Kitobni o'qish: «Встречная-поперечная»
Народная смута так и не разгорелась – угасла стараниями великих магических родов Российской Империи. Но мир остался прежним. Как раньше, имеется в нем святое Вдолье и темное, мистическое Поперечье. Вдольские князья, как и прежде, следили за Равновесием, а поперечная нечисть шалила в лесах и глядит человеку прямо в душу.
Маша плохо помнила покойного отца. Знала лишь, что был он вдольского роду, женился против воли отца, по любви, и семья от него отказалась.
Жила Маша в стольном Великом Новгороде, шумном красивом городе, далеко не впроголодь, но скромно. Поэтому свалившееся на нее наследство – старую усадьбу в заповедных лесах Приречья – оценила… неоднозначно. Однако и в усадьбах люди живут: у соседей обедают, гуляют, тайны разгадывают… влюбляются иногда.
И дом вполне может стать ее собственностью, вместе с землей и яблоневым садом, только нужно выполнить одно условие…
Глава 1
Девочка шла от калитки, робко оглядываясь.
На первый урок она приходила с мамой, графиней Ольгой Владимировной Опренской, а сегодня явилась с няней, которая в ожидании подопечной отправилась по магазинам.
По мнению Маши, в этом возрасте детям пристало носить удобную простую одежду, которую не жалко помять и испачкать… например, мокрым осенним листом, который прилип к модному светлому пальто ребенка.
Однако двенадцатилетнюю Нюту одевали слишком по-взрослому, роскошно, как маленькую аристократку, коей, впрочем, она и являлась.
Маша скупо кивнула и проводила ученицу в дом.
– Можешь называть меня Марья Петровна, сударыня или наставница, – велела она. – Я буду с тобой на «ты» как учитель с учеником.
После первых же минут занятия стало понятно, что толку из уроков не выйдет. Нюточка отвлекалась и косилась по сторонам. Все в гостиной было ей в новинку и в любопытство: деревянные статуэтки на полках, соломенные маски, глиняные свистульки – то, чем была богата коллекция покойного отца Марии.
Ни словеса кикимор, ни знаки саламандр на горящих поленьях, заданные Марией, не были выучены назубок или даже вполовину усвоены.
Ребенок явно и тетрадь-то не открывал. А ведь на первом уроке Маша дала Нюте самые азы, без которых на дальнейших занятиях делать нечего.
– Давай прервемся на чай, – наконец, вздохнула Маша. – И ты расскажешь мне, отчего решила изучать язык Поперечья.
Нюточка покраснела, как румяное яблочко.
– Мода? – уточнила Маша, разливая по чашкам крепкий ароматный чай.
На чае она не экономила. Ведь как можно скупердяйничать, когда дело касается любимого напитка, главной отрады свободных минут?
И печенье всегда брала свежее, овсяное или подороже, миндальное. А что? Заработок позволял. Получала она уж побольше учителей гимназий.
Девочка кивнула.
– Мода – это хорошо, – протянула Маша. – Иногда в погоне за ней люди учатся не только галстуки завязывать. Но ведь есть что-то еще?
Нюточка обреченно вздохнула и достала из сумочки затертую газетную вырезку.
Статный мужчина, неуловимо знакомый по частым упоминаниям в прессе, и мальчик-подросток за его креслом.
Подпись под фото гласила: «Вдольский князь Огненский с сыном Николя».
– Нравится младой князь? Потому взялась язык учить?
Тут Нюту прорвало. Николай Огненский учился в мужской гимназии для высокородных вдольских дворян. Однако факультативы мальчики и девочки часто посещали вместе.
Таково было последнее веяние педагогической науки – «позволять отпрыскам благородных родов обоих полов с младых лет чинно общаться и под присмотром взрослых заводить ранние, но далеко идущие знакомства, дабы земля русская не оскудела браками по любви и взаимному хотенью».
Вдольским князьям, всем без исключения, изучать язык Поперечья вменялось по Кодексу Светлых родов. Некоторые старалась, иные – нет, и никто не ставил им этого в укор. Обязанностей вдольским князьям хватало, а все поперечные диалекты чтоб выучить – всю жизнь тренироваться нужно. Вот и перекладывали аристократы сию обязанность на переговорщиков и ведунов.
Нюточка решила, что нашла способ попасть в группу к Николя. Вот только уровень у нее был нулевой, таких на факультатив не брали.
– Понимаешь, дорогая, – обратилась к ней Маша. – Николаю Огненскому сам бог велел знать поперечную грамоту. Они ведь, судя по фамилии, с саламандрами породнены, верно? А для тебя сия учеба может стать делом невыполнимым. Это труд, время, деньги. Вот ты почему задание не сделала?
– С подружками в цирк ездила, – едва слышно покаялась Нюта. – Вернулись поздно, устала.
– Вот видишь. Язык Поперечья сложный, в нем одних только диалектов малых созданий более сорока. И князь младой, полагаю, далеко вперед тебя ушел.
Нюта подтвердила: ушел.
А она… она думала, Поперечье – это как в сказке: свистнуть, плюнуть, на крайний случай оземь удариться.
Сразу прибегут-приползут-приплывут магические помощники: зайцы да лисички, старичок-лесовичок, русалки… Она не знала, что так сложно будет.
– Так ведь они не всегда с благими целями приходят, поперечные создания, – уверила девочку Мария. – Это вот если захочешь посредником между нашими мирами стать, переговорщиком или ученым этнографом…
Этнографом Нюта делаться не собиралась. Она уже сейчас готовилась к первому выходу в свет в шестнадцать – дебюту при Великой Княгине.
И ведь столько дел впереди: танцы выучить, спинку изящно да правильно поставить, хорошему английскому и немецкому обучиться.
Маменька сказала, Нюта непременно станет звездой дебютного бала. А затею дочери по поводу темного языка лесного мира маменька не поддержала, просто папенька ведь Нюточке ни в чем не отказывает, вот и отпустил ее на уроки.
На фоне планов по покорению светского общества образ Николя Огненского как-то… потускнел. Померк, заслоненный шикарными перспективами.
Маша и Нюта обсудили последние фасоны и – ужас-ужасный! – удивительно удобные дамские брюки.
Съев печенье и выпив чаю, Нюточка воссоединилась с няней, радостно пообещав больше никогда к Марье Петровне не наведываться.
А Маша вздохнула и пошла допивать чай на веранде.
Денег за урок брать она не стала, хотя в бюджете ее, несомненно, еще шире приоткрылась дыра. Однако Марии претило брать оплату за несделанную работу.
Пусть лучше так, честно. В том, что она потеряла три рубля за урок, никто не виноват, кроме обстоятельств.
Она могла бы еще месяца два дурачить семейство Опренских, вытянув из него немалую сумму, а потом скорбно констатировать, что Нюта не справляется.
Многие ее коллеги так бы и поступили. Но это было бы ложью, а мама учила Машу не идти на сделки с совестью. Наказание все равно нагонит, не сейчас, так позже.
Мария постаралась изгнать неудачи из головы и сосредоточиться на поисках других учеников.
Однако вечером, к глубочайшему изумлению Марии Петровны, курьер принес посылку от отца Нюточки, графа Опренского.
Дав курьеру на чай, Маша открыла коробку и принялась с удивлением рассматривать ее содержимое.
Фунт дорогого хиндусского чая, полфунта амазонского кофе, конфеты с марципаном, монпансье, сливочное печенье…
В коробке был конверт. Маша с жадностью прочитала послание, написанное твердым мужским почерком:
«Глубокоуважаемая Марья Петровна, спасибо, что повлияли на Нюточку. Дочь – отрада моей жизни, позднее дитя, оттого пекусь о ней непрестанно. Знаю, балую безмерно и плоды сего пожинаю. Однако мы, родители, со всем опытом нашим прожитых лет, для нынешнего поколения уж не умны и не модны. Все-то черпают они из вольнодумной прессы и книг. Нюте полезно было услышать чужое мнение, здравое и доброе. Потому примите небольшой презент и компенсацию затраченного времени. Еще раз с благодарностью,
Искренне,
Граф Виталий Семенович Опренский…»
Кроме письма в конверте лежали две десятирублевые ассигнации.
Первым порывом Марьи Петровны было написать ответную записку с благодарностями и вернуть деньги. Но затем она призадумалась, держа конверт в тонких пальцах.
Словно в подтверждение ее мыслей в приоткрытое окно ударил порыв ветра, уже не летнего, а прохладного, сырого, напомнив, что осень не за горами и надобно конопатить щели.
Дом, что Маша арендовала у дальней родни нового маминого мужа, нуждался в ремонте, пусть мелком, но регулярном и от того затратном.
Пора уж было позаботиться о покупке сорока пудов угля на зиму и оплате услуг ведуна, чтоб тот заговорил крышу от протекания. В случае чего, родня Михаила, конечно, на улицу не выгонит, но Маша считала делом чести в точный срок платить за съем и прочие услуги.
Опренские оплатили больше половины стоимости аренды. Если бы Нюта осталось Машиной ученицей, семья потратила бы намного больше.
И, в конце концов, это был подарок.
Потому Маша решила, что совесть не всегда должна повелевать здравым смыслом и прагматизмом, и положила ассигнации в шкатулку к остальным деньгам, отложенным на необходимые расходы.
Она неспешно вскипятила воду, растягивая удовольствие, сполоснула кипятком фарфоровый чайничек, заварила чаю и села пить его у окна. Конфеты были чудо как хороши, а печенье таяло во рту.
А утром чудеса продолжились. По рекомендации от Опренских к Маше явилась бойкая девица в брюках, пышной блузе и мужском галстуке.
Представившись активисткой и борцом за права поперечных созданий, барышня прочитала Маше прочувственную речь о пользе свободомыслия и выразила желание изучать темные языки, дабы, как она выразилась, не только словом, но и делом доказать преданность нелегкому делу – доставке просвещения в лесные массы.
Маша живо представила просвещенную кикимору или луговое лихо и раскрыла рот, чтобы отказать девице, однако та сунула ей запечатанную сургучом записку от графа Опренского.
«Сия девица – дочь графа Миронова. Говорит много, сумбурно, но искренне. Рекомендую брать с нее не менее четырех рублей за урок», – скупо, но емко гласило послание.
– Раньше языки Поперечья изучали? – медовым голосом поинтересовалась Маша у лучащейся чувством собственной значимости барышни. – Нет? Тогда начнем с азов.
Еще в середине августа задули ветра с севера, и местные жители наперебой заголосили о приближении суровой зимы, какой давно не видывал Стольный града Новгород.
Маша все тянула с покупкой дров и угля, словно что-то предчувствовала.
Жизнь вроде как текла спокойно, тихо, как любила Мария: между уроками и к оным подготовкой, приготовлением скромной пищи на крохотной кухоньке, уходом за комнатными растениями и прогулками.
Но что-то свербело, закипало в душе, словно в преддверии изменений.
Сны снились странные, будто Мария убегает по лесу от чего-то страшного и непонятного. Но то, что пугает ее, одновременно привлекает. Во сне Маша каждый раз поворачивала обратно в чащу… и просыпалась.
Она пожаловалась на сны в письме маменьке.
«То дух авантюризма, присущий твоему покойному батеньке, – ответила та. – Я знала, что однажды он тебя позовет. Сопротивляйся ему, доченька. Помни судьбу отца. Не минует беды тот, кто не ценит блага повседневные, Высшими силами даденые.
А у нас все хорошо…»
Маменьку Маша еще два года назад «отпустила» замуж.
Ольга Матвеевна посвятила дочери свои молодые годы, взрастила ее, не щадя сил, и дала образование. И даже сейчас, вопреки порывам сердца, не ответила бы на ухаживания земского врача Михаила Остаповича Волынки, продолжая опекать кровиночку, да Маша настояла.
Ну вот зачем, скажите, красивой, нестарой даме сидеть подле взрослой, самостоятельной девицы с образованием и профессией, когда можно еще найти личное счастье?
«Замуж, – велела Маша. – И немедля, пока жених на медицинских курсах в столице и руки просит».
Михаил Остапович маменьке понравился сразу. Был он основателен, неболтлив и добр. Мария с ним сдружилась, как и с дочерьми его от покойной жены, радуясь расширению родственных связей. Они переписывались и слали друг другу подарки на именины и Рождество.
Правда, Ольге Матвеевне пришлось переехать в Рязанскую глушь, и Маша очень скучала, особенно в первое время. Потом привыкла и даже научилась извлекать пользу от отсутствия родительской опеки.
В общем, у Маши все тоже было хорошо.
Ученики не давали кошельку опустеть, маменька пока не требовала искать мужа (намеки поступали, но были туманны), а предчувствия… на то и конец лета, чтобы душу в соответствие с погодой привести.
… Он явился в полдень – невысокий солидный мужчина, выставивший вперед основательное брюшко.
– Мария Петровна Осинина? Я Федор Терентьевич Колодков, поверенный Татьяны Варфоломеевны Осининой, вашей бабушки. К сожалению, она скончалась четыре месяца назад. Поиски наследников заняли некоторое время… могу я войти?
Маша машинально отступила от двери. Осинины? Родня отца?
– Позвольте, присяду? – поверенный проскользнул в коридор, гостиную, по-хозяйски пристроился на диване и принялся раскладывать бумаги из пухлого портфеля на журнальном столике. – Милое какое жилище у вас, Марья Петровна. Цветочки, картины, сувениры. Небось, и кота держите.
– Нет, условия аренды не позволяют, – растерянно проговорила Маша, еще не понимая, что ей делать: гордо выгнать гостя вон, напомнив ему о вражде отца и его родителей, или подождать, пока поверенный не озвучит полную цель визита.
– Жаль. Обожаю кошек. Без них уюту нет. А вы любите четвероногих братьев наших меньших?
– Кошек? Да. И собак. Соседский кот иногда приходит в гости… простите, вы сказали «бабушка»?
– Совершенно верно. Два года назад скончался ваш дедушка, Роман Александрович Осинин. Татьяна Варфоломеевна получила право распоряжаться имуществом семьи и тут же принялась искать вас, свою внучку, потомство от Петра Романовича Осинина. Надеюсь, бумаги, подтверждающие родство с господином Осининым у вас имеются…
– Да, все свидетельства у меня, о рождении, о смерти… Подождите… меня искали?
– Ваша матушка хорошо вас спрятала, – поверенный сконфуженно крякнул и коснулся таки деликатной темы. – При жизни ваш дедушка запрещал любые контакты с семьей сына.
– Я знаю, он винил маму в смерти отца, – жестко уточнила Маша, очнувшись от растерянности. – Но это неправда. Папенька погиб в экспедиции.
– И ваша бабушка выяснила все нюансы гибели сына и решила вас найти, – мягко улыбнулся Колодков. – Вы единственная наследница усадьбы «Тонкие Осинки», родового гнезда Осининых. Но есть одно условие.
Глава 2
– Погодите, Федор Тереньевич. Не так быстро, – с недоумением проговорила Маша, просмотрев бумаги. – Однако с чего вы, вот так сразу, решили, что я соглашусь принять наследство и тем более какие-то там к нему условия? К действиям госпожи Осининой… покойной… интереса у меня не имеется, как не было у нее, пока мы с мамой скитались да бедствовали. Нынче мы вполне устроены и в милостях чужих людей не нуждаемся.
Мария вызывающе смотрела на гостя, а тот выглядел задумчивым, но не недовольным.
Колодков еще раз оглядел гостиную, задержав взгляд на углах и стенах. Маша понимала, что он видит: скромный достаток, близкий к бедности.
Потолок облупился, обои остались от прежних квартирантов, в углу, куда не доставало тепло от камина, известка была сера от плесени. Уж сколько Маша с ней ни боролась, влажность от крыши всегда побеждала.
И Маша вдруг ясно осознала убогость своего жилья, скудность убранства и скромность платья.
Впрочем, сожаление как пришло, так и сгинуло, не успев отравить сердце.
– Понимаю вашу обиду, – Колодков вздохнул и обратил, наконец, свой взор на Марию. – Но и вы, Мария Петровна, рассудите здраво: бабушки вашей в живых уж нет. Сама она при жизни с мужем возможности исправить ситуацию не имела, а получив наследство, сразу принялась за поиски. Сие в ее пользу говорит, не правда ли? Ну да ладно, прощать Осининых или не прощать – дело ваше. С другой стороны, рассудите: имение опустело, скоро совсем в упадок придет, а места там прекрасные… Леса какие! Луга заливные! Река! А вы тут даже кота завести позволения не имеете. Да что там кот! Бабушкой вашей учрежден солидный фонд на ваше проживание, а также поддержание дома, яблоневого сада и хозяйственных строений в приличествующем виде. Не согласитесь – деньги уйдут на строительство пансиона для девиц.
Мария пожала плечами. Пансион так пансион, дело хорошее.
Но упоминание о лесе, реке и саде всколыхнули давно таившуюся в душе тоску по детству.
Когда-то лес начинался с заднего двора их маленького домика, а в саду спела клубника, мелкая, но сладкая, словно мед. И мед имелся, лечебный – папенька приносил его из глухой чащи, договорившись с лесным народцем, чтобы не жалили его дикие пчелы.
Сердце Маши забилось чаще, и она опустила глаза, чтобы Федор Терентьевич не разгадал ее колебаний.
– Вы хотя бы съездите и посмотрите, Марья Петровна, – прижав к груди руки, взмолился Колодков, – сейчас, пока ученики ваши на вакациях.
– Вы и об этом знаете? – невесело усмехнулась Маша. – Справки навели?
– Знаю, – легко признал поверенный. – Навел. Дело серьезное. Наследство-то не маленькое.
– А условие?
– Пустяковое, – Колодков махнул рукой. – Прожить в поместье три года, ни месяцем меньше. Отлучаться за те три года не более, чем на три месяца, по месяцу в год – родню навестить, туалеты обновить. Вы, как знаток поперечных языков, легче простого с таким условием справитесь.
– Какая тут связь? – Маша нахмурилась. – Не понимаю.
Колодков развел руками:
– Сам я в подробности не вдавался. За что купил, за то продаю. Знаю только, что Приречье богато поперечной флорой и фауной, ученые туда приезжают, фольклористы. Тетушка ваша, Маргарита Романовна, в детали вас посвятит.
– У меня и тетя имеется? Ах да, папина сестра Марго! – воскликнула Маша, пытаясь вспомнить, как отзывался о Маргарите папенька.
Или маменька, с его слов.
Ничего не вспомнила, хотя имя в разговорах мелькало.
– Родная, – Федор Терентьевич серьезно кивнул.
– Так чего ж она сама в наследство не вступит?
– Маргарита Романовна – вдова генерала Дольского, заслужившего солидные милости от Государя за безупречную службу на Дальних рубежах. Женщина она богатая, свою часть доли Осининых получила после смерти отца. Поместье, Марья Петровна, на вас выписано, тетушка ваша к нему отношения не имеет, да и не нужно оно ей. Живет она, кстати, недалеко, в имении «Тихие версты». Будете соседями.
– Я еще не согласилась, – строго напомнила Маша.
– Так вы подумайте, подумайте, – засуетился поверенный. – На бумаги ваши позволите взглянуть? А я пока телеграмму Маргарите Романовне отобью и билетики в первый класс выкуплю. До Приречья доеду с вами, а там вас встретят.
Маша согласилась подумать.
Вечер она провела, расхаживая по комнатам.
Следовало написать маменьке. Но Маша тянула, размышляя. Маменька непременно станет отговаривать, уж Мария знает, как она горда. Но разве будет кому несчастье, если Маша съездит в места, где прошло папенькино детство? Никто ведь пока от нее согласие на вступление в наследство подписать не потребовал.
Деньги у нее есть, отложены на поездку к морю. Чем Приречье хуже моря? Она посмотрит. Отдохнет. По лесам побродит, авось и языки поперечные потренирует.
И ведь действительно – ученики на каникулах в честь именин Государя, круглой даты. А Маша… она так устала, не столько от труда, сколько от того, что один день на другой похож.
Сердце заныло, городской пейзаж в окне показался серым, тусклым.
Мария села составлять записку Колодкову, с согласием на ее условиях: не давить, не уговаривать. А маменьке она из поезда отпишется.
У Маши как раз имелось подходящее платье для поездки в вагоне второго класса с плацкартой, выкупленной Колодковым. Платье было модным, нового смелого силуэта, чуть зауженного к низу и на целых полфута открывающего ногу над ботинком.
Шляпка тоже весьма отличалась от тех, что доходили до Маши в каталогах прошлых лет. Темно-синяя, фетровая, без лент и прочих украшений, с полукруглыми полями, она красиво обрамляла лицо и подчеркивала высокие, «монгольские» Машины скулы.
Модные наряды Мария Петровна приобрела весной, в Новом Пассаже, когда слушала лекции по педагогике и дидактике при Московском университете. Она собиралась в путешествие к морю, но пригодились туалеты гораздо раньше.
Маша чувствовала себя слегка неловко и скованно, пока ехала на извозчике к вокзалу. Но на вокзале это чувство прошло.
Многие горожанки, как высшего, так и мещанского сословия, традиционно подражали стилю великих княгини и княжон, чья резиденция располагалась в Великом Новгороде и чьим присутствием так гордились местные жители. В солнечный день, что выдался на исходе сентября, улицы пестрели кружевными зонтами и полями широких шляп с цветами и драпировками.
Но Маше наряды на горожанках казались старомодными и неудобными.
Хорошо носить ленты и рюши, фланируя по Летнему саду в погожий денек. А походи в длинных шифонах по старой новгородской брусчатке – на фут подол заляпаешь.
Попробуй вместиться в конный трамвай с такой высокой тульей!
А уж эти зонты! Где только ни забывали их рассеянные дамы!
Первую часть пути Маша путешествовала в одном купе с пожилой германкой, ехавшей к мужу-предпринимателю на юг.
Колодков расположился в другом вагоне. Мария думала, в пути он будет просвещать ее на предмет истории Осининых, но он лишь занес ей пироги с капустой.
Соседка плохо знала русский, а Маша хоть и владела немецким, особого желания болтать не испытывала.
В Москве предстояла пересадка. На ночь Колодков заказал номера в привокзальной гостинице, а утром путешественники погрузились в «Новый Южный состав с особыми удобствами».
Той роскоши, что встретила Марию в одноместном купе первого класса, она, конечно, и ожидать не могла. Там имелись мягкий диван, полка, кресло и даже крошечная уборная. Маша целый час провела, сидя на бархатных подушках и привыкая к уединенности.
Вскоре подали чаю. На обед Колодков отвел Машу в вагон-ресторан, поужинали они в привокзальном кафе на долгой остановке, а ближе к ночи горничная осведомилась, когда «постилать барышне для отдыху».
Вот так сразу деньги Осининых (в путешествии Колодков тратил отдельную часть фонда, учрежденного Маргаритой Романовной Дольской-Осининой для «обустройства наследницы») хищно набросились на Машу и попытались склонить ее на свою сторону.
Нельзя привыкать, уговаривала себя Мария, засыпая на льняных простынях с запахом лаванды. Достаток, разумеется, дает удобство телу, но только умеренность воспитывает в человеке сильный дух.
Однако поутру эклеры в вагоне-ресторане были так хороши, что она опять изменила самой себе – съела три штуки, запивая терпким чаем.
В Помеж-граде они с Колодковым сошли и отправились в гостиницу. Поутру поверенный погрузил Машу в двухместный экипаж с изображением осинового листка на дверцах – символа рода Осининых.
– Тихон отвезет вас в «Тихую версту», к тетушке, – уверил Машу Федор Терентьевич. – Путь неблизкий, я вам там корзинку с едой уложил и всякие мелочи, полезные в дороге. По пути три станции – там отдохнуть можно. Но лучше не задерживаться, чтоб до ночи доехать. По ночам по Приречью лучше не путешествовать. Что еще? Маргарита Романовна – женщина властная, резкая даже, но разумная. По завещанию возложено на нее ввести вас, так сказать, в курс семейных дел. Соседи у вас хорошие, молодежь даже имеется. Леса… заповедные, дивные. Как устроитесь, черканите записочку вот на этот адресок.
– А вы? – спросила Маша.
– Как только решитесь, Марья Петровна, тут я и подоспею, с бумагами. Вы вольны любое решение принять. Однако спешить отказываться не стоит. Раз в жизни такой случай дается, не упустите. Удачи вам!
– Спасибо, – поблагодарила Колодкова Мария.
Неразговорчивый кучер Тихон, полностью оправдывающий свое имя, был, однако, вежлив и услужлив. Маша устроилась, позавтракала и подремала немного, подложив под голову кожаных подушечек.
Проснулась она, когда карета съехала с главного тракта на проселочный. Поглядела в окно, приподняв экран. Тихон стоял на перекрестье дорог и глядел вдаль. Вот он собрал с обочины пук веток, две положил в центре сходящихся путей параллельно друг к другу, четыре сложил крестом.
Для Вдолья и Поперечья, поняла Маша, знакомая с народными ритуалами.
В центр креста Тихон сыпнул пшеницы, кинул пару полосок сушеного мяса и горсть ягод. Затем кучер пошептал что-то амулету на шее и вернулся на место.
Экипаж проложил путь.
Маргарита Романовна ждала гостью на крыльце дома. Это была высокая статная женщина, одетая в строгое платье по моде прошлого десятилетия.
При взгляде на ее лицо у Маши екнуло сердце: внешность отца она помнила плохо, но, видимо, было что-то в чертах его сестры, что отозвалось в памяти. Глаза, наверное. Но у отца они точно были живыми, смеющимися, а у тети – напряженными, без тени улыбки.
И Маше она кивнула как-то по-деловому, произнеся приличествующие случаю слова:
– Мария Петровна, добро пожаловать в «Тихие версты». Как доехали от станции?
Маше сразу полегчало. Она понятия не имела, что бы делала, набросься на нее тетушка с лобзаниями и объятьями. Тетушка же демонстрировала, что выполняет свой долг, и родичаться до хруста костей с новоявленной наследницей не собирается.
При этом она была вежливой и даже приветливой, пока разговор шел в пределах нейтральных тем. Такое положение дел Марью Петровну более чем устраивало.
Она заверила Маргариту Романовну, что доехала отлично, по хорошей дороге и быстро.
– Повезло, – одобрительно кивнула тетя. – Дождем тянет. У нас так часто: весь день ведро, а к вечеру – как из ведра. Скоро закат. Не будем ждать, поедем в «Осинки». Я заранее послала слуг, как только Федор Терентьевич телеграмму отбил, – просушить перины и подушки. Дом уже два года стоит нежилой.
– Но Федор Терентьевич сказал, что… – слово «бабушка» Маше произнести было сложно, – Татьяна Варфоломеевна скончалась четыре месяца назад.
– Все правильно, – помедлив, ответила Маргарита Романовна. Смуглая девица в строгой форме подала ей капор и накидку. – После смерти отца мама жила у меня.
Маша кивнула. Почему-то тревожно кольнуло сердце.
Они сели в двуколку. В дороге Маргарита Романовна говорила мало. Спрашивала о путешествии в поезде, кивала на проплывавшие мимо пейзажи:
– Вереева поляна, Датские луга, Мельников овраг. Дальше дом Возгонцевых, брошенный. Не ходите туда. Вон то – поместье Абрамцевых, там нынче гостят брат и сестра Абрамцевы, Сергей и Елизавета, племянники Софьи Сергеевны. Представлю вас. Лизонька весьма охоча до гостей. Вон там начинаются земли вдольских князей Левецких, сами они давно в Петербург перебрались, однако имение поддерживают в порядке.
От красоты видов у Маши кружилась голова. Пахло то яблоками, то речным илом, то прелой листвой. Рощицы нарядились в желтое и красное, вдоль дороги алели ягоды боярышника. Горизонт застлало розовой дымкой, и долина смотрелась акварельной чашею.
Колеса двуколки застучали по каменному мосту над широкой, плавной рекой.
– Велеша, – бросила Маргарита Романовна. – Неглубока, но омутами опасна.
– Значит, и водяницы в ней живут? – оживилась Маша.
– Живут, – покривившись, подтвердила тетя. – Давно пора управу на них найти, спасу от поперечной нечисти нет.
Маша кашлянула в кулачок и остаток дороги молчала, только смотрела по сторонам.
***
– Не видать? – лениво спросил Сергей, оторвавшись от книги.
– О ком ты? – фальшиво удивилась Лиза, продолжая глядеть в окно на пыльную дорогу, ведущую от поместья на холмы.
– О младом вдольском князе Иване Левецком, бессовестно не ответившем на твое… третье?… приглашение.
Лиза сбросила маску томности, в сердцах смяла пригласительную карточку Абрамцевых, дорогую, с золотым тиснением и вензелями. Бросила ее на пол. И после посмотрела с сожалением – денег на новые приглашения уже не было. И в этом была вся Лиза – гнев временами затмевал практичность и благоразумие.
Напоминание о неподвластности собственного характера еще больше разозлила Лизоньку и она направила свой гнев на господина Левецкого.
– Каков невежа, а! А еще князь! Так презреть внимание местного общества! И с кем он кроме нас и Лопушкиных планирует тут общаться? После этакой игнорации никто с ним и не заговорит даже! Прибыть тайком, с визитами соседей не объехать… Если бы не фон Лингены, я бы до сих пор не узнала, что наследник вернулся на родовые земли!
– Может, он вообще ни с кем тут общаться не собирается? Распоряжения отдаст – и в Петербург.
– Ну знаешь! Долг любого вдольского аристократа – быть в связи со своим народом. И исполнять приличествующий этикет!
– Этикету Левецкий не соблюдает, эт да, – усмехнулся Сергей. – Это я о нем слышал. Эт с ним бывает. Так ему можно-с, он вдольского рода, с Великой княгиней в родстве. Батюшка его в Парламенте заседали-с, пока живы были…
– Что еще о нем знаешь? – жадно спросила Лиза, пересев на диван к брату. – И чего молчал-то? Я тут бегаю, сплетни собираю, а ты, значит, в курсе?
– То, что я знаю, тебя ничем не порадует, – Сергей сел и с зевком отбросил книгу на софу. – Впрочем, слушай. Иван Леонидович молод, хорошо собой, потому избалован вниманием дам. Однако балов и вечеринок сей господин не посещают, много по заграницам разъезжают, нашей светской жизни сторонятся. Родители князя погибли во время крестьянских бунтов. Имеется сестра. Великая княгиня, говорят, прочит Левецкому в жены фрейлину Ягумскую. Так что ловить тут тебе, сестренка, нечего. Еще слухи ходят, связан он с Тайной магической инспекцией, но, думаю, это враки, – неуверенно добавил Сергей.
– Откуда ты столько знаешь о Левецком? – изумилась Лиза.
– Один друг рассказывал, – уклончиво пояснил брат. – Он принадлежит к обществу… так, к собраньицу небольшому… по интересам, так в нем князем интересовались… немного.
Но Лизонька не дослушала, взвилась с места, и голос ее донесся уже из библиотеки:
– Серж, а где наш альбом с бала в Новгородском Кремле с позапрошлого года?
– Понятия не имею, – ворчливо отозвался брат. – Так ты еще и альбом с собой притащила?
– А как же! Должна же я иногда смотреть… вспоминать свой триумф… плакать украдкой… лица соперниц изучать… Ага! Вот и Ягумская!
Лиза еще немного пошуршала в библиотеке и вернулась в гостиную с видом победительницы:
– Ягумская – тощая жердь! Я гораздо ее красивее!
– Но ты не фрейлина со ста тысячами рублей годового доходу и титулом.
– Но и не мещанка какая-нибудь! Титул! – Лиза фыркнула. – Что сейчас решает титул?
– Все! Так же, как и прежде, – брат поморщился и с пафосом продолжил, словно зачитывая строки из памфлета. – И не только в России, а и в просвещенных Европах. Так называемые революционные силы Русь Вдольную не только из тьмы не вытянули, но еще и глубже в болото затолкали. А ведь с первого взгляда ясно было – не готова Россия-матушка.
– Ой, только не надо про политику! – Лизонька дурашливо прикрыла уши ладошками. – Не могу слышать твоих агитаций! Это тетушка еще не знает, что ты политикой увлекся. Иначе вышвырнула бы тебя вон.
