Kitobni o'qish: «Кромка льда. Том первый»
© А. Приходько, текст, 2024
© Издательство АСТ, 2024
* * *
О тайном догадывайся по явному.
Солон древнегреческий поэт, политик
Глава 1
«Меня зовут Тамара. Мне 9 лет.
У меня есть бабушка Марфа. Она очень добрая, но всегда плачет из-за тяжёлой жизни.
Сегодня, 30 апреля 1935 года, мы посадили картошку. Бабушка Марфа картошку не помогает сажать.
– Уж этого, – говорит она, – позвольте мне не делать.
Папа ей позволяет, но ворчит:
– Мама Марфа, нет больше у вас слуг. Забудьте уже о них.
Бабушка грозит ему своим длинным пальцем, а потом обиженно надувает губы.
Ещё у меня есть брат Сенька. Он очень маленький и кривоногий. Мальчишки на улице между его ног гоняют мяч и смеются.
Сенька не обижается. Он не понимает, что над ним измываются. Я мальчишкам тем уже говорила, чтобы брата не трогали. А папа меня отругал за это. Мол, Сенька должен сам за себя заступаться. А Сенька только смеётся и за мячиком бегает.
Бабушка не разрешает мне гулять. Говорит, что я так могу запятнать своё происхождение. Она учит меня вышивать и пользоваться приборами, которые успела спрятать за пазуху, когда ночью нас выгнали из родного дома.
Я это знаю только по рассказам мамы. Кушает бабушка в одиночестве. Всё ест одной серебряной ложкой. Она закрывает дверь на ключ, меня или маму выгоняет, чтобы сторожили. А вдруг кто-то придёт и заметит серебро. Тогда нам всем несдобровать.
А все остальные приборы она прячет в погребе и вытаскивает их оттуда, когда в последний четверг месяца делает уборку в доме. После она накрывает на стол, занавешивает окна и приглашает всю семью.
Мама приборами пользуется умело. Я только учусь. А папа не хочет учиться. Он ест большой железной ложкой и некрасиво хлюпает ртом. Бабушка раньше ругала его. Теперь просто закатывает глаза и продолжает меня учить.
Мой папа – ПРОЛЕТАРИАТ. Так его называет бабушка. Она всегда над ним насмехается. А ещё говорит, что моя мама глупа, как коза, раз вышла замуж за папу.
А коза у нас есть, но она очень умная. Отзывается на свою кличку, сама уходит на пастбище и возвращается домой. Поэтому считаю бабушкины обвинения несправедливыми.
Один раз в месяц мы с бабушкой ходим на речку. Бабушка полощет в ней свои простыни. Раньше она делала это для всей семьи. Но руки стали слабеть, поэтому она только со своими ходит, а остальное мама стирает в бочке, что стоит рядом с крыльцом.
В школу я не хожу. А моя подруга Варя говорит, что там жуть как интересно. Но ни папа, ни мама мне туда не разрешают. Я вырасту и сама пойду в школу. И пусть я буду старше всех. Меня это не пугает».
Высокий черноволосый мужчина закончил читать. Бросил дневник на стол.
– Что ты будешь с ними делать, Пётр Александрович? Это же статья… Серебро… Ненависть к власти и её устоям. «Пролетариат» этот тоже замечен в нехороших делах. Слышал я, как он с кем-то шептался о тюке сена, что лежит сейчас на дальнем поле. Я ведь его специально оставил на живца. Вот приносят мне отовсюду сплетни. Кто украдёт первым, я не знаю. Но премия нас ждёт большая. Ох какая большая…
Пётр Александрович взял со стола дневник Тамары, полистал его, промолвил:
– Целый роман написала девчонка! Ну даёт… А чего ты ещё не почитал?
– А зачем? Факт преступления есть. Можно хоть сейчас идти и изымать серебро. Бабку в тюрьму, остальных на поселение в разные места. Девчонку и пацана в городской детский дом. А остальное пусть изучают следователи. Это их работа.
Пётр Александрович встал, подошёл к говорившему, положил руку на его плечо, похлопал и произнёс:
– Ген… Давай забудем о дневнике… Давай он сгорит к чертям…
– Хех, – высокий мужчина усмехнулся.
– Ну ты же знаешь, как я Настю… – Пётр Александрович закашлялся.
– Знаю, вот поэтому пришёл сначала к тебе. Но, прости, брат, поступить иначе не могу. С меня три шкуры сдерут. Что тебе эта Настя? Вон доярка Зинка с тебя глаз не сводит. А у Настасьи и муж, и дочь, и сын, и мать, ненавидящая нашу власть.
– Ген… Давай забудем, прошу тебя.
– Да чёрт с тобой, забывай! Давай хотя бы козу изымем, чтобы отстали от нас. План мы не выполняем, Петя!
– Не надо и козу. Давай я свою отдам. Забирай у меня всё, а её семью оставь.
Геннадий Ефимович намотал на палец свой длинный ус, задумчиво посмотрел на Петра Александровича и произнёс:
– И что, ты теперь всю жизнь в её сторону смотреть будешь и молчать? Тебе же это на руку: мать в тюрьму, мужа на поселение, а Настасью в город и под себя. Думаешь, она не согласится?
– Ты с ума сошёл? Как под себя? Она что, вещь какая-то? Она любить меня должна, ценить, ждать. А сейчас она чужая. Но есть надежда, что заметит меня.
– Надежда только на этот дневник! – Геннадий Ефимович повысил голос. – Ей-богу, молодишься тут, чай, не шестнадцать лет. Тридцать с хвостиком, а ты всё одинок. Бабы ему не те! Не буду я их защищать, пиши протокол, пойдём вдвоём к ним!
Пётр Александрович подошёл к столу, вытащил револьвер и нацелился на Геннадия.
Тот поднял руки, попятился к двери и стал бормотать:
– Да ладно тебе, ладно, нет дневника и не было. И серебра у них нет. Буду я ещё из-за какой-то бабы друга сердечного терять. Это я так, нервишки пощекотать. Больно скучно живём.
Но Пётр револьвер не убирал.
– Петя, угомонись! Выдыхай, родной! Дай мне уйти, забирай дневник. Всё, я могила! Никому не скажу.
Пётр опустил руку с оружием, спрятал его обратно в стол, вытер испарину со лба.
Геннадий Ефимович осмелел, подошёл к нему и сказал обиженно:
– Убить, значит, хотел… За бабу… За чужую бабёнку, у которой ни кожи, ни рожи. Она же страшная, как вся моя жизнь.
– А ты не завидуй и не неси на неё напраслину. Знаешь же, что Настя красивая. У меня от неё кровь в жилах стынет. Речь теряю при виде её. И если бы она просто проходила мимо! Я чувствую и её тягу ко мне.
– Да когда ей к тебе тянуться? Она на работе целыми днями.
Пётр Александрович вздохнул.
– Ты ничего не понимаешь, Гена… Ничего…
* * *
– Тамара! Сколько тебя ждать? – недовольно кричала пожилая женщина, стоя с охапкой белья под мышкой.
На крыльце возилась с обувью девочка.
– Бабуль, я уже иду, с завязками запуталась.
– Запуталась она! Поторапливайся.
Девочка подошла к бабушке и сказала:
– Простите меня, Марфа Игнатьевна, я совсем забыла о времени.
Тамара всегда обращалась к бабушке официально, когда в чём-то провинилась.
– То-то же, Тамара! Учись быть главнее своих действий. Думай наперёд, чтобы не оказаться лицом в грязи. И никогда не сутулься, ты же девочка!
Путь до речки был долгим. Минут тридцать неспешным шагом.
Тамара и Марфа Игнатьевна ходили не той тропой, которая была ближе, а той, что дальше.
Бабушка ненавидела односельчан. И если на дальней тропе случайно встречалась с кем-то, пренебрежительно отводила голову, а потом говорила Тамаре:
– Ужасный человек! Посмотри на его руки! Они же отвратительно выглядят! Тамара, никогда не выходи замуж за того, у кого ногти не подстрижены аккуратно. Это же так грязно, так отвратительно. Тамара! Никогда не выходи за такого.
Тамара о замужестве не думала. Она рассматривала придорожные цветы, бегала за бабочками, пыталась поймать стрекоз и постоянно слышала:
– Тамара, не лезь в траву! Тамара, не трогай бабочек, их пыльца может повредить кожу! Тамара, там лужа! Тамара!
И так было всегда.
Речка Сухонькая медленно несла свои воды. На ней редко было неспокойно. Обычно волновалась она по осени, когда начинались ветра и дожди. Река бушевала недели две, а потом лёд сковывал её и останавливал.
– И я как эта река, – каждый раз говорила Марфа Игнатьевна. – Вроде и двигаюсь, но лёд меня не пускает. Вот так, Тамара! Сложно, очень сложно из свободного человека стать несвободным.
– Что ты, бабушка? Отчего же несвободна? Ходишь к реке, ни у кого не отпрашиваешься. Это вот мне приходится всё у вас спрашивать.
– Ты ещё мала! Я говорю не о физической свободе, а о духовной!
Бабушка махнула рукой.
– Давай стирать, поздно уже. Затемно возвращаться будем, а всё из-за твоих завязок…
Тамара обиженно поджала губы и подумала: «Ага, из-за завязок, как же!»
Пока бабушка замачивала в реке бельё, Тамара вспоминала подслушанный утренний разговор.
– Наська, коза ты драная, – ворчала Марфа Игнатьевна, – когда ж ты за голову возьмёшься свою?
– Мама, уймитесь! Ради Христа! Сколько можно?! – Настасья топнула ногой.
– А сколько можно? Кого ты родила от этого пролетариата? Ладно, Томка ещё мозговитая девчонка, а на Сеньку взглянешь, так стыдно становится.
– Не смейте, мама, сына моего обзывать! В нём течёт ваша кровь!
– Моя кровь течёт только во мне! Но к твоим детям это не относится. Не мешай его кровь с моей, опомнись!
– Я уже столько лет с ним живу, неужели нельзя свыкнуться?
– Да ты хоть сто проживёшь с ним – не приму никогда, не прощу, что ослушалась меня!
Настя быстро натянула на себя рабочий халат, потом сняла, свернула его и положила в сумку.
– Я в ночь, покормишь моих, – грубо сказала она матери.
– Ещё чего, сами возьмут. Я стирать пойду с Томкой. Ты ничему не научилась, достойна своего пролетариата.
– Хватит! – Настя подскочила к матери, посмотрела на неё сверху вниз.
У Марфы Игнатьевны глаза засверкали, она оттолкнула от себя дочь.
– Не смей на мать кричать! Если б не я, то вы уже давно бы на поселении брюхи надрывали.
– Как же, если б не вы! – Голос Насти дрожал. – Позабыли вы, маменька, о своих приключениях. Что вы там о крови моих детей говорили? Напомните-ка!
– Ш-ш-ш… – Марфа Игнатьевна зашипела, завертела головой. – Не смей! Нашла что вспомнить!
– Да вы не забывайте, и всё у нас будет хорошо! До завтра, матушка!
Настя хлопнула дверью изо всех сил.
– Коза… – прошептала ей вслед Марфа Игнатьевна.
Тамара тяжело вздохнула.
Вспомнила ещё об одном утреннем приключении. Неожиданно и неизвестно куда пропал её дневник. Всё обыскала Тамара. И в стол отца заглянула, и в комод матери, и у бабушки поискала: как сквозь землю провалился.
А ведь только три дня назад лежал в столе под двумя толстыми книгами сказок. Прятала его Тамара от всех. Писала там всё, что думала и видела.
А тут захотелось быстро разговор матери и бабушки записать, а некуда.
Расстроилась Тамара сильно. Так задумалась, что не откликнулась на зов бабушки.
Уже когда та стояла рядом и норовила схватить внучку за ухо, услышала:
– Горе с тобой одно! Ты оглохла, поди?
– Нет, – помотала головой Тамара. – Не оглохла, задумалась я.
– Задумалась она! Иди полощи, а я выжимать буду.
Тамара стирать в реке не любила, она вообще не любила стирать.
Руки после воды опухали, покрывались волдырями. То же происходило и с телом, когда купалась в реке.
Мать Тамару берегла, к реке не пускала, для купания носила воду из колодца.
А бабушка говорила:
– Это всё от лени ейной! Пусть стирает, привыкнет, и всё пройдёт.
Не проходило. Три дня после стирки в реке Тамара не могла ничего брать в руки, волдыри лопались и доставляли страдания.
Но никому до этого не было дела.
Только Настя жалела дочь, мазала раны дёгтем и кормила с ложечки. Ровно через три дня от волдырей не оставалось и следа.
– Бабуль, а расскажи мне о дедушке, – стараясь держать мокрую простыню двумя пальчиками, попросила Тамара.
– Нашла что спросить, – пробормотала Марфа Игнатьевна. – Чего это тебе надобно вдруг стало о нём услышать?
Тамара пожала плечами:
– Так… Просто интересно. У Вари дедушка есть, у других детей тоже, а я о своём и не знаю ничего.
– Лучше и не знать! От любопытства нос вырастет, никто тебя замуж не возьмёт с длинным носом.
– Не вырастет, – обиженно произнесла Тамара, – не бывает так!
– Ещё как бывает! – Марфа Игнатьевна выпрямилась, бросила только что выжатую почти насухо простыню в воду, чем невероятно опечалила девочку. – Давай полощи, любопытная!
– Ой, рыбка, – воскликнула Тамара.
– Рыбка, рыбка… – Марфа Игнатьевна стала всматриваться в речную гладь. – Нет в этой реке рыбы. А раньше была, много было рыбы. По эту сторону реки и по ту стояли рыбацкие домики.
У реки была хозяйка Анна Гавриловна. Весь улов забирала, продавала и копейки платила рыбакам.
А бывало и не платила, если на левом берегу поймали больше, чем на правом. Рыбаки друг у друга рыбу воровали. И до убийства доходило.
Анна Гавриловна деньги гребла, а отношения рыбаков её не волновали.
Когда богатеи всякие приезжали побаловаться удочкой, рыбакам ловить запрещалось.
И вот однажды к Анне Гавриловне приехал один богач с женой и дочкой. И жена, и дочка – красавицы неземные.
Богач этот устроил завтрак прямо на берегу. На белом покрывале разложил еды всякой. Анну Гавриловну пригласил.
Сидит её муж на покрывале, а Анна Гавриловна голову ему на колени положила, косу свою тугую расплела, распластались волосы по его ногам.
А дочь богача смотрела и завидовала. Мечтала, что будет у неё жених вот такой красоты, как муж хозяйки реки, и она вот так же волосы распустит.
Пока родители ели, пили, пели, ловили рыбу, дочка богача собирала блестящие раковины перловицы1.
Да так увлеклась, что к лесочку подошла. А там вдруг тень мелькнула. Девчушка любопытная была, не хуже тебя, за тенью метнулась.
Тень оказалась пареньком. Когда тот оглянулся, девица обомлела. Такой красоты она ещё не встречала.
Его смуглое лицо было словно высечено из камня самым талантливым скульптором. Скулы, нос, разрез глаз – всё было настолько гармоничным, что не верилось в существование этого создания.
Но он стоял рядом и наблюдал за незнакомкой.
В его глазах был страх. Он приложил палец к своим губам, давая понять, чтобы девушка не закричала.
А она и не собиралась кричать. Потеряла дар речи.
Незнакомец вдруг подошёл близко, поводил рукой перед её лицом и улыбнулся.
Девушка не шевелилась.
– Смешная ты, – прошептал юноша. – Иди поскорее отсюда. Меня заметят, а я жить хочу.
Девушка испуганно оглянулась.
Там за деревьями родителям явно было не до неё.
Они что-то шумно обсуждали, смеялись. Был слышен плеск воды.
– Я Исур, – тихо сказал паренёк. – А тебя как зовут?
– Не скажу, – ответила девушка.
– Давай я буду называть тебя Луной?
– Почему Луной? – девушка засмеялась, но тотчас прикрыла рукой рот.
– Ну ты же не говоришь своё имя.
– Ну хорошо, я Луна! А теперь прощайте, Исур! Мне пора.
Так закончилась их встреча.
Дочь вернулась к родителям. Маменька поинтересовалась её состоянием и сказала, что уже скоро будут собираться домой.
Дома девица не могла найти себе места. Всё мерещился ей тот красивый парень из лесочка.
Она невзначай спросила у отца через месяц:
– Папенька, а помните, как мы хорошо отдыхали у Анны Гавриловны? Может быть, повторим? Мне это место так легло на сердце, с такой теплотой его вспоминаю, что хочется вернуться.
– А почему бы и нет! – воскликнул богач. – На Ильин день собирайтесь, передай матушке.
Но впечатления были уже другими. Река зазеленела, от неё неприятно несло тиной и тухлой рыбой.
Накануне отъезда отец передумал ехать, но потом решил, что Анна Гавриловна будет в обиде.
На белом покрывале вся еда осталась нетронутой. Ничего не лезло в горло от вони, что была вокруг.
Богач из приличия сидел и ждал, когда хозяйка реки пригласит в дом.
Анне Гавриловне тоже было не по себе, но она боялась сделать гостям неприятно. Те могли подумать, что хозяйка гонит их. Никому не нравилось, но все молчали.
Дочка богача всё ходила в лесочке, всё звала еле слышно:
– Исур, Исур!
Но никто не отзывался.
Анна Гавриловна наконец-то взяла себя в руки и сказала:
– А не пройти ли нам в гостиную? Мне привезли новые карты. Хочу попробовать с вами, дорогие гости!
И богач, и его супруга обрадовались предложению.
– Еду оставим тут! – громко сказала Анна Гавриловна. – Я сейчас позову рыбаков, они заберут. Им привычно у реки есть и вонь глотать.
Пока богач помогал жене сворачивать белое покрывало, к месту отдыха подошли трое: парень и две девчушки.
Юноша взглянул на дочь богача и улыбнулся. Это был Исур.
Увидев осуждающий взгляд Анны Гавриловны, Исур отвёл глаза и принялся собирать еду. Девочки помогали ему.
Богач, его жена и хозяйка реки смотрели на забирающих еду пренебрежительно, и только дочь богача – с восхищением.
Вторая встреча была вот такой короткой.
И опять девушка тосковала по новому знакомому.
Марфа Игнатьевна замолчала. А потом как крикнет:
– Томка, ты чего уши развесила? Темнота уже спускается, а ну, быстрее полощи!
Тамара полоскала.
На обратном пути она спросила:
– Бабушка, а откуда ты знаешь эту историю?
– Какую? – удивилась Марфа Игнатьевна.
– Ту, что рассказывала об Исуре и дочери богача.
– Так то сказка была, – отмахнулась бабушка.
Тамаре стало обидно.
– Я уже большая, чтобы сказки слушать.
– А жизнь состоит из таких сказок, – пробормотала Марфа Игнатьевна.
Перед сном Настасья намазала дочке руки дёгтем, поцеловала в лоб и пожелала добрых снов.
Ночью Тамаре снился красавец Исур, только с ним рядом была она.
* * *
Мать Тамары работала ветеринарным врачом. Когда у коров начинался отёл, она почти жила на работе. Вечером всегда забегала домой, чтобы пожелать детям добрых снов, но часто задерживалась, и добрых снов желала Марфа Игнатьевна, постоянно ворча одно и то же:
– Приучила, вот и приходи сама лбы им лобызай!
И если Тамаре от бабушки когда-никогда доставался поцелуй, то младшему брату не доставалось ничего. Трёхлетний Сенька хныкал всю ночь, пока к утру мать не приходила его успокаивать.
Иногда Тамаре удавалось убаюкать брата, но случалось такое редко.
Отец Тамары последние полгода жил в городе. Приезжал только на выходные. Уехать в город его уговорила жена. Невыносимо было уже слушать, как Марфа Игнатьевна поливала зятя грязью.
Настасье без мужа было тяжело. Но за полгода она привыкла.
Дочь всегда радовалась приезду отца.
Он уже у калитки кричал:
– Тамара Афанасьевна, Арсений Афанасьевич, прибыл ваш старший брат! Встречайте-ка батьку!
Отец называл себя старшим братом, чем очень раздражал тёщу.
Дети выбегали к отцу, а Марфа Игнатьевна бормотала:
– Когда ж ты уже сгинешь с этой земли?
Потом она демонстративно задирала вверх подбородок и уходила в свою комнату.
Поначалу Тамара замечала, что отец скучает и по своей жене. А потом стала прислушиваться к их разговорам и поняла, что наступил разлад.
Однажды Настасья и Афанасий ругались так громко, что Марфа Игнатьевна выбежала из комнаты с полотенцем и набросилась на зятя:
– Ты мою Наську не смей обижать!
На что зять ответил тёще:
– Уймитесь, мама! Уймись, старая змея! Никто вас не звал.
Потом Тамара слышала мамин плач и отцовские причитания.
А наутро бабушка говорила дочке:
– Может, сейчас ты начнёшь понимать, что он тебе не пара?
Больше ругани между родителями не было. Отец всё так же у калитки звал детей, но больше никогда при них не обнимал жену. Да и сама Настасья уже не смотрела на мужа как раньше.
Вот и сегодня, услышав голос отца, Тамара выбежала на улицу.
За ней побежал Сенька:
– Я первый, я первый!
Тамара сбавила скорость, дала возможность брату первому подбежать к отцу.
Марфа Игнатьевна на приветствие зятя ничего не ответила, ушла к себе.
Втроём дождались Настасью.
Отец привёз из города большой пирог с вишней и колечко жене.
Тамаре было радостно оттого, что мама улыбается.
Улыбался и отец. Но вечером они опять ругались: негромко, но довольно слышно.
– Никогда больше не приеду в этот дом! – от слов отца сердце Тамары сжалось, и она захныкала, как её младший брат.
Мама прибежала, укоризненно посмотрела на дочь, погрозила пальцем.
Тамара отвернулась, но плакала уже беззвучно.
Наутро отца уже не было. На обеденном столе стояла его любимая кружка. Сундук, в котором хранились вещи, опустел.
В доме было тихо, Тамаре стало страшно.
– Мам, – пропищала она, – мама!
В ответ тишина.
Тамара вышла на улицу.
Земля была припорошена тополиным пухом. Девочка удивилась этому. Только вчера ничего не было. Лёгкий ветерок поднимал пух с земли. И этот поднятый пух норовил залезть Тамаре в нос, щекоча и заставляя чихать.
Тома обошла дом, заглянула в окно бабушкиной комнаты. Заметила, как та расплела свои седые волосы и смотрела на себя в зеркало.
А потом Марфа Игнатьевна как будто положила руки на плечо кому-то невидимому и сделала несколько танцевальных движений. И как закружилась в танце!
Тамара еле успевала следить за ней.
Она никогда не видела бабушку танцующей.
Зачем-то представила вместо невидимого партнёра вчерашнего героя бабушкиной сказки Исура.
Марфа Игнатьевна остановилась, подошла ближе к зеркалу. Слегка припудрила лицо.
Тамаре нравился запах порошка, которым бабушка пудрила лицо. Однажды она пробралась в её комнату и решила попробовать припудрить себя. Но что-то пошло не так: коробочка с порошком выпала из рук Тамары, и всё высыпалось на ковёр.
Дрожа от страха, девочка собирала порошок, плакала. Дула на ковёр.
Наказание было обидным. Тамара пропустила три ужина и на три дня осталась без маминых поцелуев. Больше никогда она не брала чужое.
– Томка! – услышала девочка. – Где ты с утра уже ходишь? Иди сюда, сегодня чтение у нас.
Тамара с неохотой шла домой. Читать бабушкины книги ей не хотелось.
Бабушка сегодня была подозрительно весёлой. Когда к обеду Настасья пришла домой, Марфа Игнатьевна сказала внучке:
– Поди погуляй, потом продолжим.
Но Тамара гулять не пошла, решила подслушать разговор.
– Давно бы так, – начала Марфа Игнатьевна. – Раньше меня послушать стоило, и дети были бы другими.
– Какими другими? – Настасья была недовольна.
– Воспитанные! Не кривоногие, как Сенька, не больные, как Томка. Это где такое видано, чтобы от воды тело волдырями покрывалось?
– А не ваших ли рук это дело?
– Что ты мелешь, неблагодарная? – бабушка перешла на шёпот, Тамара с трудом различала её слова.
– Если бы не вы со своими травами, – Настя тоже стала шептать.
Больше Тамара ничего не слышала.
Она ждала, когда женщины начнут говорить нормально.
– И что теперь ты будешь делать без мужика?
– Жить, – ответила Настя. – Мужик мой никуда не делся, он нас в город зовёт. Но я не поеду.
«Ой, – сердце Тамары забилось радостно, – в город. Вот бы уехать к папке!»
– Но я не поеду, – повторила Настасья. – Я нужна здесь. В городе мне нечего делать.
– И правильно, мужичка себе тут присмотри. Вот Пётр Александрович, например… Воспитанный, умный… Правда, тоже пролетариат, но вижу в нём воспитание. Не то, что у твоего Афанасия.
– Ой, нашли кого сватать! – Тамаре показалось, что её мать даже засмеялась.
– А чего ты хохочешь? Ты ещё заблей как коза. Хохочет она. Детям отец нужен.
– У них есть отец, – Настасья перестала смеяться.
– Он больше не вернётся сюда, сам же сказал.
– Мы будем к нему ездить. Вот в воскресенье и поедем. Томе будет интересно в городе.
– Ну давай, давай… Поезжай. Дождёшься, пока Петра Александровича не уведёт бабёнка какая.
Дальше разговор мамы и бабушки был уже неинтересен. Они вдвоём считали сколько заказать кормов для коз и какой объём муки дополнительно выкупить.
Наступило воскресенье.
Тамара всё ждала, когда мать скажет ей: «Собирайся, поедем к отцу!»
Но вместо этого Настасья опять ушла в ночь на работу.
Около полуночи Тамара услышала голоса. Тихо-тихо поднялась с постели, вышла из комнаты.
За обеденным столом сидела бабушка и какой-то мужчина. Он сидел спиной к двери, и лица не было видно.
Гость говорил довольно громко:
– Марфа Игнатьевна, плохо вы дочь воспитываете и внучку плохо. Отчего же у вас дитё пишет, что серебро в доме имеется?
– Пётр Саныч, это ж откуда у вас такие знания? – бабушка говорила без страха.
– А вот откуда!
Мужчина из-за пазухи вытащил что-то и бросил на стол.
– Что это? – поинтересовалась Марфа Игнатьевна.
– А вы прочтите, не ленитесь!
Бабушка забормотала себе под нос:
– Меня зовут Тамара. Мне 9 лет. У меня есть бабушка Марфа. Она очень добрая, но всегда плачет из-за тяжёлой жизни.
В комнате наступила тишина.
Тамара дрожала за стеной.
«Божечки, – думала она, – что же будет? Что же будет? Кто же мою тетрадь взял? Кто? Как она оказалась у этого мужика?»
От вопросов разболелась голова.
До девочки доносились уже только обрывки фраз:
– Поселение, конфискация, детский дом, тюрьма, враг народа…
Слёзы лились из глаз. Не слушая дальше разговор, она пошла было в свою комнату, но вдруг голос мужчины стал громче:
– Марфа Игнатьевна! Меняю дневник на вашу дочь. Делайте что хотите, но срок вам даю до декабря. Если Настасья не станет моей, всю семью вашу сживу с этой земли! Так и знайте!
Тамара думала, что её сердце разорвётся в груди. Утром она не вышла из своей комнаты.
Бабушка кричала:
– Тома! Тома! Иди учиться!
Но у Томы поднялась температура. Девочка лежала в кровати и смотрела в потолок.
Марфа Игнатьевна подошла к внучке, потрогала лоб и воскликнула:
– Боже святый! Горит девчонка, беда какая!
Тамара плохо помнила, что происходило в те дни.
Настасья говорила матери:
– Отныне вы ходите стирать одна! Застудили мне ребёнка!
– Так пусть закаляется! Она ж помрёт в случае чего! – возмущалась Марфа Игнатьевна.
– Вы так и мечтаете об этом! Так давайте, убейте её сейчас, и меня, и Сеньку! Вы же хотите остаться одна! – кричала на мать Настя.
– О-хо-хо. – Марфа Игнатьевна не сдавалась. – Мне для этого убивать вас не надо.
На пятый день болезни Тамаре стало легче.
Мать сидела рядом с ней, держала маленькую ладошку в своей руке и шептала:
– Доченька, ты обязательно поправишься. Я обещаю, ты больше не пойдёшь стирать в реке.
– Пойду, – ответила Тамара. – Я хочу дослушать сказку.
– Какую сказку?
– О красивой дочке богача и Исуре…
Тамара никогда не видела у матери таких удивлённых глаз. Настасья даже закашлялась.
Потом улыбнулась, кажется, через силу и попросила дочку:
– А мне ты расскажешь эту сказку?
Тамара кивнула и начала:
– По ту и по эту сторону нашей реки раньше стояли домики…
Настя слушала рассказ дочери и старалась улыбаться, но когда вышла из комнаты, позвала свою мать:
– Мама, где вы?
Марфа Игнатьевна не спешила отзываться.
Только с третьего раза подала голос.
– Чего разоралась? Слышу я. Подойди по-человечески. Горланишь, как ворона.
Настя схватила мать за шею и стала её душить.
– Ты что творишь, – хрипела Марфа, – что творишь? Бог с тобой! Никак помешалась на том, что муж бросил тебя, и приплод ему не нужен? Почему же ты ему не сказала, что на сносях? Убивай давай! И потом родить не сможешь. Будешь в муках корчиться, никто к тебе не подойдёт за то, что ты мать жизни лишила!
Настя ослабила хватку, грузно опустилась на стул, закрыла лицо руками и зарыдала.
Пока Марфа Игнатьевна откашливалась, её дочь плакала.
– Говорю тебе – не позорься. Пётр Александрович – видный человек. Умный, воспитанный. Сдался тебе этот пролетариат. Он же не стóит даже твоей волосинки! У него, небось, баба в городе. А ты тут слёзы льёшь. А Пётр – человек ответственный: и ребёночка воспитает, и Сеньке ума даст.
– Вы зачем Тамаре рассказываете о своей жизни? Зачем маленькой девочке ваши приключения? Отчего же это сказкой стало? Меня позорите, что себя не с тем связала, а сами-то…
Марфа Игнатьевна усмехнулась.
– А… Вот откуда ноги растут. А мне скрывать нечего. Пусть знает, какой может быть любовь.
– Какая любовь в 9 лет? Вы в своём уме?
– В своём! В отличие от тебя.
– Ну тогда не забудьте рассказать правдивую концовку, чтобы внучка знала, какое чудовище её бабушка.
– Дура ты, Настька…
Марфа Игнатьевна вышла из дома.
После того дня с дочкой не разговаривала.
Тамара выздоровела. Когда бабушка собралась в очередной раз на реку, увязалась с ней. Но Марфа Игнатьевна велела внучке остаться дома.
Девочка не знала, чем себя занять.
Дома никого не было. Сеньку мама взяла с собой на работу. И Тамара решила пойти в ветеринарный пункт.
Захотелось ей поведать матери о разговоре, который подслушала ночью.
Но по пути встретила подружку Варю.
Та почему-то стала убегать. Тома еле догнала её.
– Ты чего, Варя? Убегаешь вдруг. Не виделись давно.
– Некогда мне с тобой беседы вести, уроки надобно делать. Ты вот в школу не ходишь, а пишешь красивее нашей учительницы. Я тоже хочу так научиться, – Варя вдруг покраснела: – Я тетрадку у тебя взяла на время: толстенькую такую, под книжками лежала.
Тамара побагровела.
– Ах это ты! Воровка ты эдакая!
– Да я верну, верну! Мамка на работу уйдёт, найду и верну! Пропала твоя тетрадка!
Тамара теперь всё поняла: Варя украла тетрадь, её нашёл Геннадий Ефимович и передал своему другу Петру Александровичу. А тот, в свою очередь, пришёл к Марфе Игнатьевне и стал угрожать.
– Я бы тебя и без воровства писать научила, – обиженно пробормотала Тамара. – Иди ищи…
Варя побежала в сторону своего дома. Тамара же думала о том, как теперь забрать дневник у Петра Александровича. О подслушанном разговоре решила матери пока не говорить.
Через два дня уже поздним вечером, когда мама пожелала Тамаре добрых снов, в дом постучали.
Пришёл Варин отец и начал с порога:
– Анастасия Алексеевна, отчего же ваша дочь так запугала мою, что она теперь из дому боится выйти?
Настя смотрела на Геннадия Ефимовича с удивлением.
Марфа Игнатьевна решила полюбопытствовать и тоже вышла из своей комнаты.
– Это ж как ребёнка надо запугать, чтобы она вот так боялась? Мне бы с вашей дочкой беседу провести.
– Она спит, – сказала Настя.
– Ну так разбудите, Анастасия Алексеевна. Негоже так поступать.
Тамара не стала дожидаться, пока её позовут. Поднялась с кровати, вышла к гостю. Смотрела на него сонными глазами.
– Что же ты, Тамара, Варюху запугала? – переключился на неё Геннадий Ефимович.
– Что же ты, Тома? – спросила Настя.
– Ох, Тамара, ремень отцовский о тебе рыдает, да нет отца-то! Сиротинушка ты наша, – запричитала Марфа Геннадьевна.
В комнате воцарилась тишина. Все пытливо смотрели на Тамару.
Она вдруг обратилась к отцу Вари:
– А что грозит человеку, укравшему чужое?
Геннадий Ефимович усмехнулся:
– То же, что и тому, кто от советской власти драгоценности в подвале прячет.
Настя и её мать покраснели.
Отец Вари приблизился к Насте, схватил её за плечи и зло прошипел:
– Если ещё твои выродки к моей дочке подойдут, серебро ваше на переплавку поедет…
И вышел, громко хлопнув дверью.
– Чего это такое было? – дрожащим голосом спросила у дочери Марфа Игнатьевна. – Никак Генка решил до нас добраться? Неужто антисоветскими элементами нас посчитал? Давай поскорее серебро прятать. А то нагрянут…
Настя долго стояла с опущенной головой, потом накинула на плечи шаль и вышла на улицу.
– Ты куда в ночь, малахольная? Не работаешь ведь сегодня! – кричала ей вслед мать.
Тамара заплакала.
– Спать иди! – прикрикнула на неё бабушка.
