Kitobni o'qish: «Аватар судьбы»

Shrift:

* * *

Роман, равно как все его части, является плодом вымысла авторов. Любое сходство характеров/ситуаций/обстоятельств, а также имен героев и географических названий с реальностью является исключительно случайным и лежит целиком и полностью на совести читателя.

Всякое упоминание реально существующего или существовавшего лица объясняется лишь художническими задачами – оно является в конечном счете продуктом авторского воображения и ни в коем случае не должно быть расценено как попытка принизить его (лица) заслуги и достижения.

Наши дни

Полковник Петренко

На длинные июньские выходные полковник Петренко решил отправиться в Питер. Вместе с любимыми девочками – женой Олечкой и дочкой Юлечкой. Вроде ситуация в стране и мире была хоть и непростой, однако не предвещала ничего, что требовало его непременного присутствия в столице. А в городе на Неве, откуда он и его барышни были родом, они, все вместе, не бывали, почитай, лет десять. Полковник сам в командировки туда мотался – неоднократно. Олечка бывала еще чаще – навещала тещеньку, подружек, улаживала проблемы с квартирой. Даже Юльку они отпускали с друзьями – напитаться благородной северной культурой и порезвиться. А вот втроем – он даже запамятовал, когда ездили. Да и вообще, вместе не отдыхали, можно сказать, целую вечность: все служба его непростая виновата, то спецоперация, то усиление, то доклад первому лицу.

Хотя все условия для пребывания в Питере у них имелись. За семьей числилась целая четырехкомнатная квартира в старом фонде, на Лиговке, бывшая коммуналка. Правда, запущенная. Без ремонта обходившаяся чуть не с тридцатых годов. Меж ним и Олей было уговорено: когда полковник уйдет в отставку, они вернутся на родину, в Северную Пальмиру. Деньжат поднакопив, приведут жилище в порядок. Купят хороший паркет, сантехнику и обои. Наймут мастеров. Да они и сами белоручками не были. Оля могла обои наклеить, плитку уложить. А Петренко с сантехникой и электрикой прекрасно управлялся.

Можно было, конечно, в фатеру жильцов пустить, получать неплохой профит – вдобавок к невеликому полковничьему денежному довольствию и Олечкиному библиотекарскому жалованью. Однако они совсем не крохоборы были, скорее, бессребреники. К тому же противно: кто-то совершенно посторонний будет в их жилище ютиться, на диванах спать, в ванной намываться. И недостойно (Петренко считал) для российского офицера, начальника сверхсекретной комиссии, сдавать собственное жилье внаем, словно он барыга какой-нибудь. Вот и пустовало жилище близ Московского вокзала – их нечастых визитов дожидалось.

К нынешней поездке Олечка прекрасно подготовилась: заказала билеты в театр Додина и «Мариинку», разузнала, какие выставки будут в Русском музее и Эрмитаже, навела через подружек справки, в каких кафе можно столоваться вкусно и недорого.

Поэтому прожили три дня в родном городе, словно туристы. Даже специально друзьям-однокашникам не сообщали, что приезжают. Кроме обязательной музейно-театральной программы, много гуляли. Июньский Питер и белые ночи прямо-таки зазывали на проспекты, в сады и парки. Летний сад, правда, в обновленном виде совершенно им не понравился, обплевались. Зато Таврический и возрожденная Новая Голландия оказались выше всяких похвал. Вдобавок на катерке по Мойке-Фонтанке и каналам катались, на «ракете» в Петродворец выезжали. Погода царила роскошная: солнце долго не скрывалось за горизонтом, влажный ветер с Балтики вымывал с прямых проспектов все автомобильные миазмы, и долгими, теплыми, светлыми вечерами радостные многоязыкие толпы сидели на Невском за столиками, как на каком-нибудь Монмартре.

Всем поездка выдалась удачной, единственное – дочь, первокурсница Юлия, временами (по выражению Олечки) их обоих выбешивала. Петренко сам старался не обращать внимания, не раздражаться – но не получалось, и он, чтобы не вносить раздор в семью, возбуждался, но не возмущался, а только зубами порой скрипел. И все потому, что создавалось впечатление: отроковица вроде бы с ними, в семье находится, наслаждается, как они, красотами и культурным богатством Питера – а на деле пребывает где-то далеко-далеко. Ни на долю секунды, казалось, Юлечка не отрывалась от своего смартфона. Стоит присесть на минутку – в кафе, на лавочку в Петродворце, на скамейку катера, везущего по Мойке-Фонтанке, – телефон тут как тут. Юлечка ныряет в Сеть, включает службу быстрых сообщений – и только «месседжи» блямкают, и пальцы по виртуальной клавиатуре порхают. Непрерывное идет общение с посторонними гражданами и гражданками. Как будто они не втроем, своей маленькой дружной семейкой отдыхают – а с ними таскается огромный хвост разнообразнейших Юлькиных друзей! Честно говоря, полковника только мудрая супруга и удерживала от того, чтобы не взорваться, не наорать на дочерь, не вырвать телефон и не зашвырнуть его в канал. «Терпи, – исподволь уговаривала она мужа, пока юница не видит, и по плечу поглаживала, – время сейчас такое, она молодая, все они нынче в своих фейсбуках-инстаграммах сидят, лайки собирают!» Приходилось полковнику терпеть, стараться абстрагироваться.

В предпоследний день отправились на новую сцену «Мариинки» – девочкам, в особенности Оле, надо ведь было составить впечатление о недавно открытом сооружении. В итоге самому Петренко понравилось: чистенько, светло, эскалаторы. Отделка на Янтарную комнату намекает, питерскую красу. Однако рафинированная Олечка оказалась полна скептицизма: вокзал вокзалом! Дочка тоже, мамаше подражая, десяток нелицеприятных фоток интерьера и экстерьера сделала и, с соответствующими комментами, в Сети разместила. На балете полковник благополучно вздремнул – имелась у него способность спать сидя, чуть не с открытыми глазами, не выдавая себя ни всхрапыванием, ни заваливаниями.

А вышли после спектакля на берег Крюкова канала – красота, еще светло, хоть время к одиннадцати, погодка теплая, радостная толпа вокруг – поэтому решили прогуляться пешком до Лиговки. Путь не близкий, да когда еще выдастся по летнему Питеру пройтись – ведь завтра вечером домой, в Первопрестольную, отправляться. Но не успели даже до Садовой дойти – вдруг звонок: подал голос личный петренковский служебный телефон, с которым никогда не полагалось расставаться (а полковник, в полную противоположность дочери, рад был куда-нибудь сотовые забросить и хотя бы в праздники о них не вспоминать!).

Звонил секретарь куратора – а это означало, что звонок суперсерьезный. Когда Петренко год назад назначали начальником сверхсекретной комиссии, он все гадал: кто станет теперь его непосредственным руководителем? Как будут строиться связи и отношения с начальством? Он издавна знал, что комиссия подчинена непосредственно первому лицу, больше того, даже о ее существовании ведал только самый ограниченный круг лиц: президент, министр обороны, начальник Генерального штаба… Однако кто ей непосредственно управлял? Ведь не может быть, чтобы его, как начальника комиссии, каждый раз на доклад вызывало непосредственно первое лицо, не правда ли?

Так и случилось: президент делегировал свои полномочия в части руководства комиссией куратору – абсолютно надежному человеку из своего близкого окружения, довольно известному для того, чтобы его знали и боялись все служивые и чиновники, но не достаточно мелькавшему на телеэкранах, чтоб его ненавидела оппозиция или народ. На взгляд полковника, куратор – по имени Павел Андреевич Сухотин, а по должности заместитель главкома Совета национальной обороны – занимал четвертое-пятое место в окружении президента и имел к нему постоянный доступ. А это давало полную гарантию, что вопросы комиссии будут решаться на самом верху.

При первой же встрече куратор, умный, спокойный и дельный, полковнику Петренко понравился. С ним можно было работать. Единственная проблема – со временем у нового непосредственного начальника обстояло туго. Понадобится полковнику с ним встретиться – следует высказать свое пожелание секретарю и порой неделями ждать. А сам куратор, если ему нужно, вызывает на прием, как нарочно, в наиболее неудобное время. Например, как сейчас – в ночь на последний из длинных июньских выходных.

– Павел Андреевич ждет вас завтра у себя, на объекте два, в час дня, – молвил секретарь («объектом два» звалась в чиновничьем обиходе госдача куратора). – Доклада от вас не требуется, время беседы – пятнадцать минут. Куда за вами подать машину? – Так было меж ними принято: за Петренко заезжал один из автомобилей Сухотина, чтобы не морочиться с пропуском в особо охраняемую зону.

– Вы знаете, я сейчас в Петербурге нахожусь… – начал Петренко.

– Сейчас решим этот вопрос, – перебил его секретарь, – оставайтесь на линии.

В трубке заиграла музычка, как в каком-нибудь средней руки автосалоне. Через минуту секретарь снова подключился:

– Ваш поезд завтра. «Сапсан», в шесть сорок пять утра, билет будет в кассе номер тридцать восемь. Поезд прибывает на Ленинградский вокзал в десять тридцать. Я распоряжусь подать за вами машину в двенадцать – домой или в офис?

– Лучше на работу, – молвил Петренко, вовремя сообразив, что перед встречей с куратором надо по своей линии со свежими совсекретными сводками ознакомиться – мало ли что случилось, вдруг Павел Андреич спросит, а он и не знает.

Секретарь отключился, а полковник принялся звонить дежурному по комиссии – распорядиться, чтобы за ним прислали завтра разъездное авто на Ленинградский вокзал.

От своих он отстал шагов на десять, а когда нагнал, Олечка повернула к нему сочувственное лицо:

– Что, вызывают? – супруга у него всегда с пониманием относилась к службе, никогда не возмущалась тем, что его часто не бывает с семьей в праздники и выходные; и любой отпуск, как сейчас, могут испортить. Хорошо хоть, всего один день у него отобрали, а целых три они вместе, втроем, на родине провели.

* * *

Куратор, что характерно, пригласил Петренко пройтись. Встретил у входа в дом, коротко пожал руку, указал на вымощенную плиткой дорожку меж сосен. Скорей всего, желание провести разговор на воздухе означало, что беседа будет особо конфиденциальной. В доме Павла Андреича наверняка профилактически слушают – и служба охраны, наверное, и тайная полиция. А вот на открытом воздухе организовывать прослушку до сих пор технически сложно, поэтому тут писать Сухотина вряд ли будут без особых на то оснований. Тем страннее и мельче показался полковнику, по сравнению с этим соображением, завязавшийся разговор.

– Знаете ли вы, полковник, – начал куратор, – организацию, что именует себя «древлянами»? Что-то вроде секты или подпольной группы?

Петренко порылся в памяти, но ровным счетом ничего не вспомянул и честно сказал:

– Никак нет, не знаю. А должен?

– Думаю, должны.

– Виноват, исправлюсь.

Куратор поморщился.

– Только не надо обещать мне к завтрему подготовить доклад. У меня и у президента по линии других спецслужб информация об этих чудиках имеется. У меня к вам другое поручение. Вам, полковник, следует получить о древлянах информацию из самых первых рук. Кто такие, сколько их, декларируемые и действительные цели, кто за ними стоит. Замечу, что о себе секта предпочитает не распространяться. По-хорошему, вам, полковник, следует внедрить в эту организацию своего человека, по возможности, как можно ближе к лидеру. Справитесь?

– Я уверен, что справимся, Павел Андреевич, только один вопрос: почему вдруг мы? Вроде не комиссии это задача – религиозными или псевдорелигиозными сектами заниматься. Наше дело – все загадочное, таинственное, необычное…

– Охотно отвечу, почему вдруг вы. Дело в том, что руководителем секты является некто Зубцов. Знаете такого?

– Полковник Зубцов? – вытаращился Петренко. – Он раньше служил у нас, в комиссии?

– Вот именно, – кивнул куратор.

– Был начальником научно-исследовательского отдела, ушел в отставку году в двухтысячном…

– В девяносто девятом. Вы его знали?

– Так точно. Встречались.

– И какое у вас о нем мнение?

– Человек он умный, хитрый… Мне тогда казался служакой до мозга костей и, безусловно, человеком преданным. Впрочем, люди меняются.

– Вот и расскажете мне, каков он сейчас. Насколько я понимаю, раз Зубцов начальником отдела в комиссии служил, он к наивысшим тайнам страны был допущен? Например, о Посещении?

– Вероятно, был. Да что я говорю – наверняка был!

– То-то и оно. Не стал ли он свои знания нынче в личных целях использовать, а, полковник?

Петренко ничего не ответил, куратор выдержал паузу, а потом сказал:

– Вот об этом вы мне, Петренко, и доложите. Спешки особой, я думаю, нет. Но и не тяните. Надежно и безопасно внедрите к ним своего человека.

Они сделали круг по участку и снова вернулись к дому.

– Не смею вас дольше задерживать, – куратор протянул Петренко руку и поспешил внутрь особняка.

Полковник отправился к зданию, где сидела охрана госдачи. Сейчас его снова усадят в машину с мигалкой и отвезут, куда он скажет. Он решил вернуться в расположение комиссии и посмотреть имеющуюся во всех источниках информацию о Зубцове и древлянах. И подумать над тем, кого внедрять в секту. Впрочем, ответ на последний вопрос почему-то всплыл мгновенно и сам собой. И чем дольше полковник думал, тем очевиднее – делать так и никак иначе! – это решение становилось.

Несколько дней спустя

Варя Кононова

Никто и никогда не дарил ей столько радости и счастья, как Данилов.

И ни с кем она не испытывала столько терзаний и проблем, как с ним.

Дело, разумеется, заключалось не в том, что она была (как многие российские женщины) в душе мазохисткой. Когда возлюбленный бьет ее, пьет, обижает, изменяет – а она от этого только тащится и еще сильнее по отношению к нему растекается. Варя была душевно и физически абсолютно здорова (иначе бы ее просто не взяли служить в сверхсекретную комиссию). Да и Данилов нисколько ее физически или морально не мучил, сознательно или даже нечаянно. Просто имелись между ними барьеры, которые мешали ей любить его навсегда, целиком, безоглядно. Начать с того, что она, встречаясь с Даниловым, самым прямым и непосредственным образом нарушала устав: все ж таки он являлся, ни больше ни меньше, объектом, который находился у комиссии в разработке. Пусть разработка и приостановлена. Пусть в данное время ничего предосудительного Алексей не совершает. Но, тем не менее, факт остается фактом: Данилов до сих пор числится в досье как один из потенциально угрожающих факторов. Если б любимый начальник, полковник Петренко, недавно ставший главой комиссии, узнал об их с Алешей связи, он бы по головке ее точно не погладил. До увольнения, наверно, дело бы не дошло – но выговор, а то и предупреждение о неполном служебном соответствии она бы точно схлопотала. И строгую указивку оставить Данилова в покое.

А оставлять ох как не хотелось! Пусть даже противоречие меж любовью и долгом оставалось не главным и даже не самым высоким барьером меж Лешей и Варей. Чего стоило иное: его немыслимые, нечеловеческие способности! Сначала-то, конечно, страшно приятно, когда вдруг он вырастает у твоей постели с порезанной, истекающей соком грушей: пожалуйста, угощайся, дорогая. И только потом понимаешь: где-то в глубине сознания (а может, даже подсознания) ты ведь хотела именно грушу! И он – похоже, еще раньше тебя самой! – это желание, таящееся у тебя внутри, сосканировал и бросился выполнять. Бр-р-р! Это ведь ужас, если подумать! Жить – да хотя бы просто находиться рядом! – с человеком, который всю тебя, до самого донышка, насквозь видит! А если ты вдруг чего дурного или совсем уж запретного захочешь?! Или подумаешь о нем плохо?

А скажешь ему про свои опасения – Данилов только хохочет: ерунда, выдумываешь ты все, что я мысли твои читаю, фантазируешь, у тебя воображение слишком развито! Я, говорит, специально, когда мы рядом, чтобы не смущать и даже случайно ничего не увидеть, ставлю полный блок. Образно говоря – в стакан с глухими стенками залезаю. И твои внутренние переживания, мысли и хотения для меня – полное табу. А если я вдруг догадываюсь о чем-нибудь, то это происходит, как бывает с любым, самым деревянным, обычным человеком – просто озарение любящего сердца. И не надо приписывать мне мефистофельские способности.

И хочется ему, конечно, верить – да не верится. И его магические способности для нее по-прежнему самая мощная и высокая преграда между ними. А возможные дети? Не то чтобы Варя их прямо так хотела-хотела, что жить спокойно не могла. Для нее все равно служба и любовь пока на первом месте оставались. Но она ведь уже не девочка. Как говорится, слегка за тридцать. Биологические часики тикают. Однако представить, что Алеша вдруг станет отцом ее сыночка или дочки, она никак не могла. А вдруг ребенок тоже необычным окажется? Положим, Данилов научился своими необычными способностями управлять, их на пользу себе, да и обществу, обращать. Однако сколько ему пришлось перед тем передряг пережить! Представить, что ребенок его таланты унаследует и, благодаря ее неразумности и недальновидности, так же будет мучиться, она не могла.

Во всяком случае, когда Данилов недавно заикнулся, мол, не пора ли им жить вместе, она… О! Если бы на его месте был другой! Другой человек, которого она, естественно, любила бы так же сильно, как Алешеньку! Или хотя бы вполовину меньше! Да Варя посчитала бы себя самой счастливой женщиной на земле! Она б ни секунды не сомневалась – бросилась со всех ног и перевезла к нему свои вещички. Но как только это предложил Данилов… Для начала с ней случился ступор: значит, он теперь будет все время ее слышать? И что она думает по поводу собственного целлюлита? Или слишком большой груди? Или его манеры разбрасывать по всем комнатам носки? Или что он никогда ее стряпню не расхваливает – принимает пищу, как должное, будто заказанную пиццу жрет, а она старалась, мучилась! Да мало ли еще в ее жизни бывает дел, соображений и фантазий, которые она хотела бы ото всех скрыть, а от него – тем более?! И на прямое предложение Данилова она столь же прямо ответила то, что думала: «Нет, Алеша, прости, я не уверена, что смогу жить с тобой». А он, разумеется: «Почему?!» А она: «Я же тебе объясняла: мне всегда будет казаться, что ты сканируешь мои мысли, желания, чувства». А он (раздражаясь): «Я тебе тысячу раз говорил, что по отношению к тебе, благодаря огромному уважению, я никогда этого не делал, не делаю и делать не буду!»

– Но ведь если захочешь – сможешь делать?

– Смогу, но не буду.

– И все равно я буду чувствовать себя с тобой не в своей тарелке. Прости.

Он (постепенно закипая): «Значит, когда мы лежим вместе в постели, ты в своей тарелке? Или когда встречаемся раз в неделю и ходим в пиццерию или в кино – тебе тоже нормально? Даже хорошо, если я вдруг твои мысли-желания считываю? А жить вместе – никак? Ах, ах! Вдруг я увижу в тебе что-то ужасное – страшное – запретное!»

Послушали бы их со стороны – он просит ее жить вместе, она отнекивается, – подумали бы: сумасшедшая! Особенно если бы знали, что она любит его всем сердцем и больше жизни (извините за выспренность). Но сожительства с экстрасенсом никому не пожелаешь. Вдобавок первый барьер сразу поднимается – тот самый, под именем «чувство долга»: если они будут проживать в одной квартире, гораздо выше вероятность, что у нее на службе узнают, что она делит свою постель и сердце с тем, с кем даже встречаться ей ни в коем случае нельзя.

Вот в таких довольно растрепанных чувствах явилась в тот день на работу Варя Кононова. После вчерашней ссоры они с Даниловым хоть и помирились, и скрепили мир добрым сексом, да только ночевали по-прежнему раздельно: он у себя дома, она в своей квартире. А раз продолжалась меж ними антиномия, сиречь неразрешимое противоречие, и выхода из нее не было видно – с утра Варю все на службе раздражало. И повышенные меры секретности бесили: подумать только, двум офицерам на входе пропуск последовательно предъявлять, хоть оба прекрасно ее знают, а потом еще отпечаток пальца у лифта сканировать! И то, что сидят они в помещении без окон, в подвале, на глубине десятиэтажного дома – чтобы ни одна ядерная ракета не повредила, хотя нужны ли они хоть чьей-то ракете? И то, что кабинетик у нее крохотный, и пребывает она весь день одна, лишь в экран компьютера впиливаясь. И то, что отделано присутствие деревом, с официозным шиком времен шестидесятых – а с тех пор в офисе комиссии ни разу ремонта и не делалось…

А тут еще начальник вызвал. Полковника Петренко Варя нежно любила (как начальника, разумеется, как начальника) и почитала справедливейшим существом на земле, однако нынче ей с ним ни видеться, ни разговаривать ни о чем не хотелось. Тем более понятно, что речь о службе пойдет, а у нее настроение – хоть рапорт об увольнении пиши.

Петренко, конечно, почувствовал ее угнетенно-раздраженное состояние – они почти пятнадцать лет вместе работают, никаких экстрасенсорных способностей не надобно, чтобы постичь собеседника. Однако служба есть служба, он только чаю попросил заварить да вазочку с конфетами из бара за панелями вытащил: «Лопай, Варвара, стимулируй мозговую деятельность, она нам очень понадобится». А потом завел разговор, из коего незаметно вытекло задание, сиречь – приказ: она, майор Кононова, должна под прикрытием внедриться в организацию неких «древлян», руководимую бывшим сотрудником комиссии Игорем Михайловичем Зубцовым.

– Зачем?! – прежде всего спросила Варя. Она была поражена.

Петренко указал наверх, в потолок – не моя, мол, идея, приказ с самого верха.

– Но почему вдруг нам, комиссии, интересны эти древляне?

– Объясню тебе, хоть и не должен этого делать. Зубцов ведь у нас служил. Он может использовать техники и технологии, которыми владеют наши офицеры, чтобы: а – вербовать новых членов; бэ – удерживать их в секте, вэ – готовить их к противоправным действиям. Выбирай, что тебе больше нравится.

– Чепуха какая! Да этим техникам сейчас любого на семинаре обучат – за две недели и пятьсот долларов.

– Вдобавок, – продолжил Петренко, – у него была высшая форма допуска – Зубцов осведомлен о самых важных гостайнах. Вдруг он начал разбалтывать сектантам то, что знает? Или вот-вот начнет разбалтывать?

– Но почему я, товарищ полковник? Я ведь совершенно не подготовлена! Никогда под прикрытием не работала. Больше того, даже представления не имею, как это делается.

– Ну, во‑первых, работала, хотя сама об этом не знала¹. И прекрасно все получилось. А во‑вторых, мы ведь тебя не в бандитскую группировку внедряем. Не во вражескую разведшколу. Мирная секта со своими легкими причудами.

– Почему же она тогда нас заинтересовала, раз мирная?

– Повторяю еще раз: заинтересовала не нас. Это приказ сверху. А почему именно ты, поясняю. К древлянам этим, как в спецслужбу, нельзя постучаться и записаться. Наоборот, подобных инициативщиков они как раз не берут, сторонятся. А вербуют, напротив, тех, кто им сам оказывается нужен. А нужны им бывают как раз люди: а – молодые, бэ – высокообразованные, вэ – с образованием не гуманитарным, а естественным, желательно высокого уровня, а ты у нас все-таки МГУ окончила, вычислительную математику и кибернетику…

– Сто лет назад это было… – упрямо пробухтела Варвара и поджала губы. Задание Петренко ей решительно не нравилось.

– Вдобавок, – гнул свое командир, – у тебя есть еще одна зацепка, которая древлянам может понравиться. Я дружка твоего имею в виду.

– Кого это? – выпалила Кононова и почувствовала, как краснеет.

– Данилова, экстрасенса.

Варя опустила голову и почувствовала, как краска заливает все ее лицо. А начальник как ни в чем не бывало продолжал:

– Разумеется, использовать твоего ясновидца нам можно только втемную, не раскрывая карт. Но мне отчего-то кажется, что его личность, особенно в сочетании с твоей, будет для древлян весьма привлекательна.

Она никак не смогла сохранить невозмутимый вид или сыграть непонимание. Типа: «Не ведаю, что вы, товарищ полковник, имеете в виду». А он ее внедряться под прикрытием заставляет! Да она спалится в два счета! И откуда Петренко узнал про Данилова?! Хотя, скорее, странно было бы, если бы не узнал. Даже удивительно, что выведал и выложил карты на стол так поздно.

– Не беспокойся, Варя, – понял ее состояние полковник, – кроме меня, о твоей связи с Даниловым никто не знает. Только люди, которые мне об этом доложили, – но никого больше они извещать не будут, я предупредил. А я, в свою очередь, тоже оставлю их рапорт без внимания. Потому что – видишь – неисповедимы пути Господни. И твой экстрасенс нам пригодился. Пусть втемную его, да используем.

– Что же прикажете мне делать? – с трудом разлепила губы Варвара. – Как внедряться? Если они, как вы говорите, инициативщиков не любят?

– А помнишь, как говорилось в известном фильме? – развеселился полковник. Ему явно понравилось, как быстренько он переиграл Варвару, буквально в два хода. Вот что значит обладать достаточной информацией! Петренко процитировал комедийное: – «Будьте больше на виду. Посидите в ресторане, потолкайтесь в комиссионках, сходите на рынок. На вокзал можно…»

Все бы ему зубоскалить! Нет, сегодня она никак не любила полковника – скорее, ненавидела! А он продолжал гнуть свое:

– А пока древляне на контакт не вышли, я распоряжусь, чтобы коллеги из тайной полиции обучили тебя азам работы под прикрытием: как выходить на связь, закладывать тайники, уходить от наружного наблюдения. Ничего сверхсложного в этом нет. Не боги горшки обжигают, Варвара, совсем не боги!

1.Петренко имеет в виду историю, описанную в романе Анны и Сергея Литвиновых «Прогулки по краю пропасти».