Kitobni o'qish: «Игра в пазлы»
К читателю
Дорогой читатель! Это не совсем обычная книга – главы-пазлы в ней разбросаны вперемешку (но в этом есть свой смысл). Если ты любишь, чтобы все события шли по порядку, в оглавлении ты найдёшь подсказку. Начинай с Пазла 1 и так далее… Однако такое прочтение, на взгляд автора, подобно попытке смотреть в стереоскоп одним глазом. Ты всё увидишь, но картина будет плоской.
Для получения объёмного эффекта рекомендуется собирать пазлы в предложенном автором порядке (или найти лучший).
Моей подруге детства Яночке
Пазл 21. Грязный ботинок
3 апреля 1992 г.
В тот день я потеряла своё зеркальное отражение.
Солнце заливало подушку, в коттеджах за Угольной надрывались петухи. А я-то думала: будет гром и молния, и горы сомкнутся над Алханчуртской долиной! Вместо этого мама принесла мне в постель тёплого молока и велела вставать. Утро всё-таки наступило.
Я усердно плескала себе на лицо и даже почистила зубы (а не просто помочила щетку). Но вкус молока с растворённым сахаром – почему-то это считается для меня полезным – был неистребим. Тогда я нагнулась к крану и сделала несколько больших глотков. Вода была холодной и вкусной. Слегка заныло горло. «Ты же знаешь, тебе нельзя холодное…». Это мама. «Как можно пить некипячёную воду?!». А это уже папа… Я скорчила гримаску и растрепала себе волосы. Потом взяла щётку, причесалась и снова стала пай-девочкой. Такой увидят меня родители за завтраком.
Через кухонное окно мы наблюдали, как отец Яны со своими приятелями грузит вещи в контейнер. В этом непрерывном движении было что-то тупое и страшное. Словно спятившие муравьи принялись вдруг разорять свой муравейник…
– Курага1 скоро зацветет, – сказала мама.
– Не привыкну, что пятница – выходной, – сказал папа.
– Человек ко всему привыкает, – сказала мама.
И посмотрела на меня.
Я отодвинула тарелку с кашей, натянула свитер и выбежала во двор. Утро было надрывно-солнечное. Такое яркое, с таким неправдоподобно синим небом – словно в истерике…
Вчера Яна в последний раз приходила ко мне домой. О монетке мы больше не вспоминали. Азартно резались в настольные игры, спорили, хохотали… Мы не притворялись: нам действительно было весело.
Почти так же, как и страшно.
Я бежала через двор по прямой – от подъезда к подъезду. Подвернула ногу и не почувствовала боли. Только захромала слегка.
Яна в своей красной кофточке казалась совсем маленькой рядом с громадиной на колесах. Маленькой и потерянной в этой суете. Потом она увидела меня, и лицо её просветлело.
– Анька! Хорошо, что ты пришла, – сказала она.
Вдвоём мы помогали грузить мелкие вещи. Квартира Князевых быстро пустела. Раздумывать было некогда, и всё же мне стало грустно, что сюда придут и по-хозяйски обоснуются чужие люди…
Уютная детская, где мы столько играли на светло-зелёном паласе, превратилась в незнакомую облезлую комнату. Повсюду валялся мусор, клубы пыли, ошмётки веревок. Палас скрутили и затолкали в контейнер. Последним мужчины подняли шкаф и, кряхтя и переругиваясь, поволокли его к двери. Яна успела прошмыгнуть на лестницу, а меня оттеснили в угол, тем самым украв у нас ещё пару драгоценных минут… Я с трудом сдерживала слёзы.
У ног моих мелькнул цветной квадратик с причудливыми вырезами. Тут же на него наступил чей-то грязный ботинок и уволок за собой.
Конечно, я сразу поняла, что это.
Тот самый пазл.
Но теперь это уже не имело значения…
Пазл 3. Монетка
Апрель 1989 г.
Под большим деревом кураги со стороны Старопромысловского шоссе стояла девочка с голубыми лентами в косах и плакала…
Иногда я люблю думать о себе в третьем лице. Словно рассказываю историю невидимому собеседнику и хоть на несколько минут становлюсь не «Соплёй», а личностью – интересной кому-то ещё, кроме родителей и сестер. Дурацкий самообман. Кому я нужна?
Мимо проносились редкие легковушки, громыхали грузовики, ползли троллейбусы. За дорогой начинался Сунженский хребет с прилепившимися по склону домиками и нефтяными вышками. Черешни и вишни во дворах пока только зеленели. А курага цвела. Она стояла в своём нежно-розовом великолепии, и ей не было дела до человеческих слёз. Она упивалась красотой этого дня и своей собственной, впитывала солнце каждой из растопыренных жёлтых тычинок, и крохотные бутоны тянулись к нему в истоме, как уже распустившиеся лепестки.
«И всё равно тебе никогда не стать абрикосом», – подумала я.
От слёз в глазах все расплывалось. Розовая пелена – цветы кураги, жёлтое пятно – автобус «четвёрка», яркие блики – отсвет пряжек на сандалиях. До чего же несправедливо, что я стою тут одна и плачу, когда сегодня мой день рождения. А я так ждала его, так радовалась, что мне уже десять лет!..
К одиночеству я привыкла. Ещё в детском саду я была вне шумной стайки. Лёлька Сагинян, с которой мы ходили в одну группу, то «дружила» со мной, то «не дружила». Она могла прийти утром, задрать нос и заявить: «А я с тобой сегодня не дружу!». Я отворачивалась, садилась на палас, играла сама с собой. Меня толкали, пробегая мимо, дразнили – я сжималась в комочек и, не поднимая глаз, продолжала своё занятие. Иногда Лёлька меняла гнев на милость: «Ну ладно, дружу. Что это у тебя?». И бесцеремонно выхватив из моих рук почти готового человечка, мяла его в своих уверенных пальцах: «Фу, какой страшный!». Я плакала, ненавидела Лёльку, но всякий раз, заслышав её «ну-ладно-дружу», вспыхивала от радости…
– Что, прогнали тебя? – насмешливо спросил кто-то.
Муслим Джабраилов из первого подъезда даже на бегу успеет сказать какую-нибудь гадость.
– Я сама ушла! – крикнула я ему в спину.
Это была правда. Но заплакала я ещё горше.
Дура, твердила я себе. Дура. Почему ты решила, что в день рождения всё должно быть иначе? С чего ты взяла, что в красивом платье вдруг станешь своей?!
…А платье действительно было красивое. К обновкам я относилась спокойно (гораздо больше радовали книги), но при виде этого платьица заплясала на месте. Воздушное, голубое, с белым корабликом на груди – оно казалось мне воплощением весны.
Любка Рамочкина обожает всех оценивать: «Это модно. Это немодно. А это отстой! Бабушка носила…». Я, конечно, всегда «отстой – бабушка носила», а сама Любка модная-премодная. И Лёлька модная, и Алка (при её-то росте!), и Валя Ильина… Но сегодня я красивей их. Я надела это платье, пахнущее весной, и мама вплела в мои косы голубые ленты. И в таком «деньрожденном» настроении я вышла во двор – с надеждой, что наконец-то оценят, похвалят, примут… А там – пыль столбом! Все метут.
Субботник.
На окраине двора, где раньше были огороды и «собачатник», выросла новая пятиэтажка. Она сияла своим краснокирпичным великолепием, и поговаривали, что в подъездах – чудо из чудес – лифты. (Врали, конечно!) Крупный строительный мусор уже вывезли, но осталась куча хлама. В школе нас учили, что «пионер – всем ребятам пример». А субботник воспринимался как весёлое разнообразие в череде дворовых забав. Неудивительно, что свита Рамочкиной забросила мячи и прыгалки, вооружилась вениками и граблями…
Я наблюдала издали. Вовка Ильин подкрался к сестре и с радостным воплем: «А Макс в говно вляпался!» – оседлал метлу с длинной ручкой. «Делом займись», – прикрикнула Валя. Алка усмехнулась: «Леший на метле». – «А ты и без метлы ведьма! (Получил подзатыльник.) У-у, дылда…» «Дорогу!» – хором закричали Максим и Ахмед, толкая перед собой доверху нагруженную тачку. Оттуда с лязгом свалилась железяка, прямо Максу на ногу, и он выпалил нехорошее слово. Ахмед посмотрел с осуждением, а Лёлька захихикала.
Потом они заметили меня.
«Сопля», – сказал Вовка, и в голосе его прозвучала радость мучителя, почуявшего истинную жертву. «Эй, чё так вырядилась?». Это уже Лёлька, подружка детсадовская. Если бы Рамочкина вышла в таком платье – Лёлька закатила бы чёрные глазищи: «Отпад! Улёт!». Если бы любая из них появилась в обновке – все бы её окружили, восторгались, завидовали. А мне: «Иди домой за веником!». И никому дела нет, что сегодня мой день рождения.
Прижимаясь мокрой щекой к стволу кураги, я в сотый раз думала: «Да разве лень мне было помахать веником? В другое время с удовольствием. Но когда чистенькая, праздничная, наевшаяся, выходишь в новом платье…». Опять защипало в носу от жалости к себе.
Никто не попытался меня понять. Они были работяги, я – лентяйка… Но разве мало я трудилась на пришкольном участке, дежурила по классу? Разве только неделю назад не впряглась я в тележку с металлоломом, не хваталась за любую ржавчину, какая попадалась на пути? Оцарапала ногу и локоть, а устала так, что перед сном подташнивало.
Я размазывала слёзы. Прыгалка в левой руке уныло обвисла. На груди, прямо на белом кораблике, остался отпечаток грязной Вовкиной ладони, и осознание этого доводило до судорожных всхлипов. Я тёрла листьями, слюнявила, но стало только хуже. Как я его ненавижу!
Джабраилов открыто увильнул от субботника, но никто не посмеет бросить ему вызов, потому что его бешеный нрав и кулаки хорошо известны всей округе. Разумовская – активистка, «кругляшка», гордость класса – тоже отсиделась дома, но никому и в голову не придет её обвинять. И только я, вечный изгой, – «лентяйка»… Но самый обидный упрёк исходил от Рамочкиной. «А ещё пионерка!» – сказала она вслед, и фраза эта вонзилась точнёхонько между лопаток, словно ядовитый дротик.
Всё дело в ней, в Любке. Вовка противный, но он не заводила. Он вроде того подленького зверька из «Маугли»: «А мы пойдем на се-евер!..». Любка – вот кто всем заправляет. Любка – с её кукольным личиком, модными заколками в волосах и рассказами о том, что ей купит папа. Любка, которая в глаза дразнится мало, может совсем молчать, но все сделают так, как ей вздумается.
И Валя отвернулась: «Не хочешь, что ж…». С Валей всегда так. В школе с ней можно общаться и дружить, но во дворе её словно подменяют. И всё равно она неплохая девчонка, гораздо лучше своего братца. Максим тоже ничего (при этой мысли я покраснела). Ахмед даже помог мне однажды: достал воланчик из колючих зарослей. По отдельности с каждым из них можно играть. Но появляется Любовь Рамочкина, и они вьются вокруг неё, словно свита принцессы, а я чувствую себя замарашкой, просящей подаяние – хоть капельку дружбы.
Только на прошлой неделе мне показалось, что я смогу стать «своей». Здесь, за домом, мы по очереди катались на велике Ахмеда. На этом самом месте, под курагой, я нашла кошелёк с монетами…
Но начать, пожалуй, следует не с кошелька, а с велосипеда.
Велосипедная тема вошла в мою жизнь в пять лет, когда мне подарили мечту советских малышей – «Мишку». Я забросила свои первые книги и растворилась в новой забаве. Катила по двору, громыхая боковыми колёсиками, и впервые в жизни меня переполняло ощущение превосходства. Но вскоре такой же велик купили Любке, потом Вале с Вовкой… потом спустила шина… А на следующий год я уже выросла.
«Мишка» поселился у тёти Дуси и перешел в разряд дошкольных воспоминаний – но страсть осталась. Непременно, непременно должна я освоить настоящий двухколесный велосипед! Неважно, что взять его неоткуда: подростковые – «дефицит». Хочу. А-а!.. Свой велик – это мечта, но учиться можно и на чужих. И опять-таки неважно, что они большие, непослушные, с тяжелым рулем и поперечной рамой, и то ли ты на нём, то ли он – на тебе: путешествие начинается с бордюра, а заканчивается забором, стеной, стволом дерева… Что за беда, какие у тебя колени, локти и даже лоб! Когда страсть – плевать, сколько шишек набьёшь.
Я сама себе удивлялась. Плаксивая тихоня смело подходила и выпрашивала покататься у самых хулиганистых мальчишек двора, начиная с Тольки Степнова, соседа по лестничной площадке, и заканчивая толстяком Арсеном Асхабовым с его дружками, которых в других ситуациях смертельно боялась. Арсен, в отличие от Тольки и своего же брата Ахмеда, ничего не делал «за так», и не счесть, сколько драгоценностей – вплоть до ручки с плавающим корабликом – перекочевало от меня в карманы его широких штанин. При этом он всегда ухмылялся, говорил «за цирк дёшево беру» – это о моём стиле вождения; и его дружок Муслим, и другие прихвостни – все беспощадно ржали.
А мне было всё равно. Я видела только велосипед; у меня руки тряслись от нетерпения схватиться за руль; но уж когда хваталась – держала крепко. И неизбежно настал тот день, когда я почувствовала, что железный конь укрощён. «Заработало!» – одобрительно заметил Толька (это был Толькин велик), и Валя помахала мне с балкона, и Вовка рядом с ней от изумления промолчал. А я не ехала – парила, хотя подо мной по-прежнему была не по возрасту громоздкая железяка и педали норовили ускользнуть и больно стукнуть по ногам. Но всё это были мелочи по сравнению с ощущением полёта. Где-то внизу остались дорога, и вишнёвые деревья, и крыша родной пятиэтажки… Домой я вернулась измученная, с синяками на лодыжках, с опухшими запястьями, – счастливая!
Этот сезон начался удачно. Арсен, который и прежде по весовой категории не слишком подходил к велогонщикам, так растолстел, что вынужден был отдать свой велик младшему брату. Ахмед был добрый мальчишка. Он давал покататься, ничего не требуя взамен, но, помимо меня, было ещё много претендентов. И всё-таки теперь я каталась чаще.
В тот день мы рулили за домом, строго по кругу каждый. Нас было семеро: кроме Ахмеда и меня, ещё Валя с Вовкой, Алка, Лёлька и Максим. Любка гулять не вышла, и уже потому мне дышалось легче. Кроме того, когда в моих руках велосипед, я чувствую себя уверенней. И вот моя очередь. Мчусь, рассекая воздух, ветер отбрасывает косы… притормозить, повернуть… ой, а что это?
Я прислонила велик к дереву и присела на корточки. Среди пыли и снующих муравьёв лежал толстый красный кошелёк с металлической защёлкой. Видимо, при падении он раскрылся, и несколько монет в десять, пятнадцать и двадцать копеек весело блестели на солнце. Недра кошелька были набиты мелочью (в то время совсем не мелкой). Откуда он взялся? Я задрала голову – на балконах пусто. Если бы кто-то его обронил, наверное, уже был бы здесь: сумма не маленькая – ни одного жёлтого медяка. Очень странно!
Солнце припекло затылок. Спохватившись, я вскочила на ноги. Ахмед ещё посчитает, что я сжульничала! А Вовка с Лёлькой обязательно скажут какую-нибудь гадость, ведь за то время, что я разглядывала кошелёк, можно было объехать весь школьный двор. Я торопливо крутила педали. Вот уже ступени почты, на которых расположилась компания, вот уже Лёлька заорала: «Нечестно!..».
Я стала оправдываться:
– Там кошелёк с монетами…
– Кошелёк? С монетами?! Где он, где?
– Под курагой, – растерянно ответила я.
Побивая все рекорды, компания уже неслась к месту находки, а длинноногая Алка – впереди всех.
Я смотрела вслед и удивлялась. Даже Максим рванул, а ведь сейчас его очередь кататься; даже Ахмед, который и трусцой-то ленится пробежать; даже Валя – такая серьёзная!.. Они неслись за монетами, словно пираты к острову сокровищ. Но для пиратов это нормально, а им-то зачем?!
Я успела покататься возле почты (смутно беспокоясь, честно ли это), прежде чем компания вернулась. Все возбуждённые, раскрасневшиеся, с добычей в кулачках. Кошелёк взяла себе Алка: «Сойдет за косметичку». На меня они смотрели как-то странно. Из чувства справедливости все предложили со мной поделиться – даже Вовка протянул какую-то монетку.
Но я помотала головой. Родители бы этого не одобрили. Всё, что мне надо, они купят сами.
…Под ногами что-то блеснуло. Я наклонилась и подняла маленький алюминиевый кружок. Монетка. Снова монетка? При взгляде на неё даже слезы высохли. Размером она была с десятикопеечную, и цифра 10 красовалась на ней, вот только буквы были непонятные: GROSZY. Иностранная! На обратной стороне был изображён орёл с расправленными крыльями, год выпуска – 1977 (за два года до моего рождения), а по кругу шла длинная надпись: POLSKA RZECZPOSPOLITA LUDOWA.
Мелкая польская монетка, привезённая каким-то счастливчиком из командировки в соцстраны… Но тогда я этого не знала, латиницу прочесть не могла. Зато я знала слово «валюта», и находка показалась мне весьма ценной и окутанной романтической тайной. На мгновение я заколебалась. Можно загадать желание и бросить её через левое плечо (стопроцентно сбудется), можно продырявить и носить на шее… Тут я поняла, что сделаю, и даже подскочила от радости. Про злополучный субботник было забыто. Прыгалка заброшена в траву. Присев на корточки, я начала разгребать землю под курагой.
Всё необходимое для «секретика» уже было припасено: осколок бутылочного стекла, фольга из-под конфеты, а теперь ещё и монетка. Это будет «секретик» с секретом. Настоящий клад.
Я расправила на дне ямки золотистую фольгу, секунд пять ещё подержала монету в кулаке – жаль было с ней расставаться, затем бережно уложила в центр и накрыла жёлтым выпуклым стеклом. Лучший из моих «секретиков». И в отличие от прежних, о которых я выбалтывала Вале или Лёльке, этот – слышишь, курага? клянусь тебе! – будет моей тайной.
Я крепко зажмурилась, потому что в носу опять защипало. Клянусь тебе, курага, клянусь каждому твоему цветочку, что я разделю эту тайну – как и положено – только с Лучшей Подругой. А это не Валя. И не Алка. И не Лёлька. И, уж конечно, не Любка… Её вообще пока нет. То есть нет рядом со мной, но где-то же она есть, может, совсем близко и тоже ищет меня!
Монетка, монетка, помоги мне. Я хочу её найти – свою Лучшую Подругу. Ведь так положено, чтобы она была. И я верю, ты мне поможешь. Поможешь, правда? Я так хочу этого!
Последние слова я мысленно прокричала. Потом засыпала «секретик» землёй, накидала щепок – никто не найдёт. Поднялась, обхватила толстый ствол дерева, прижалась к нему щекой и, успокоенная, долго смотрела на горы.
Пазл 9. Зелёные спички
Март 1990 г.
Только вчера вокруг был влажный чернозём, а сегодня со всех сторон радостно зазеленела трава. Она покрыла собой газоны и стремилась протиснуться в каждую трещинку в асфальте. А поскольку асфальт был старый, трещин много, то и траве – раздолье.
Я сочувствовала траве и совсем не беспокоилась о тротуаре. Иногда мы с Яной даже помогали какому-нибудь кустику или цветку, расковыривая пальцем асфальтовую крошку. Но сейчас рядом со мной шла тётя Дуся, и я привычно играла роль «я – для взрослых». В этой роли асфальт не ковыряют.
На мне было лёгкое пальтишко и красная шляпка, которую тётя Дуся называла старинным словом «капор». Я немного стеснялась этого головного убора, главным образом из-за его цвета, да и ленты под подбородком казались мне неуместными. В такой тёплый солнечный день можно обойтись без всяких шляп. Но если папа сказал «свежо», его не переубедишь.
Тётя Дуся жила в городке Маяковского, на пять остановок дальше нас от центра по Старопромысловскому шоссе. Каждую субботу после школы она забирала меня к себе домой. Её телевизор ловил вторую программу, и раз в неделю я смотрела «Спокойной ночи, малыши». А ещё у тёти Дуси были старинное кресло-качалка, «ходячая» кукла Зоя из ГДР , фарфоровые слоники – мал мала меньше – и зимние консервы в углу под покрывалом. Правда, сейчас там почти ничего не осталось. Абрикосовый компот выпит ещё в декабре…
Я оглянулась. Мы были уже далеко от шоссе, но холмы, как обычно, «придвинулись». Если же пойти в их сторону, Сунженский хребет снова коварно «отскочит» – и ой, сколько усилий потребуется, чтобы забраться наверх! Зато с той стороны, в низине, растут удивительные цветы, каких здесь не встретишь, и одуванчики там – с кулак величиной. В прошлом мае – как давно это было, еще до встречи с Яной! – мы с тётей Дусей гуляли там и возвращались через Старый поселок. Зашли в магазин, и какая-то продавщица назвала её моей бабушкой. Почему-то стало стыдно, и я не возразила…
Засмотревшись на холмы, я налетела на пожилого чеченца (ему было лет пятьдесят), пискнула «извините» и в смущении ухватилась за бант под подбородком. Чеченец усмехнулся – наверное, в этой шляпе я выглядела очень забавной – и сказал что-то про Красную Шапочку. Он шёл налегке, небрежно сунув руки в карманы; на шаг поотстав, брела его супруга.
– Почему их женщины всегда ходят сзади? – шёпотом спросила я у тёти Дуси.
– Обычай такой, – ответила она. – Раньше все чеченцы жили в горах. В любой момент на пути могла встретиться опасность. Мужчина шёл впереди, чтобы защитить женщину.
Я в сомнении смотрела вслед.
– Они так привыкли, – продолжала тётя Дуся, заботливо расправляя мне ленты. – Вот я, например, не люблю шляпу – голова не дышит. А чеченки носят свои платки круглый год. После выпускного встретишь на улице одноклассниц – все будут в косынках.
Нас обогнала молодая женщина, тащившая за руку белоголового малыша. «Как одуванчик», – подумала я. У мамы волосы были потемней, но тоже красивые, золотистые. Их свободно трепал ветер.
Малыш канючил на одной ноте:
– Хочу в сказку, хочу в сказку, хочу в сказку…
Мать на ходу отвесила ему шлепок. Малыш с готовностью заревел.
– Что ей, жалко?.. – пробормотала я.
– Может, денег с собой нет, – предположила тётя Дуся.
Рёв замер где-то вдали. А мы поднялись по ступеням и зашли в «Сказку».
Всю торцевую стену внутри занимала красочная картина: по синим волнам плыла Царевна-Лебедь, над ней завис Чёрный коршун (уже со стрелой в горле), а на островке по соседству стоял Добрый молодец с луком в руках. Вариация на тему «Сказки о царе Салтане». Я всегда замирала перед этой расписанной стеной. Такие яркие краски, такое понятное представление о Добре и Зле, а ещё – о Любви! Бились о берег взволнованные волны, трепетала крыльями Лебедь, вибрировала тетива лука… Словом, шла я за своими любимыми пирожными с заварным кремом – а приходила всегда к этой картине. Если честно, без пирожных и картина была бы не столь хороша; но и пирожные без картины потеряли бы половину своей прелести…
Любовь! Кто знает, что это за птица? Взять хотя бы наших родителей. Вчера у Яниной мамы был день рождения. Мы с подругой сидели на скамейке и видели, как её папа зашел в подъезд с букетом красных роз. Такой букет не в сезон, наверное, стоит целое состояние.
– Любофф! – выпячивая губы, прокомментировала Янка: была тут снисходительная нотка, но и радость, и гордость за родителей.
Я немедленно похвасталась:
– А мой папа маме на пятьдесят лет стихи сочинил!
Янка округлила глаза:
– На пятьдесят лет?!
Конечно, она знала, что я – поздний ребёнок, и все это знали, но когда касалось конкретных цифр… Никакая поэма не переплюнет молодого, кудрявого, как их пудель Чарлик, отца, несущего букет роз молодой матери. У них – «любофф». А какая может быть «любофф» у моих родителей, если они такие древние?
Даже в чеченских семьях, где по пять-десять детей, не часто случается, чтобы при твоём рождении маме было сорок, а отцу – за пятьдесят. У нас во дворе была только одна такая семья – Асхабовы. Мать Ахмеда старше моей матери. Мне нравилась тётя Малика – гораздо больше матерей Рамочкиной, Ильиной, Каменевой… Она всегда приветливо улыбалась, всегда находила для тебя добрые слова. Работала она продавщицей в «Сказке».
Я ела пирожное, не отрывая глаз от картины, и рассеянно слушала взрослых. Отпустив очередного покупателя, тётя Малика отложила деревянные счёты, облокотилась о прилавок и, как всегда, уважительно стала расспрашивать тётю Дусю о её здоровье и здоровье моих родителей. Она похвалила мой капор и сунула в мои ещё липкие пальцы упаковку с ярким откидным верхом. Это был подарочный набор спичек: на каждом коробке – этикетка с городом-героем, а сами спички (я тут же проверила) толстенные, хоть на три расщепляй, с зелёными головками!
– Нет-нет, Евдокия Ильинична, – решительно отказалась тётя Малика от протянутых денег. – Это подарок. Пусть побалуется. Моему Ахмеду понравилось. Он возится с ними, перекладывает, что-то мастерит…
Череда однотипных «хрущёвок» на Старых Промыслах видна издалека. Достаточно побывать в двух-трёх квартирах, чтобы знать планировку и обстановку всех прочих. Тётина «хата» была точной копией нашей. Когда-то здесь жил и мой дедушка. Он нянчил Веру и Надю, а я родилась уже после его смерти. Теперь в двух комнатах жила одна тётя Дуся.
Если есть на свете старые девицы, которые довольны своим положением по принципу «хочу халву ем – хочу пряники», то именно такой была наша тётушка. И если я не слишком часто задумывалась о бабушках, которых не знала, и не страдала от их отсутствия – это всё потому, что была тётя Дуся.
Вечером мы делали петушки на палочках. Это были не столько петушки, сколько мишки, зайчики, рыбки, – и не столько на палочках, сколько на обыкновенных спичках. Я следила за тем, как тётя Дуся разливает сироп по формочкам, и собственноручно втыкала в густеющую массу спички с обломанными серными головками. Не знаю почему, но самые вкусные «петушки» получаются, если добавить в них немного зелёнки. Я приметила зелёного зайца, которого завтра подарю Яне. Тут новая мысль пришла мне в голову, и я торопливо достала из подарочного набора одну зёленую спичку. Не стану её обламывать. Воткну другим концом и так вручу Янке. Вот она удивится!
Я долго не могла заснуть из-за комаров. В подвале дома тёти Дуси – вековое болото, и вампиры круглый год лепятся по стенам и потолку. Тётушке хоть бы что, спит да похрапывает, а я всегда мучаюсь и раздираю руки. В конце концов я разбудила тетю Дусю, и мы устроили ночное побоище. В это время произошел первый толчок.
Землетрясения в Грозном не такая уж редкость. В школе регулярно проводят учения, чтобы в случае опасности мы смогли организованно покинуть класс. На учениях это весело; дома в полночь – не очень. Качалась люстра. В углу дребезжали пустые банки. С груды пожелтевших газет (папина вотчина) сползло покрывало. Я схватила подарочный набор тёти Малики – на данный момент главное моё сокровище. Вспомнила про зелёного зайца и побежала на кухню.
– Лапунчик, чего заметалась? – добродушно посмеивалась со своей кровати тётя Дуся. – Отбой…
Слабые толчки прекратились.
Я стояла в трусиках и маечке с сахарным зайцем в руках. Очень тянуло съесть его – наверное, от переживаний. Но я себя переборола.
Он – Янин.
Мы не виделись всего сутки, но несёмся друг к другу и обнимаемся на лету. Мой дурацкий капор повисает на лентах, но сейчас мне не до него.
– Такое страшное землетрясение!
– Ещё бы! Я сразу проснулась. А эта соня так и дрыхла… а то бы описалась со страху.
С легким уколом совести я сообразила, что не подумала о конфете для Алинки. Хорошо, «горе луковое» осталось у бабушки. Из кармана куртки я вытащила завёрнутого в промокашку зайца. Яна есть Яна: она сразу узрела зелёную спичку и округлила глаза в непритворном изумлении. Когда заяц уже был у неё за щекой, я выудила из другого кармана коробок с Тульским кремлем и продемонстрировала россыпь зелёных головок.
– Они не горят, – провокационно заметила Янка.
Тогда я чиркнула по нетронутому боку. Включать газ на плите мне разрешили совсем недавно, и со спичками я обращалась ещё неумело. Но эта сразу вспыхнула ярким пламенем. Увы, не зелёным (на что я втайне надеялась). Янка была посрамлена, но сделала вид, что не помнит о своей фразе. Тут мы спохватились: место для игр с огнем выбрано крайне неудачно – на обзоре между нашими балконами.
Яна помрачнела:
– Папка со вчерашнего дня злющий…
Я спрятала коробок в карман.
– Опять «горе луковое» что-нибудь натворило?
– Не-е… Он пьяный пришёл. Мама стала плакать. Он её на кровать повалил. Мама говорит: «Не надо…». Они поругались. Мне, конечно, попало…
– За что?
– А ни за что, – по-взрослому усмехнулась Яна. – Рядом была.
Вот тебе и «любофф»…
В школьном дворе вальяжно разлеглись коровы. Яна вляпалась в свежую лепёшку, долго чертыхалась и тёрла ботинки о траву. Потом нашла красивый «сверкач» и немного утешилась. Желтоватый, с разноцветными прожилками камень лежал на её ладошке, словно медаль на подушечке. Пусть кремний не бог весть какая драгоценность, но и он умеет вспыхивать, как спички. Конечно, не один – нужна пара. Это вроде как у нас с Янкой: когда мы вдвоём – искры летят! Скоро стемнеет, и тогда я вынесу из дома свой «сверкач». Мы жахнем ими друг о друга и насладимся маленьким фейерверком…
Пролетел самолет, волоча на хвосте свой гул. Прошлым летом мы с Янкой устраивали такие игры: «Ложись – бомбят!». И с хохотом падали носом в подорожники. Теперь это уже не солидно, во всяком случае, мне.
Далеко-далеко за коттеджами виднелся в дымке Терский хребет. Когда я была такой же, как Яна, то очень боялась увидеть облако в форме гриба – подслушала что-то из разговора родителей. Но всё это глупости. Атомного взрыва не будет. И войны больше не будет. Никто не посмеет сбросить на нас бомбу.
В тени возле забора расцвели фиалки. Они пахли весной и пирожными с заварным кремом. Немного жаль было рвать их. Но мы подарим их мамам. Ведь нельзя грустить, если дочь принесла тебе фиалки, правда?..
