Kitobni o'qish: «Обычный человек Мэтью Лидс»

Shrift:

1

Знаете ли вы, как обычно начинается утро в Филадельфии? Если сейчас вы думаете, что как-то по-особенному, то вы в корне не правы.

Утро в Филадельфии зависит от человека, который его встречает. Утро Нью-Йорка тоже, да и утро в Цинциннати ничем не отличается. Так с любым утром.

Но сейчас не об этом.

За все свои тридцать шесть лет он никогда не мог себе представить, что его безработное солнечное утро на диване начнется настолько резко.

Внезапно зазвонивший телефон заставил его выпрыгнуть из-под одеяла. Он был очень сильно удивлен.

С другой же стороны, чему тут дивиться? В те годы в Америке телефонные звонки стали настолько обыденными, что, даже ошибись вы номером, могли бы приятно поболтать с незнакомцем.

Однако мы снова не о том.

Он носился по своей маленькой обшарпанной квартире и никак не мог найти, куда же запропастился чёртов телефон. Назойливый, но такой волнующий звон заставлял его метаться из угла в угол, ведь эхо от звонка раздавалось по всей квартире.

«Боже, от этого звона голова раскалывается», – ругался он про себя. Ещё немного, и звонящий человек бросил бы трубку, но он наконец-то приподнял ту самую кучу газет в углу стола. Хотя, скорее, не приподнял, – отмёл в сторону. По полу разлетелись статьи и вырезки, с которых глядели чёрно-белые лица. Фрэнк Синатра. Дуайт Эйзенхауэр. Элвис Пресли.

Погляди на такой калейдоскоп какой-нибудь художник или поэт, он бы явно вдохновился и написал что-нибудь красивое. Где же ещё увидишь такие разные судьбы рядом.

Всё же ему было не до этого. Не до созерцания прекрасного. Пусть даже и вырезанного из газет прекрасного.

Быстро откашлявшись, будучи ещё сонным, он взглянул на часы. Стрелки только-только перевалили за восемь часов утра. «Боже, и кому я понадобился в такую рань? Вернее, кому я вообще мог понадобиться?» – пронеслось в его голове.

Телефон в его квартире звонил слишком редко, чтобы не задаваться такими вопросами. На секунду в его голове промелькнула мысль, что на этот раз это уж точно Она. Однако он отмёл этот бред так же быстро, как тот взбрёл в его сонную голову.

Вообще-то, он правильно сделал, что отбросил эту мысль. Пора бы уже давно забыть. Новый город принёс и новую жизнь. Казалось бы. А ещё, казалось бы, он собирался заниматься здесь любимым делом.

Пока не совсем срослось.

Рука его упала на телефонную трубку и медленно её подняла.

– Алло, я вас слушаю, – произнёс он с искрой любопытства.

На несколько секунд дыхание замерло. Кто знает, что ему ответят. Секунды тишины, которые могли бы показаться иному впечатлительному меланхолику вечностью, оборвал холодный мужской голос:

– Здравствуйте. Вас беспокоят из жилищной службы. Ваши счета за квартиру просрочены уже более трёх месяцев. Погасите задолженность, либо мы будем вынуждены сообщить о неуплате.

После непродолжительной паузы мужчина на другом конце положил трубку.

Мистер Лидс не положил. Оставаясь стоять в том же положении, он слушал тишину. Упёршись взглядом в проеденную молью картину, висевшую прямо напротив его лица, он о чём-то думал.

Возможно, о том, что скоро его выселят, возможно, о том, почему жизнь так несправедлива, возможно, о тех снежных горах с картины, а может быть – о том, что всё-таки нужно было брать ту банку кукурузы по скидке неделю назад.

Впрочем, о чём думал мистер Лидс, стоя ещё три с четвертью минуты с трубкой в руках, знал лишь он сам.

Так начался очередной день в жизни Мэтью Лидса. С такого знакомого ему чувства – чувства разочарования. Пусть даже настолько маленького.

Сквозь неплотно закрытое окно в комнату влетел несильный порыв ветра. Однако его хватило, чтобы облететь всю комнату, наведя в ней свои порядки.

Небольшая картина, на которой был изображен какой-то пёс, слегка покачнулась.

Ветер сорвал лист календаря, украв у Мэтью Лидса одну из тех маленьких радостей, которые всё ещё оставались в его жизни, – радость отрывать календарные листики и считать дни до 21 июля. До его дня рождения.

Но, как это ни печально, сегодня было лишь 4 апреля 1954 года. А лист с цифрой 3 упал на пол как раз в то время, когда мистер Лидс обычно пил утренний кофе – в 8:05.

Филадельфия просыпалась.

2

Покончив с незамысловатым завтраком, мистер Лидс встал из-за стола и прошёл по узкому короткому коридору. Он стоял в ванной комнате, размеры которой, по меркам того среднего класса, к которому принадлежал каждый третий в Америке 50-х годов, оставляли желать лучшего.

Ничего страшного, Мэтью Лидс всё равно не принадлежал к той многочисленной армии счастливых людей. Он сводил концы с концами, перебиваясь редкими выступлениями в кабаках. И это несмотря на то, что люди частенько говорили ему: «Саксофонист из тебя никудышный». Возможно, они были правы. А возможно, и не были, ведь контингент в кабаках далеко не всегда соответствовал выпускникам венских консерваторий.

И правда, откуда им вообще знать? Они и инструмент держать не умеют. Именно поэтому мистеру Лидсу куда больше нравилось, когда в какую-нибудь захудалую «Голубую Лагуну», где этой ночью выступал Мэтью, заглядывал настоящий ценитель.

Мистер Лидс любил «ценителей». Они понимают куда больше остальных. В музыке уж точно. Хотя, если так подумать, тот, кто понимает что-нибудь в музыке, почти всегда понимает что-нибудь и в жизни.

Именно «ценители» видели в Мэтью Лидсе то, чего не видят другие. Они видели боль в его игре. Поэтому и оставляли чаевые. Люди любят смотреть на боль, даже если и отрицают это.

«На новый чехол для саксофона», – одна из стандартных фраз улыбчивого мужчины в шляпе или женщины в дорогом колье перед тем, как они растворяются во мраке улицы.

Музыкант, если так можно было назвать мистера Лидса, знал, что такими завуалированными словами они лишь хотят скрасить намерение помочь ему. Помочь влачить своё существование. Благодаря им саксофонист мог позволить себе свои любимые сигареты «Marlboro», а не скрученную в подворотне гадость.

Мэтью стоял в ванной комнате и смотрел в зеркало, на котором виднелась небольшая трещинка в углу. «Надеюсь, дальше она не пойдёт», – желая себя обнадёжить, подумал Лидс.

Помимо всей утвари, помещавшейся в отражении одного небольшого, но отдраенного до блеска зеркала, в него умещалась и невысокая фигура.

Несмотря на все невзгоды, кой-чего у саксофониста было не отнять. Он был довольно хорош собой. Не сказать, конечно, что это сильно помогало Лидсу в жизни, но уж точно было приятным бонусом.

На фоне плитки, которая когда-то была кристально-белой, стоял русоволосый мужчина. Пристальным взглядом зелёных глаз, в которых словно отражалось пренебрежение к глупости своего положения в этом мире, он буравил собственные синяки под глазами, напоминавшие уже не следствие плохого сна, а угольные пятна.

Мэтью дотронулся до бороды и подумал: «Запустил я своё лицо».

Но времени прихорашиваться не было. Сегодня важный день. Нужно сделать хоть что-нибудь, чтобы его не отправили на все четыре стороны через неделю.

Именно столько осталось до выселения Мэтью Лидса из его съёмной квартиры на Бульваре Кеннеди. Махнув рукой на своё отражение, он быстро вышел из ванной и оказался в крохотной гостиной, где ещё десять минут назад допивал свой утренний растворимый кофе. Взглянув на жестяную банку, мистер Лидс поморщился и подумал: «Какая же всё-таки дрянь этот «Sunny Day», в следующий раз надо постараться взять что-нибудь подороже».

Спустя несколько секунд Мэтью уже стоял возле порванного в нескольких местах дивана и перебирал наваленные на нём вещи. Выбор был невелик. Но главное – был.

Накинув свою любимую, хоть и заношенную, синюю клетчатую рубашку и натянув брюки, карманы которых уже, вероятно, пропахли сигаретами, он подошёл к столу, где ещё вчера оставил свою простенькую шляпу.

«Хорошая штука, – подумал он, – не износилась и за полтора года, несмотря на отвратительную погоду».

Надев серый головной убор, саксофонист Мэтью Лидс вышел из квартиры. Вышел навстречу солнечному весеннему утру Пенсильвании.

Однако после хлопка старой деревянной двери кусочек его присутствия всё ещё оставался в пространстве старой обшарпанной квартиры: аромат дешёвого одеколона «Американская Мечта» понемногу таял под напором сквозняка из так и не закрытого окна.

Мистер Лидс знал, что его одеколон пах дёшево. Мэтью это не смущало. Ведь купил его саксофонист по двум причинам. Во-первых, разумеется, ничего дороже позволить себе он не мог. Во-вторых, что более важно, Мэтью нравилось его название.

Была ли мечта у мистера Лидса? О да, разумеется, у кого же нет мечты. Была ли его мечта американской? Совсем не была. О таких вещах мечтают везде. В Перу, во Франции, в Индии, может, даже в Гане. Мистер Лидс точно не знал этого, но твёрдо знал одно – свою мечту он исполнит, пусть никому о ней и не расскажет.

3

Нью-Йорк. 4 апреля. 1948 год.

В парке сидели двое. Несмотря на пасмурную погоду, в тот апрельский вечер ничего не помешало Мэтью Лидсу в последний раз встретить её с работы.

Лавочка, на которую они сели, ещё не успела промокнуть от внезапно начавшегося дождя, поэтому эти двое пребывали в относительном комфорте. Ясное дело, новый зонт за шесть долларов и тридцать центов – это вам не шутки! По тем временам уж точно…

– Я всё ещё не понимаю, неужели иного выхода нет? Почему они хотят, чтобы ехала именно ты? – устремив взгляд на свою спутницу, вопрошал мистер Лидс.

– Мэтт, ну почему ты никак не можешь понять? Всё это не в моих силах. Это программа помощи Франции после войны. Только и всего, – она отвела взгляд и оборвала фразу.

– Да слышал я это всё… И про врачей, и про нехватку опытного персонала… Надолго? – не унимался он.

– Полгода, не думаю, что больше… Но точно сказать я не могу, – всё ещё глядя в сторону, произнесла Маргарет Росс, 26-летний доктор госпиталя на Уильям Стрит.

Мэтью откинулся на спинку лавки. Его левая рука, на которой красовались старенькие часы, потянулась в карман. Очевидно, за пачкой «Marlboro».

«Последняя», – пронеслась мысль, которая только усилила его тоску.

– Вот оно что, – сорвалось с губ мистера Лидса, пока он пытался извлечь искру из зажигалки. – Если бы я мог возражать, я бы, конечно, возражал… Но сейчас мне остаётся лишь смириться и понять, что делать дальше. Ха, только и всего, – с ироничной улыбкой произнёс мужчина, глядя куда-то далеко, вероятно, туда, где ещё не пошёл дождь.

Маргарет повернулась к нему и окинула ожидающим взглядом. Чего она ждала? Хороший вопрос. Возможно, она ждала, что мужчина, которому женщина отдала уже пять лет своей жизни, наконец поймёт её положение. Возможно, того, что дождь скоро кончится. Но, вообще-то, она ждала лишь того, чтобы Мэтью Лидс, чье имя стало для неё таким родным, спросил о Сицилии.

Она мечтала о Сицилии. Он тоже о ней мечтал, не так громко, разумеется, но уж явно не меньше. Теперь их общая мечта казалась ещё более несбыточной.

Она не дождалась этого вопроса. К сожалению.

– Знаешь, я думаю, что время пролетит быстро. Погружусь с головой в работу, а ты не забывай мне писать. Раз в неделю. Хотя нет, лучше всё-таки два, – задумчиво размышлял Мэтт, как его любила называть Маргарет.

«К её приезду я обязательно накоплю достаточно денег, чтобы мы сыграли свадьбу. Вот ведь она будет счастлива, когда я встречу ее дома на одном колене», – думал в этот момент Мэтью.

Вечер опускался на Нью-Йорк, а дождь усиливался. Редкие машины проезжали по улице, брызгая водой из луж.

Они посидели ещё немного, поболтали о чём-то отвлечённом. Потом собрались и медленно побрели к шоссе. Маргарет уже ждало такси. Она уезжала в ближайший военный аэропорт.

И лишь глядя вслед уезжающей машине, Мэтью окончательно осознал: в такси сидел, вероятно, единственный человек, который всё ещё мог его понять.

– Прошу, пиши мне… – произнёс вслух мистер Лидс.

Он развернулся и пошагал домой. Один. Без неё.

Отныне их оставалось двое – он и Берни.

Бедный Берни, он точно будет скучать. Пёс любил, когда его кормила именно Маргарет. Ещё бы, именно она подобрала его на улице щенком в прошлом году.

Но ничего. Собаки преданнее людей. Они дожидаются.

4

Улицы Филадельфии рассекала фигура в серой шляпе и синей клетчатой рубашке. Шагал Мэтт быстро. Иной прохожий подумал бы, что резвый мужчина куда-то опаздывает. Однако здесь всё было не так просто.

С одной стороны, никуда Мэтью не опаздывал, он всегда ходил быстрым шагом. С другой же – мистер Лидс действительно опаздывал. И довольно-таки серьёзно, надо заметить.

Он опаздывал жить. Лет так на десять, по его собственному, отнюдь не скромному мнению. Он считал, что в его возрасте люди должны думать о третьем ребёнке, о том, где выкопать бассейн на своей ферме в пригороде. Словом, о семейной жизни. Явно не о том, в каком очередном притоне дать свой следующий «концерт» за гроши.

Однако жаловаться Мэтт не мог. Более того – он ненавидел жаловаться. Мистер Лидс, конечно, ненавидел много чего ещё, но сейчас до этого дела нет. Дело есть лишь до того, что он буквально ногой открыл дверь в кофейне на углу.

– Доброе утро, мисс. Не знаете ли вы какой-нибудь забегаловки поблизости? Я имею в виду – бара, кабака, ну, или вроде того. Прошу только, не посылайте меня в «Увядшую Розу», это злачное место, – подлетев к столу обслуживания, запыхавшимся голосом выпалил мужчина.

Лицо официантки, оказавшейся на смене в ту минуту, сменило около трёх разных эмоций. Смятение, за которым последовало любопытство, и, наконец, глубокая задумчивость, застывшая на молодом личике голубоглазой блондинки.

– Ох… Знаете, если бы я могла вам чем-то помочь, обязательно сделала бы это. Но я перебралась в Филадельфию примерно неделю назад. Извините, – виновато произнесла официантка.

Нужно отметить, что Мэтью Лидс не разочаровался.

Не дослушав, он с пустыми глазами вышел прочь и остановился возле клумбы с цветами. Ему было уже без разницы. Он знал, что, будь на смене кто-нибудь поопытнее, ему бы всё равно посоветовали те места, о которых он уже знает всё, что только можно. Саксофонист исходил все ближайшие кабаки вдоль и поперек. Все, кроме «Увядшей Розы».

Мужчине закрадывалась в голову мысль, что он постепенно теряет возможность выбора. Вернее, уже потерял. Все бары и пабы в округе отказались пускать его выступать. Надоел репертуар. А новый учить у Мэтью времени, конечно, не было.

Следующей же мыслью мистера Лидса стала мысль предательская. Ну, она бы показалась ему такой, взгляни он на себя со стороны и имея вчерашнее представление о положении дел с выступлениями.

«И почему я всегда избегал «Розу»? Люди же туда ходят, значит, им нравится… Значит, я могу сыграть и там…» – разрядом пронеслось в голове саксофониста.

А ведь и правда. Почему он её так не любил? Ну, подумаешь, там ошивалось много британцев, которые всё ещё недолюбливали американцев по историческим причинам. Ну, подумаешь, у заведения дурная слава.

Хотя, надо сказать, слава у «Розы» была и правда дурной – говорили, что это обитель продажных женщин и дешёвого алкоголя, пристанище беженцев и мигрантов, торгующих морфием, и много чего ещё…

Ну, а в остальном – приятное местечко с живой музыкой и своим садиком кустовых роз на заднем дворе.

Подытожив все свои размышления насчёт роз и прочих клумбовых растений, на которые, оказывается, всё это время мистер Лидс пялился пустым взглядом, погрузившись в себя, он пришёл к выводу, что иного выхода нет. Совсем.

Этим вечером он пойдёт туда. Нужно договориться о паре выступлений. Это – последний шанс, который отделяет его от холодных, продуваемых всеми ветрами Атлантики улиц Филадельфии.

5

Заведение открывалось в девять часов вечера. В 21:02 на его пороге уже стоял мужчина в чёрном пальто и со странной сумкой за спиной.

В этой потрёпанной сумке, конечно, находился старенький саксофон, который музыкант купил ещё лет пять назад на местной барахолке. Любой дурак сказал бы, что это не более, чем хлам, ведь на барахолках лишь его и продают, разве нет?

Мистер Лидс дураком не был. Именно поэтому он знал, что в таких местах можно купить вещи с поистине грандиозным прошлым.

Всего за десять долларов ему достался именной саксофон одного из музыкантов группы Фрэнка Синатры. Это вам далеко не шутки. С тех пор Мэтью полировал саксофон ровно три раза в неделю, переживая за его исправность, ведь это был и его талисман, и единственный инструмент для заработка хоть каких-то денег.

Как ни странно, спустя две минуты после открытия заведения дверь отпирать никто и не думал. Мистеру Лидсу это не понравилось – на счету была каждая упущенная минута.

Он несколько раз со всей силы постучал в дверь и дёрнул за ручку.

Через мгновенье дверь отворилась, и в проходе показался колоссальных размеров африканец. Он молча смотрел на Лидса. Видимо, хотел что-то сказать.

– Зачем стучать?! Видеть – дверь закрыт! – прогремел баритон огромного сотрудника «Розы».

Мэтью было растерялся, но сумел собраться с мыслями и выпалил:

– Так ведь у вас написано, что вы открыты с девяти часов вечера, – и указал на табличку рядом со входом.

Саксофонист сделал шаг назад. И правда. Никто не мог знать, чего ожидать от настолько неприветливого африканца.

– А сейчас сколько? – почесав голову, спросил тот.

– Уже полдесятого вечера! Это возмутительно! – произнёс Мэтт, подключив всё своё актёрское мастерство и показывая издалека на циферблат наручных часов – так, чтобы стрелок не было видно.

У него получилось. Извинившись за «неудобность», местный охранник отошёл в сторону и впустил мистера Лидса.

Мужчина не спеша зашёл внутрь. Людей ещё не было, поэтому он мог внимательно осмотреться. Окинув взглядом зал и маленькие подмостки, с которых обычно звучала музыка, он лишний раз убедился в том, что это место облюбовали люди с совершенно разных уголков земного шара.

Кое-где на стенах висели небольшие расписные ковры. Вероятно, откуда-нибудь из Ирана или вроде того. Совсем рядом висели маски, точь-в-точь такие же, какие Мэтт видел в лавках приезжих африканцев.

Над барной стойкой красовалось несколько флагов. Индийский, британский. Здесь же был и флаг Мексики. Но что более странно – рядом висела нацистская свастика.

«Отголосок войны, не иначе», – с пренебрежением подумал он.

Впрочем, куда ни глянь, везде были отголоски чего-нибудь. Чьей-то молодости – в виде разукрашенного бра, чьих-то исторических завоеваний – в виде бюста Наполеона рядом с пивными краниками, словом – калейдоскоп.

Очевидно, саксофонист мог ещё часами разглядывать интерьер кабака, но тут его внимание привлекла стена, которая бы показалась заурядной кому угодно, даже вам, уж поверьте.

На стене висела картина, показавшаяся ему до боли знакомой. Он подошёл ближе.

На ней был изображён довольно непримечательный сицилийский пейзаж. Однако… Он уже видел эту картину. Мэтт не верил своим глазам. Вообще-то, он имел полное право не верить. Картина была написана Маргарет.

Без сомнений. Ее инициалы были в левом нижнем углу полотна.

Мистер Лидс оцепенел. В его голове пронеслось всё, что обычно проносится перед смертью, – а именно, самое хорошее. Однако мистер Лидс пока не умирал, он всего лишь окунулся с головой в образы и обрывки фраз, которые понемногу собирались в полноценные воспоминания о том, как всё было раньше…

6

Несмотря на то, что 1946 год был чертовски тяжёлым, послевоенным, молодой доктор Маргарет не оставляла попыток поднимать себе «боевой дух». Сегодня, двенадцатого мая, она спешила домой сильнее, чем обычно. Мэтью, наконец, принёс ей то, что она так долго просила.

Без четверти восемь вечера входная дверь отворилась, и на пороге небольшой, но вполне милой и опрятной квартиры показалась невысокая фигурка в пальто и берете на французский манер.

Девушка наконец-то добралась до дома. День был сложный, много пациентов и много беготни туда-сюда. Однако отдых не входил в её планы. Быстрым движением руки она скинула с себя верхнюю одежду и повесила в прихожей.

Девушка вбежала в кухню, где за чашкой кофе сидел молодой человек в синей клетчатой рубашке и читал вечернюю газету. К слову, выглядела рубашка совсем как новая, вероятнее всего, таковой она и являлась.

Мистер Лидс перевёл взгляд на Маргарет и отложил газету в сторону. Мэтт загадочно улыбался. Так обычно улыбаются либо психи, либо те, кто приготовил тебе какой-то сюрприз. Мэтью, вроде как, психом не был, а из этого можно было сделать вывод, что Маргарет ожидал подарок.

– Привет, Мэг, как сегодня в госпитале? – улыбаясь и будто бы из вежливости спросил молодой человек.

– Да всё ничего, забегалась, правда, документов сегодня принесли целую кучу… У тебя как на фабрике? – продолжая представление театра вежливости, нетерпеливо ответила Маргарет.

Несмотря на то, что они оба понимали, что Мэг ждёт сюрприза, Мэтью не хотел раскрывать все карты настолько быстро. Он встал из-за стола и подошёл к небольшому окну, пытаясь скрыть ещё больше расплывшуюся улыбку.

– И у нас тоже всё хорошо, потихоньку восстанавливаем производство. Сложно, конечно, но теперь мы будем работать не за гроши. Уже хоть что-то, – задумчиво произнёс Лидс.

Всё. Тянуть дальше было нельзя, иначе Мэг просто лопнет от нетерпения.

Он развернулся и в несколько шагов оказался прямо перед Маргарет. Мэтт взял её под локти и, глядя на девушку, на секунду утонул в своих мыслях. Он всегда в них тонул, когда решал вновь полюбоваться на свою любимую.

А ведь и правда, любоваться было чем. Она была невысока, но этого хватало, чтобы обнимать мистера Лидса так сильно, как никто и никогда не обнимал. Её тёмные волосы всегда были ухоженными и буквально завораживали молодого человека тем, как вились, несмотря на то, что длина их не совсем достигала и плеч.

Но самое красивое в ней – её серые глаза. Таких глаз Мэтью не встречал никогда. Он прозвал их «жадными до жизни». Молодой человек всегда говорил, что видит в них пылающий огонь, говорил, что Маргарет смотрит на каждую вещь в этом мире с таким огромным интересом, будто жаждет познать всё и вся.

Даже в те роковые дни, когда наступила война, Мэтт видел в глазах Маргарет тёплую и зелёную весну. Весну без смерти, весну без стрельбы и крови. А Мэтт любил весну. Очень любил. Так же сильно, вероятно, он любил только Маргарет, единственного человека, который был жаден до жизни, который боялся опоздать везде и повсюду даже в то непростое время.

Спустя пару секунд молчания после того как он взял девушку под локти, мистер Лидс произнёс:

– Я нашёл всё, что ты просила. Это, конечно, было непросто, в наше-то время, но мне помог один хороший знакомый. Прости, что искал так долго…

Мэтью немного опустил голову, будто чувствовал себя виноватым.

А вот лицо Мэг просияло и в глазах заблестели искры. Она дождалась!

– О господи, Мэтт, да брось, всё-таки нашлось же! Я так рада, ты не представляешь! Показывай скорее! – восторженно произнесла она, пытаясь сдержать свои эмоции.

Мэтью поднял голову, и его лицо просияло тоже. Он крепко прижал Маргарет к себе, а затем чуть ли не побежал в соседнюю комнату. Через полминуты оттуда послышались какие-то странные звуки, будто он что-то отодвигал. Наверняка так и было, видимо, он доставал сюрприз.

После непродолжительной паузы молодой человек медленным шагом вошёл в кухню, держа за спиной какую-то коробку. Он вытащил её из-за спины и протянул Маргарет.

Немного замявшись, Мэтт отошёл в сторону – он не умел дарить подарки. Правильно принимать их он тоже не умел, но сейчас он именно дарил.

Поставив коробку на стол, Мэг медленно открыла её. Лицо девушки просияло ещё больше. Там было именно то, чего она так ждала.

На дне коробки лежало не так уж много вещей. Внутри оказались всего лишь два небольших холста, деревянная нелакированная рамка, несколько кистей и чуть больше полудюжины тюбиков краски. Скорее всего, все эти вещи некогда принадлежали полевому художнику, но Маргарет это не смущало – она получила то, о чём мечтала последние три года. По понятным причинам она не могла позволить себе этого ранее.

Она пропищала, сжав в кулаки свои маленькие ладони:

– Господи, Мэтью, спасибо, спасибо тебе огромное, я так счастлива!

Молодой человек тоже был счастлив. Он смог дать то немногое, о чем мечтала Мэг. Для него это было главное, и это было важнее всех благ. Она была довольна, и её глаза сверкали ещё сильнее.

Рисовать девушка, конечно, не умела. Однако она очень хотела, а порой именно это играет решающую роль.

В тот же вечер она неумело нарисовала свою первую картину. Она изобразила свою мечту. Сицилийский пейзаж, точь-в-точь, как в её фантазиях. Цветов было немного, да и рука была не набита. Однако в этой картине мастерство и обилие красок были не столь важны. Важны были лишь любовь и усердие, которые Мэг вложила в каждый мазок кисти. Картина буквально испускала флюиды ярких чувств и эмоций.

После окончания работы девушка решила, что получилось весьма неплохо, и поэтому нужно поставить свои инициалы, как это делают настоящие художницы. Она взяла на кухне немного проржавевший нож и стала тщательно выбирать, в каком из углов нацарапать буквы М. Р.

Размышляла Мэг недолго, почти сразу решив, что подпись будет слева, ведь и сердце у человека слева. Она это точно знала. Она была врачом.

Но выбрать сторону было мало, оставалось выбрать и угол. Сверху или снизу? Конечно, снизу, там её будет лучше видно. Пусть все знают, что такой незамысловатой, но желанной видит Сицилию загадочный М.Р.Ну, или загадочная, кто ж этих художников разберёт, только инициалы и ставят…

– Мэг, уже поздно, пойдем ложиться, – со снисходительной улыбкой произнёс мистер Лидс.

Маргарет немного поворчала, ведь она хотела ещё полюбоваться на своё произведение, но всё же пошла с ним.

Завтра на работу.

Тот день чертовски хорошо описывает суть взаимоотношений этих молодых людей. Мэтт старался её осчастливить, пусть даже чем-то простым, а она искренне радовалась, давая Мэтью силы двигаться дальше. Маргарет неимоверно любила его и была ему предана. Они даже подумывали завести щенка и назвать его Берни, но это было пока лишь в мыслях. Сначала нужно было встать на ноги.

Всё было хорошо, даже замечательно.

7

Тишина всё ещё царила в кабаке. Мэтту казалось, что на него давит буквально всё вокруг.

Голова его трещала по швам от отчаянных попыток отринуть старые воспоминания. Пока он проигрывал эту битву.

То ли из-за того, что саксофонист был всё ещё единственным посетителем, то ли потому, что мистер Лидс стоял и смотрел в одну точку, а его руки тряслись, словно у больного, к нему внезапно обратились.

– Сэр, я могу вам чем-нибудь помочь? Всё в порядке? – донеслось откуда-то из-за спины.

Тяжёлая ладонь опустилась на плечо Мэтью, заставив того немного присесть.

Развернувшись, он увидел крепкого мужчину возрастом около сорока пяти. На его широких плечах был чертовски хороший пиджак, каких Лидс ещё не видел. Вещь явно была импортной и не дешёвой.

Из маленького кармана, расположенного слева на груди пиджака, виднелось что-то, очень похожее на платок. По-видимому, это был именно он. Вещица цепляла взгляд. Её контраст с серым костюмом невозможно было не отметить. Вещица была красной.

– Что с вами? – переспросил мужчина и снял серую, под пиджак, шляпу.

Не в силах больше сопротивляться испытующему и пронизывающему самые недра души прищуру не менее серых, чем вся одежда, глаз, Мэтт обронил:

– Д-да, всё хорошо, замечтался немного, только и всего. Не знаете, где здесь кабинет местного главного?

В глазах господина напротив вспыхнул неподдельный интерес. Теперь эти серые огни выглядели даже дьявольскими.

– Вам не придётся его искать. Он перед вами, – отрезал господин в сером и указал на ближайший столик. – Присядем?

– Р-разумеется, – опешив от такого резкого развития событий, произнёс саксофонист. – Простите, как я могу к вам обращаться?

– Джеймс. Джеймс Браун. К вашим услугам, – усаживаясь на стул, представился тот.

Рука господина в сером потянулась во внутренний карман пиджака. Вскоре откуда-то изнутри была извлечена дубовая трубка. Изделие, судя по всему, было довольно старым.

На чаше были выгравированы инициалы – Р. Б.

Жестом Браун подозвал одного из официантов, после чего сказал ему что-то на ухо. Официант поспешно удалился.

– Итак, чем я могу вам помочь, мистер… – оборвал свою речь и попытался вспомнить имя собеседника Браун. – Вы, очевидно, забыли представиться, – улыбка Чеширского кота расплылась на морщинистом лице «главного» в этом заведении.

– Вот же я идиот, простите. Меня зовут Мэтью Лидс. Я саксофонист, – торопливо проговорил музыкант.

Секунду поразмыслив он добавил:

– Саксофонист-любитель.

– Что ж, мистер Лидс. Я полагаю, вы ищете работу? – задумчиво произнёс собеседник, вновь прищурившись.

Прервал их диалог внезапно вернувшийся официант. В руках он принёс что-то вроде пепельницы или небольшой глубокой тарелки. Вещица привлекла внимание Лидса. Она была… странной – в форме атомной бомбы с надписью «Малыш» с правой стороны.

Очевидно, эта штука была изготовлена с оглядкой на ту самую боеголовку, которую США сбросили на Хиросиму. Мэтта передернуло.

– Именно так, я хотел бы предложить вам свои выступления на этой неделе. Сколько позволите… Хотя бы дважды, – произнёс Мэтт и перевёл взгляд на сумку с саксофоном, стоявшую у стола.

– Интересно. Какой же у вас репертуар, господин саксофонист? – произнёс Браун с интонацией человека, не особо заинтересованного в продолжении диалога.

Джеймс пристально смотрел на нервничающего Мэтью, однако это не помешало ему вытащить из кармана пиджака тот самый красный платок и тщательно протереть им трубку. – Привычка. Не обращайте внимания, – пояснил мистер Браун.

– Луи Армстронг. В основном. Могу сыграть Синатру, если вы ценитель, – задумчиво проговорил Мэтью, перебрав в своей голове всевозможные композиции.

– Прекрасно, обожаю обоих. Вы приняты, приступаете сегодня же, в 11 часов вечера.

За долей приходите в мой кабинет на втором этаже. Комната там одна, не ошибётесь, – нетерпеливо, но с чувством произнёс загадочный мистер Браун.

Джеймс резко встал, потушил сигарету об атомную бомбу, схватил со стола шляпу и вдруг сказал то, чего Мэтт ожидал меньше всего. Вернее, Мэтт знал, что он будет говорить с господином в сером о картине, но никак не мог представить, что Браун сам затронет эту тему.

– Если вы хотите поговорить об этой картине, зайдите ко мне после своего сегодняшнего выступления. Сейчас я спешу на встречу. И да, помните, работа на первом месте. Сконцентрируйтесь и покажите нашим гостям своё мастерство. За гонорар не переживайте.

Бедный саксофонист остолбенел, уже дважды за последние десять минут.

Bepul matn qismi tugad.