Kitobni o'qish: «Сновидец»

© Калабухов А., 2025

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2025

Часть I
Тестировщик

олег был маленькой улиткой

и трогал рожками росу,

но ночь прошла, олег проснулся,

оделся и поехал в банк

© Покемон

1

Солнце такое яркое, что светит, кажется, даже сквозь стены. Всё остальное как будто полупрозрачное – стол с клетчатой скатертью, чайник, бублики в плетёной корзинке и даже женщина, подошедшая к столу, чтобы разлить чай в небольшое скопление кружек на углу. Женщина широко улыбается и смотрит такими любящими глазами, что взгляд отводить не хочется. Я и не отвожу. Лежу на диване, смотрю внимательно на загорелые щёки с ямочками, на тёмную прядь волос, упавшую на её лицо, потом соединяю в одну линию два взгляда – свой и женщины, – фиксируя эту условную конструкцию. Спустя пару мгновений она, кажущаяся довольно прочной, распадётся – женщина (хотя почему «женщина» – вполне себе любимая жена Вероника) отводит взгляд к двери, откуда, так же широко улыбаясь, вбегает Аринка и всем своим пятилетним весом плюхается мне на живот.

– Папа, пошли ловить ежа!

Мы с Никой прыскаем со смеху. Аринка хмурится.

– Вставай. Ты обещал.

И вот мы уже во дворе, крадёмся на четвереньках мимо кустов смородины. Высматриваем. Найти ежа поздним утром, да ещё на солнце, вряд ли получится, но ведь самый цимес в процессе! Метрах в десяти собрались друзья и родственники. Серёга и Макс, друзья детства, смеясь, ведут беседу с пожилым дядей Витей. Дядя Витя старый, но крепкий. Большой, кряжистый, жилистый – соль земли. Хм, они ведь до этого никогда не встречались? Марина, Вика, Наташа, тётя Люда хлопочут над столом под большой берёзой. То ли дед мой сажал, то ли ещё его отец. Деда не видать, как всегда, бродит где-то по необъятному огороду, а может, и в лес ушёл. Бабушка скромно сидит на деревянной табуретке и молча следит за остальными.

Хорошо-то как! Всё как в детстве, только ещё лучше. Потому что теперь есть Ника и Аринка. А всё остальное так, как было тогда. Беседка в тени тополей. Минутах в двадцати – река, мелкая, но чистая, с крупным песком на дне. Там, на берегу, обязательно вечером нужно развести костёр, а когда совсем стемнеет, идти домой под звёздным небом, хрустя кукурузой, сорванной прямо с поля у дороги.

Идти ещё минут десять. Аринка начинает клевать носом у меня на шее. Свою кукурузу она уже давно уронила. У ворот видно встречающую нас бабушку – в темноте хорошо заметен её белый платок. Ворота не те, что сейчас делают, трёхметровые, с камерами по бокам. Жердь на двух столбах – перешагнуть можно. А забора-то и вовсе почти нигде нет, соседи, если нужно, проходят по нашему двору так же, как и мы по их небогатым владениям. На столе уже наверняка кружки с парным молоком, жамки и чинёнки¹.

Слева и справа от дома контуры становятся чуть резче и как будто слегка подсвечиваются фиолетовым. Закат? Поздно для него уже… Рябь идёт сразу по всей картинке, которая выцветает, заполняясь голубоватым светом. Всё заканчивается.

* * *

Сколько ни пытайся попасть обратно в сон – никогда не удастся. С естественными, природными снами это ещё возможно, мозг подгонит нужную картинку. С искусственными снами всё немного иначе.

Роман Гончаренко открыл глаза. На него взирал с доброй улыбкой круглолицый Варданян. В руке кружка с кофе. То ли давно на ногах, то ли вообще не спал сегодня.

– Ну как? Доброе утро! – У Варданяна, как всегда, суть вопроса опережала всякие ритуалы вежливости. Темперамент.

– Доброе утро, Валерий Платонович. Можно я тоже кофе сделаю?

– Да, конечно. Не горит. Давай умойся, бери кофе и подходи к нам.

Гончаренко сбросил плед, поправил фирменный комбез с логотипом корпорации «Фабрика снов» и отправился в ванную. Результат, увиденный в зеркале, его удовлетворил, хотя красивым себя Роман никогда не считал. Роста чуть выше среднего, короткие тёмно-русые волосы – ничем, в общем, не примечательная внешность. И всё же было кое-что, обычно выгодно выделяющее Гончаренко из окружающих: он искренне любил улыбаться. И сейчас Роман тоже привычно улыбнулся отражению.

Вот что значит хороший сон. Пережитое ностальгическое счастье даёт заряд на весь день. Работа здесь – это его счастливый билет. Не всегда, конечно, такие сны, как сегодня, на тест прилетают, но в целом обычно сплошной позитив. Он включил самую холодную воду, чтобы как в колодце из сна. Сонливость ушла окончательно. На часах 6:08. Почти час до конца работы.

Минут через пять Роман зашёл к Варданяну в кабинет, на двери которого висела неброская табличка «Начальник отдела тестирования сновидений». Помимо хозяина скромного помещения, там находился и следующий по иерархии начальник – руководитель нескольких отделов, объединённых в управление подготовки сновидений к внедрению, Ярослав Николаевич Зотов. Оба начальника были чем-то похожи друг на друга. Не внешне – высокий, плотный, но подтянутый Зотов выглядел, разумеется, иначе, чем коренастый, пузатенький, хоть и подкачанный, вечно небритый Варданян. Но обоим было лет по тридцать с небольшим, оба были, как говорят, на одной волне, и оба сейчас одинаково доброжелательно смотрели на вошедшего Романа. А тот сел на небольшой диван напротив них и отхлебнул кофе.

– Доброе утро, Роман. Что скажешь? – как всегда, с лёгким налётом интеллигентности поинтересовался Ярослав Николаевич.

– Сон хороший, – начал Роман, наслаждаясь вкусом первого кофейного глотка. – Персонажи подгоняются вообще без нареканий. Я на самом деле, такое чувство, любил там свою жену, дочь.

– А ты не женат? – уточнил Зотов.

– Нет. И детей нет. Так что эта часть хорошо проецируется даже на холостяков. Окружение тоже вполне удачное. Дом не очень подробно прорисовался, а двор, природа – это всё хорошо создалось.

– Ещё у нас этот сон Егор и Лена смотрели, – вклинился Варданян, – они пораньше сдались. У них тоже всё хорошо прошло.

– Единственное замечание. У меня, когда я ворота увидел, возник образ современных ворот. Мне кажется, это лишнее было. Я же как бы в детстве почти, только взрослый, и ворота у меня тоже, значит, из детства, а другие я вроде как и не должен знать ещё.

Начальники задумались.

– Тут какое дело, Роман, – медленно прервал паузу Зотов. – Ворота – это же твоя нооформа. В нашем сне её нет. Но! Это интересно. Егор был во сне на даче, там была калитка, и он тоже обратил внимание, что она не похожа на современные. А у Лены что?

– А она в лесу была с семьёй, пикник на поляне. Туда вход без двери был – Валерий Платонович пару раз хохотнул своей шутке.

– Ну что ж. Заканчивайте отчёт, и с этим всё. Про дверь отметим.

Зотов махнул рукой и вышел. Варданян изобразил искусственную улыбку и развёл руками – мол, ты всё понял, занимайся. Роман покинул обитель начальника, прошёл мимо других рабочих мест к своему, где быстро заполнил на компьютере небольшой отчёт с типовыми вопросами и отправил его Варданяну. Уходя из офиса, Роман приветственно махнул Сержу Маркову, который только открывал глаза – он работал по другому графику и уходил на час позже, – спустился с шестого этажа вниз, в холл, и наконец, просочившись через проходную и подмигнув охраннице с суровой нашивкой «Легион», покинул «Фабрику снов».

2

Жил Роман достаточно далеко от конторы, но погода с утра стояла солнечная, для августа нежаркая, поэтому он решил пройтись от Сколкова до Одинцова пешком. Редкие в семь утра прохожие наверняка удивлялись бодрому шагу и вдохновлённому лицу парня лет двадцати пяти. Здесь жизнь начиналась часов в десять-одиннадцать, и на улицах были в основном дворники да дорожные рабочие.

Но Роман шёл бойко и строил планы на жизнь, лишь время от времени останавливаясь, когда замечал что-то интересное: странного жука, пересекающего дорогу, или рано пожелтевший лист на берёзе. Была у него давняя привычка хранить в кармане найденную вещь. Причём обязательно в левом и только одну. Добывая очередную вещицу, Гончаренко доставал из кармана предыдущую и клал на ладонь обе, решая, достоин ли, к примеру, жёлудь заменить голыш. Сейчас место в кармане, будто слот для артефакта, занимала крылатка ясеня. Обычно за время пути он останавливался так несколько раз, но делал это механически, не нарушая плавного течения мыслей. Вот и сейчас ничто не мешало ему прокручивать в голове картинки из недавнего прошлого.

* * *

Два месяца назад он покинул среднюю школу в небольшом селе Воронежской области, где преподавал рисование. Или, лучше сказать, сбежал. Сначала-то всё было здорово. И он детям понравился, и они ему. Хотя педагогического образования у него не было, в наше время на это смотрят сквозь пальцы – не суди́м, да и ладно. Вышка есть, пусть это и технический вуз с негромким именем, плюс художественное училище. С преподаванием сложилось неплохо. Благо в небольшой поселковой школе учеников было совсем мало, в классе человек по пять-шесть в среднем. Рисовали себе кубики и шары, натюрморты на вольную тему. Финансирования практически не было, краски и всё остальное дети и их педагог покупали сами, а что-то – вроде глины для дополнительного кружка – добывали в окрестностях села. Детские шалости на уроках мозги немного проедали, но Роман относился к ним с пониманием – дети есть дети. Коллеги советовали меньше пользоваться красками и уж подавно глиной, рисовать исключительно карандашами («До вас все так делали!»), но Роман Игоревич такой подход считал обманом по отношению к ребятам.

Зарплата удручала, конечно. Запросы были невелики, но если сейчас ходить в потрёпанных штанах и зашитых кроссовках ему было вполне комфортно, то вот в будущем… Парень чуть за двадцать в видавшей виды куртке и мужчина лет сорока в той же самой куртке – это, согласитесь, картины несколько разные. А перспектив карьерного роста не было. Мысли о том, что лет через десять придётся выбирать: купить ботинки или вылечить зуб, – сидели в голове как фоновые приложения – вроде бы незаметно, но понемногу отнимали энергию.

С коллегами тоже как-то не заладилось. Конфликтов не было – Гончаренко был из тех, кто легко находит общий язык со всеми, – но близких по духу людей он в коллективе не встретил. Куча отчётов для галочки, выполнение непонятных показателей – опять же для галочки, да и мероприятия школьные – тоже, разумеется, для галочки, «на отвали». Не нравилось этакое отношение к работе молодому учителю рисования.

Роман пытался участвовать с детьми в художественных конкурсах, но в первый же год его ждало разочарование. Все отобранные им для региональной выставки к столетию победы во Второй мировой войне работы учеников вернулись в школу уже после отбора на районном уровне. Это даже неожиданностью не стало. Роман оценивал качество исполнения и особенно оригинальность задумки. И ведь некоторые ребята весьма его порадовали. Работу Зои Липской – аллюзию на короткую память современников в виде тамерлановской горы черепов – учитель до сих пор хранил в телефоне. Зато выбранные завучем рисунки прошли дальше, а один даже вошёл в десятку, о чём, разумеется, всей школе объявили на линейке. Завуч в приватном разговоре с учителем рисования, конечно, согласилась, что работа примитивная, да и рисовалась, разумеется, родителями. Но с деланым смущением, закатывая глаза от непонятливости собеседника, объясняла, что школе нужны достижения, а не новые «вангоги». Нужно соответствовать ожиданиям – рисовать великую радость и беспримерный героизм. А рефлексия и печаль – это «вообще не детские темы». Роман это уяснил, и в последующие пару лет его ученики выиграли несколько конкурсов. Радовалась этому искренне вся школа, за исключением самого учителя рисования.

Молодёжь в школе не задерживалась. При Романе в коллективе был лишь один педагог моложе тридцати – учительница английского Марина Зорькина, с которой у Гончаренко даже случился непродолжительный роман. Ну как роман – рассказ скорее… Она ушла на третий год, найдя вакансию переводчика в крупной компании.

После четырёх лет работы в школе Гончаренко тоже стал задумываться о том, чтобы сменить занятие. Разместил резюме на сайтах по поиску вакансий, но после того как за три месяца предложений не поступило, принялся изучать вопрос пристальнее.

Вакансия на «Фабрике снов» мимо Романа пройти, конечно, не могла. Но и осмелиться подать заявление в крупную корпорацию он долго не решался. С одной стороны, всем требованиям он удовлетворял, благо было их немного: широкий кругозор, хорошее здоровье, отсутствие серьёзных проблем с законом в прошлом. Тестирование на онейрогномику. Приветствовались творческие задатки. Обещали уютный офис в зелёной зоне Москвы, бесплатный кофе и дружный молодой коллектив. Это как везде, так что Гончаренко тут особых иллюзий не питал. А вот зарплата стояла в несколько раз больше, чем получал молодой педагог, и значительно выше, чем в среднем по стране, пребывающей в перманентном экономическом кризисе. «Конкурс бешеный, наверно», – думал Роман, но всё же отправил резюме и туда. Ответ с приглашением на собеседование пришёл через две недели. Как раз начались летние каникулы, так что отпроситься с работы особых проблем не составило.

Здание «Фабрики снов» парня впечатлило. В столице, конечно, всё больше, чем в его деревне под Воронежем, но это здание, точнее целый ком-плекс, было сравнимо, пожалуй, с заводской промзоной. Только с поправкой на чистоту, обилие зелени, пластика и сочетания блестящего и матового металла. Основной офис угадывался сразу: огромное, метров пятьдесят в высоту здание с овальным куполом и логотипом компании – стилизованным сонником. Когда-то сонники называли ловцами снов, но сейчас, к середине XXI века, всё чаще так зовут выдающихся сновидцев, а приборчики для трансляции сновидений, сохранившие лишь форму своего индейского прародителя, постепенно стали именоваться сонниками. Изначальное значение, связанное с толкованием снов, практически ушло из обихода с распространением синтетических, с определённым сценарием, сновидений.

Перед входом был разбит небольшой круглый сквер, обрамлённый невысокими деревцами, под которыми уютно расположились лавочки. В центре стоял памятник Мирону Циолковскому и Давиду Рогову – основателям «Фабрики», к нынешнему времени уже покинувшим бренный мир. Ходившие в среде технической интеллигенции слухи приписывали основные научные достижения этого дуэта Рогову. Однако имя его тускнело в тени блеска Циолковского, который, безусловно, воспринимался всеми лидером этого дуумвирата: именно он непосредственно руководил «Фабрикой» и был лицом компании. Широкой публике имя Давида Рогова и вовсе было практически неизвестно, а бремя славы первооткрывателя, выдвинувшего идею коммерческого использования синтетических снов, нёс исключительно Мирон Циолковский. Не в последнюю очередь благодаря известной каждому звучной фамилии, хоть он и не был при этом потомком «того самого» Циолковского. В одном из ранних интервью Мирон удачно отшутился, заявив, что, возможно, с Константином Эдуардовичем они имеют общего предка, но впоследствии он поддерживал атмосферу таинственности в этом вопросе, говоря лишь, что известная фамилия сама по себе не делает научных открытий.

Роман сидел в сквере около часа, пока на телефоне не сработал будильник, высветив на экране «9:50», – десять минут до встречи. На проходной усатый вахтёр бегло проверил его документы и, поскольку его визит отображался на информационном экране проходной, направил Гончаренко на второй этаж, в кабинет 212.

Эйчар оказалась деловой женщиной лет сорока, выглядевшей так, как он себе примерно и представлял столичного менеджера: светлый брючный костюм, очки, длинные и прямые чёрные волосы, сильный загар, слегка скорректированные губы. Лариса Владимировна задавала стандартные вопросы про наркотики и криминал, а когда услышала о художке, сделала пометку в блокноте, что Романа несколько обнадёжило, – он принялся уверять, что таких работников, как он, ещё поискать, что готов вкалывать как папа Карло, сверхурочно и по выходным, уважать начальство и коллег, быть примером молодым и опо-рой старшим. Лариса Владимировна улыбнулась и предложила пройти в соседний кабинет.

Помещение напомнило Роману кабинет стоматолога. Посреди комнаты стояло кресло, предназначенное скорее для лежания, чем для сидения. Ровное освещение, белизна, по стенам – шкафчики с папками, какие-то непонятные инструменты. Рядом с креслом – вертикальная тумба с кнопками, экранами и проводами. Сверху, как лампа в операционной, висел полуметровый пластиковый сонник. Если домашние сонники, традиционной, пришедшей из глубины веков формы, часто оформляли деревом, перьями и прочими природными материалами – для ощущения уюта, то этот прибор всем своим видом говорил о том, что он здесь только по работе. Тот же диск с тремя ведущими вниз трубками был выполнен из белого пластика с вкраплениями металла, светящиеся диодные полоски в швах цветом своего свечения сигнализировали оператору о режиме работы. Строго, минималистично, функционально, эргономично. Хозяин кабинета, впрочем, напоминал скорее не стоматолога, а айтишника – молодой, ровесник Романа, причёска на грани допустимого для солидной организации. И, Роман был готов поклясться, через белую рубашку на предплечье слегка проглядывала татуировка, из тех, что были когда-то в моде у старшего поколения.

Сотрудник и Лариса Владимировна перекинулись парой слов, после чего парень жестом пригласил соискателя занять кресло.

– Выпейте и подождите пару минут. – «Айтишник» вручил Роману стакан бесцветной жидкости.

Вкуса у напитка тоже не было. Гончаренко изучал потолок, ища закономерность в линиях панелей, когда заметил, что на него неудержимо наваливается сонливость. Понятно, что выпил он снотворное, но почему ему об этом никто не сказал? А что, если нет? Что, если ему дали попить воды, а он сейчас отрубится прямо на собеседовании, ради которого приехал за пятьсот километров в Москву, оставив Винта, своего верного пса, маме в Воронеже, от чего ни мама, ни Винт, надо сказать, вовсе не были в восторге? Сопротивляться навалившемуся сну, разумеется, было невозможно, и окончание мысли мозг Романа додумывал уже без участия сознания.

3

Я на мосту, как в каком-то фантастическом фильме. Прозрачный мост из квадратных панелей метра два шириной. Под ним пропасть безо всяких намёков на дно. Неба как такового тоже нет, всё, что дальше двадцати, а может, пятидесяти метров, окутано чёрной, с красноватым отливом, пеленой.

«Туман войны».

Когда именно мне стало понятно, что я сплю, – этого в памяти не отложилось. В какой-то момент разум принял это как само собой разумеющееся, что немного успокоило. Значит, я не просто так уснул на собеседовании. Сон явно искусственный, причём не похож на те, что доводилось видеть раньше.

«Полигон для новобранцев?»

Словно подтверждая мою догадку, плиты пришли в движение. Показался край пропасти, но квадраты выстроились причудливым лабиринтом, который, очевидно, соискатель вакансии должен пройти.

«Интересно, а пролететь не получится?»

Я пробую. Увы, обычные прыжки. Хотя ног не чувствую. Логично, я же прыгаю силой мысли, а не икроножных мышц.

«Хм, интересно, а как здесь выглядит моё тело?»

Гляжу туда, где должны находиться поднятые руки. Окружающая картинка будто стала немного резче, но ничего не вижу – как в древних компьютерных играх, где действие идёт от первого лица, но анимация рук не предусмотрена. Я не увидел ничего или почти ничего? Смутные образы, призраки, словно застрявшие в другом измерении. Нет, рук определённо не видно. Думаю, идти будет сложнее, чем наяву. Окидываю предстоящий путь взглядом ещё раз. Между некоторыми плитами промежуток, не больше метра. Но прыгать, не видя ног, непривычно.

«С запасом. И всё получится».

Путь оказывается совсем несложным. На небольшой площадке так же пусто, лишь в нескольких метрах – тёмный цилиндр. На «столешнице» прямоугольник с текстом. Читать текст во сне то ещё приключение. У символов как будто нет точного размера, буквы пляшут и норовят изменить первоначальный смысл. Сосредотачиваюсь, пытаясь отогнать посторонние мысли. Понимаю, что становится только сложнее, и намеренно ослабляю внимание. Текст теперь чуть смазан, но буквы и строчки ровные:

«…На ночь я почти всегда читаю Пушкина. Потом принимаю снотворное и опять читаю, потому что снотворное не действует. Я опять принимаю снотворное и думаю о Пушкине. Если бы я его встретила, сказала бы ему, какой он замечательный, как мы все его помним, как я живу им всю свою долгую жизнь…Потом я засыпаю, и мне снится Пушкин. Он идёт с тростью по Тверскому бульвару. Я бегу к нему, кричу. Он остановился, посмотрел, поклонился и сказал: “Оставь меня в покое, старая б… Как ты надоела мне со своей любовью”».

Улыбаюсь. С ребятами, которые вставили в официальный тест цитату Раневской, я бы наверняка нашёл общий язык. Осталось только работу получить. А для этого нужно постараться здесь.

Текст исчезает, и вся площадка погружается во мрак, тогда как панели над пропастью выстраиваются в ровную линию. Вдалеке слегка подсвечен голубоватым светом противоположный край. Я, словно мотылёк, уверенно направляюсь к свету, но на этот раз панели теряют устойчивость, каждая из них держится как будто на перпендикулярной общему направлению оси. Приходится бежать, ступая точно на центр панелей. И тут, когда до цели остаётся лишь около десятка панелей, мост рушится. Допрыгнуть до края невозможно, я чувствую, как медленно, значительно медленнее, чем наяву, падаю вслед за давно улетевшими в чёрную бездну квадратными панелями. Летя спиной вниз, я вижу над собой лестницу, подсвеченную, как и край пропасти, холодным светом, и люк наверху, куда эта лестница ведёт. До крайней перекладины лестницы лишь около метра, но все точки опоры, от чего можно оттолкнуться, уже рухнули вниз.

«Тест на способность летать во сне?»

Я изо всех сил тянусь к перекладине рукой, но расстояние лишь увеличивается с каждым мгновением. Я падаю. По телу бежит дрожь, снизу всё быстрее мелькают чёрные и серые неровные линии, словно тени деревьев в ночном окне поезда. Картинка окончательно теряет цвета, становится чёрно-белой. Я открываю глаза и вижу дружелюбно улыбающегося сотрудника «Фабрики снов».