оставьте нас.

– Только пусть Тамар останется, мой господин, – сказала Ирис; она не хотела обижать Тамар, которая всегда была к ней очень добра (не забывала она и о том, что если Забаай умрет, то ее судьбу и судьбу ее дочери будет решать Акбар, старший сын Тамар).

Забаай наклонился и посмотрел на свою новорожденную дочь. Он привык к крупным младенцам, к мальчикам, и теперь испытывал даже некоторое благоговение перед зачатой им хрупкой девочкой. Малышка спала, и ее длинные темные ресницы слегка трепетали на бледно-золотистой коже, а темные волосики торчали хохолком на красиво очерченной голове. И, странное дело, она хоть и спала, но ее крохотные ручонки двигались с трепетной неугомонностью, тонкие пальчики завораживали отца своими почти прозрачными миниатюрными ноготками. Забаай смотрел на нее с некоторой настороженностью – зная, как обращаться с сыновьями, он не совсем понимал, что нужно делать с дочерью, хотя это дитя (единственное из всех его детей) родилось от великой любви, которую он испытывал к матери новорожденной.

Немного подумав, Забаай откашлялся и изрек:

– Она… такая маленькая.

Ирис и Тамар весело засмеялись, и старшая жена пояснила:

– Девочки обычно всегда меньше при рождении, мой господин.

Вождь снова откашлялся. Он почувствовал себя немного глупо, но, с другой стороны… ведь это его первая дочь.

– А где же астролог? – вспомнил он вдруг.

– Я здесь, мой господин, – послышался скрипучий голос.

И в тот же миг из темного угла комнаты вышел сгорбленный старик с острым взглядом и длинной белоснежной бородой; одет он был в темную широкую мантию, расшитую серебряными звездами и полумесяцами. Старик низко поклонился своему господину, а тот спросил:

– Ты отметил точный миг рождения этого ребенка на небесах, чародей?

– Конечно, господин мой Забаай. В тот миг, когда твоя дочь выскользнула из лона своей матери, небесные тела Венера и Марс соединились. Никогда еще мне не доводилось видеть столь благоприятные знаки: они предвещают ей великие деяния.

– И что же это за великие деяния?

– Полностью составленная карта неба все нам откроет, мой господин, но я уже сейчас могу сказать следующее… Ваша дочь, повелитель, будет успешна как в любви, так и в войне, поскольку я вижу, что она уже и сейчас возлюблена Небесами.

Забаай с удовлетворением кивнул. Этот предсказатель являлся самым уважаемым астрологом Востока – он был известен большой точностью своих предсказаний, а также честностью.

Когда старик, попятившись, вышел из комнаты, Забаай с нежностью посмотрел на свою юную жену и проговорил:

– Как мне вознаградить тебя, любовь моя, за это чудесное дитя?

– Позволь мне самой дать ей имя, господин мой, – ответила Ирис.

– Да, хорошо, – с улыбкой кивнул вождь. В этот момент он невольно подумал о том, что другая женщина потребовала бы от него драгоценностей.

– И как же ты ее назовешь? – спросила Тамар.

– Зенобия, – тотчас последовал ответ. – Это та, жизнь которой подарил Юпитер.

– Зенобия?… – в задумчивости пробормотал Забаай. – Что ж, хорошее имя.

– А теперь, дорогая, ты должна отдохнуть, – сказала Тамар, забирая ребенка у матери. – Пусть Баб присмотрит за Зенобией, пока ты спишь.

Ирис утвердительно кивнула. Теперь, когда возбуждение от родов улеглось, она почувствовала слабость и усталость – ужасно клонило в сон. Тут Забаай встал и наклонился, чтобы поцеловать свою юную жену, а затем вместе с Тамар вышел из комнаты.

Оставшись одна, Ирис вздохнула и осторожно потянулась, пытаясь найти более удобную позу. До чего же ее дитя прекрасно! Завтра она прикажет принести в жертву ягненка в храме Юпитера, чтобы поблагодарить за свою дочь. Потом Ирис задумалась о предсказании астролога, которое не совсем поняла. Хотя… какое, в сущности, все это может иметь значение, если Зенобия уже получила Небесное благословение и защиту?

– Пусть боги будут благосклонны к тебе всю твою жизнь, дочь моя, – пробормотала Ирис, уже засыпая.

Часть I
Девочка

Глава 1

– С днем рождения, Зенобия!

Зенобия бат-Забаай, которой уже исполнялось шесть лет, радостно улыбнулась своим близким. Она была прелестным ребенком – довольно высокая для своих лет и с длинными темными волосами, которые мать ради такого случая уложила локонами. А ее сияющие серебристо-серые глаза все время радостно смеялись. Одета же девочка была в просторную белую тунику, подвязанную светло-голубой шелковой лентой, прекрасно оттенявшей ее светло-золотистую кожу.

Забаай бен-Селим подхватил свою единственную дочь на руки и, нежно поцеловав, спросил:

– Разве ты не хочешь посмотреть на свои подарки, моя драгоценная?

Зенобия хихикнула и взглянула на обожаемого отца с озорной улыбкой.

– Конечно, хочу, папа. Но мама сказала, что я не должна проявлять подобного рода любопытство.

Забаай бен-Селим громко расхохотался и взревел:

– Эй, Али! Давай сюда подарок для моей дочери!

И тотчас же во внутренний дворик вошел раб, который вел в поводу изящную темно-серую кобылку в уздечке из красной кожи, украшенной позвякивавшими бронзовыми колокольчиками.

Зенобия от удивления и восторга на несколько мгновений лишилась дара речи. Больше всего на свете она хотела иметь собственную лошадь и все последние полгода постоянно намекала отцу на это обстоятельство.

– О, папа… – прошептала она наконец. – О, какая радость…

– Так она тебе нравится? – с ласковой улыбкой осведомился Забаай бен-Селим.

– О да, конечно! Да-да, нравится! – в восторге закричала девочка.

– Забаай, а мне ты ничего не сказал. – Ирис с тревогой посмотрела на мужа. – Лошадь?… Но девочка еще слишком мала для этого.

– Не волнуйся, любовь моя. Клянусь, эту кобылу вырастили очень послушной.

Тамар положила руку на плечо Ирис и негромко сказала:

– Не стоит слишком уж оберегать ее: этим ты не окажешь ей услугу. Женщин-бедави воспитывают независимыми.

– Я хочу прокатиться на ней прямо сейчас! – заявила Зенобия, и Забаай тотчас усадил дочь в седло. А та, взглянув на брата и отцовского наследника, закричала: – Эй, Акбар! Я тебя обгоню!

Молодой человек рассмеялся и проговорил:

– Но я для начала должен привести свою лошадь…

– Ну так поторопись! – со смехом воскликнула малышка.

В тот год, когда ей исполнилось одиннадцать, Зенобия решила, что не отправится с семьей в зимнюю кочевку по пустыне – Пальмира внезапно стала для нее весьма притягательным местом. О, как же она любила этот чудесный город с его красивыми, украшенными колоннами улицами, великими храмами, а также широкими аллеями, вымощенными мрамором. И еще тут были чудесные лавки и базары, каждый из которых обладал своим собственным неповторимым запахом. Запахи дубящихся кож… Запахи всевозможных духов… Запахи влажной шерсти, которую подготавливают для прядения и крашения… И, конечно же, специй, и всяких экзотических блюд! Ах, она просто не могла расстаться со всем этим!

С упрямой решимостью девочка спряталась, когда никто не смотрел в ее сторону, и теперь радостно поздравляла себя, уверенная в том, что ее не найдут.

– Зенобия! – эхом прокатился по дому резкий голос Тамар. – Зе-но-би-ия! Где ты, дитя? Ну хватит! Ты же не можешь прятаться от нас вечно! Пора в путь!

– Зенобия, ты ведешь себя глупо, – раздраженно проговорила Ирис. – Сейчас же выходи к нам!

Скорчившись под огромной кроватью в отцовской спальне, Зенобия тихонько посмеивалась. В этом году она не собирается проводить зиму в проклятой пустыне. Одним богам известно, как она ее ненавидела! Мили, мили и мили бесконечного песка! И долгие скучные дни, полные синего неба, безоблачного и сонного. Плюс проклятые козы! И это в то время как ее лучшая подруга Юлия Тулио на весь восхитительный зимний сезон останется в Пальмире. И Юлия будет ходить в театр и на игры! А ей, Зенобии бат-Забаай, придется провести всю зиму среди тупых вонючих коз? О, какой стыд! Да, конечно, бедави измеряли богатство человека по количеству скота, а значит, ее, Зенобии, отец был человеком исключительно богатым. Но до чего же ненавистно всю зиму гоняться за этими глупыми козами!

Лишь ночи в пустыне были интересными. Ей нравилось, когда небо темнело и заполнялось ясными, как хрусталь, звездами, причем иные были настолько яркими и большими, что, казалось, к ним можно прикоснуться. Отец научил ее читать звезды, и она знала, что, покуда видит их, всегда сможет вернуться в Пальмиру хоть из самого Гадеса, царства мертвых.

– Ха, Зенобия! Вот ты где! – Тамар протянула руку и вытащила девочку из-под кровати.

– Нет! – яростно завопила Зенобия, вырываясь. – Я не поеду! Я ненавижу пустыню!

– Не будь дурочкой, – со вздохом отозвалась Тамар. – Ты бедави, а пустыня – наша жизнь. Идем же, Зенобия. Будь хорошей девочкой.

Но девчонка внезапно вырвалась из объятий Тамар и, сверкнув на удивление взрослыми глазами, прокричала:

– Я бедави только наполовину, но даже эта половина терпеть не может пустыню!

Тамар не выдержала и рассмеялась. Зенобия говорила правду, и нельзя было строго ее судить. К тому же девочка еще так юна, а город полон соблазнов… Тут к ним подошла Ирис, и Зенобия бросилась к своей очаровательной матери.

– Я не хочу ехать, мама! Почему мы не можем остаться здесь? Только мы вдвоем! Папа не будет против. Как раз начинается театральный сезон, и Юлия говорит, что этой зимой здесь будет выступать чудесная труппа танцоров и актеров из Рима.

– Наше место рядом с твоим отцом, Зенобия, – тихо ответила Ирис, которая никогда не повышала голос.

Впрочем, никому никогда даже в голову не приходило спорить с ней. Ирис с улыбкой погладила своего единственного ребенка по гладким темным волосам. Какой же красавицей растет эта девочка!

– Так мне можно остаться с Юлией? Ее мама не возражает. Как будто без меня некому пасти коз, – со вздохом добавила Зенобия.

– Нет, дорогая, – последовал спокойный, но твердый ответ.

И при этом Ирис снова улыбнулась. «Бедная Зенобия», – подумала она. Ирис прекрасно понимала, что чувствовала ее дочь, но не собиралась об этом говорить, потому что знала: сочувствие только подстегнет бунт. Ирис тоже не любила пустыню, но ни разу за все годы своего замужества не сказала об этом. Эту часть жизни мужа она принимала как часть собственной жизни.

Протянув руку дочери, Ирис сказала:

– Идем же, драгоценная моя. Давай не будем больше спорить. Остальные уже обогнали нас на несколько миль, а ты знаешь, как я не люблю скакать на верблюде галопом. Если это затянется надолго, меня начнет тошнить. Так что идем быстрее.

– Да, мама. – Зенобия вздохнула покоряясь.

Все трое уже повернулись, чтобы выйти из комнаты, как вдруг услышали тяжелые и незнакомые шаги за дверью спальни. Тамар на мгновение замерла, почуяв опасность, затем, оттащив Зенобию от матери, толкнула девочку обратно под кровать с ярко-красными атласными занавесями.

– Сиди там! – прошипела она. – И что бы ни случилось, не смей вылезать, пока я не разрешу! Поняла? Не выходи, пока не позову!

В следующее мгновение дверь спальни распахнулась, однако Зенобия из своего укрытия не видела, что в комнату ворвался небольшой отряд римских солдат. Тамар же быстро выступила вперед и проговорила:

– Доброе утро, центурионы! Я могу вам чем-то помочь?

Командир отряда окинул ее дерзким взглядом, очевидно подумав о том, что у этой женщины очень даже неплохая фигура, затем, быстро осмотревшись, спросил:

– Чей это дом?

Взяв себя в руки, Тамар спокойно ответила:

– Это дом Забаая бен-Селима, вождя племени бедави, центурион. Позвольте представиться. Я Тамар бат-Хаммид, старшая жена Забаая бен-Селима, а эта госпожа – вторая жена моего господина Ирис бат-Симон.

– А почему вы одни? Где все слуги? – Центурион снова осмотрелся.

Тамар улыбнулась:

– Я вижу, вы еще новичок в Пальмире, центурион. Бедави проводят в Пальмире только половину года, а вторую половину – в пустыне. Мой муж уехал несколько минут назад, а мы с Ирис проверяем, все ли в порядке. Рабам это доверить нельзя. – Она немного помолчала, потом добавила: – А могу я спросить, центурион, почему вы вошли в этот дом? Ведь не в обычаях римлян врываться в частные дома в дружественном городе. Мой супруг – глубоко уважаемый гражданин этого города, уважаемый всеми, кто его знает. У него имеется римское гражданство, он лично знаком с губернатором. Добавлю также, что Забаай бен-Селим является двоюродным братом правителя этого города, принца Одената.

Командир отряда поморщился и проворчал:

– Проезжая мимо, мы увидели, что ворота широко распахнуты, а дом показался нам пустым. Вот мы и решили проверить, не грабит ли кто-нибудь собственность римского гражданина.

Центурион лгал, и они оба это знали. Когда Забаай уехал, ворота за ним надежно заперли. Но Тамар понимала, что сейчас нельзя показывать свой страх, – так она только подтолкнула бы этих людей совершить то злодеяние, какое они задумали. Изобразив любезную улыбку, она проговорила:

– Как всегда, римляне стоят на страже мира и покоя. Я прекрасно об этом знаю и расскажу моему господину Забааю о вашей заботе, центурион. Он будет очень вами доволен.

Тамар повернулась к Ирис, стоявшей позади нее, и добавила:

– Идем, дорогая. Мы должны поторопиться, чтобы встретиться с нашим господином Забааем. – Она снова взглянула на римлянина. – Наши верблюды стоят в конюшне, центурион. Не будет ли кто-нибудь из ваших людей так любезен привести их оттуда?

– Откуда я знаю, что вы те, за кого себя выдаете? – проворчал центурион. – Насколько мне известно, вы запросто можете оказаться воровками. А тогда и у меня, и у моего командира будут серьезные неприятности.

Тамар украдкой осмотрелась. Круг мужчин вокруг них смыкался.

– Видите ли, центурион, господин Забаай, его жены, а также все его семейство хорошо известны римскому губернатору этого города, – с угрозой в голосе произнесла Тамар. Теперь она по-настоящему испугалась, потому что поняла: это были не римские легионеры, а иностранные наемники – варвары, завербованные в галльских и германских землях, где жили племена, известные своей безжалостностью, совершенно лишенные милосердия и уважения ко всем – включая женщин.

– Я уверен, что вы обе хорошо известны в этом городе, – вкрадчиво произнес центурион, а его люди захохотали, и в их глазах запылало возбуждение. Тут он внезапно оттолкнул Тамар в сторону и, взглянув на Ирис, заявил: – А теперь я хочу получше разглядеть тебя.

Сначала она смотрела на него не дрогнув, смотрела с презрением в серовато-голубых глазах, но сердце ее бешено колотилось: ей казалось, что она смотрела в лицо смерти. А центурион мучительно медленно провел ладонью по ее пепельным волосам, затем рука его скользнула вниз и легла на грудь.

– О, центурион, – произнесла Ирис тихим голосом, – я ведь не только жена Забаая бен-Селима, я еще и единственная дочь крупного банкира, Симона Тита из Александрии. Не допустите, чтобы простая грубость переросла в серьезное преступление.

– Ты врешь, – ответил он с веселой улыбкой. – Ты пальмирская шлюха.

– Центурион, не делайте этого, – сказала Ирис. Теперь ее голос дрожал. – Неужели у вас нет жены или сестры? Вам бы понравилось, если бы кто-то совершил такое с ними?

Он посмотрел на нее бесстрастно, и она не увидела жалости в этих ледяных синих глазах.

– Прошло много времени с тех пор, как у меня была белокожая женщина, – заявил варвар и в тот же миг опрокинул ее на кровать.

Окончательно потеряв самообладание, Ирис в ужасе завизжала, а центурион, удерживая ее одной рукой, другой разрывал на ней платье. Ирис отчаянно сопротивлялась, царапая ему ногтями лицо, сходя с ума от страха и ужасно стыдясь того, что он с ней делал, – она ведь не знала другого мужчины, кроме своего любящего и нежного мужа, от которого не видела ничего, кроме доброты и ласки. Ирис даже вообразить не могла, что мужчина мог делать такое с женщиной. Но, увы, он был гораздо сильнее, и в конце концов она ощутила, что он добился своего и вонзился в нее, причиняя жестокую и жгучую боль. Вскоре сознание покинуло ее, а он вонзался в нее снова и снова.

– Клянусь богами, – пробурчал центурион, – это лучшая сучка из всех, что у меня были за многие месяцы.

А Зенобия, сидевшая под кроватью, крепко зажмурилась. Ее ужасно испугали странные звуки, доносившиеся сверху, и она очень удивилась, услышав, как мать умоляла о чем-то с дрожью в голосе. Потом мать завизжала… и больше она не слышала женских голосов – слышала только грубый мужской смех и слова, которых не понимала.

А Ирис этого уже не слышала. Она так и не узнала, что ею овладел не только предводитель отряда, но и с полдюжины других мужчин, терпеливо ожидавших своей очереди терзать ее тело, теперь уже неподвижное. А потом предводитель изнасиловал ее еще раз и, громко выругавшись, мгновенно перерезал ей горло огромным кинжалом.

Тамар, которую повалили на холодные плитки пола, задрав на голову одежду, повезло не намного больше, чем Ирис, но она даже не пыталась сопротивляться – понимала, что это бессмысленно. Когда же последний солдат кончил ее насиловать, они решили, что она тоже мертва, поэтому оставили ее неподвижное тело, не потрудившись ткнуть в него ножом. Какое-то время Тамар лежала, почти не дыша, а солдаты между тем занимались грабежом, забирая те немногие вещи, которые тут еще оставались, – основную обстановку Забаай бен-Селим увез с собой, что делал всегда.

Тамар в ужасе затаила дыхание, когда солдаты начали срывать занавеси и покрывала с кровати. Она молилась всем богам, каких только могла вспомнить, – молилась о том, чтобы алчные и похотливые мерзавцы не заметили Зенобию, затаившуюся под кроватью. И боги откликнулись на ее горячие молитвы. В какой-то момент ей удалось встретиться глазами с девочкой, и она взглядом предупредила ее, чтобы та не шевелилась и оставалась безмолвной как могила.

Казалось, Тамар целую вечность пролежала на холодных плитах пола. Истерзанное тело невыносимо болело, но она не осмеливалась даже застонать – ведь тогда негодяи поняли бы, что она жива. Наконец, обыскав почти все комнаты, солдаты покинули дом Забаая бен-Селима, а затем послышался дробный топот конских копыт во внутреннем дворике. «Но почему же я не слышала его раньше? – удивилась Тамар. – Возможно потому, что они ввели лошадей очень тихо, чтобы не спугнуть тех, кто мог остаться в доме». Что ж, теперь она знала, что в дом ворвались кавалеристы, а это в дальнейшем поможет сузить круг поисков виновных…

Тут Тамар, наконец, застонала и попыталась приподняться. Зенобия с залитым слезами лицом тотчас выкарабкалась из-под кровати и стала помогать ей. Девочка, была очень бледна и все еще дрожала. Стараясь не смотреть в сторону кровати, девочка спросила:

– Моя мама умерла?

Тамар кивнула.

– Да. Не смотри, дитя.

– Но почему?… Почему они это сделали? – пробормотала Зенобия. – Ты же сказала им, кто вы с мамой такие! Почему они сделали тебе больно? Зачем убили мою маму?

Тамар выплюнула выбитый зуб и с презрением в голосе проговорила:

– Этим негодяям бесполезно что-нибудь объяснять. – С помощью Зенобии ей наконец-то удалось сесть и прислониться спиной к кровати. Тяжело вздохнув, Тамар продолжала: – Не думаю, что они украли наших верблюдов. Дитя, иди быстрее в конюшню, возьми одного и ветром скачи к своему отцу. Расскажи ему, что случилось, а я… Ох, я не могу ехать сама. Мне придется подождать здесь.

– Это все я виновата, – сказала Зенобия, и ее серебристые глаза снова наполнились слезами. – О, моя мама умерла!.. А если бы я не вела себя так по-детски, если бы поехала вместе со всеми, а не пряталась как капризный ребенок…

Тамар опять вздохнула. У нее ужасно болело все тело, и ей хотелось прокричать Зенобии, что да, только она во всем виновата. Но тут Тамар взглянула в залитое слезами лицо девочки, только что потерявшей мать, и, покачав головой, сказала:

– Нет, дитя, ты не должна себя винить. Это судьба, воля богов. А сейчас беги и отыщи своего отца.

– А что будет с тобой? – всхлипнула Зенобия.

– Принеси мне кувшин воды, и я выживу. А потом уходи. Только будь осторожна.

– Да, хорошо, я выеду через задние ворота, – пообещала Зенобия.

Тамар молча кивнула; она вдруг почувствовала себя совершенно опустошенной… и очень-очень старой. Но она выживет. Выживет хотя бы ради того, чтобы увидеть, как покарают убийц и насильников. После ухода Зенобии она все так же сидела на полу и почти бесстрастно смотрела на двух больших слепней, жужжавших над истерзанным телом Ирис.

Зенобия покинула дом и прошла через огород к конюшне, где стояли горделивые своенравные верблюды, жевавшие свою жвачку. И сейчас она уже не чувствовала ничего – ни горя, ни гнева, ни страха. Внезапно девочка вспомнила, как ее мать молила о милосердии. Никогда еще Зенобия не слышала, чтобы голос матери звучал так, как сегодня: со страхом и мольбой. Этот голос до сих пор звучал у нее в ушах, и она знала, что он будет преследовать ее всю жизнь.

Зенобия похлопала по шее своего верблюда, затем, взобравшись на него, направила животное к задним воротам отцовского дома, наклонилась, чтобы откинуть щеколду, и выехала на пустынную дорогу. Верблюд зашагал довольно быстро, и шаги его становились все шире и шире, так что вскоре уже казалось, что он летел над дорогой.

Надежно устроившись в красном кожаном седле, Зенобия без труда управляла животным. И она все думала о тех ужасных людях… Почему они убили ее мать? На этот вопрос девочка никак не находила ответа, потому что видела от мужчин только ласку и добро. Отец и старшие братья ужасно ее баловали, их ближайшие друзья – тоже. Конечно, она знала, что некоторые мужчины иногда били своих жен, но это были не столько побои, сколько наказания. Почему-то считалось, что женщин время от времени нужно наказывать. Однако она никогда не видела, чтобы ее отец бил своих жен. А ведь мать даже не знала напавших на нее мужчин… А если все-таки знала… Все равно не понятно, из-за чего они так на нее рассердились и почему убили. Хотя… А может быть, жестокость – это качество, свойственное только римлянам? Может, их поразила какая-то особая форма безумия, вынуждающая нападать на невинных?

Заметив впереди пыль, поднятую караваном отца, Зенобия начала пятками подгонять верблюда, и скоро она уже проезжала мимо семей, входивших в их племя. Все махали ей и выкрикивали приветствия, когда ее верблюд галопом проносился мимо. И все люди ласково улыбались ей, потому что все в племени ее любили (Зенобия бат-Забаай всегда была очень веселым и добрым ребенком).

Во главе каравана она уже видела отца и своего старшего брата Акбара. Зенобия замахала им, неистово крича, а Акбар с улыбкой отозвался:

– Приветствую тебя, малышка! Хочешь посостязаться с моим чемпионом? – Внезапно он увидел ужасно бледное лицо сестры и, повернувшись к родителю, крикнул: – Отец, что-то случилось!

Караван тотчас остановился. Забаай спрыгнул с верблюда и спустил на землю свою маленькую дочь. А вокруг уже начала собираться толпа.

– Что случилось, мой цветочек? – спросил предводитель бедави. – Где твоя мать и Тамар?

– Римляне… – пробормотала Зенобия. – Пришли римляне и убили маму. А Тамар тяжело ранена.

– Что ты такое говоришь, Зенобия? – изумился Забаай. – Ведь римляне наши друзья…

– Римляне убили мою мать! – окончательно потеряв самообладание, завизжала Зенобия, и горячие слезы потекли по ее личику грязными ручейками. – Тамар спрятала меня под кроватью. Я их не видела, зато хорошо слышала. Они делали что-то с мамой, а она пронзительно кричала, и плакала, и молила их о милосердии! Я никогда не слышала, чтобы мама кричала, чтобы так молила о милосердии. Но они… они убили ее! А Тамар сейчас ужасно плохо: она даже не может встать с пола. Ты должен вернуться домой, отец! Должен вернуться домой!

Забаай бен-Селим вдруг почувствовал, что ноги его подкосились. Он знал, что именно те люди сделали с его женами, хотя его невинная юная дочь этого, конечно же, не понимала. Но почему, почему, почему? Взвыв от ярости, боли и скорби, Забаай принялся рвать на себе одежды. Когда же первый мучительный взрыв боли прошел, он начал отдавать распоряжения, и вскоре караван повернул обратно. Но сам Забаай бен-Селим, его старшие сыновья и дочь не стали дожидаться остальных. Снова сев на своих верблюдов, они помчались по пустынной дороге к окраине Пальмиры. И они скакали так быстро, что следовавший за ними караван видел только поднятую ими пыль, висевшую в воздухе и казавшуюся желтой под лучами полуденного солнца.