Kitobni o'qish: «Я дрался на Т-34. Третья книга»

Shrift:

Кошечкин Борис Кузьмич

(Интервью Артема Драбкина)

Я родился в селе Бекетовка под Ульяновском в 1921 году. Мать колхозница, отец преподавал физкультуру в школе. Он был прапорщиком в царской армии, оканчивал Казанскую школу прапорщиков. Нас было семеро детей. Я второй. Старший брат был инженер-атомщик. Три года на станции в Мелекесе (Димитровград) поработал и отправился на тот свет. Я в своем селе окончил семь классов, а потом пошел в Ульяновский индустриально-педагогический техникум, который окончил с отличием. Поступил в педагогический институт, по окончании которого меня загнали преподавателем в школу, в глухомань – в село Новое Погорелово. Туда ворон костей не носил. И вот я приехал в эту школу. Учителя молодые, завуч школы тоже еще не старый. Учительский состав культурный, дружный. Детишек много. Я вел начальные классы. Зарплата маленькая – 193 рубля 50 копеек, а мне 10 рублей надо платить за угол и пустые щи хозяйке. Я покрутился, покрутился и наконец завербовался и уехал в Хабаровск слесарем. Тут я уже смог не только себя кормить, но и матери высылал по 200–300 рублей в месяц. Там еще так получилось: директор завода Федор Михайлович Карякин или Куракин, забыл его фамилию, – солидный дядька лет 55 – оказался моим земляком. Видимо, он заинтересовался, что это за слесарь с высшим образованием у него работает. Смотрю, идет начальник, а рядом с ним помощник, молодой парень, все записывает что-то. Он ко мне подходит, а я отверстия в кронштейне сверлю на станке.

– Здравствуйте.

Я говорю:

– Здравствуйте.

– Так как же вы попали сюда с высшим-то образованием?

– Как попал?! В семье семь человек, я второй. Живем плохо, в колхозах на трудодень дают по 100 грамм зерна. Нищенствуем. Вот я вынужден был завербоваться и уехать. Вот мой друг из села – Витя Похомов, хороший парень, он потом погиб под Москвой – работает кочегаром в 6-м паросиловом цехе. Он зарабатывает по 3000, а я еле 500 зарабатываю. Наряды лучшие отдают опытным, а я неопытный. Образование есть, а опыта нет. Я к Вите хочу перейти.

– Хорошо, мы рассмотрим ваше пожелание.

На второй день ко мне подходят, говорят: «Идите к Леванову, начальнику 6-го цеха. Вас туда перевели кочегаром». Уже это, денежки будут, понимаете?! Там я поработал. Можно сказать, в парной. В котельной стояли два шуховских котла размером девять на пять метров. Нам по телефону командовали: «Дать больше горячей воды! Дать газу!» У нас помимо котлов еще газогенератор стоял. Туда карбид кальция засыпали и водой заливали. Выделялся ацетилен.

В общем, попал я в рабочий класс. А знаете, что это такое – рабочий класс? Как получка, они все собираются в общежитии за длинными столами на дощатых скамейках. Руками потирают – сейчас мы ого-го! По стакану врезали, уже языки развязались, и начинают что-то по службе говорить:

– Вот я резьбу делаю… правая… а у тебя левая. Что-то не то… Ты врешь… Ты сам ничего не знаешь… Ты сваривать не можешь! – Все! Начинается драка. Морды побили. На следующий день на работу все перевязанные идут. И так два раза в месяц.

Я смотрю: «Нет, я тут не мастер».

Стал по утрам я бегать в аэроклуб имени героев-летчиков-челюскинцев учиться на летчика, а после обеда у меня вечерняя смена, я после нее иногда в ночную останусь.

Утром встаю, кое-что покушал… Рыбы было много. Я очень любил сома. Дадут тебе здоровенный кусок с картошкой. Стоил он 45 копеек, а зарплата здоровая – от 2700 до 3500 рублей, в зависимости от того, сколько выдам пару и газа в систему. Все учитывалось! Даже расход угля.

Окончил аэроклуб с отличием. Тут вызывают меня в горком комсомола в Хабаровске:

– Мы решили вас направить в Ульяновское летное училище.

– Отлично! Это как раз моя родина.

Выписывают мне бумагу, билет дают, как генералу, поезд, сел и поехал. Ту-ту – Чита, ту-ту – Ухта, ту-ту – Иркутск, потом – Новосибирск. Пятнадцать суток ехал. Приехал – опоздал на занятия. Захожу к горвоенкому. Говорю: так и так, аэроклуб окончил, приехал, думал, что поступлю. Заходит дежурный.

– Ну-ка, вызовите мне начальника строевого отдела.

Приходит.

– Скажите, где набор идет. У нас тут, видите, будущий воин хороший, аэроклуб окончил, а его не берут.

– В Казанском пехотном училище имени Верховного Совета Татарской АССР идет набор на первый курс.

– Вот, парень, туда пойдешь.

– Есть!

Выписывают мне направление. Сдал экзамены на «отлично». Попал в батальон майора Баранова. Курсантская норма хорошая, но все равно не хватает. Каждый где-то что-то доставал. Как-то я купил в магазине батон хлеба и иду в казарму. Навстречу командир соседнего батальона подполковник Устимов. Увидал меня, глаза свинцовые. Пальцем поманил:

– Идите сюда, товарищ курсант!

– Слушаю вас.

– Что у вас там?

– Батон, товарищ подполковник.

– Батон? Кладите его в лужу. Топчите!

Тут я взорвался. Все же голодовку 33-го года я пережил, а тут приказывают топтать хлеб!

– Какое вы имеете право давать такую команду – топтать хлеб?! Его, этот хлеб, собирают, кормят нас, а вы топтать?!

– Вы с какой роты?

– Я с восьмой.

– Доложите командиру роты Попову, что я приказал вас арестовать на пять суток.

Я пришел в роту. Доложил командиру взвода Шленкову, что подполковник с первого батальона мне пять суток дал вот за это, за то, за то. Он говорит:

– Ну что, отменить приказ не могу, давай ремень снимай, хлястик снимай, иди чисти туалет во дворе, посыпай хлоркой, мусор убирай.

Пять суток я отработал честно. Пишу жалобу начальнику политотдела училища полковнику Васильеву. А разозлился я очень сильно и в жалобе написал, что если он не примет меры, то я напишу командующему Приволжским военным округом. Ну, дело политическое, закрутилось. Вызывает меня и подполковника член Военного совета округа. Начал меня спрашивать. Я повторил всю историю. Он подполковника спрашивает:

– Вы давали это распоряжение?

– Так точно, товарищ генерал.

На меня:

– Выйдите!

Вышел. Как ему ЧВС дал там… Разжаловали и уволили из армии Устимова.

Учился я отлично. Был запевалой в роте, хорошо рисовал, играл на балалайке. Потом научился играть на аккордеоне, на пианино, хотел научиться на гитаре, но под рукой не было. Вот так жизнь пошла.

– Армия для вас была родной средой?

Я такой служака был, что вы! Дисциплинированный. Мне служба нравилась: все чистенькое, все тебе регулярно дают.

В конце 1940-го училище перепрофилировали в танковое. О! Мы эти проклятые ранцы, в которые командир взвода на марш-броски нам камней накладывал – выносливость вырабатывал, покидали. Старшина кричит:

– Не бросайте, это государственное имущество!

А мы рады, кидаемся ими. Начали изучать танк Т-26, бензиновый двигатель, хлоп-хлоп – пушка «сорокапятка». Знакомились с Т-28. Пригнали один Т-34. Он стоял, укрытый брезентом, в гараже. Около него всегда находился часовой. Поднял как-то командир взвода чехол:

– Вот видите, какой танк?! Таких танков товарищ Сталин приказал сделать тысячи!

И закрыл. Мы глаза вылупили! Тысячи сделать?! Значит, война скоро будет… Надо сказать, что ощущение, что война будет, было. У меня отец был хоть царский прапорщик, он всегда говорил: «Война с немцем будет обязательно».

Заканчиваем программу и в мае поехали в лагеря под Казань. Там были Каргопольские казармы, там учились когда-то немцы.

И вот, значит, началась война. Как раз послеобеденный сон был. Забежал дежурный по училищу: «Тревога! Сбор за горой». И вот всегда так – как послеобеденный сон, так тревога. За горой там плац такой, скамеечки сделаны… Ну все, война.

19-й и 20-й годы служили в армии, а среди нас были 21, 22, 23 и 24-й. Вот из этих шести возрастов погибло 97 процентов хлопцев. Хлопцам бошки поотрывало, побили их, а девушки впустую гуляют. Понимаете, это трагедия была…

В 1942 году сдали экзамены. Выпустили кого младшими лейтенантами, кого – старшинами. Я и еще двенадцать человек сдали на лейтенанта. И нас подо Ржев. А там ад был. В Волге вода кроваво-красная была от погибших людей.

Наш Т-26 сгорел, но все живы остались. Болванка в двигатель попала. Потом нас перебросили в 13-ю гвардейскую орденов Ленина Краснознаменную танковую бригаду 4-го гвардейского Кантемировского ордена Ленина Краснознаменного танкового корпуса. Командиром корпуса был генерал-лейтенант Полубояров Федор Павлович. Он потом до маршала дослужился. А командиром бригады был полковник Бауков Леонид Иванович. Хороший командир. Очень девчат любил. Молодой, 34 года, а девчат вокруг навалом – телефонистки, радистки. И им тоже хочется. Штаб постоянно нес «потери», отправлял рожениц в тыл.

На Курской дуге нам пришли танки канадские – «Валентайны». Хорошая приземистая машина, но чертовски похожа на немецкий танк Т-3. Я уже взводом командовал.

На наших танках как? Вылезешь из люка и машешь флажками. Чепуха! А когда радиостанции появились, тут стали воевать по-настоящему: «Федя, куда ты вылез, вперед давай!.. Петрович, догоняй его… За мной все». Вот тут уже нормально все пошло.

Так вот. Я надел немецкий комбинезон. Я обычно носил немецкий. Он более удобный. Когда надо в туалет сходить, сзади отстегнул, и все, а наш надо с плеч снимать. Все продумано было. Немцы, они вообще продуманные. Языком неплохо немецким владел – все же вырос среди немцев Поволжья. У нас учительница была настоящая немка. И на немца смахивал – русый. На своем танке нарисовал немецкие кресты и поехал. Пересек линию фронта, зашел в тыл к немцам. Там пушки с расчетами. Я две пушки придавил, вроде нечаянно. Мне немец орет:

– Куда ты прешься?!

Я ему:

– Шпрехен зе битте нихт зо шнель. – Мол, разговаривай не так быстро.

Потом подъехали к немецкой большой штабной машине. Механику Терентьеву говорю:

– Паша, сейчас прицепим эту машину.

Миша Митягин залазит в эту машину, ищет пистолет или что-нибудь пожрать. Я сижу на башне, пушку вот так ногами обнял, бутерброд уплетаю. Машину подцепили и поехали. Видимо, немцы заподозрили, что что-то тут не так. Как врезали из 88-миллиметровой пушки! Башню насквозь пробили! Если бы я сидел в танке, то капец мне. А так меня только оглушило и из ушей кровь пошла, а Пашу Терентьева чуть только в плечо осколком задело. Притащили эту машину. Все глаза вылупили – башня пробита насквозь, а все живые. Наградили меня за это дело орденом Красной Звезды. В общем, на фронте я немного хулиганом был…

Я вам скажу так. Немцы тоже люди. Они жили лучше нас и жить хотели больше нас. Мы так: «Вперед!!! А-а!!! Давай, туда его, сюда!» Понимаете?! А немец, он осторожный, он думает, что у него там кляйне киндер остался, там все свое, родное, а тут его на советскую территорию завезли. На черта ему нужна война?! А нам-то чем под немцами жить, лучше погибнуть.

– За что были представлены к званию Героя Советского Союза?

Мне Черняховский лично поставил задачу выйти в тыл противника и перерезать дорогу от Тернополя на Збараж. Он еще говорил:

– Отсюда мы нажмем. А ты там встречай. Они будут отступать, ты их бей.

А я так еще смотрю на него и думаю: «Нажмем… Немец нас самих зажимает, а он их сам хочет зажать».

А он:

– Что так смотришь на меня? – спрашивает.

Я промолчал, конечно. Рота 18 танков уничтожила, 46 пушек и машин и до двух рот пехоты.

Член Военного совета фронта Крайнюков так написал в своей книжке: «Начиная с 9 марта наши войска вели напряженные бои с окруженной в Тернополе 12-тысячной группировкой врага. Гитлеровцы упорно сопротивлялись, хотя ничто уже не могло их спасти.

Еще на первом этапе операции передовые подразделения 4-го гвардейского Кантемировского танкового корпуса (командир – генерал П.П. Полубояров, начальник политотдела – полковник В.В. Жебраков), действовавшего в составе 60-й армии, искусным маневром захлестнули вокруг засевшего в Тернополе немецкого гарнизона стальную петлю. Танковая рота гвардии лейтенанта Бориса Кошечкина, находившаяся в разведке, первой достигла шоссе Збараж – Тернополь и атаковала вражескую колонну. Танкисты Б.К. Кошечкина уничтожили 50 автомашин, два бронетранспортера с прицепленными орудиями и много солдат противника. В огневом поединке гвардейцы подбили 6 фашистских танков и один сожгли.

Когда стемнело, командир роты поставил танки в укрытие, а сам, переодевшись в штатский костюм, пробрался к Тернополю и разведал подступы к городу. Отыскав слабо защищенное место в обороне противника, коммунист Б.К. Кошечкин возглавил ночную атаку танков и одним из первых ворвался в город.

Доложив мне о ходе боев, об отважных и самоотверженных солдатах и офицерах, член Военного совета 60-й армии генерал-майор В.М. Оленин сказал:

– Сегодня мы направляем Военному совету фронта документы об отличившихся в Тернополе бойцах и командирах, достойных присвоения звания Героя Советского Союза. Просим безотлагательно рассмотреть эти документы и препроводить их в Президиум Верховного Совета СССР.

В самом Тернополе я два танка сжег. А потом по мне как дали, я еле выскочил из танка. В танке, даже если снаряд противника лизнет, сделает рикошет, то в башне все эти гаечки отлетают. Окалина в лицо, а гайкой и башку пробить может. Ну а если загорелся, открывай люк, быстрей выскакивай. Танк горит. Я такой – отряхнулся, бежать надо. Куда? В тыл к себе, куда…

– Что помогло выполнить задачу?

Во-первых, у меня хорошие хлопцы были. Во-вторых, я сам отлично стрелял из пушки. Первый, в крайнем случае второй снаряд всегда клал в цель. Ну и в карте я отлично разбирался. В основном у меня карты были немецкие. Потому что наши карты были с большими ошибками. Так что я только немецкой картой пользовался, которая всегда была за пазухой. Планшетку я не носил – мешает в танке.

– Как узнали, что присвоили звание?

В газетах приказы печатали. Такой был сабантуй… Меня заставили выпить. Первый раз пьяный был.

– В тот рейд под Тернополем вы пошли на Т-34. Как вам Т-34 по сравнению с «Валентайном»?

Никакого сравнения. «Валентайн» – это средний танк легкого пошива. Пушка стояла 40-миллиметровая. Снарядики к ней были только бронебойные, осколочных не было. Т-34 – это уже внушительный танк, и пушка там сначала 76-миллиметровая стояла, а потом нам поставили пушку Петрова, зенитную 85-миллиметровую, и дали ей подкалиберный снаряд. Мы тогда уже гарцевали – подкалиберный снаряд прошивал и «Тигра». Но у «Валентайна» броня более вязкая – при попадании снаряда осколков меньше дает, чем у Т-34.

– А по комфорту?

По комфорту? У них – как ресторан… Но нам же воевать надо…

– Вместе с танками приходили подарки, одежда?

Ничего не было. Только иногда, знаете, когда танки придут, пушку от смазки чистили, то там внутри находили бутылочки коньяка или виски. Так нам давали американские ботинки, консервы.

– Как с кормежкой на фронте было?

Мы не голодали. В роте был старшина Сарайкин, у которого была хозяйственная машина, кухня. Вообще-то она на батальон положена, но у меня усиленная рота была: 11 танков, четыре самоходных установки и рота автоматчиков. Ну что, война есть война… Смотришь, поросенок бегает. Шпок его! На трансмиссию затащишь, а потом где-то там костер разведут. Отрезал от него кусок, на костре подпек – хорошо. Когда человек полуголодный, он злее становится. Он так и ищет кого-нибудь прибить.

– Водку давали?

Давали. Но я старшине Сарайкину приказывал, чтобы он командирам взводов Новосельцеву Павлу Леонтьевичу и Буженову Алексею Васильевичу, любителям выпить, водку не давал. Сказал им:

– Хлопцы, если, не дай бог, вам башку пьяным отобьют, что я должен вашим матерям писать? Геройски погиб пьяный? Поэтому пить будете только вечером.

Зимой 100 грамм, оно не влияет, но надо же и закуску. А где ее возьмешь? Она еще бегает, летает, ее надо прибить, потом пожарить. А где?

Такой еще случай помню – под Воронежем, в Старой Ягоде стояли. Танки закопали. Повар поставил закваску для щей между печкой и стеной, накрыл тряпкой. А мышей до черта было. Они полезли по этой тряпке и все – в закваску! Повар не посмотрел и сварил. Нам втемную дали, мы сожрали все и ушли, а Михалцов Василий Гаврилович, зампотех наш, интеллигентный такой, даже капризный, и его друг Сыпков Саша, помощник начальника политотдела по комсомолу, пришли попозже. Сели завтракать. Им как навалили этих мышей. Сыпков шутит: «Смотри, какое мясо!» А Михалцова тошнить начало – очень брезгливый.

– Где ночевали?

Смотря какая погода – и в танке, и под танком. Если оборону держишь, так мы танк закопаем, а под ним такую траншею – с одной стороны гусеница и с другой. Десантный люк открываешь и туда спускаешься. Вшей покормили – ужас! Руку за пазуху засовываешь и вытаскиваешь гору. Вот соревновались, кто больше достанет. По 60, по 70 за раз доставали! Старались, конечно, их изводить. Прожаривали в бочках одежду.

Сейчас расскажу, как в академию поступал. Присвоили мне звание Героя весной 1944-го. Звезду Калинин мне вручал. Дали мне коробки, орденские книжки. Выхожу из Кремля – летаю! Молодой! 20 лет! Вышел из Спасских ворот, навстречу мне идет капитан Муравьев, маленький такой, глазки черненькие, – командир 7-й курсантской роты в училище. Моя была 8-я, ею Попов командовал, чтобы к нам попасть, через эту роту все время ходили. И вот я иду с этими наградами, а Муравьев такой:

– О! Борис! Поздравляю!

Я все же лейтенант – субординацию соблюдаю:

– Спасибо, товарищ капитан.

– Молодец! Куда сейчас?

– Куда?! На фронт.

– Слушай, война заканчивается, давай в академию! У тебя знания хорошие. Там как раз набор идет.

– Это ж надо направление из части.

– Ничего, я сейчас адъютантом у генерал-полковника Бирюкова, члена Военного совета бронетанковых войск, служу. Жди меня. Сейчас выпишу.

А я уже навоевался… вот так навоевался! Я устал. Да и война к концу… Мы пошли к нему. Он все написал, пошел к своему шефу, печать поставил:

– Езжай, сдавай экзамены.

Я все сдал на «отлично». Литературу принимал профессор Покровский. Мне достался «Дядя Ваня» Чехова. А я его не читал и в театре не смотрел. Я говорю:

– Знаете, профессор, я билет не знаю, что хотите ставьте.

Он смотрит – в ведомости одни пятерки.

– Вы чем увлекаетесь?

– Поэзию больше люблю.

– Расскажите мне что-нибудь. Поэму Пушкина «Братья-разбойники» можете?

– Разумеется! – Я ее как отчеканил!

– Сынок, ты меня удивил больше, чем Качалов! – Ставит мне пятерку с плюсом. – Иди.

Вот так меня приняли.

– За подбитые танки деньги давали вам? Должны были давать.

Ну, должны были… За сдачу гильз тоже было. А мы их выкидывали, гильзы. Когда идет обстрел, а тут тебя прижало, по-большому или по-малому в нее сделал и выкидываешь.

– С особистами не приходилось сталкиваться?

А как же! Под Воронежем стоим в селе Гнилуши – это колхоз Буденного. Танки закопали во дворах, замаскировали. Я уже говорил, что у меня заряжающим был Миша Митягин – хороший простой парнишка. Этот Миша пригласил девушку из того дома, у которого наш танк стоял, Любу Скрынникову. Она залезла в танк, и Миша ей показывает: «Вот тут я сижу, тут сидит командир, вот там механик».

Особистом у нас был Анохин – сволочь редкостная. То ли он сам увидел, то ли кто стуканул ему, только пристал он к Мише, что тот, мол, тайну военную выдает. Довел его до слез. Я спрашиваю:

– Миша, что такое?

– Да вот, Анохин пришел, сейчас судить будет.

Пришел Анохин, а я его матом:

– Если ты, такой-сякой, пойдешь ко мне, я тебя, гадина, раздавлю танком!

Он ретировался. Этот особист остался живой – ну им что за война? Ни черта не делали, только кляузы писали. После войны я окончил академию, работал в училище. Меня загнали туда. Понимаете, если б я пошел по строевой, я давно бы уже был генерал-полковником, а то и генералом армии. А так: «Ты умный, у тебя академическое образование, у тебя высшее образование. Иди, учи других». Я уже был начальником училища, и тут звонок в дверь. Я открываю и вижу: стоят Кривошеин, начальник особого отдела бригады, и Анохин. Я как их матом покрыл и прогнал. Их никто не любил.

Комбатом у нас был майор Мороз Александр Николаевич. Хороший командир, из евреев. Настоящее имя и отчество у него было Абрам Наумович. Я скажу так. Евреи – они дружные. У нас, если не поделят власть или девчат, – уже драка и морды в крови. А они культурные. Я был потом директором завода в Киеве. У меня ювелирный цех был – одни евреи. Цех ремонта и изготовления счетно-вычислительной техники – тоже евреи. Работать с ними было легко. Культурные люди, грамотные. Никогда не подведут – ни руководство, ни сами себя.

Я взял одного по фамилии Дудкин в ювелирный цех, кольца делать. Забыл звать как. Он делал массивные обручальные кольца. Одна хозяйка, которой он кольцо сделал, ко мне пришла, ей нужно сделать из этого кольца два тонких. Даю там, кто на дежурстве был. Кольцо разрезали, а внутри медная проволока закатана. Оказалось – это Дудкин делал. Я его за воротник и в прокуратуру. Десять лет дали, все.

Они, конечно, хитрые. Начальник штаба батальона тоже был еврей, Чемес Борис Ильич. Они друг друга понимали. Сбивают самолет. Все стреляли. Ну, кому там Красную Звезду? А этот Мороз, поскольку Борис Ильич Чемес свой начальник штаба бригады, орден Ленина получил.

– Они берегли личный состав?

Ну как же! В бригаде потери были относительно небольшие.

– ППЖ были у кого? Начиная с какого уровня?

От командира батальона. У ротного не было ППЖ. У нас в роте были не медицинские сестры, а медбрат. Из танка раненого танкиста девочка не вытащит.

– Награждали хорошо, как вы считаете?

Плоховато. Все зависит от того, какой у тебя командир. Вот я, по ветеранским делам, знаю одного полкового писаря. Ему командир по результатам операции приказывал на ротных и взводных заполнить наградные на ордена. Он под это дело себе пишет представление на медаль «За отвагу». Набрал этих медалей четыре штуки.

– Безлошадные танкисты что делали в тылу?

Мотались в резерве, пока не получат танк или не угрохают кого. Тогда на замену могут послать.

– Экипаж у вас один был или менялись?

Экипаж? Ну, пока я был командиром взвода-роты, один был экипаж. Когда стал командиром батальона, уже подобрал другой себе экипаж. Лучшего механика, грамотного радиста.

– Вы работы по танку вместе с экипажем выполняли?

А как же. Окопы вместе копали. Даже когда командиром батальона стал. А если буду стоять курить, правда, я не курил никогда… буду стоять, молчать, что ж я за командир? И пушку со всеми чистил.

– Самое трудное время – это какое?

Весна, распутица. Тяжелое время. Зимой легче воевать. С Шепетовки шли, надо было реку форсировать. Она замерзла. Вышел на лед, банником лед начал простукивать – пробил. Не пройдет танк, надо выше по течению. А там такой тонкий лед, что подо мной проломился. Еле спасся. Хорошо, что шест в руках был. Летом хорошо воевать, красота.

– Вы были ранены?

Да, в 1943-м в обе руки. Завезли меня в госпиталь в Тамбов. Он размещался на улице Карла Маркса в магазине-гастрономе. Поскольку у меня обе руки были ранены, кормили с ложечки. Руки стали заживать, я газету выпустил – рисовал неплохо. Там была сестра медицинская – Лидия Акимовна Милованова. Она Сахновой, главному хирургу, говорит:

– Его надо задержать, пусть он нам газеты рисует.

А я это услыхал, говорю:

– Нет, Лидочка, я должен идти на фронт.

Ну, сходил с ней в театр оперный через улицу. А там главным дирижером был капитан Шатров, автор музыки «На сопках Маньчжурии». Поцеловал ее, но не тронул. Ответственность! Она проводила меня на вокзал. Тепло было, а на ней такое синенькое платье в горошек… Вагоны все забиты – на фронт едут. На ступенях люди как виноград висят. Попрощались. Потом, когда в газетах про меня написали, она меня разыскала. А я ей написал: «Дорогая Лида, не могу ничего сделать. Живу в общежитии, пока не окончу академию, не может быть вопросов любви».