Kitobni o'qish: «Осветление»

Shrift:

Трещины

«Пытаешься, пытаешься распутать…»

Пытаешься, пытаешься распутать
в себе большую правду, но в глазах
такая вдруг проскальзывает смута,
что стыдно человеку показать,
как будто был ремонт в тебе загадан,
как снег из лета, ждал его, сбылось:
явилась бестолковая бригада,
обои налепила вкривь и вкось,
но если взгляд смотрящего заточен,
он распознает, как ему ни ври,
что стены под ажурными цветочками
искривлены и полны червоточин,
а трещины расходятся внутри.

«что холодеешь анечка…»

что холодеешь анечка
разве тебе темно
выпек господь буханочку
перемолов зерно

соль да мука отборная
радуйся и живи
совестливо сработано
столько вложил любви

людям принес и светится
отдал но знал же ведь
что предстоит ей в хлебнице
высохнуть зачерстветь

«Растаем все – вонзенные, сквозные…»

Растаем все – вонзенные, сквозные,
под залпом слов из горловых мортир,
о, неба, снега взмокшие связные,
таящиеся в гробиках квартир.

А кто тут отскоблен и безупречен?
Мы астры, мы завянем, мы умрем.
На обреченность переходит речь моя
и лопается мыльным пузырем.

Кирпичный лес, возросший полукружьем,
огнями запечатанный во мрак.
Я сторож, что поставлен без оружия.
И видит враг. И сам себе он враг.

«Много снега, мало денег…»

Много снега, мало денег,
Плачу ночью на полу.
Жизнь меня, как нитку, вдела
В узкоухую иглу.

Узкоухи, узколобы
Я, игла, они, оно.
Каждой ночью Пенелопа
Распускает полотно.

Было море… и озера,
Компас, люди, корабли.
Был узор. И нет узора.
Нитка вьется на мели.

Этой ниткой можно вышить
Путь домой, волненье вод.
Ткани нет. Лежит прокисший
За окошком небосвод.

Тихий плеск ассоциаций.
Шов неровный у судьбы.
Не порваться, не порваться,
Не порваться только бы.

Гирлянда

Ну если пересказывать всерьез:
у елки обитатели детсада.
– Гори, гори! – орут. А Дед Мороз
посматривает, словно Торквемада,
на мелочь человеческую пьяно.
Не светится. А что? Чините сами.
И хоровод родителей и нянек
невесело над детством нависает.

Возня, стихи и танцы возле ели.
Хорошего и вспомнишь, что картина,
когда всю ночь тебе костюм вертели
из мишуры, бумаги и фатина.

И так всю жизнь – смешно и непроглядно:
наряды, обнадеженные лица…
– Гори, гори!
Но не горит гирлянда.
А это ты повесила гирлянду,
которая сейчас не загорится.

лодочная станция

затянет окна, замерзнут раны,
ва-банк, играем в твое-мое,
сезон забытых катамаранов,
у самой пристани вмерзших в лед,
а кровь все крутится час за часом
во мраке тела – почти стендаль,
не проясниться, не докричаться,
где тормоз, газ, вообще – педаль,
хозяин где, тот очкарик ушлый,
снега растают, вернется зной,
покойся паки, смотри и слушай:
ни зги не видно за белизной.

«Когда-нибудь мудрости около…»

Когда-нибудь мудрости около
В высоком прозрении чувств
На лифте из теплого облака
Я снова на первый спущусь.

Как будто покинула прачечную,
Где стрекот стиралок замолк,
Сказать, что по счету уплачено,
Что людям прощается долг,

Что в чистое, круглое, вечное
Успеют меня пригласить,
Поэтому жизнь ипотечную
Помедленней лучше гасить.

«васильковые кони васильковые кони…»

васильковые кони васильковые кони
и обмытые ливнем деревьев покойники
на которых под пенье дождинок ложится
золотое крыло обреченной жар-птицы
это было тобой это было с тобой
это врезался в осень вагон голубой
пробежавшая ласка проворный хорек
это осень и сыплется мир под нее
о какой ты земной и какой неуместный
и небесные кони и вермут небесный
все поет воскресает живя и любя
это небо и смерть и они для тебя

Bepul matn qismi tugad.