Kitobni o'qish: «Когда миллиона мало»

Shrift:

Памяти Тани Поляковой

* * *

Роман основан на реальных событиях

Пролог

– Сильва, вставай! – пробивалось издалека сквозь туман.

Накрылась подушкой, натянула поверх нее одеяло.

– Сильва, подъем! – Голос мачехи совсем над ухом. Руки холодные, пальцы цепкие. Разоряет ее гнездо, выковыривает наружу.

– Ну, пожалуйста! Пять минут еще!

Одеяло и подушку сорвала, швырнула на пол. Отдернула шторы, люстру врубила во все шестнадцать лампочек.

Веки склеены. Пробуешь разлепить – словно горячий песок сыплют. Во сколько она уснула? Играть закончила в три утра. Потом еще вертелась. Переживала из-за проигрыша, продумывала стратегию на завтра.

– Сильва, уже половина восьмого!

Попыталась приподнять голову, не смогла, простонала:

– Пофиг.

– Да сколько это будет продолжаться! – Голос мачехи бьет прямо в мозг, сыплет булыжники на затылок. Ухватила ее за щиколотки, стягивает с кровати – руки сильные, в тренажерке накачала. Сильва попыталась удержаться за изголовье, но пальцы соскользнули. Грохнулась на пол, ушибла пятую точку. Заорала:

– Да отвали ты от меня!

– Что ты сказала, дрянь?

– Что слышала! Не смей меня трогать, сука!

Еще полгода назад терпела, но в последнее время подумала: чего молчать, если ее оскорбляют?

Мачеха взъярилась окончательно. Вцепилась в предплечье когтями (больно, останутся царапины), влепила с размаху пощечину. Глаза у Сильвы сразу разлепились, накатила ярость. Девушка примерилась и от души лягнула некровную родственницу в коленку. Получилось удачно – та отлетела.

– Сейчас еще врежу, – пообещала.

Но мачеха честной драки испугалась. Вопит:

– Игнацио! Помоги! Твоя дочь меня избивает!

– О, Матерь Божья, – простонала Сильва.

Очередное утро в любящей, блин, семье.

Отец явился немедленно – уже при галстуке, волосы блестят от геля, ремень тщетно пытается удержать огромное брюхо.

Мачеха бросилась к нему – хромает показательно, руки заламывает, словно заштатная драматическая актриса:

– Она ударила меня! Она посмела меня ударить!!!

– Сильвия. – Отец сузил глаза. – Ты потеряла разум?

Все детство от его ледяного тона cердце в пятки уходило. А недавно вдруг осенило: «Да чего его бояться? Придурок! Бочонок на ножках! И предатель».

Она бесстрашно приблизилась, ткнула под нос предплечье – царапины, нанесенные противницей, эффектно сочились кровью. Набычилась, буркнула:

– Скажи этой своей… пусть не трогает меня. Тогда и я ее трогать не буду.

Отец молчал, жевал губы. Похоже, примерялся – как ударить побольнее, но чтобы без следов. Сильвия бросилась к письменному столу, схватила ножницы, ощетинилась:

– Только тронь. Глаз выколю.

– Кого мы вырастили! – взвыла мачеха. – Давай полицию вызывать!

Девушка отбросила ножницы. Да, что-то совсем понесло ее с недосыпа. Надо назад отыграть, извиниться. Признать, что виновата, допоздна засиделась за компом. Объяснить: сложно вставать в семь, когда поспала только три часа. Попросить: она прогуляет два первых урока. А завтра – как штык, подскочит. Сама. По будильнику.

Но едва успела начать: «Ну, ладно, короче», – отец оборвал:

– Одевайся. Собирай манатки. И вон отсюда.

Сильва опешила:

– Куда?

– Куда хочешь. К наркоманам. К бездомным. Под мостами с ними ночуй. Или вообще утопись. Будет лучше. Для всех.

– Э, Игнацио… ты уверен, что правильно поступаешь? – мачеха взглянула с сомнением.

– Я устал, – отрубил он. – Каждое утро одно и то же. Скандалы, вопли. Пусть проваливает. Я хочу пожить в тишине.

– Сильва, – мачеха смягчила голос, – ну, давай поговорим, как взрослые люди. Неужели ты не понимаешь? Миллионы людей во всем мире не высыпаются. Но они все равно встают, идут в школу, на работу.

– Ладно, – буркнула дочь. – Схожу я в вашу долбаную школу. Ща быстренько соберусь.

Но отца окончательно сорвало с катушек.

Жирным брюхом навалился на ее стол, выдергивает из компа провода. Злорадно оповещает:

– До Пасхи поживешь без гаджетов! Без игрищ своих безумных!

– Это ведь целых две недели! – взмолилась она.

А он – лэптоп под мышкой – еще и ее мобильник схватил.

– Совсем сбрендил? – заорала она. – Как я совсем без связи?

– Кнопочный дам, – злорадно усмехнулся отец.

– Да пошли вы оба! – взорвалась Сильва.

Почему всем одноклассникам повезло? У тех семейные ужины, вместе домашнюю пасту делают, в настолки играют, ездят на пикники. А у них – сплошные претензии да ругань. А если вдруг без скандала сидят все трое за столом, за готовой пиццей – всегда молча, каждый в свой телефон уткнулся.

Она схватила школьный рюкзак. Демонстративно, на пол, вывалила из него учебники. Распахнула шкаф. Начала, почти без разбору, набивать теплыми вещами.

– Игнацио, – нервно заломила руки мачеха, – она действительно сейчас уйдет. У нас будут неприятности.

Но отец лишь презрительно усмехнулся:

– Куда она денется? Есть захочет – вернется.

И Сильве больше ничего не оставалось – только рюкзак на плечи и на прощанье, от души, шарахнуть дверью.

Давно

Богдана родилась в Кувшинино, между Тверью и Торжком, в деревянном домишке. Официально считалось поселение городом, но все жители называли деревней. Каменные дома только в центре, где памятник Ленину, а чуть отойди – грязь непролазная, фонари разбиты, за колбасой – в Москву.

Жили втроем: бабушка, мать да внучка.

Мужчин в семье не имелось.

Дед погиб на Второй мировой. У мамы в паспорте штампы о браке стояли. Но родной Богданин отец замерз по пьянке, а отчим пять лет получил за кражу и сгинул на зоне.

Мама с бабушкой всегда притворялись, что им и самим нормально. Но Богдана-то видела: ничего хорошего. Денег вечно нет. Краны текут. Дрова заготовить – проблема. Восьмого марта только жалкий цветочек с работы. Поэтому сама хотела настоящую семью. Как на плакате «Госстраха», что в сарае висел: новенькие «Жигули», рядом с авто мужчина в импортном блейзере, при нем женщина в платье вельветовом, нарядно одетые ребятишки, а на заднем плане дача двухэтажная.

Мать над ее мечтой хохотала:

– Мужа она богатого хочет! Где его взять, да еще в Кувшинино? Блатные на своих женятся. Лейтенанта до генерала растить? Всю жизнь провозишься, а он в отставку майором уйдет. Начальниками только дети начальников становятся.

Богдана расстраивалась, бабушка утешала:

– Ты у меня принцессочка!

И читала на ночь красивые сказки – про Золушку, про Ассоль.

Мама язвила:

– Старую деву вырастишь!

Бабушка тихо сердилась:

– Она еще ребенок! Пусть мечтает!

Хотя девочка рано понимать начала: на самом деле принцев нет. В Кувшинино точно. Парни, едва в подростковый возраст входили, сразу пить начинали, курить, мат через слово. Если свой мотоцикл имеется – уже герой, девчонки хвостом ходят.

Но однажды – было тогда Богдане тринадцать – остановила ее цыганка. Предложила:

– Давай погадаю.

Школьница вздохнула:

– У меня денег нет.

– Не надо денег. Так скажу. – Взяла ее руку, поизучала и взглянула с уважением. – Ох, какая у тебя необычная жизнь будет! Миллионер, красавец, иностранец замуж будет умолять выйти. А ты откажешь.

Пьяная цыганка, что ли?

На дворе стоял 1987-й. Январский пленум ЦК КПСС уже состоялся, обновление всех сторон жизни страны объявили. Люди болтали о грядущих переменах, бабушка запоем читала только что разрешенных «Детей Арбата» и «Белые одежды», мама смотрела «Шестьсот секунд»¹, но в целом как было в Кувшинино болото, так и осталось.

А гадалка усмехается:

– Рожу не криви. Знаю, что говорю. И границы откроются, и миллионеры появятся. Они всегда на обломках.

– Каких еще обломках?

Предсказательница воздела грязный перст с ярким облупившимся лаком:

– Скоро беда начнется. Не будет такой страны Советский Союз. И партии коммунистической не будет.

– А куда ж оно денется?

– Все кувырком полетит. Заводы встанут. Деньги в бумажки превратятся. Много людей погибнет, ты близкого человека потеряешь. И только через бубнового короля спасешься.

У Богданы еще тысяча вопросов: кто умрет, мать или бабушка? С матерью у нее отношения так себе, а бабулю жалко. И как король бубновый выглядеть будет?

Но цыганка больше ничего не сказала – что за интерес забесплатно стараться?

Богдана с девчонками постоянно гадала – на картах, на кофейной гуще, – поэтому к пророчеству отнеслась со всей серьезностью. Немедленно бабушке бросилась докладывать.

Та поджала губы:

– Чего слушаешь всяких дур? С чего бы Советскому Союзу рушиться? Семьдесят лет стоит и еще тысячу продержится.

– Так перестройка! Ветер перемен!

Но старуха отмахнулась:

– Поболтают – и по-старому станет. Много раз так было. То НЭП, то кукурузу вместо хлеба растили. А потом все назад возвращалось.

Когда живешь в Кувшинино, действительно трудно в перемены поверить. Это в Москве с Питером и митинги, и доллары купить можно, и «Мерседес» на улице увидеть.

А у них только кооперативное кафе открылось на главной площади. Богдана с подружками заглянули: скатерти белые, известная на весь город хамка-официантка вместо грязного халата в белой наколочке. С кислым видом говорит входящим «Здравствуйте». А шашлык десять рублей порция! Хотя на рынке килограмм хорошей свинины по два пятьдесят.

Ну, и в школе событие. Трое десятиклассников объявили: выходят из ВЛКСМ. Билеты комсомольские на стол, взносы платить отказались. Раньше бы выгнали отовсюду с треском, а сейчас ничего, сошло.

Но в их семье ничего не менялось. И бабушка Богдану настраивала: «Хочешь принца – учись. Езжай в Москву, поступай в институт. И там себе выбирай – студента перспективного, лучше со столичной пропиской».

Богдана корпеть над учебниками ленилась и хотела в музучилище – с детства обожала петь. Голос приличный, а с корочками вообще куда угодно возьмут – хоть в хор, хоть в ресторан.

Но бабушка считала: вздор. «Звезд» только богатые любовники зажигают, а по кабакам петь для блатных – верный путь в пропасть. Убеждала Богдану готовиться в институт, где мальчиков много: автодорожный или строительный.

Впрочем, консенсуса (модное нынче слово) достичь не успели.

В 1991-м, когда Богдана училась в девятом, предсказания цыганки начали сбываться – да насколько стремительно! Инфляция, путч, пустые полки в магазинах, безденежье. Мамина швейная фабрика встала. Бабушкину пенсию задерживали, и купить на нее можно было все меньше. Историю КПСС пригвоздили, историю СССР переписывали. Школьные учителя выглядели растерянными. Вместо того, чтоб – как в советские времена – влепить «пару», неприкрыто тушевались от наглых вопросов: «Зачем нам – сейчас – ваша алгебра?»

Богдана искренне не понимала: в чем смысл с трудом поступать в институт, пять лет голодать на стипендию, а потом – как все учителя, врачи, инженеры – сидеть без зарплаты?

Вон, мать с дипломом, правда, техникума, – и что?

Пока социализм, была при деле. Местком, профком, курсы кройки-шитья, на выходные в дом отдыха от работы. А сейчас совсем потерялась. И выход нашла простой – каждый вечер успокаивала себе нервы над рюмочкой.

Богдана алкашей терпеть не могла и очень мамашу презирала. Бабушка тоже злилась, отнимала у дочери едкого цвета ликеры и разведенный сиропом из варенья сомнительный спирт. Заставляла смотреть Кашпировского. Заказывала наложенным платежом заговоры от пьянства. Водила кодироваться.

Но мать бралась за ум от силы на пару дней. Потом снова начинала скулить, что ей тошно, добывала где-то выпивку и глупо хохотала в ответ на бабушкины укоры.

Однажды в очередной раз крепко выпила, заснула – а утром нашли ее мертвой. От вскрытия бабушка отказалась, в свидетельстве о смерти написали, что сердечная недостаточность, но соседи болтали: спиртом «Рояль» отравилась. Он в Кувшинино многих погубил.

Внучка с бабушкой стали выживать вдвоем. Сначала с огорода пытались кормиться, но много ли выжмешь с трех соток? В итоге старуха решила открыть бизнес.

Каждый день поднималась в несусветную рань, бежала занимать очередь в булочной. Покупала по тридцать батонов хлеба, приносила домой в пластиковой клетчатой сумке. Днем вместе с Богданой фасовали – нарезали целлофан, оборачивали каждую буханку, склеивали утюгом. А вечерами, когда магазины закрывались, пожилая женщина отправлялась на торговлю. Возле автобусной остановки, на перевернутых ящиках, собирались старухи и продавали всякую всячину, от гвоздей до галош. Бабуля пробовала расширять ассортимент. Варила варенье, пекла пирожки, но быстро усвоила: хлеб – товар самый ходкий. Еще вобла неплохо шла, а лучше всего алкоголь. Но со спиртным она не связывалась. Боялась – после смерти дочери – покупателей погубить. Да и рэкет – тоже новая реальность – только к тем цеплялся, кто с водкой. Старушек с хлебушком благородно не трогали.

Богдана рвалась помогать в торговле, но бабушка не пускала:

– Дома сиди! Вечерами на улицах плохих людей много.

Не перестроилась еще. Надеялась, что внучка горбатиться над учебниками будет.

Но Богдана уроки не учила принципиально, с трудом перебивалась с «двоек» на «троечки». С директором, чтоб не выгнал за неуспеваемость, они договорились на бартер. Нынче в самодеятельность художественную по доброй воле никого не заманишь, а Богдана обязалась участвовать во всех концертах. Жалко, что ли, – если петь ей все равно нравится? Дома тоже постоянно себе под нос мурлыкала. И грезила о принце. Ну, или хотя бы о богатом спонсоре.

Предсказание цыганки про миллионеров ведь тоже сбылось. Даже в тихом Кувшинино нынче богачи появляются. Ревут двигателями иностранных автомобилей, блестят золотом, шуршат пачками купюр.

Бабушка новых хозяев жизни на дух не переносила, но у Богданы малиновые пиджаки, короткие стрижки и златые цепи на бычьих шеях отторжения не вызывали.

Давно бы попробовала замутить, как сейчас говорили, баунти с кем-то из деловых, да бабушка устроила настоящую психическую атаку. Впрямую не отговаривала, зато очень часто таскала на кладбище. Сама возилась внутри родной оградки, сажала цветы на маминой могилке, но Богдану помочь не просила – отправляла пройтись, воздухом подышать. Та шлялась по аллеям, разглядывала памятники, высчитывала, кто сколько прожил, читала эпитафии. У стариков – скучища, кресты деревянные. Но очень много появилось свежих могил из дорогого гранита-мрамора. Улыбались с них сплошь молодые лица. «Ты смотришь с камня и молчишь. И в смерть твою поверить невозможно…»

Некоторых она знала – городок у них небольшой. В основном парни, конечно. Но частенько вместе с подругами расстреливали.

Расплачиваться жизнью за мимолетное богатство обидно, тут бабуля права. Да и жениться новые русские не стремились – предпочитали гарем себе завести.

Вообще никаких перспектив в стране: работать негде, замуж не за кого. А государство продолжало прижимать, закручивать, и все чаще в разговорах кувшининцев звучало: «Надо отсюда сваливать». Границы открылись, паспорта выдают свободно, валюту можно купить.

Сын соседки, очкастый «ботаник» (бабушка все уши пропела), английский выучил и в Америке пристроился, вожатым в скаутском лагере. Другие знакомые отыскали дальних-предальних немецких родственников и отправились воссоединяться с семьей. А соседка наездами в Турцию гоняла. Привозила оттуда товар, потом торговала на рынке. Богдана попробовала подлизаться: «Не нужна ли помощница?» Но та отбрила:

– Вложишь деньги в дело – поехали вместе. Все ходы-выходы покажу.

– А сколько надо?

– Триста долларов.

Сумма заоблачная! Богдана сникла. Но пути, чтобы свалить, продолжала искать. Однажды в местной газетке увидела крошечное строчное объявление: «Работа для красивых девушек в Италии! Интим исключен!» Классно. Италия. Это вам не Турция. Да еще без интима. Может, петь надо? Или фотомоделью? Вдруг возьмут?

Богдана считала: уродилась она не козявой. На конкурсе красоты, конечно, не победить, да там и куплено все. Но если привести себя в порядок и нормально прикинуться, вид очень даже товарный.

К собеседованию готовилась тщательно. Наварила картошки, распарила над кастрюлей лицо. Заточила несколько спичек, безжалостно выдавила со лба прыщики, а с носа – черные точки. Волосы накрутила на бигуди. Со всех подруг собрала одежки – замшевые туфельки из московского магазина «Ле Монти» за целых двадцать долларов, вываренные в кастрюле джинсы, кофта с роскошным люрексом.

И вертлявый мужик, что отбирал кандидаток, даже никакого собеседования проводить не стал. Сразу сказал:

– Ты нам подходишь. Загранпаспорт есть?

– Подождите, – взволновалась Богдана. – Вы расскажите сначала, что делать-то надо?

– Да не работа – сказка! Отдых! Днем спишь или на море ходишь. А вечером – наряжаешься, красишься и в ресторане гостей-мужчин встречаешь.

– В каком смысле «встречаешь»? – насторожилась Богдана.

– У входа, – улыбнулся дядька. – Улыбаешься, меню показываешь, приглашаешь зайти. А потом сидишь рядом, коктейли вкусные пьешь, комплименты слушаешь. Консумация называется. Двадцать процентов от счета – лично тебе. Плюс одежда, косметолог, массаж бесплатно.

– Так я ж итальянского не знаю!

– А зачем тебе? Аморе, дольче вита, белло – больше не надо.

– С какой стати мужчинам вообще меня угощать – если ни секса, ни даже поговорить?

Вербовщик сладко улыбнулся:

– Да просто слабость итальянцы питают к русским девушкам. Любуются – как картиной красивой.

И давит, требует: договор, предоплата, загранпаспорт срочно делать.

– Мне еще восемнадцати нет! – отбивалась Богдана.

– Решим. Доверенность нотариальную оформим, – напирал дядечка.

Но не уговорил – сбежала. Не дура! Понятное дело: коктейлями тут не ограничится. Спать с мужиками тоже заставят. Проститутка – по нынешним временам, конечно, не самая презираемая профессия. Но вряд ли на подобной работе мужа найдешь. Да и ресурс слишком быстро тратится. К тридцати годам будешь как бабка выглядеть.

Но идея попасть в Италию Богдану захватила. Конкретных путей пока не видела, но готовиться начала. Впервые в жизни за собственные скромные деньжата купила не шмоточку, не косметику, а самоучитель итальянского. А у старенькой учительницы музыки выпросила богатство: пластинку с «Травиатой» в исполнении артистов Ла Скала и все тексты арий. Целыми днями слушала, подпевала, старалась в смысл вникнуть.

В 1992-м году в России начала выходить газета «Из рук в руки». Богдана иногда покупала – поржать над рубрикой «Личные сообщения». Чего только не пишет народ! «Приму в дар авто в любом состоянии». «Меняю собрание сочинений Гоголя на новый пейджер». «Хочу ничего не делать и много зарабатывать». И объявления о знакомствах, как под копирку. «Ищу обеспеченного, со своей квартирой». Или сокращенно: «без м/ж п».

Интересно, хоть одна хищница таким образом миллионера нашла? Однако вскоре в «Из рук в руки» появилась вкладка международных объявлений. Это показалось уже интересней. Вырезай купон, заполняй, высылай – и твой текст опубликуют в любой точке мира. Почему бы не кинуть в итальянскую газету клич – что красивая и хозяйственная русская девушка ищет себе супруга?

Богдана уже и текст составила – на итальянском.

Но прежде чем отправить, посоветовалась с бабушкой. Та насупилась:

– Ну, ответят тебе. А дальше что?

– Переписываться будем.

– А потом?

– В гости позову.

– К нам в Кувшинино?

– Ну, или сама поеду.

– На какие шиши?

– Накоплю… а может, итальянец оплатит.

– У незнакомого мужчины деньги брать? А если маньяк окажется? Или из мафии?!

– Вот ты все-таки несовременная, – обиделась Богдана. – Все мои инициативы на корню рубишь.

Старушка улыбнулась печально:

– О твоем благе пекусь. Чтоб крылышки не обожгла.

– Что мне, до смерти в Кувшинино киснуть?

– Нет. Я нашла вариант, – вкрадчиво сказала бабушка. – Безопасный. В твоей любимой Италии.

– И чего молчишь? – взвилась внучка.

– Потому что не замуж. И не в содержанки. Работать там надо будет. Много и тяжело.

– А где работать?

– По хозяйству. Уборка. Или сиделкой с больными. Не кривись, не кривись! Да, не дольче вита. Зато проверено: не «кидают». Паспорт не отбирают. Деньги платят небольшие, но честно. Из Кувшинино уже четверо уехали.

– Почему я не знаю?

– Потому что вы, свистушки, грязную работу презираете. Только бы замуж да в фотомодельки. И потом на панели оказываетесь. А тут специально, чтобы бездельниц отсечь, ограничение по возрасту – старше тридцати.

– Значит, я не подойду, – вздохнула она почти с облегчением.

– А ты попробуй. Волосы в косу собери. Расскажи, что сама дом ведешь, борщи варить умеешь. Вдруг проскочишь? Собеседование завтра, в Доме культуры.

И Богдана пошла.

Народу на отбор – целая толпа гудит в коридоре. Разношерстная – девушки, тетки, бабки. Несколько мужичков даже затесались. В кабинет, где анкету надо заполнять, запускают по трое. Богдана заняла очередь, стала слушать, о чем народ говорит, и приуныла. Берут мало кого. Если дети маленькие, гонят сразу, молодых и безмужних тоже. Одну отправили за то, что зубов нет передних. Другая выскочила, щеки пылают, возмущается:

– Мотивации, сказал, у меня нет! А кто она такая, та мотивация?

Вот необразованная! Богдана и то знала.

Когда вошла в кабинет (вместе с двумя потертыми дамами), собеседователь, молодой, румяный парнишка, ей даже бланк анкеты не дал. Сдвинул сурово аккуратные бровки:

– Девушка, вы читать умеете? В объявлении черным по белому: кандидатуры старше тридцати лет.

Вроде сердится, но глаза не злые. Чего не попробовать? Улыбнулась сладко:

– Извините. Я просто подумала, что моя мотивация убедит вас закрыть глаза на возраст.

Он взглянул с интересом:

– А ты забавная. Ну, ладно. Расскажи. Что тебя мотивирует мыть унитазы?

– Хочу денег скопить на учебу.

Тетки анкеты заполняют, поглядывают злобно.

А молодой человек Богдане новый вопрос задает:

– И на кого учиться хочешь?

Она продолжала заливать:

– Меня гостиничный бизнес интересует.

– Зачем для этого в уборщицы идти?

– Для затравки. Чтоб зацепиться. Потом в отель устроюсь горничной. Итальянский доведу до совершенства. А дальше в университет поступлю.

Тот взглянул с интересом:

– Ты итальянский знаешь?

– Учу.

Тетки анкеты заполнили, сдали, парень, не глядя, кинул их бумажки в стопку:

– Позвоним, если подходите.

В кабинет следующие зашли, а он все с Богданой. Перешел на итальянский, спросил, сколько лет и какие хобби. Вторая часть вопроса явно с подвохом.

– Люблю пирожки печь. – Не соврала, под бабушкиным руководством и правда умела. – И пою еще.

– А мечта какая?

Бывалые мужики сразу видят, когда у женщины мечта всей жизни – замуж. Но этот, по счастью, пока не беркут – птенец. Главное, лицо честным сделать.

Она вспомнила интонации старенькой учительницы по музыке и ответила с придыханием:

– Мне бы так хотелось услышать «Травиату»! И чтобы обязательно Риккардо Мути за пультом!

– Это кто еще такой?

Ага, попался!

Она взглянула с укором – как, мол, можно не знать столь элементарных вещей:

– В Ла Скала главный дирижер.

Молодой беркут прыснул:

– Ну, ты острячка! Ладно. Заполняй анкету.

– Возьмете, что ли?

– Не знаю пока, – отозвался он важно. – Но кандидатуру рассмотрим.

* * *

Молодой вербовщик по имени Мирон ей позвонил в тот же день. Почему – Богдана так и не поняла. То ли легенда сработала, то ли просто понравилась она ему.

Парень, хотя строил из себя тертого калача, до всевластного и наглого нового русского пока не дорос. Когда Богдана заполняла под его руководством бумаги на загранпаспорт, приобнял – вроде как случайно.

Она ему строго:

– Вы это зачем сделали?

Малиновый пиджак еще крепче к себе притянул бы, а этот сразу отпрянул. Хотя вроде при деньгах человек, по заграницам раскатывает.

С прочими кандидатками – без церемоний, покрикивал. Дистанцию четко обозначал: он начальник, они – дуры. А с Богданой – трепетно, почти с уважением. Похоже, в ее легенду про университет поверил. Ох, лопух! Попросил бы принести аттестат— с одними сплошными «трояками» – и сразу все понял. Богдана даже стала раздумывать: может, романтику с ним закрутить? Попробовать замуж загнать? Но ее заводили мужики мощные, наглые, а Мирон худенький, тонкокостный, вежливый. Да и вожделенная Италия теперь совсем рядом, пьянит, манит. Лучше там попытать счастья.

Документы на выезд Мирон оформил ловко и быстро. Двух месяцев не прошло – уже и паспорт, и виза, и легенда, что в турпоездку летят. Бабушка трепыхалась, пыталась даже телевизор продать – чтоб внучке денег в дорогу побольше. Богдана учила итальянский и практиковалась в уборке. Раньше самой грязной работы дома избегала, а тут впервые в жизни унитаз отдраила. Дело оказалось не хитрым, но довольно противным.

«Ничего, – успокаивала она себя, – долго в горничных не задержусь».

Мирон, правда, постоянно читал лекции: золотое правило успешной домработницы – знать свое место. И русские девушки в Италии уже успели заиметь не очень хорошую репутацию. Местные считают, будто каждая дать готова – за колготки и пару бокалов кампари. Есть целые отели, где селятся приехавшие из России – торгашки или просто искательницы приключений. И на вечерние дискотеки туда изо всех ближайших городков итальянские кобели едут. К огромному неудовольствию местных дам.

– Так что на улицу одни не суйтесь. Самцы прохода не дадут, а бабы – глаза могут выцарапать, – пугал Мирон.

Но Богдана не сомневалась: от надоедал она отобьется. И своего принца – непременно найдет.

Бабушка, когда прощались, плакала. Внучка притворялась, что тоже расстроена, а сама не чаяла, когда постылое Кувшинино наконец останется позади.

Еще на организационных собраниях поняла: с группой – а летело их человек двадцать – дружить не интересно. Все старше и типичные тетки. Худо одетые, усталые, с потухшими глазами. Похоже, действительно собирались остаток жизни в чужих домах унитазы мыть. За границей никто ни разу не был и в поездку собирались основательно, по-российски. Хвастались, что кипятильники с собой взяли, консервы рыбные, крупу гречневую. Самая прогрессивная – грудастая дама по имени Эльвира – щегольнула:

– А переходники у вас есть? Там розетки-то другие, нашу вилку не вставишь.

Но тетки выскочку прижали:

– Да запросто можно вставить, мы выясняли! Срезать чутка, и влезет!

«Боже, что за мелочные, глупые разговоры!» – снисходительно думала Богдана. Лично она никаких кипятильников не брала – только палочку сырокопченой колбаски бабушка раздобыла и сунула в чемодан.

Всю дорогу до Москвы она притворялась, что спит (выехали, чтобы успеть к самолету, в два часа ночи), в общих разговорах не участвовала.

На самолете Богдана прежде летала единственный раз – из Домодедово в гости к тетке в Сыктывкар. Но международный аэропорт «Шереметьево-2» оказался куда круче. Чисто, ароматы кофе и хороших лосьонов витают. Надписи на английском. Стюардессы холеные, словно фотомодели. Иностранцы. Магазинчики с матрешками. Только тетки на регистрации злые. Видно, от зависти, что все уезжают, а им бесконечно билеты регистрировать и счастливого пути желать.

И вот, наконец, заветная красная полоса на полу. Граница. Между бедностью и богатством, старой жизнью и новой.

Богдана робко коснулась черты носком туфли.

– Дзыыынь! – раздалось в ухо.

Она вздрогнула, дернулась. Мирон хохочет:

– Это сигнализация сработала.

– Там, что ли, уже Италия? – искренно удивился кто-то из группы.

– Дура! Там полоса нейтральная! – пропел «под Высоцкого» Мирон.

Богдана с удовольствием подхватила:

– …а справа, где кусты, – наши пограничники с нашим капитаном, а на левой стороне – ихние посты.

– Гражданка, потише! – выкрикнула из будочки за красной чертой толстая тетка в погонах.

Богдана испугалась, притихла.

Еще ссадят с рейса в последний момент. Да и рано веселиться. Впереди – абсолютная неизвестность. Маленький чемоданчик, капитал в девяносто долларов (сотни, для круглого счета, они с бабушкой насобирать так и не смогли). Туристическая виза на месяц. Где она будет сегодня спать? Что есть? Или даже отдохнуть не дадут с дороги – сразу погонят мыть чей-то туалет?

Но переступили красный рубеж, в паспорт шлепнулся штамп о выезде – и страх сменился восторгом.

Полоса нейтральная оказалась вся усеяна сверкающими магазинами, бары подмигивали иллюминацией, даже газетный киоск на западный манер – на стеллажах, в открытом доступе, вода, газеты, жвачки.

В группе сразу оживились, стали обсуждать: много ли воруют? И сколько народу попадаются?

Мирон усмехнулся:

– Всех берут. Тут скрытых камер полно.

И обратился к своим подопечным:

– Предупреждаю сразу: в Италии еще хуже. Вроде товар в доступе открытом, никто не караулит, а на самом деле или заснимут, или человек добрый настучит. И прощай, Европа. Навсегда въезд закроют. И штраф еще влепят.

Будущие горничные сбились в кучку, внимая своему пастуху.

Мимо них текли расслабленные иностранцы. Новые русские в заграничных пальто поглядывали презрительно. Одна из теток (она все бары разглядывала) громко вскрикнула:

– Ой! Пиво! «Гиннесс» настоящий!

– Два доллара, – просветил Мирон. – Хочешь – иди покупай.

– Нет-нет, – перепугалась та.

– Я бы тоже выпила. Если ты угостишь, – улыбнулась Богдана.

Ей нравилось смущать Мирона (совсем молодого, но исключительно важного в своей миссии).

Поводырь запунцовел, нахмурился:

– Подождешь. В самолете тебе нальют. Бесплатно. Но не «Гиннесс». Чего попроще.

Богдана не отставала:

– А на ужин в пиццерию поведешь? В настоящую?

– Не ходи, Богдана, в пиццерию, там мафия, – ответил он модной в те годы присказкой.

– Объедков из ресторана тебе дадут, – предрекла Эльвира.

Но Мирон загадочно улыбнулся:

– Нет, девочки. Сегодня мы гуляем. Я вас в честь приезда на ярмарке буду кормить. В Болонье.

– Что еще за ярмарка?

– Ну, павильоны, как в Москве на ВДНХ. И много ресторанчиков выездных. Креветки на гриле, та же пицца. Говорят, что лучшая в Болонье.

«Болонья! Как звучит!»

Просто не верилось, что в городе с подобным названием тоже есть грязные унитазы и заляпанные полы.

Побродить по дьюти-фри Мирон своим подопечным так и не дал:

– Ходите со мной, а то растеряетесь.

И даже в туалет повел скопом. Дамы там задержались. Ничего себе, даже в России цивилизация! Слив на фотоэлементах, вода идет – когда к крану руки поднесешь. Что же в Европе будет?!

Сначала ахали, потом долго-тщательно обновляли макияж. Когда вышли, от Мирона влетело:

– Сколько можно! Уже посадка! Ах, морды вы красили? Ну, ладно. В последний раз можно.

– Это почему в последний?

– Потому что горничная должна быть бесцветной. Иначе хозяйки вам быстро небо с овчинку устроят.

Эльвира пробурчала:

– Эх, надо было все-таки в стрип-бар вербоваться.

Долетели быстро, в самолете вкусно поели, выпили на халяву вина. Те, кто дымил, бегали в хвост, на места для курящих. На посадке дружно прилипли к иллюминаторам. Даже с высоты видно: Европа! Крыши аккуратные, дороги чистые. И ездят – сплошь иномарки! Правда, крошечные совсем.

1.Передача на Ленинградском телевидении. Выходила с 1987 по 1993 год и считалась одним из символов перестройки.