Kitobni o'qish: «Часть картины», sahifa 2
учитель, на касках блистают рога
После того как ее отпустили, пресса все еще молчала. Время от времени что-то всплывало в Сети, но сайты, которые публиковали подробности происшествия, вдруг оказывались недоступны. Было ясно, что сверху спустили настоятельную рекомендацию не нагнетать, но этим же всё только усугубили. То и дело всплывали сообщения из зарубежных источников: испытывая одновременно недоверие и почти радостное возбуждение, оттого что в очередной раз смогли поймать кого-то на лжи, люди всё больше раздували истерию, преувеличивая число жертв и участников. Подарок – и Софья так и не узнает, насколько добровольный, – преподнесли ей в соцсетях: всплыла запись происшествия, на которой было видно, как Софья загораживает собой девочку. Позже появился неприлично воодушевленный пост мамы этой девочки, а затем начались поспешные поиски героини. Так и появилась пресловутая позитивная повестка, в которую смогли вцепиться новостники, а затем и блогеры. Каждому было что выжать из этой истории. В соцсетях уже пачками вызревали теории заговоров, где Софье отводились самые разнообразные роли: от актрисы, играющей роль реальной женщины, запертой где-то в застенках, до провокаторши и специально подготовленной наемницы служб безопасности.
Ее осаждали журналисты и опасались соседи, так что пришлось сменить квартиру и прическу – она сожалела об обеих. Софья боялась, что придется уволиться, – на это намекали косые взгляды директрисы и коллег. Однако совершенно внезапно голос в защиту подали те, кто в школьных делах чаще выступает обвинителем: дети и родители. С некоторым недоверием, граничившим с паранойей, она наблюдала, как навязшие в зубах, почти пошлые и едва понятные слова – смелость, честь, самоотверженность – вдруг восставали из мертвых. Обыденными стали восторженные записки с невнятно-ребяческими признаниями на ее столе. В коридорах и школьной соцсети то и дело появлялись фан-арты, на которых она представала то супергероиней в трико, то спецагентом в костюме и черных очках, а то и солдатом на совсем уж внезапном танке. Рисунки снимали быстро, часть из них она забирала домой. Вслед за детьми подключились родители – те самые родители, которые еще месяц назад устраивали скандалы из-за каждой тройки за сочинение и требовали не докучать их ребенку книжками (такими депрессивными, неэффективными, неактуальными и не конвертируемыми в успешность, как было сказано в одном родительском чате). По мановению волшебной палочки (о нет, это был топор) из надоедливой училки она превратилась в трофейную жену. Родительские комитеты бились за право получить именно ее классное руководство. Биться, впрочем, пришлось с ней же: Софья выслушивала все просьбы и вежливо отказывалась, не принимая подношения, среди которых порой мелькали и хрустяще-белые конверты.
Директриса Елена Георгиевна, отмеченная профессиональным клеймом «как-бы-чего-не-вышло», страшилась родительского недовольства. Что ни говори, а в школе оказался человек, замаравший руки – пусть даже в крови преступника. Елена Георгиевна с метрономом в руках наблюдала за тем, в каком именно положении зафиксируется маятник учительской славы. Только убедившись в незыблемости образа новообретенной героини, Елена Георгиевна чуть смелее расправила плечи, а затем и вовсе вдруг обнаружила крыло, под которое оказалось так кстати взять доселе неприметную русичку. В память о погибших провели концерт, лицом которого стала новая звезда – причем буквально лицом: огромное и не самое удачное фото Софьи торчало весь вечер на экране проектора. Председательница родительского комитета торжественно вручила ей грамоту, завуч выступил с речью, в которой сравнивал учительницу чуть ли не с Янушем Корчаком, а директриса, смело глядя в камеру, заявила, что именно школа взрастила такого выдающегося педагога и разве что не признала в Софье украденную из роддома дочь.
Кусочки трансляции концерта оказались в новостях, так что школа смогла-таки урвать свою минуту славы. Выучиваясь читать, слышать о себе в третьем лице, Софья все больше теряла ощущение реальности – как происходящего, так и самой себя. Схожее чувство одолевало ее лишь однажды, когда во время затянувшегося карантина она месяцами таращилась в веб-камеру, видя то и дело зависающую картинку с собой же. Та женщина, которая смотрела на нее с экрана, даже не была на нее похожа. То, что о ней говорили, и близко не соответствовало той истине, которую знала о себе Софья. В один момент, чтобы сохранить хоть что-то свое, она попросту подменила обесценившееся за бесконечным повторением слово «героиня» на «персонаж». Так и получилось наконец посмотреть на себя откуда-то со стороны, через призму экранов, чуть равнодушно, чуть оценивающе, чуть предвзято, как смотрят отшумевший сериал – может, и с историей, но уже настолько замыленный тысячей, сотней тысяч постов, что даже интерес к нему кажется совершенной безвкусицей. Что-что, а безвкусицу Софья не терпела (даже «ребята» в ее голове кривились от очередного упоминания геройства). Потому она сочла сериал «Соня в царстве дива» одним из тех, чья популярность угаснет при появлении нового инфоповода.
А пока что картинкой на постере этого сериала, его маскотом оставалась девочка. Девочка носила розовый рюкзачок со Смешариками, варежки, шапку со смешным помпоном, пепельные кудри, голубые глаза, молочные зубы не в полном комплекте и такое правильное имя Настенька – все как и положено для картинки, которая должна вызывать зрительскую эмпатию. И Софья понимала, что только эта девочка, которой там не должно было быть, которую она даже толком не помнит, только она и смогла стать ее спасательным кругом. Иначе из школы ее сразу бы уволили под благовидным предлогом – как нестабильную, как убийцу. Так что в социальном смысле девочка спасла Софью в той же степени, что и Софья ее в реальности.
Если кого-то и донимали языческие свистопляски вокруг Софьи больше самой Софьи, то учительницу Нину Николаевну, привыкшую к тому, что все внимание было положено ей как главному проводнику доброго и вечного на уроках религиоведения.
За доброе и вечное, как и за уроки религиоведения, впрочем, Нина Николаевна была готова палить костры из неугодных людей и книг. Вышло так: когда новая учительница только пришла в школу, именно Софье не повезло оказаться в пределах видимости директрисы, так что ей и было велено провести экскурсию для коллеги. За полчаса прогулки с непомерно высокой, мужепободно-бесполой, замотанной в черное фигурой Софья уловила опасный фанатический блеск в ее глазах и сохранности ради решила держаться поодаль, что коренным образом разошлось с решением самой Нины Николаевны, которая вдруг обнаружила в Софье объект духовной опеки. В столовой она усаживалась рядом с Софьей и комментировала каждое блюдо на предмет полезности и уместности в постный день. В учительской она подсовывала Софье книги религиозного содержания, с особым рвением предлагая брошюры известного своей радикальностью богослова. В классе она заявлялась к Софье на уроки литературы и комментировала материал и ответы, а затем дожидалась ее после занятий и непреклонно-авторитетным тоном отчитывала за непристойность обсуждаемых вопросов и слишком уж вольную атмосферу. Однажды во время контрольной на уроке у Софьи она подошла на третий ряд к Мише Хвостову и сцапала у него с парты шоколадный батончик. Тогда Софья не сдержалась и рявкнула, что если Нина Николаевна лично не собирается откачивать ребенка от диабетической комы, то шла бы она уже… в учительскую. Такие склоки были делом житейским (уж сколько раз Софье доставалось от классных руководителей, которые не церемонились и во время занятий), но только не для Нины Николаевны – ее посмели оскорбить на глазах у детей! Тотчас она явилась к директрисе с жалобами на хамство и унижение, изрядно подправив картину событий. Елена Георгиевна, пусть и не поняв, что же учительница религиоведения позабыла на уроке русского языка, на всякий случай сделала Софье пространное внушение, но, поддавшись женско-заговорщицкому порыву, не слишком аккуратно намекнула на жалобщицу. Сама Елена Георгиевна, признаться, искренне побаивалась грозной учительницы, втайне полагая, что той не хватает многих христианских добродетелей, о которых она столь громко рассуждает. После этого Софья с Ниной Николаевной перестала даже здороваться, а та в ее присутствии начинала рассуждать о потерянности молодого поколения, ненадежных учительских руках и сомнительной пользе приезжих. Софья все так же молчала, в склоки не вступала, так что с тем же успехом Нина Николаевна могла задирать стенгазету. Однако, когда сквозь поблекшую бумагу вдруг проступил святой образ заступницы, учительская обида приняла характер оскорбленных чувств, а уж в умении оскорбляться равных Нине Николаевне не было. Все же щедро рассыпаемое по учительской недовольство не получало нужной поддержки: если кому-то и кололо глаза возвышение Софьи, Нина Николаевна, неуклонно терроризировавшая весь преподавательский состав, вызывала еще меньше симпатии. Стоило ей войти, и оживленные разговоры – о семье, досуге, отпуске, ремонте и детях – затухали, поскольку для нее каждое предложение было поводом пожурить, осудить или даже проклясть.
Многие все еще добрым словом поминали прошлую учительницу, которая работала у них с тех пор, как в программу ввели основы религиоведения, – матушку Марью, мягкую благодушную женщину, которая пришла к ним еще Марьей Сергеевной, а матушкой стала через пару лет. Муж ее, бывший одноклассник, а ныне отец Алексий, высокий, говорливый, с озорным мальчишеским лицом, то и дело озарявшимся «а я вот как раз читал, что…», заезжал за Марьей после работы и заслужил любовь женского коллектива школы от вахтерш до завучей. Алексий вел рубрику для известного просветительского портала, который основал его однокурсник, так что часто в школе его приглашали читать тематические лекции. На обществознании он рассказывал о работе с детьми из приютов и неблагополучных семей, на МХК – об обратной перспективе в иконописи, на истории – о старообрядческих поселениях за рубежом, на литературе – о влиянии житийного жанра. Их с Марьей любить было легко и приятно: не столько «матушка» и «батюшка», сколько друзья детям и взрослым. Пять лет работы и два декрета спустя Марья все же уволилась: они с мужем брали под опеку брата и сестру из детского дома. Надо было переезжать за город и строить дом, чтобы места хватало на всех. Марье пришлось выбирать между детьми школьными и детьми своими. Марья выбрала. Спустя неделю ее осиротевший класс (первое и последнее классное руководство, увы) полным составом наведался в гости, забившись в будто бы уменьшающуюся в размерах квартиру, и без того тесноватую для теперь уже многодетной семьи.
Шестиклассница Оля Миронова сидела у старой детской кроватки, выкручивая брусья, и давилась слезами: мерзкие чужие дети, зачем они Марье, у нее же есть они, она, да как она может менять ее на каких-то непонятных, детдомовских, вшивых, точно же, с ними что-то не так – зачем они, такие гадкие, Марье, пусть с ними что-то случится, пусть они уйдут, пропадут, сгинут, пусть что угодно, только не забирают у нее Марью.
Тем пуще оказалась ненависть к преемнице – и Оля не потрудилась это скрывать. Классное руководство пытались всучить Софье – она отбилась, выставив щитом журнал с переработками. Преподавать религиоведение позвали бывшего завуча православной гимназии Нину Николаевну, не удосужившись узнать, отчего она из завучей оказалась готова идти в учительницы. Ей же предложили 6 «Б». Дети почти сразу прозвали новенькую «матушкой Николаей», а затем, сами не заметив, кличку подхватили и учителя.
Она знала эту кличку.
И она ей нравилась.
В начале классного руководства 6 «Б» был темен и бесстыж и как ветер носился по коридорам.
И сказала матушка Николая: это нехорошо.
И сказала она: да будет дисциплина.
И увидела она, что дисциплина хороша, и оглядела класс снова.
И сказала она: это нехорошо.
И сказала она: да будет форма.
И увидела она, что девочки в брюках и сказала: это нехорошо.
И сказала она: да будут девочки в юбках.
И увидела мальчиков в брюках и девочек в юбках и сказала: это хорошо.
И увидела она девочку в джинсах и спросила: что это ты сделала, Ева?
А Ева сказала: – Я Оля.
И сказала матушка Николая: так умножу скорбь твою, Оля.
И сказала Оля: а вы попробуйте.
Урок религиоведения
(запись на телефон)
Присутствуют:
Ильинская Нина Николаевна, классная руководительница, учительница основ религиоведения.
Миронова Ольга, ученица 6 «Б» класса.
Горностаев Василий, ученик 6 «Б» класса.
6 «Б» класс.
Нина Николаевна молча входит в кабинет, взмахивает рукой, и дети тотчас вытягиваются по струнке. Взгляд матушки пробегает по классу, останавливается рядом с камерой. Усмехается. Нина Николаевна садится за стол, причмокивает и жестом позволяет детям сесть. Щелкает пультом. На экране высвечивается тема урока: «Ветви христианства». Нина Николаевна открывает слайд презентации, заполненный мелкими строчками.
Нина Николаевна. Та-а-ак. Ну-ка, Горностаев, давай-ка вслух.
Вася. Если какая-то ветвь от… отломится от дерева, то, потеряв связь с жизненными соками, неизбежно начнет засыхать, растеряет свои листья, станет хрупкой и легко сломается при первом же нати́ске.
Класс смеется и шепотом передразнивает.
Нина Николаевна. На́тиске, Горностаев. Давай дальше.
Вася. То же самое видно и в жизни всех сообществ, отделившихся от Православной церкви. Как от… отломившаяся ветвь не может удержать на себе листьев, так и те, кто отделяется от подли́нного…
Класс смеется.
Нина Николаевна. По́длинного.
Вася. …подлинного церковного единства, не могут больше сохранять уже и свое внутреннее единство…
Пока Вася читает, Нина Николаевна покачивает головой. Вдруг раздается громкое фырканье. Нина Николаевна резко поворачивается и смотрит прямо в камеру.
Нина Николаевна (раздраженно). Тебе что-то опять не нравится, Миронова?
Оля. Цитата.
Нина Николаевна. А твое мнение здесь кому-то важно?
Оля. А вам не важно? Вы же нас учите.
Нина Николаевна. Ты меня учить еще будешь, как учить?
Оля. Могу.
Нина Николаевна. К доске!
Камера чуть трясется, но остается на месте. Перед доской оказывается Оля.
Нина Николаевна. С чем же ты тут не согласна, Миронова? Хотя, по правде сказать, нам не очень-то интересно. Да, ребята?
Раздается робкий гул.
Оля. А вот раньше нам рассказывали об истории, а не просто наговаривали, почему другие ветви неправильные. Мы сами выбираем, во что верить, вообще-то.
Нина Николаевна. Вы сюда не думать пришли, а учиться. По-твоему, ты сама в этом разберешься?
Оля. Конечно.
Нина Николаевна. Горностаев, вот смотри, я говорю: «Казнить нельзя помиловать». Что я имею в виду?
Вася. А где запятая?
Нина Николаевна. Без запятой. Что я имею в виду?
Вася. Ну это… Непонятно.
Нина Николаевна. Почему?
Вася пожимает плечами.
Нина Николаевна. Ты не можешь определить, что я имею в виду, по одной этой фразе, да? Без пояснений, правильно? Ребята, понятно?
Класс. Да.
Оля. Нет.
Нина Николаевна. Все еще непонятно?
Оля. Библию каждый может понимать как хочет. Меня так учили.
Нина Николаевна. А ты у нас, значит, такая умная, чтобы Библию понимать?
Оля. Библия – это то, как ее толкуют. Евангелие – это четыре разные истории. Похожие, но разные, это же все пересказы. Мы бы с вами по-разному рассказывали одно и то же. Нельзя честно пересказать, если ты участвовал.
Нина Николаевна. У событий есть свидетели. Ты можешь говорить одно, я другое, но правда все равно одна.
Оля. И знаете ее только вы?
Нина Николаевна. Уж лучше тебя. (Поворачивается к классу.) Кто объяснит Оленьке, в чем она ошибается и почему она не может сама заниматься толкованием? У Оли есть авторитет, чтобы таким заниматься?
Класс. Нет.
Оля. Значит, когда я вырасту и стану профессором, я смогу толковать? Как авторитет? Как вы? Лучше вас?
Нина Николаевна. Смотрите-ка, ребята, как Оля хочет быть лучше остальных. Лучше вас.
Оля. Я не…
Нина Николаевна. Оля собирается профессорствовать. В кислых щах, наверное.
Класс робко смеется.
Нина Николаевна. Видишь, Оленька, ребята знают, что с твоими способностями по тебе свободная касса плачет! Бери, Миронова, свою тройку и садись. Опять ты ничего не поняла. Я, впрочем, и не удивляюсь.
Нина Николаевна отмахивается, но Оля остается на месте.
Оля. За что тройка? Вы сами знаете, я хорошо учусь. За что вы мне снижаете все время? За то, что я в джинсах? Или за то, что я думаю не так, как вы?
Нина Николаевна. Как мы, значит.
Оля. Я имела в виду…
Нина Николаевна. Идут основы православной культуры, идет пост, а она так себя ведет! Нехристь!
Оля. Почему вы обзываетесь? Вы как учитель должны меня уважать!
Нина Николаевна. Мама тебя твоя должна воспитывать, Миронова. Ты никого не уважаешь. Ни меня, ни свой класс, ни свою школу. Ни страну свою, в конце концов.
Оля. Вот Марья…
Нина Николаевна. Марья, Марья, Марья! Ребята, видите, в чем дело, оказывается. Оля хочет индивидуальное обучение. То ли потому что туповата и не поспевает за вами – что похоже на правду. То ли – как она сама думает – потому что вы все нетребовательное тупое стадо, а она ваш пастырь, который прямиком в геенну сведет. Это гордыня, Миронова. Она и тебя, и других погубит.
Класс неодобрительно гудит.
Нина Николаевна. Видишь, ты нас всех обидела. Так что нужно извиниться.
Оля. За что это мне извиняться?
Нина Николаевна. Всех этих людей ты назвала дебилами. Одна ты у нас умная, значит?
Оля. Вы врете, врете, все врете!
Нина Николаевна. Ребята, я что, обманываю?
Класс. Нет.
Нина Николаевна. Ты еще расплачься.
Оля (сдавленно). Почему вы меня все время унижаете?
Нина Николаевна. Началось. Сама напала и сама в слезы. Смотрите, ребята, мученица! Святая! Унизили ее! Извинись да садись.
Класс гудит. Слышится «да извинись ты уже, да и все», «Оль, давай уже», «Ну хватит».
Оля. Обойдетесь!
Нина Николаевна. Я прощаю сразу, а вот класс свой ты обидела. Извинись.
Выкрики «Давай!» становятся громче.
Оля. А то что?
Класс. Перестань, перестань, перестань уже.
Вася. Оль, серьезно уже, достала!
Нина Николаевна. Вот, Вася правильно говорит. Достала же, да, ребята? Горностаев, поди сюда! Вставай на колени, Миронова. Вставай! А ты держи ее за плечи! Держи, я сказала! Жену как держать будешь? Вот так и стой до конца урока.
Натужно красный Вася стоит позади Оли и держит руки у нее на плечах. Оля прижимает ладони к лицу.
Нина Николаевна торжествует.
Нина Николаевна возвращается к презентации. Время от времени посматривает в угол, где стоят ребята.
Класс молчит.
* * *
Он хмыкает и качает головой:
– И к чему эта история?
– Вы же сами просили с начала.
– Давайте уже о нем. Откуда вы его знаете? Как вообще познакомились?
– Из-за этого и познакомились. На собрании.
Он пожевал губами.
– Боюсь спрашивать, на каком еще собрании?
– Родительском, каком еще. Это же школа, – она только разводит руками.
Тут ей вспоминается собрание, другое собрание, и внутри все обрывается. Нет, не расклеиваться, еще слишком рано.
– Да, да, родительском, простите. Не думал, что отцы туда ходят.
– А вы ходите?
– А я не отец.
Она прячет усмешку. Неудивительно, ему много с кем приходится общаться, излучая мнимую доверительность, так что и не упомнить, кому что наговорил. Выходит, и ей будет куда проще.
Поймав его вопросительный взгляд, она спешно продолжает:
– Он тоже не ходил. Это был особый случай, тогда даже бабушки заявились. Все из-за скандала.
– Из-за записи на уроке?
– Да.
– И он там был как отец?..
– Мальчика.
прошу, экран, пусти меня
Того самого мальчика, который пол-урока держал девочку на коленях посреди класса. Неповоротливого, медлительного и такого безобидно-безотказного Васи Горностаева.
Васю можно было выпихнуть отвечать первым, Васю можно было попросить пронести в школу сигареты, у Васи можно было занять денег и забыть об этом. Васю можно было использовать. В пятом классе его пытались за это дразнить, но за лето Вася вырос и расширился в плечах куда быстрее одноклассников, так что одним неловким движением мог зашибить сразу парочку шутников. Поддевать его исподтишка было скучно, вот насмешки и заглохли. О Васе благополучно забыли.
До того как история с Олей дошла до кульминации – из-за Васи в том числе.
Директриса содрогнулась, а ученики возликовали: очередное громкое дело в их школе! Можно было пересказывать, как все было на самом деле, попутно теряя суть этого самого дела, щедро сдабривая домыслами, восхваляя Миронову, высмеивая Горностаева, передразнивая училку.
Наконец-то было кому их услышать.
Соцсети пестрели свидетельствами очевидцев и мимо проходящих. Скриншот с Васей и Олей всплывал повсюду. Васина ранняя возмужалость сыграла против него же: здоровый парень, удерживающий на коленях хрупкую девочку, провоцировал самые дикие версии. Где-то ему накинули пару-тройку лет, где-то окрестили сыном матушки Николаи, где-то проставили спектр диагнозов, а где-то и вовсе записали в педофилы.
В аккаунты Васи незамедлительно пришли диванные рыцари и принялись отстаивать честь девы, не стесняя себя каким бы то ни было кодексом. Вася отключил комментарии и закрыл сообщения. Его вещи в раздевалке то и дело сбрасывали на пол и остервенело затаптывали. Вася носил одежду с собой. В столовой места внезапно оказывались заняты. Вася покупал пирожок и шел есть в коридор.
Вася все понимал и надеялся перетерпеть: он помнил, как после урока в пятом классе его задержала Софья Львовна и сказала что-то про испуганного зайца, который становится львом, и про то, что надо представлять, как будто они все за стеклом и орут себе же в зеркало – это все про них, а не про него.
Но и зеркало бьется от удара.
Однажды в обед Вася спускался по лестнице, и его толкнули. Он пролетел до самого низу и расшиб нос, но никто не помог. Ребята кучковались вокруг и смеялись. Кто-то все же протянул руку. Когда Вася потянулся, рука исчезла и тут же показался средний палец. Смех, поток брани, снова смех. Кто-то вытащил телефон и начал снимать.
– Ну давай-давай, поплачь!
Горностаеву было двенадцать лет, и он твердо знал от отца, что мальчики не плачут. Встал, зажал нос, сделал шаг вперед и тут же получил сильный толчок в спину. Такой же, как в прошлый раз. Он резко обернулся и стиснул кулак, когда увидел сбоку Олю. Вася отшатнулся. Повернулся. Побежал. Остальные, казалось, только этого и ждали. С улюлюканьем его загнали в женский туалет и заперли.
Мальчики не плачут.
У Васи был с собой телефон, но жаловаться он не посмел.
Мальчики не плачут.
Туалет на третьем этаже, ну и что, ну и неважно, только бы выбраться, избавиться от этого смеха, этой школы, этих комментариев, этой матушки Николаи, Оли, папы, который учил не скулить и не жалеть себя, мамы, которая ничего не видит, потому что не хочет видеть, от них всех вообще, которые только и могут, что смеяться и показывать «фак», а так и будет всегда, сейчас и потом тоже, и ему это не забудут, не простят, никогда-никогда, а зачем тогда все это, раз он никому не нужен и никто за него не вступится, ведь он все равно что обгадился посреди всего класса?
Мальчики не плачут.
Вася дернул на себя ручку окна. Гул снаружи притих.
– Так, вы чего это здесь? – послышался голос завуча.
Вася открыл окно.
– А ну разошлись! Разошлись, я сказала!
– Ирина Семеновна, это мужской туалет!
Вася встал на подоконник.
– Да что вы делаете, черти! Дайте пройти! Опять курите, дрянь свою притащили, да?!
– Ну Ирина Семеновна!
– Пшли вон! Кого вы там сторожите! Всех родителей вызову! Куда побежали?! – Дверь открылась. – А ты что творишь?!
Вася поскользнулся.
К счастью, долетел только до козырька.
СТЕНОГРАММА
собрания от 9.12.2023
Ковтун Елена Георгиевна, директор (далее Е. Г.)
Мироновы И. К. и С. Р., родители ученицы 6 «Б» класса О. Мироновой
Горностаев А. И., родитель ученика 6 «Б» класса В.Горностаева
Колесникова А. Н., председатель родительского комитета (далее РК1)
Прокшин П. Р., зампредседателя родительского комитета (далее РК2)
Ткачева А. А., член родительского комитета (далее РК3)
Велемирова В. Р., бабушка ученика 6 «А» класса (далее Б.)
Покровская С. Л., учительница русского языка и литературы (далее С. Л.)
Горбатенко О. П., учитель физкультуры и ОБЖ. (далее О. П.)
Педсостав: присутствуют 15/20, кворум собран.
РК1. Комиссий на вас нет!
РК2. Устроили здесь!
РК3. Тоже еще, нашли кого виноватить!
Миронов. Как вам вообще пришло в голову подпустить к ребенку больную бабу?
РК3. Ага, ага, а то дети ангелы! Сами вон! Мальчика изводили… И вообще, чего это ваша дочь не слушается?!
Миронов. Моя дочь и не должна слушаться! Она здесь не для того, чтобы слушать старых баб, а чтобы получить образовательные услуги, за которые мы, между прочим, нехило так платим! Обязательный благотворительный взнос каждый год заносим в эту шарагу! И за что, спрашивается? Чтоб мне здесь ребенка калечили психологически?! Терапевта сами нам оплатите?
Е. Г. Я все понимаю, но, пожалуйста, давайте будем выбирать выражения. Нас же записывают!
Миронов. Вот и хорошо, что записывают! Я эту запись в прокуратуру и отнесу! Вместе с предыдущей, с урока!
РК3. Не надо никуда ничего нести! Рейтинг попортите! Тут квартиры на полтора миллиона дороже из-за одной этой школы, между прочим!
Миронова. Вы совсем, что ли? Вам квартира дороже ребенка?
РК3. Знаете, кто-то и один зарабатывает, на взнос школьный в том числе! Не всем здесь такие сумочки, как вам от мужа, достаются.
Миронова. Я и сама способна заработать себе на сумку!
РК3. В «Садоводе», значит, купила…
Миронова. Подарить вам ее, что ли?!
РК3. Мне подделок не надо, спасибо.
Е. Г. Пожалуйста, ну давайте же не будем все вместе кричать. Ирада Константиновна, сумочка у вас замечательная, очень модная, не надо ничего вытряхивать, пожалуйста… Да, бирка прекрасная, и так было понятно, что настоящая, вы только не забудьте вещи собрать, пожалуйста…
Б. А я не понимаю, в чем это Нина Николаевна виновата? Такая достойная женщина, заслуженная, старательная, благим делом занята! Девка провокаторша, сразу видно! Научилась в интернетах своих. У нее же цель была довести человека и в интернетах этих прославиться! Вот Маша бы так никогда не сделала…
Миронов. Вот и зря! Сейчас ваша Маша не жалуется, а потом выяснится, что ее физрук домогался!
Б. Да чтоб у тебя язык отсох!
О. П. Вы совсем ку-ку, что ли? У меня у самого дочь! За такое и огрести можно!
Е. Г. Ну Олег Петрович, ну хоть вы!
О. П. Елена Георгиевна, а че он?
Миронов. Знаете, а я не удивлен. Если у вас религию так ведут, то физкультурник здесь должен битами детей лупить. Странно, что пока без эксцессов вышло.
Е. Г. Ну зачем же вы так, ну что вы…
О. П. Я никого не бью! Меня любят дети! Мы на соревнованиях все места занимаем вообще-то! Первые по округу! У меня и диплом есть!
Б. Вот я и говорю, Маша любит Нину Николаевну. Все дети довольны, ни у кого проблем не было, одной только Мироновой что-то надо, ну теперь понятно почему, с такими-то родителями.
Миронова. Это вы на что намекаете? Если б не моя дочь, то мы б и не знали, что здесь работает садистка и фанатичка!
Б. Сама вы фанатичка! Истеричка! Верно Нина Николаевна говорила: дочка вся в вас!
РК2. А вам, я погляжу, такие методы воспитания по душе? По «Домострою», небось, живете? Детей каждый вечер на горохе стоять заставляли и «Отче наш» начитывать? Хотя нет, вы-то своих в пионеры отдавали, а вот с внуками уже другую схему отрабатываете… Знаю я таких!
Б. Девчонке уж точно не помешало бы помолиться. Грех-то какой мальчика загубить!
Горностаев. Никто его не загубил. Вася идет на поправку.
Миронова. О, глядите-ка, кто явился! Соизволил-таки! Мы уж вас и не ждали.
Е. Г. Здравствуйте! Как Васенька, мальчик наш, мы тут все испереживались, сказать по правде, в гости уже собирались к нему…
Горностаев. Вот только суньтесь. Я не собираюсь подавать в суд. Ни на вас, Елена Георгиевна, ни на школу, ни на класс, ни на эту юродивую. Она-то побоялась прийти, да? С детьми только смелая. Но вы дадите ей черную метку. Вы хотя бы интересовались, за что ее из прошлой школы турнули? А я узнал. Передайте ей: выяснится, что полезла к детям, все узнают всё. Найду и посажу.
РК3. За что же вы ее сажать собрались-то?
Горностаев. За доведение до самоубийства, если хотите.
Е. Г. Ну что вы, что вы такие слова говорите! Нас же записывают!
Б. А может, вы еще и девчонку за это посадите? И ребят? Они-то больше виноваты. Из-за таких, как вы, у нас в стране сплошная разруха! Своими руками выкапываете главную яму из-под ног!
Миронова. Бабуля, вы на маразм давно проверялись?!
Б. Какая я тебе бабуля?! Никакого уважения к старшим, посмотрите, что творится! Вот поэтому дочка и такая!
Горностаев. Девочка не виновата. Она защищалась и не знала, как все пойдет. Ей очень жаль, я знаю.
Миронова. Это откуда это?
Горностаев. Вася говорил. Оля писала ему, просила разрешения прийти.
Миронов. Что?! Когда это? С какой вообще стати?
Горностаев. С той, что у вашей дочери совесть есть.
Миронова. В отличие от вашего сына уж да.
Миронов. Ирада, ну не надо, у человека беда…
Миронова. А у нас не беда!? Не беда, я спрашиваю? Дочку травили, учительница травила, класс травил! Ее на коленях держали, а она еще будет в больницу бегать к этому (неценз.)!
Миронов. Ира!
Е. Г. Нас же записывают!!!
Горностаев. Я понимаю, что вы расстроены. И вы мать. Поэтому будем считать, что я этого не слышал.
Миронова. Ах ты ж, посмотрите, он нас прощает! А мы не прощаем! Не будет вашему сыну покоя, не будет!
Горностаев. Слышь, утихомирь уже свою жену.
Миронов. Слышь! Ты это мне указывать будешь?!
С. Л. Простите. Можно мне сказать?
Е. Г. Конечно-конечно, давайте уже все послушаем Софью Львовну. Может, она нам чего полезного скажет? Да, Софья Львовна?!
С. Л. Спасибо. Дело в том, что Софья Львовна вот уже час все это слушает, а конструктива не слышит.
РК1. А кто в этом виноват, по-вашему?
С. Л. Мы.
Е. Г. Софья Львовна хочет сказать, что…
С. Л. И вы. И никто. Больше всех Нина Николаевна. Но вся эта история стала лакмусовой бумагой, потому что упущения были и без того.
Е. Г. Софья Львовна имеет в виду, что…
С. Л. Тревогу надо было бить раньше, когда она принялась продавливать форму, я согласна. Но я не понимаю, почему дети сразу все не рассказали? Почему Оля взялась воевать в одиночку? Почему она не пожаловалась ни завучам, ни вам?
Миронова. Вы на что это намекаете?
С. Л. Потому что есть место, где собрать поддержку намного проще. Где не замолчать, не замять, не утаить. Вот туда они и идут со своими гранатами. Там выдергивают чеку. А что делаем мы? Смотрим на взрыв и ссоримся? И просто ждем, когда рванет в следующий раз?
Е. Г. Софья Львовна у нас литературу ведет, вот и любит образно выражаться, да? Нас записывают, помните, да? Давайте без…
Миронов. Дайте ей уже сказать.
С. Л. Проблема в том, что мы с вами по разные стороны баррикад. И хуже всего, что дети за это время успели отстроить свои собственные баррикады, а мы этого не заметили.
Горностаев. Так где конструктив?
С. Л. Там, где и везде.
Е. Г. Софья Львовна, нас же записывают! Давайте без каламбуров!
С. Л. Я хотела сказать, что у нас на школу один психолог, который приходит раз в неделю, чтобы бумажки заполнить. А нужен он каждый день. И не только ученикам, но и нам с родителями для совместных консультаций. Может быть, взять хотя бы онлайн-сессии? Все спорные вопросы должны обсуждаться в присутствии психолога. Вот, например, сегодня мы бы не стали так бесполезно тратить вечер, будь здесь специалист. Если мы, взрослые, не разговариваем друг с другом, а только орем, простите, то чего ждать от детей? Школа обвиняет родителей, родители – школу, а дети сами по себе и воюют тоже сами по себе. А где война, там и жертвы. У нас их оказалось две. И Ольга, и Василий. И сейчас друг другу помогают только они.
Горностаев. Согласен. Еще кое-что. Софья Львовна, верно? Я хочу, чтобы классное руководство взяли на себя вы. Вам ведь его уже предлагали.
Е. Г. Мы же не можем принудить Софью Львовну, тем более зная ее ситуацию…
С. Л. Хорошо.
Е. Г. Вот и славненько! Проголосуем? Что ж, тогда Софья Львовна назначается новым классным руководителем 6 «Б». Внесите это в протокол. Думаю, на этом запись можно окончить.
* * *
Уже совсем поздним вечером после собрания она вышла из школы. Поежилась от холодного ветра, чертыхнулась: трамвая не видно, в такое время и без того ходят редко, а в такую погоду еще и непредсказуемо. Отмахиваясь от снега, уткнулась в телефон: ждать двадцать минут. Такси? «Высокий спрос»: молния напротив тарифа грозила пробить дыру в ее бюджете. Внезапно сбоку от нее раздался автомобильный гудок. Вздрогнула, обернулась – за рулем внедорожника отец Васи.
