Kitobni o'qish: «Писательские экскурсии», sahifa 6
Фридман и Карханова сидели перед монитором компьютера и вглядывались в снимки, которые только что выдала на экран система мониторинга. На экране в разных проекциях был изображён мозг.
– Кеш, посмотри. Какие-то чудеса творятся. Вчера после остановки сердца мозг как будто начал умирать. Я чётко видела участки некрозной ткани. А сегодня, на снимке даже не осталось следа после вчерашнего происшествия. Куда делись поражённые участки? Такое ощущение, что они регенерировали. А что ты об этом думаешь?
– Я думаю, что мальчик передумал умирать. И мы можем попробовать его реанимировать. А снимки? Это всего лишь снимки. В нашей голове ещё столько всего неопознанного, что я даже со своим огромным стажем, ничему не удивляюсь. Ты как будто впервые видишь подобное чудо.
– Ну конечно, не впервые. Просто так интересно за всем этим наблюдать. Скажи, ты бы хотел оказаться там, на месте Максима? Изучить ту сторону нашей жизни?
Ммм, не знаю. Честно скажу, наверное, нет. Даже ради науки, я не готов проводить эксперименты со своим организмом и уж тем более с головой. Ты же видишь, что происходит с Никой. Мозг сам себя заблокировал. Один чёрт знает, что там с ней происходило.
– Давай без упоминаний высших сил. Ты же знаешь, как я к этому отношусь. Никаких чертей и господ мне здесь не надо.
– Да прости, забываю. Вылетело по привычке.
– Ну а насчёт реанимации, я честно не знаю. Ты же понимаешь, что той крови, которую мы взяли у Максима перед реанимацией Ники, хватит всего лишь на одну попытку. А если что-то пойдёт не так? Где мы найдём ещё кровь? Ты же помнишь, у него самая редкая четвёртая.
– Кстати, отличная была идея взять кровь у самого пациента и её же потом использовать при переливании. До сих пор не понимаю, почему мне первому не пришла эта идея. Максим знает, что крови мало и я уверен, что он постарается нам помочь.
– Хорошо доктор Фридман, под вашу ответственность мы можем начать реанимацию через пару часов.
Максим сидел у стены и прислушивался к происходящему за её пределами. Но кроме мерного писка аппаратов, он не слышал ничего. Зажмурившись, Максим стал вспоминать их прогулки с Никой. Яркое солнце, ласково играющее лучами в волосах любимой. Макс, сделал глубокий вдох и ему показалось, что он почувствовал запах свежей скошенной травы и пыли, цветов, покрывающих холм у реки, на берегу которой они так часто проводили выходные. – Как я мог?! Ведь я лишил себя всего этого. Теперь торчу здесь, в самом ужасном месте, там, где нет ни запахов, ни вкусов, ни желаний.
За стеной послышалось шуршание и голоса врачей. Максим прислушался и понял, что запускают процесс по его вызволению из белой тюрьмы.
– Максим, приготовься! Мы начинаем, – зачем-то громко произнёс Фридман. Лина Николаевна посмотрела на него с удивлением и лёгкой ухмылкой. А он пожал плечами, словно оправдываясь за свой мальчишеский поступок и прошептал: – Кто знает, кто знает.
Максим услышав слова врача, закрыл глаза, сделал глубокий вдох. «Прямо как космонавт», – промелькнуло у него в голове и он улыбнулся своим мыслям.
– Ну вот! Этот засранец улыбается! Лина, ты видишь? Довёл нас до нервного приступа, а сам улыбается.
Максим прищурившись приоткрыл один глаз. Над ним нависал всё тот же белый потолок. – Как?! Неужели ничего не произошло? – Он резко подскочил на кровати, трубки натянулись, игла выскочила из катетера, заливая пол кровью.
– Молодой человек! Что вы творите?! – возмущённая Лина Николаевна пережала трубку капельницы пальцем и строго посмотрела на Максима.
– Доктор, вы?! Как же я рад. – Максим выдохнул и лёг, откинув голову на подушку. На его лице бродила счастливая улыбка.
– Нет, вы только посмотрите, он рад! А вот я совсем не рада. Мало того, что из-за вас мы потеряли ценные граммы крови. Так ещё теперь тут придётся всё отмывать после ваших попрыгушек.
– Я вымою сам, немного посплю и вымою, – зевнув Максим закрыл глаза и провалился в сон.
– Мальчик пережил такое напряжение, а вы на него из-за какой-то лужицы напали. – В голосе Фридмана слышалось лёгкое осуждение. Он вошёл в палату и стал невольным свидетелем разыгравшейся сцены. – Дайте, я вас обниму, Линочка! Мы с вами смогли! Мы это сделали! Мы переплюнули америкосов, вернули и девочку, и мальчика спустя сутки. А это всё… – он обвёл руками палату, забрызганную кровью, – такие мелочи жизни. Пара часов работы санитаров и всё засияет белизной.
Он подошёл к Карханиной и приобнял её, она казалась маленькой девочкой на фоне высокого Фридмана. Уткнувшись ему в грудь, она постаралась отвести руку, вымазанную кровью, с зажатой капельницей в сторону, чтобы уберечь хотя бы его белоснежный халат. Несколько дней напряжения дали о себе знать в виде осадков из слёз.
Фридман, растерявшись, обнял её покрепче и стал баюкать, как маленького ребёнка, приговаривая слова утешения.
Максим спал. Ему снилась Ника. Её изящные изгибы тела, так сводящие его с ума. Её нежная улыбка, страстные губы и жаркие поцелуи. Он то улыбался во сне, то стонал. Ника вошла тихо и встала перед его кроватью. Она с интересом изучала его лицо. Лина Николаевна рассказала ей всю историю в подробностях, и про аварию, и про то, как Максим все эти годы, боролся за её жизнь. Показала ей фильм, смонтированный Максом. Ника слушала и смотрела внимательно, пытаясь в своей памяти найти хотя бы слабые отголоски воспоминаний. Но пока в её голове, единственным воспоминанием была, какая-то странная белая комната с единственной картиной, на которой изображена девочка, упустившая ярко-красный воздушный шарик. Ника не могла найти пока объяснений, но почему-то эта картина ужасно раздражала её. В этот момент Макс открыл глаза и улыбнулся, – Никуля, девочка моя, а ты мне приснилась.
Ника смущённо улыбнулась, пряча взгляд в окне, – мне тут врачи немного прояснили происходящее. Но, я всё равно пока ничего не помню. Ни тебя, ни себя, ничего того, что между нами было.
– Ника послушай, пока я был там, – Максим пальцем указал в потолок, – у меня было достаточно времени подумать и всё взвесить. Я не буду на тебя давить. Я пойму и приму любое твоё решение. Позволь мне только попробовать вернуть тебе память. Ну или вновь завоевать твою любовь. Я клянусь, что не буду торопить события. Пусть всё идёт своим чередом. Давай представим, что мы только вчера с тобой познакомились?
– Я как раз пришла с тобой об этом поговорить. И тоже хотела предложить начать просто общаться. Как здорово, что мы одинаково подумали.
– Отлично! Тогда предлагаю сегодня устроить домашний, вернее, больничный кинотеатр. Я покажу тебе все наши совместные видеозаписи, наши фотографии. Ты не против?
– Конечно же, я за, – засмеялась девушка.
– Тогда в восемь я зайду за тобой в палату? Окей? Попробую уболтать Семёныча на бутылочку вина.
Ника наклонилась и неуверенно чмокнула Максима в щеку. Лёгкий румянец смущения появился на её щеках и она, отвернувшись, быстрым шагом направилась к двери.
– В восемь! Я буду ждать. – улыбнулась она из-за плеча и вышла.
– Вот это совсем другое дело, – прошептал Максим, – а то собрался он тут умирать! Я тебе умру! – Он погрозил куда-то вверх кулаком и расхохотался.
«Money, money, money…»
Ольга Чернышева (ник в инстаграм @vogidaniichudavsegda)
…Сколько себя помню, пела я всегда. В шесть лет написала первую песню с милым названием «Два маленьких тролля». Музыка настолько переполняла меня, что постоянно искала выход. Без неё я не представляла своей жизни. Она была всем: солнцем, воздухом – всем миром.
Скорее всего это передалось мне от папы. И для него музыка была не просто увлечением. Он в ней жил. К тому же, работая в крупном магазине, имел возможность первым доставать всевозможные новинки.
Помню день, когда меня отдали петь в церковный хор. Там, услышав настоящее многоголосие, я влюбилась в музыку ещё больше. Видимо, тогда всё для себя и решила.
С подружками Леной и Элизой мы создали вокальное трио и даже пытались выступать. Но, совершенно не зная вопросов раскрутки, наш коллектив не имел большой востребованности и в итоге быстро распался.
Едва дождавшись своего пятнадцатилетия, я ушла из дома, решив воплощать мечту в реальность. Нужно было учиться, учёба требовала денег, и я устроилась работать телефонисткой.
Одновременно брала уроки хореографии. А так как петь и танцевать это, безусловно, лучше, чем работать, это у меня лучше и получалось. В какой-то момент мне даже пришлось выбирать.
И я выбрала сцену. Намечались длительные гастроли, а мой парень, глупенький, поставил мне ультиматум: я или музыка? Жаль…
Я ведь была влюблена. И в него, и в музыку. Мы расстались, но я благодарю Бьорна (так звали моего и первого парня) за то, что у меня родилась… песня с похожим названием. О первой любви. Она-то мне и открыла путь в большой шоу-биз.
Запись этой песни попала в руки известного в Швеции продюсера. С его подачи я и стала подопечной не менее известного лейбла.
Это было только начало. Свои семнадцать я отметила выходом новой песни, ставшей хитом.
Карьера постепенно пошла вверх. Я записывала синглы и альбомы с переменным успехом, приняла участие в Евровидении, но в финал моя песня, увы, не прошла.
А ещё сыграла роль Марии-Магдалины в мюзикле «Иисус Христос Суперзвезда». Пусть я не религиозна в строгом смысле этого слова, но в Бога верю, потому что без веры вообще жить нельзя.
Участие в мюзикле было интересным опытом, и всё же музыка была у меня на первом месте.
В конце шестидесятых я познакомилась с Бьорном Ульвеусом, ставшим позже моим мужем и отцом моих детей. Его друзья, Анни-Фрид и Бенни стали и моими друзьями. И мы решили создать квартет.
Долго думали над его названием, но ничего стоящего в головы не приходило.
Какое-то время мы выступали под прежним названием их группы «Fastfolker», пока кого-то из ребят не осенило взять за аббревиатуру первые буквы наших имён. Так появился квартет «АББА».
Но и тогда наш путь не стал легче. И мы не сразу вошли в музыкальную богему.
Миром правил рок. А наша музыка считалась не более, чем развлекательной, но никак не роком.
Зато и наше детище помнило многое. И хорошее, и не очень. Наши свадьбы и, увы, разводы. Между ними жаркие ссоры и сладкие примирения. Творческие споры до хрипоты и соглашения до обнимашек, рождение детей (моих) и печаль Фриды по поводу их отсутствия в союзе с Бенни.
И работу. Постоянную работу – как наркотик, затягивающий всего тебя целиком, только в воронку творчества…
Десять долгих лет мы отдали своей группе. С ней мы познали мировой успех, толпы фанатов и поклонников. Нас буквально носили на руках, иногда – вместе с автомобилем. Кто бы мог подумать, что всему этому начало будет положено тогда, в далёком 1969-м, ресторанной, ни к чему не обязывающей, песенкой?..
Вот и эта – «Деньги, деньги, деньги» – родилась в творческом союзе наших мужчин. Причём, почти все думают, что ключевой момент в ней – деньги, как таковые. Но мало кто знает, что рабочее название песни было «Цыганка» или «Gipsy girl». А значит, скорее эта песня, всё же, не о власти денег. Она о власти над людьми превратностей и предсказаний судьбы – через неё саму или её проводников, даже если их мотивы не всегда бескорыстны.
Творчество вообще шло и продолжает идти красной нитью через всю нашу жизнь. Я ведь, и будучи солисткой группы, записывала сольные альбомы. И тоже с переменным успехом. Но это был мой, только мой путь к успеху, и к тебе, дорогой мой слушатель.
Мне часто задают вопрос, продолжила ли я бы работу в группе, если бы она не распалась? Я очень честный человек, поэтому считаю, что она просуществовала ровно столько, сколько и должна была просуществовать.
Мы все и до сих пор заняты любимым делом – у нас сольные карьеры, ребята ставят мюзиклы.
Если бы мы продолжили с «АББА», это было бы чудесно, но раз нет, нужно быть счастливым и тем, что было. Мы счастливы, что нас помнят и любят.
Именно ваша любовь помогает нам до сих пор, пусть и не так часто, как хотелось бы, собираться вместе, чтобы записать новые песни. Для себя… И, конечно же, для вас… ⠀
С приветом из Швеции,
Агнета Фельтског.
Наперекор судьбе
Софья Гуревич (ник в инстаграм @gurevichsofja)
Мать играла на пианино вальс Шопена и с улыбкой смотрела на танцующую дочку. Легко, как пушинка или снежинка за окном, кудрявая смеющаяся девочка кружилась в такт музыке.
– Мама, а я стану балериной, когда вырасту? – спросила Лина, с трудом переводя дыхание.
– Обязательно станешь, если ты так этого хочешь.
В комнату вошёл отец.
– Дети, снег перестал идти, можно гулять.
– Ура! – в один голос закричали Лина и её младшая сестра Маша.
Девчонки быстро оделись и выбежали на улицу, словно боясь, что снег растает. Сначала играли в снежки, а потом началось самое интересное для Лины – сооружение фигур из снега. Она и сама не могла понять, что любит больше – танцевать или заниматься скульптурой.
Родители всячески поддерживали все увлечения дочери. Приносили специальную глину, чтобы она могла лепить своих принцесс и танцовщиц и возили в балетную школу, где Лина тоже была счастлива.
Когда она стала старше, родители говорили, что надо выбрать что-то одно. Но Лина не могла выбрать: её тянуло и к танцу, и к скульптуре.
Она подала документы в хореографическое училище, и в Академию художеств на отделение скульптура. И там, и там делала успехи. Говорила, что скульптура помогает танцу, а танец скульптуре.
Но когда всё-таки пришлось выбирать, выбрала балет. Восхищаясь Айседорой Дункан, она танцевала сама и ставила балетные спектакли. Каждый день приносил радость, ведь когда занимаешься любимым делом чувствуешь счастье.
Но однажды утром Лина не смогла встать с постели – высокая температура, головная боль, ломота в костях. В больнице поставили диагноз – энцефалит. Ей отказали руки, ноги. Пропало зрение. Врачи сделали всё возможное и невозможное.
Через месяц вернулась подвижность рук, но зрение так и не восстановилось. Целыми днями она лежала и думала, как теперь жить и стоит ли продолжать это бесполезное существование. Ничего у неё не осталось, ни балета, ни сцены. Только самые близкие люди: мать и сестра.
Во время очередного обхода врач вложил Лине в руки мякиш хлеба.
– Мне говорили, что когда-то вы занимались лепкой, попробуйте слепить что-нибудь.
– Но это же хлеб!
– Знавал я таких умельцев, из хлеба чего только не лепили: и шахматные фигурки, и зверушек.
– Зачем мне это?
– Вам нужно развивать мелкую моторику рук.
Врач ушёл, а Лина всё держала в руках кусочек хлеба. Машинально начала разминать его, ещё не зная, что получится. Вспоминала красочные детские книжки, вспомнила мышонка из сказок. Слепила и оставила на тумбочке.
На следующий день врач пришёл проверить состояние пациентки и увидел поделку.
– Вы не поверите, но ваш мышонок, как живой!
Мать с сестрой принесли пластилин и она вспомнила своё второе любимое увлечение – скульптуру. Самозабвенно погрузилась в этот процесс, забывая обо всём на свете, не видя, но чувствуя свои фигурки пальцами.
Лина выписалась домой и продолжила заниматься лепкой, но уже из глины. Что-то напевала про себя, чувствуя вдохновение и радость.
Но порой мучилась сомнениями, хорошо ли то, что она делает. И тогда сестра договорилась с художником Нестеровым, чтобы он посмотрел работы Лины. Михаила Васильевича знали, как очень честного и бескомпромиссного человека.
– Он не будет лгать из жалости, скажет всё как есть, – успокаивала сестру Маша.
– Очень, очень интересные работы. Продолжайте заниматься скульптурой. У вас есть талант к этому делу и удивительный дар «видеть на ощупь».
Окрылённая Лина вернулась в мастерскую. Вскоре состоялась первая выставка, появились статьи о ней в газетах и журналах. Началась новая страница в жизни наполненная радостью творчества и счастьем от признания.
Послесловие от автора.
Много лет назад я узнала о советской балерине и скульпторе Лине По. Всего несколько строк в журнале, но я запомнила их навсегда. Лина По стала для меня в один ряд с Павкой Корчагиным и Алексеем Мересьевым.
Я мечтаю написать о ней книгу. Не только мечтаю, пыталась несколько раз, попытаюсь снова. У меня недостаточно фактического материала, а может, и писательского таланта. Но очень хочу, чтобы появилась книга об этом удивительном человеке.
В заброшенной подземке
Маргарита Григорьева (ник в инстаграм @grigoryeva_margarita)
«Адреналино-зависимым! Новинка!
В заезде по штольням забытой подземки волна впечатлений собьёт с ног и вынесет вас на пик новых эмоций. Только для крепких, с железобетонной нервной системой и здоровым сердцем. При наличии справок от кардиолога, невропатолога, нарколога. Дорого…»
Степан хмыкнул, сделал скрин экрана и отправил в вайбер Бороде. Через пару минут экран вспыхнул, трубка завибрировала голосом Лёвы Би-2 «Большие города… Пустые поезда… Ни берега, ни дна…»
– Привет, бро! – загудел голос напарника. – Что за хрень шлёшь, я непроверенную инфу не беру. Есть референсы?
– Были бы – я б тебе сам позвонил, – хмыкнул Степан.
– Ок, пробью. И ты прошарь, кто такие, – пробасила трубка и отключилась, не прощаясь.
Через неделю тройка-психоз – так в среде подпольных диггеров называли Степана по прозвищу Шиза, Гриню Бороду и Тинку Огонь – спускалась в сопровождении проводника в шахту заброшенного метростроя. Это трио заслуженно назывались рисковыми: они первые открывали неизведанные маршруты.
Согласно чертежам и схемам, стройке века минуло пять десятков лет. Строительство метро заморозили перед развалом Союза. Несомненно, – документы подлинные, и Бороде пришлось серьёзно раскошелиться, чтобы добыть их из технических архивов.
В шахту глубиной метров триста спускались в дряхлой открытой кабинке шахтёрского лифта. Алевтинка ёжилась от возбуждения. Стены узкого вертикального колодца покрывал густой слой пыли. Жёлтые лучики фонариков на касках выхватывали куски грунта, камней и тросы, слегка вибрирующие от тяжести лифта. Внизу на путевых рельсах друзей ждала такая же открытая вагонетка. Рельсы пролегали по чуть наклонной штольне километров на пять, по словам проводника Егора. Но Тинка чувствовала, что и этого ей хватит, чтобы вовсю пощекотать нервы.
Никогда ещё Тинке не доводилось спускаться так глубоко в темноту. Она молча ловила прилив адреналинового восторга. Едва сдерживаясь, взглянула на спутников: они заметно держали себя в руках, но и их распирала изнутри волна, от которой тридцатилетние мужики превращались в буйных подростков.
Проводник оценил ситуацию и привычно вздохнул:
– Так, вспоминаем инструктаж: внизу без самодеятельности. Не перегибаемся через край, не хватаемся за стены, не выпрыгиваем на ходу. Держимся крепко. Не реагируем на что-либо необычное. Всё очень серьёзно.
Друзья переглянулись:
– Ты о чём, Егор? Что может быть необычного в том, чтобы прокатиться по заброшенному пути?
Проводник загадочно хмыкнул и промолчал. Прибыв на место отправления, адреналинщики быстро забрались в вагонетку. Егор ещё раз критически оглядел всю троицу и встал у пульта. Вагончик медленно тронулся.
Пока всё работало по плану и Егор успокоился. Километра три можно спокойно рулить по штольне. Ребята казались адекватными, судя по их умело скрываемому восторгу от первых впечатлений. Дальше всё зависело от удачи. Егор совершил больше десятка перевозок. Каждая из них проходила непредсказуемо и без повторов. Если эти крейзики будут держать эмоции в кулаке – всё пройдёт благополучно. А если… никто ничего не гарантирует.
Компания-перевозчик тщательно проверила новых пассажиров по своим каналам – все оторвы, побывали в разных передрягах. Что позволяло надеяться на хороший исход приключения. Да и цена, с которой троица согласилась – веский довод в пользу ещё одного подземного путешествия.
Первый километр позади. Тина смотрит на прибор управления. Он мерцает в сумраке туннеля. Всё отдалённо напоминает ей путешествие по подводным гротам, где часть пути проходила по отмелям, часть – под водой. Только видимость намного хуже, а скорость становится всё ощутимее. И дышать труднее. Стены постепенно сужаются, свод штольни не виден, но интуиция подсказывает Тинке, что и потолок становится ниже.
В густой темноте у неё начинает слегка ломить поясницу – первый признак подползающей паники. Необъяснимой, и оттого всё более ощутимой. Вагонетка грохочет и разгоняется быстрее. И ещё быстрее. Воздух сгущается, становится спёртым. Колёса гремят всё громче, вагонетка начинает легонько вибрировать на ходу. Из стороны в сторону. Скорость движения нарастает.
Теперь ветер не просто обвевает лицо Алевтинки, но и тонко свистит в ушах. Показалось?
– Что за фак, Егор?
– Спокойно сиди, не высовывайся…
– Холодная война… И время, как вода… Он не сошёл с ума, Ты ничего не знала… – раздался дикий рёв у Тинки за спиной.
– Эй, что случилось? – заорала она в темноту.
В плотном мраке штольни послышались звуки борьбы и хохот низким басом. Вагонетка задёргалась, запрыгала из стороны в сторону. Лампочки на приборной панели лихорадочно мигали и вращались – «как милицейская сирена» – успела подумать Тинка. Упала на четвереньки на дно вагонетки.
Чьи-то сильные руки обхватили её за талию и оторвали от пола. От неожиданности Тина завизжала так высоко, что узкие стены и потолок туннеля зазвенели в ответ, разрывая перепонки. Вцепилась в бортик. Кто-то яростно пытался выбросить её из вагонетки, которая неслась на скорости экспресса.
– Полковнику никто не пишет, – хохотала темнота густым басом Бороды.
– Полковника никто не ждёт… – вторили ему стены, потолок, рельсы и тарахтящая вагонетка.
Тинка держалась из последних сил. Она обмочилась, задыхалась, но упрямо хваталась за шершавую скобу на борту кабинки, поджав ноги, подтянув локти к груди, скрючившись как младенец в материнском чреве.
Ещё немного – и она улетит во мрак ожившего туннеля. Что-то тёплое брызнуло ей в лицо. Руки, которые остервенело пытались перекинуть её через бортик, разжались. Девушка рухнула на трясущийся пол вагончика.
– И рвутся поезда,
на тонкие слова,
он не сошёл с ума,
ты ничего не знала… – орала, свистела, подвывала чернота пространства. Внезапно она разорвалась разноцветными яркими пятнами, хохоча и икая, и Тина потеряла сознание.
Что-то мокрое и холодное грубо скользило по лицу. Кто-то похлопывал её по щекам. Алевтина завопила и раскрыла глаза.
– Ну-ну, красавица, дыши глубже, ты взволнована, – над ней склонился Степан Шиза. Он шумно сопел и неловко протирал лицо Тины влажной салфеткой.
– Свали…, где я? – прошептала она, отмахиваясь от салфетки. С трудом села на дне вагончика, удивляясь, что горло саднит, а тело ломит от боли, словно она без тренировки влезла на вершину склона третьей категории.
– Туточки ты. На этом свете. Чего про Бороду не скажешь… – вздохнул Шиза. – С этим ещё разгребаться, эх…
– В смысле? – подскочила Тина и застонала: руки до локтей ободраны, из дыр разодранных джинсов мелькали разбитые коленки. Степан выглядел не лучше. Глаз набух сизым, свитер порван, костяшки пальцев сбиты…
– Что. Случилось?! – выдохнула пострадавшая.
– Всадники, – Егор устало тёр лицо подрагивающими ладонями. – Там в туннеле… есть перекрёстки… Они активируются от любых мощных эмоций. Вселяются в того, кто так реагирует. И творят, что захотят.
– Борода прям разошёлся. Ну и… всадник подсел. Тебя хотел выбросить из вагона. Пришлось вмешаться… – тоскливо закончил Степан.
– Пиз… шите теперь письма полковнику, – ахнула Тинка. – Спасибо, Ши… Стёп. Мне этого адреналина на всю жизнь хватит…
Егор сидел, склонившись над телом Грини, и нащупывал жилку на шее. К тому времени они со Степаном уже вытащили его из вагончика на ровную поверхность и уложили на куртку. Лоб проводника дрогнул и расправился от морщин:
– Есть пульс, есть! Крепкий, гад, теперь бы головой не тронулся! Всадника перевезти – это вам не на прогулочку в горы скататься. Эт вам… Я говорю… – Егор коротко вдохнул открытым ртом, сглотнул и осёкся на полуслове. Его глаза остекленели, заблестели металлом.
Пошатываясь, проводник поднялся. С силой отбросил открытую аптечку. Её содержимое рассыпалось по площадке рядом с вагонеткой.
Как сомнамбула, Егор зашагал в туннель и скрылся в густой темноте.
