Kitobni o'qish: «Хозяйка погоста»
Часть первая. Пиявка
Колючий февральский снег хлестал по замёрзшим пальцам. Ещё крепче сжимая фотографию с атласной чёрной лентой, перехватывающей уголок, Лера упорно шла вперёд. Будто Данко, ведущий за собой свой народ…
Эта похоронная традиция угасла уже давно. А тогда, в звонком босоногом детстве, этим было никого не удивить. Подумаешь, девчонка, которая несёт впереди траурного шествия фотографию юноши.
Сразу после неё хмурые и сосредоточенные мужики несли на плечах гроб. Потом шла толпа рыдающих женщин, бросающих на дорогу крепко пахнущие еловые ветки.
Это был первый раз, когда Лера столкнулась со смертью. Может, раньше и умирали какие-то соседи или сильно дальние бабушки и дедушки, но это не оставляло отпечатка в душе. Когда же умер брат, всё стало совсем по-другому…
Леру душили слёзы, иногда прорываясь и смешиваясь со снегом. На душе было очень горько. И нельзя сказать до конца почему. Может, это жалость к брату, которого всего за год съела страшная болезнь… Лера изо дня в день наблюдала, как от её когда-то смешливого Макса не остаётся и следа улыбки, как приходили каждую неделю врачи и что-то ему кололи, хмуря брови. Тогда Макс ненадолго переставал кричать, а всё больше дремал. Потом и врачи приходить перестали. Мама стала делать уколы сама, но то и дело не попадала в тоненькие вены, отчего руки брата, и без того худые и прозрачные, покрывались огромными чёрными синяками. Она плакала и постоянно звонила в больницы: просила забрать его, отсылала документы в районные центры, ходила в поликлинику и выпрашивала лекарства и врача. Но всё реже и реже на её просьбы откликались.
Однажды лекарство просто не дали. Охрипшим и севшим голосом Максим кричал несколько суток кряду. Мама неотлучно сидела рядом – то пела, то плакала, то кричала вместе с ним. Лера закрывала голову подушкой, чтобы не слышать его криков, и… желала ему смерти, лишь бы этот крик оборвался, только бы не слышать больше, как от безысходности рыдает мать. Сейчас Лере было очень стыдно за эти мысли. Девочка думала: вдруг это она виновата, что брат умер, что если бы она не желала ему смерти, он бы выздоровел, и всё стало хорошо. Потому ей было неловко и совестно нести фотографию юноши с чёрными смоляными волосами – он на ней так счастливо улыбался, отчего в уголках его глаз собирались паутинки морщинок.
Вот и автобус, который ждал процессию на площади возле здания администрации. Все похороны проходили одним путём, путаясь в лабиринтах дворов однотипных пятиэтажек, так или иначе попадая на главную дорогу к этой площади. От неё – километр вдоль промышленной зоны с заводами, которые почти развалились после распада великого Союза, потом – мимо железнодорожного переезда – на поле, а там уже видно у кромки леса и огромное кладбище. Хоронить здесь начали ещё в царские времена, и оно неумолимо отвоёвывало метр за метром поля, подкрадываясь к железнодорожному переезду. Лере всегда было интересно, что будет после того, как это произойдёт? Она живо представляла, как будут ломать старые цеха, прокладывая дорогу к погосту, а потом дальше и дальше – до самой администрации.
За окном автобуса проплывали грязные насыпи обочин, казалось, весь мир окутала серая пелена. Вот показался ярко-красный шлагбаум переезда, словно лента финиша, отсекающая мир живых от мира мёртвых. За тускло блестящими рельсами только слепящая белизна чистилища и последний приют.
Ворота кладбища гостеприимно распахнуты, возле них – ряды повязанных платками бабулек с цветами да низкая грязно-белая церковь, в которой отпевают усопших. Лера достала из кармана куртки чёрный платок с яркими серебряными пайетками, крайне нелепый, но другого не было. Нацепив его кое-как, она уже сделала шаг, чтобы войти в ворота, но тут же почувствовала, как её крепко схватили за капюшон.
– Ты что, с ума сошла?! Ворота для мёртвых, для живых – калитка! – раздувая ноздри, шипела в лицо девочке одна из дальних родственниц, наиболее рьяно следившая за исполнением похоронного ритуала. – Никак на тот свет собралась?
– Не верю я в это ваше Христианство! – со злостью выкрикнула Лера и, вырвав из цепких рук капюшон, гордо вошла в ворота.
Она и сама не поняла, зачем так сказала. Весь день казался ей нелепым: напускные традиции, родственники, которые за год даже не зашли ни разу, а здесь стоят, охают, рыдают и принимают капли от сердца…
– На кого ты нас покинул! Такой молодой, жить бы и жить! Горе, ох, какое горе! – слышалось то там, то тут.
– Лицемеры, – прошептала чуть слышно Лера и, не дожидаясь остальных, пошла к церкви. – Хоть погреюсь.
Согрелась она быстрее чем ожидала. Прямо возле дверей, скрестив руки на груди и чуть прищурив глаза, стоял её брат Макс.
Лера вдохнула стылый воздух и забыла выдохнуть, спина покрылась горячей испариной, а коленки предательски задрожали. Боясь моргнуть, девочка сделала пару шагов назад и покачнулась.
– Ой, дочка, – раздалось за спиной, – тебе плохо? – Смотри, какая белая. Давай, «корвалольчику» накапаю, – сзади стояла сердобольная старушка из числа дальних родственников.
Лера оглянулась буквально на секунду, но видение успело раствориться. «Показалось», – попыталась убедить она себя.
Отпевание она стояла, озираясь по сторонам. Макс в видении был таким настоящим, просто не верилось, что всё почудилось.
Подошла мама:
– Всё в порядке? Какая-то ты растерянная, – прошептала она, приобнимая дочь.
– Да-да, всё хорошо, – успокоила её Лера.
От церкви процессия двинулась на кладбище. Нести было недалеко, поэтому решили идти пешком.
Дальше всё происходило как в тумане. Мёрзлая земля, стучавшая по крышке гроба. Поминки, где все сначала сидели со скорбными лицами, а через час, наевшись и пропустив несколько стопок, начали делиться новостями и посмеиваться.
Лера села рядом с мамой, но та постоянно бегала на кухню: налить ещё компота, принести салфеток, подать горячее. Девочка чувствовала себя чужой среди плохо знакомой толпы родственников. Наконец, те стали прощаться.
Оставшись одни, Лера и мама говорили мало. Неторопливо убрали со стола, вымыли посуду, и оказалось, делать больше нечего. А потом в доме воцарилась тишина, непривычная и пугающая…
– Пойду лягу, – нехотя протянула Лера. После произошедшего у церкви ей было крайне не по себе: на душе тревожно, оставаться одной боязно.
– Иди, милая, я ещё посижу, – отозвалась мама.
Девочка хотела попросить её лечь сегодня вдвоём, но почему-то передумала. Раньше они жили с братом в одной комнате. После того, как он заболел, мама укладывала его у себя, чтобы услышать ночью, если станет плохо. Спать на его месте Лере хотелось ещё меньше, чем быть одной в комнате.
Потоптавшись, так и не придумав, что сказать матери, Лера пошла в свою комнату. Тихонько приоткрыла дверь. Внутри всё выглядело как всегда: стол у окна, над ним полки, на которых стройными рядами стояли кассеты Макса – его гордость. Он откладывал все карманные деньги и подрабатывал летом, чтобы покупать их. У стены от двери – его кровать, давно заброшенная и закиданная всяким хламом. Напротив кровать самой Леры, а в изголовье – шкаф. Вот и всё нехитрое убранство.
Папа умер давно, когда Лера была маленькой, и она его плохо помнила. Зато помнила, как тяжело было матери тянуть двоих детей, как судачили за спиной: «дочь самоубийцы!». Как будто у Ленки, которая больше всех сплетничала, история лучше: её отца прирезали собутыльники в пьяном угаре. Какая разница, почему ты безотцовщина?
С этими мыслями Лера улеглась поудобнее, обняв любимую игрушку.
«Надо ночник выключить», – вспомнила она, но вставать уже не хотелось. «Может, со светом спать, мама вряд ли будет сегодня ругаться», – пыталась она оправдать нежелание вылезать из-под уютного одеяла.
Внезапно за окном сильно загудел ветер, ветки застучали в стекло. Лера натянула одеяло до подбородка.
Краем глаза она заметила, как тень в углу стала угольно-чёрной, затем пропал краешек стола, а на полке слегка выдвинулась одна из кассет.
– Маааамааа! – что есть мочи закричала Лера.
Через пару мгновений дверь распахнулась.
– Он тут, мама, тут! Он… Я его видела, и у церкви его видела, а сейчас – кассета и ветер! – захлёбываясь от страха и слёз, кричала Лера.
– Тише, тише, это всё сон, сон; тебе приснилось, никого здесь нет, – успокаивала мама, обнимая девочку. – Я с тобой! Так и знала, что не надо было тебя брать на кладбище… Ты просто очень устала. Здесь, дочка, никого нет.
– Кассета! Я видела! Кассета! Вон она торчит! – почти кричала сквозь рыдания Лера, указывая на полку.
– Это тётя Вера помогала убираться к поминкам, наверное, вытирала пыль и сдвинула кассету. Тебе просто показалось! Закрывай глаза, я с тобой останусь, спи. Слышишь? Спи.
Утро началось с яркого солнца. Ночью была сильная метель, а сейчас искристый снег весело подмигивал с той стороны окна. Лера сладко потянулась, но воспоминания вечера привели в чувство. Она резко села в кровати. Краешек кассеты так же выступал среди ровного ряда на полке. Утром всё казалось не таким страшным, но на всякий случай она отвела глаза и быстро вышла из комнаты.
Мама была на кухне:
– Проснулась? Чем завтракать будешь? Салат остался, картошка, немного колбасы. Хотя нет, колбасы, наверное, уже не осталось.
– Мам? – Лера хотела поговорить о вчерашнем вечере, но не знала, как начать.
– Милая, всё хорошо. Ты вчера перенервничала, у нас был тяжёлый день. Знаешь, такое вообще бывает: человек, который сильно устал, начинает видеть то, чего нет. С твоим папой такое часто случалось. Как возьмёт две смены подряд, перетрудится, так ему и мерещилось всякое. Так что тебе есть в кого.
Лера в ответ просто кивнула, не зная, как доказать, что это было на самом деле. Хотя, может, и не было? Может, правда, показалось?
Перекусив вчерашним салатом, она воровато протиснулась в комнату, схватила свои вещи, портфель и начала переодеваться прямо в коридоре. Мама выглянула из кухни, но промолчала.
В школу идти жутко не хотелось, но… девятый класс, да ещё второе полугодие. Осталось совсем немного до экзаменов, и прощай школа!
– Хорошо бы «прощай» и этот убогий город, – подумала Лера, закрывая за собой дверь.
Весь день из головы не шла та кассета. Первым делом, вернувшись домой, Лера смело зашла в свою комнату. После школьного дня вчерашний вечерний эпизод казался фантазией. В конце концов, ей уже пятнадцать лет и она не ребёнок, чтобы верить в сказки!
Лера, не переодеваясь, подошла к письменному столу и взяла кассету. На ней была надпись: группа «Кино». Она озадаченно покрутила её в руках – ничего примечательного. Вытряхнула содержимое и изучила вкладыш – тоже ничего. Пожав плечами и слегка разочаровавшись, она села на пол и уставилась на пластиковую коробочку. Прошло несколько минут, как внезапно девочку озарило: надо послушать! Чуть дрожащими пальцами вставила кассету в магнитофон.
– М-м, восьмиклассница, а-а-а, – донеслось из динамиков.
– Бред какой-то. Я не восьмиклассница, а уже в девятом, – вырвалось вслух.
«Но когда заболел Макс, была в восьмом!», – мелькнула мысль.
Лера вспомнила самое начало: простой дружеский футбольный матч между дворами. Брат, как всегда, был нападающим. Быстрый, как ветер, напористый, бесстрашный. Ребятам повезло, что он был в их команде! Закончился первый тайм, перерыв затягивался. Кто-то побежал домой и до сих пор не вышел, кто-то стоял кучкой и беседовал. Лера пошла с девочками прыгать в «резиночку». А потом… Воспоминания оборвались. Как начался второй, тот самый злополучный тайм? Что они делали в перерыве? Она никак не могла вспомнить. Будто сон, который ускользает после пробуждения.
– Ладно, ерунда, – намеренно сказала девочка вслух, потому что вокруг повисла пугающая тишина. Хлопнула входная дверь – это вернулась мама…
А потом покатилась обычная жизнь. Лера только изредка возвращалась мыслями к похоронам брата, но все это казалось уже таким далёким…
***
«Ммм, восьмиклассница, а-аа», – заиграло радио.
– Переключи! – сердито и резко бросила Лера.
– Что не так? Тебе уже двадцать лет! Пора начать любить группу «Кино». Ведь ничего лучше мир ещё не придумал, – отозвался симпатичный темноволосый парень. Одной рукой он держал руль, а второй нажимал на кнопку переключения радио.
– Да не знаю я! С детства не люблю! уже виновато проговорила Лера, подумав, что не стоило говорить так жёстко. – Знаешь, Эд, я и правда не помню. Иногда, мне кажется, что «Кино», а особенно эта песня, напоминают о чем-то жутко неприятном. Хочется заткнуть уши.
– Как звук ногтями по стеклу? – с насмешкой спросил парень. – Не так уж и плохо поёт Цой, знаешь ли.
Лера вздохнула и ничего не ответила. Она и так сильно нервничала: сегодня ей предстояло знакомство с друзьями Эдуарда. Молодые люди встречались всего два месяца, но Лере казалось, что уже целую вечность: «Имя только у него дурацкое – «Эдуард», совсем ему не подходит. «Эд» звучит приятнее, хотя тоже несколько странно и непривычно».
– Нервничаешь? – Эд опять без слов угадал её настроение.
– Ага. Даже не знаю почему. Ну, друзья и друзья. Не монстры же. А с самого утра мне неспокойно.
– А вдруг монстры? Ты же меня не так хорошо знаешь, – парировал Эд, и они оба засмеялись.
За окном машины пролетали заснеженные сосны, бескрайние белёсые поля сверкали в лучах удивительно яркого для февраля солнца. Как давно она не была в этих краях! После окончания девятого класса ей удалось поступить в техникум в областном центре. Лера сразу же записалась в общежитие. Конечно, ей было очень жалко мать, которая остаётся совсем одна, но желание вырваться из этого серого города было намного сильнее.
«Что ж, поезжай, маленькая моя, лови за хвост удачу. Настанет день, когда ты всё-таки вернёшься сюда. Знаешь, человек всегда тоскует по месту, где родился. Родной город – это тоже мама, не зря её Родиной называют. Я тоже уезжала, работала то здесь, то там, а потом вернулась. Так что ты поезжай, потом сама почувствуешь, когда пора домой. А я тебя ждать буду», – говорила мама, провожая дочку на железнодорожную станцию.
У Леры стоял ком в горле, но сдаться не позволила гордость.
– Я буду приезжать, мама, – стараясь не показать слёз, выдавила Лера.
Так началась её новая, взрослая жизнь.
Первый год она нередко навещала маму, а потом устроилась на подработку, и времени совсем не оставалось. Всего два часа езды превратились в пропасть…
– Эд, помнишь, я тебе рассказывала про свой родной город? – неожиданно для себя спросила Лера.
– Конечно, помню, мы как раз сейчас совсем рядом проезжаем.
– Отлично, впереди поворот с указателем, поверни туда. До путей направо и там прямо.
Эд удивлённо посмотрел на спутницу, ожидая объяснений, но девушка уже отвернулась к окну. Почему-то так хорошо стало у неё на душе после этого решения.
Молча доехали до переезда, повернули к полю. Дороги, на удивление, оказались расчищенными.
– Это что, кладбище?! – воскликнул Эд, когда в конце поля показались пики оградок, кресты и цветы на венках.
– Да, кладбище, – протянула Лера.
Всю дорогу она перебирала детские воспоминания и особенно – о Максе. Ей так хотелось забыть то, о чём все прошедшие годы она старалась не думать и не вспоминать.
Эд остановился возле ворот и глухо сказал, нахмурив брови:
– Я туда не пойду.
– Ты боишься кладбищ? – Лера попыталась перевести всё в шутку.
– Не боюсь, но идти не собираюсь, – было видно, что Эд очень недоволен, но Лера не могла понять почему.
– Хорошо, я пойду одна. Я недолго, – сдалась девушка. Спорить ей не хотелось.
Выйдя из машины, она направилась к калитке. За последние пять лет здесь ничего не изменилось. В таких местах время вообще течёт как-то по-другому…
Прямо – четыре ряда до берёзы. Потом пройти половину пути и попасть на дорожку до старой части погоста. Макса похоронили рядом с отцом…
Лера знала связанную с папой семейную историю. Хотя самоубийц не хоронят вместе со всеми, но маме тогда удалось приписать ему психическое расстройство, и для него сделали исключение. Он и правда был болен. Лера этого не помнила, но рассказов родственников достаточно, чтобы не сомневаться. Рассказывали, как он нагишом бегал по городу и как милиция нашла его спящим на кладбище. А сколько раз папу привлекали за хулиганство, хотя, как говорила мама, ни хулиганом, ни дебоширом он не был. Потом его отправили вместо тюрьмы в психиатрическую больницу. Там, казалось, вылечили, но после рождения Леры всё началось заново… И закончилось страшной бедой. А теперь уже нет с ними и Макса…
Одна из родственниц тогда его на похоронах сказала, глядя на маму и Леру:
«Вот теперь мальчишки и девчонки по разную сторону стекла»! После этих слов стало страшно неуютно. Как будто и правда, мир живых и мертвых разделяет лишь тонкое стекло, по которому мы ходим. Одно неаккуратное движение – провалишься туда, в мир мёртвых…
Задумавшись, она не заметила, как оказалась у знакомой оградки:
– Ну, здравствуй, брат!
Голос девушки дрогнул, в глазах показались слёзы.
На могилке было убрано, пёстрой кучкой лежали конфетки, и даже печенье ещё не растащили птицы. Снег вокруг вытоптан, дорожка расчищена.
Кладбище выглядело пустынным, только неподалёку, через несколько могилок, убиралась маленькая сухонькая старушка, поднимая в воздух целый ворох искристого снега.
Вчитавшись в скупые строчки на памятнике, девушка с сожалением воскликнула:
– Надо же! Я опоздала на три дня! – Теперь понятно, почему здесь так прибрано! Мама! Пять лет со дня смерти Макса…
Стало неприятно и обидно, оттого что мама даже не позвала её. Хотя, наверное, ничего удивительного, ведь после похорон Лера была на кладбище только один раз. Да и последний год с мамой общалась по телефону очень редко. Почувствовала укол совести, стало стыдно. И за кладбище, и за маму, и за то, что не приезжала… По щеке сползла холодная слезинка. Сейчас Лере хотелось сделать хоть что-нибудь, лишь бы унять эту обиду и боль внутри…
Девушка заглянула за памятник в поисках чего-то. Обычно там хранили инвентарь. Она не ошиблась: небольшая лопатка была аккуратно спрятана в пакете. Лера стала расчищать ею и без того чистую дорожку, откапывать из снега столбики оградки. Теперь уже слезы катились ручьём…
– Эй! Девочка! – окликнул её кто-то.
Лера оглянулась. Кроме крохотной старушки в десятке метров от неё, больше – никого. В глазах вдруг зарябило и замерцало. Наверное, это из-за слёз и яркого солнца. Девушка потерла глаза.
– Что такое, бабушка? Помощь нужна? – откликнулась она.
– Да, да, нужна! – как-то слишком радостно донеслось в ответ. – Лопату возьми!
Лера двинулась на голос; глаза всё ещё сильно слезились.
– Чего, бабуль? – спросила она, дойдя до нужного места, и успела разглядеть странную картину: сухонькая старушка в старом тулупе и серой кружевной шали забралась с ногами на тонкую, покосившуюся и изрядно прогнившую лавочку. Руки в толстых варежках сжимали веник. Видимо, он и поднимал столько снега в воздух.
Сама могилка с покосившимся крестом, без фотографии, на ржавой табличке еле заметные буквы. А оградка настолько крохотная, что вдвоём тесно стоять.
– Погребёшь маленько, а? Снега вон уже по пояс, срамно перед людьми-то. Видишь, я сама-то не достаю! – на этих словах бабуля, стоя на лавочке, снова принялась махать веником. В воздух взлетел снежный вихрь.
– Стой, стой! Ты нас вдвоём заметёшь! Сейчас раскидаю! – замахала руками девушка и подумала: «Сумасшедшая, слезла б с лавки хотя бы!»
Но спорить было себе дороже, да и дела тут минут на десять. Представив, как из-за её долгого отсутствия может разозлиться Эд, она взялась за работу.
– Ох, как хорошо, что ты мне тут попалась, а то совсем помочь некому. Дед помер, его на другую сторону погоста увезли. Тесно тут, видишь ли! А чего лучше: тесно или с чужими людьми? Вот и я думаю, не зря ж говорят: «В тесноте, да не в обиде». Сестрица ходила, помогала, да сейчас уже, клюшка старая, в зеркало себя не узнаёт. Уж и срок её почти вышел, скоро повидаемся. Деток-то не нажили. Знаешь, как страшно без деток? Вроде жили себе, а вот, оказывается, и помочь некому потом. У тебя вот деток пока нет, а будут. Хорошо тебе – помогать будут, – старушка суетилась и всё говорила, говорила… Поначалу Лера пыталась ей отвечать, но заметила, что та её не слышит, и продолжила работать молча.
Скоро внутри оградки стало чисто, насколько это возможно, но руки у девушки совсем заледенели. Лера дышала на замёрзшие пальцы, но теплее не становилось.
Видя, что Лера собирается уходить, старушка слезла с лавки.
– Хорошая ты девка! Молодая, правда. Молодость – это хорошо, но молодость в горизонт смотрит, а под ногами своими ничего не замечает. Поэтому к старости и гнёт крючком – смотри, мол, изучай. Нужное-то оно всё перед носом.
Лера поймала себя на мысли, что ей уже порядком надоело слушать болтливую старушку, но развернуться и уйти было как-то неловко:
– Всё, бабуль, убралась. Пойду, ждут меня. Здоровья тебе!
Старуха вдруг закатилась долгим скрипучим смехом. Несколько птиц снялись с веток и, уронив снег, разлетелись
– Ох, повеселила, ох, давно я так не смеялась! Ты прямо, как Макс, даром что сестра. Он тоже, как что ляпнет, хоть стой, хоть падай.
Лера почувствовала, как холодок пробежал по позвоночнику:
– Вы… знали моего брата?
– Конечно, мы ж соседи, как не знать-то? – вскинула руки старушка, как будто Лерин вопрос был глупым.
Девушка нахмурилась: она не могла вспомнить эту странную бабку, хотя в подъезде помнила каждого жильца, да и почти всех в своём доме знала.
– Я вот вас не помню, бабушка, – покачала головой Лера.
– Конечно, не помнишь. Когда я померла, за годочек до отца твоего, ты маленькая была. Правильно сделали, что его к нам поселили, не самоубийца он, затащили его в петлю. Жалко мужика, был как ты: глаза, что скрыто, видели, да уши шёпот слышали. Макс-то, конечно, посильнее был бы, мужик всё-таки, куда нам, бабам…
Дальше Лера уже не слышала – она развернулась и побежала, бросив лопату прямо там. Дыхание сбивалось, пот катился по вискам, а в ушах стучало. Казалось, что если она остановится, то эта сумасшедшая старуха её догонит. Разум подсказывал: оглянись да посмотри – вряд ли она смогла бы бежать так быстро! Но кто их, сумасшедших, знает…
Ближе к воротам в боку невыносимо закололо, пришлось перейти на быстрый шаг.
– Ты чего, привидение что ли увидела? – удивился Эд, глядя на запыхавшуюся девушку.
– Давай быстрее уедем отсюда! Я тебе всё расскажу по пути, – торопила Лера. Эд больше не спрашивал и завёл машину.
Когда погост растаял вдали, а дыхание выровнялось, оказалось, сложить произошедшее в логический рассказ стало ещё сложнее.
– Я брата зашла проведать. Оказывается что три дня назад было пять лет со дня его смерти… Там бабушка была – через пару могил. Попросила помочь убраться…
– И что? Ты пошла? – спросил Эд как-то зло.
– Ну, да. Она же старенькая, ей тяжело, – ответила Лера чуть растерянно. – Да и работы там на пять минут – оградка-то крохотная, два шага в одну сторону и два в другую. Я таких и не видела. А снега по колено намело, видно, некому помогать старушке.
Эта картина снова встала у Леры перед глазами: глубокий снег до самой лавочки и ни единого следа… Старушка с веником… Не прилетела же она на эту лавочку?!
– Ле-ер? Что дальше? Ты бежала, потому что помогла старушке снег грести? – вывел её из задумчивости Эд.
– Я не знаю, как тебе объяснить… Она говорила, как все бабушки, про родню свою, про то, что детей нет, а потом вдруг- про Макса! Сказала, что соседка и знает его, но я её совсем не помню. Мне кажется, она нездорова. Увидела, что я на его могиле была, вот и придумала всё это. А эти сумасшедшие, не знаешь, что и ожидать от них. Вдруг она ножик там припрятала или ещё чего.
– А ничего странного ты там не заметила? – участливо спросил Эд.
«Как хорошо он меня успел узнать за эти два месяца», – подумала про себя Лера, но вслух ответила:
– Знаешь, сумасшедшая на кладбище – это вообще странно! И страшно. Я испугалась.
Эд, положил ей руку на колено:
– Вот поэтому я и не хожу никогда на кладбища – там всегда полно сумасшедших.
Остальную часть пути они ехали молча.
«Что ещё говорила старуха? Что-то про отца. Она его знала и знала, что он не самоубийца», – думала Лера, и волнение не унималось.
***
Как-то в детстве приехала в гости троюродная сестра отца. Взрослые выпивали на кухне, переговаривались, вспоминали истории из жизни. Мама вообще редко пила, но в тот раз её непривычно замедленная речь явно указывала на то, что домашнее вино сделало своё дело.
Лера с братом катали машинки в коридоре рядом с кухней, поэтому девочка хорошо слышала каждое слово из разговора.
– Знаешь, а я не верю, что Сашка сам, – ответила мама на какую-то фразу сестры. – Не такой человек он был. Иногда даже казалось, что не он сумасшедший, а мы всё. Помнишь, когда на юбилее у тёти Аси были, Саша произнёс тост: «Твой муж бы тебе сегодня сказал: «Аистёнок, вот и стала ты старее, но чем старее, тем ценнее, потому что ты не Аистёнок, а Белый Аист!». Ася рыдала три часа в туалете, помнишь? Мы думали, придётся «скорую» вызывать. Она, когда с мужем познакомилась, пошла в гости с бутылкой коньяка «Белый Аист». А её муж, царствие ему небесное, сказал: «Продолжить бы наше застолье коньячком». Ася зашла аккурат после его слов. Он и выкрикнул: «Женюсь!». И сдержал слово: поженились, хотя оба немолодые были. С тех пор он её Аистёнком и звал. Это знали все, но почему он её так звал – никто! До того юбилея… Генку-то её, уже четыре года как похоронили.
– Ты про юбилей… Так Сашка с детства нас изводил. Его на лето с остальной ребятнёй к нам в деревню привозили. А он нашёл какое-то старое кладбище в лесу, уже и местные-то забыли, что там плиты лежат ещё со времён царя. Однажды дёрнул туда под вечер. Всех домой зовут, а его-то и нет. Ух, как бабка испугалась, в лесу же зверьё – сожрут! Не то что сейчас, одни белки и ежи остались. А тогда, бывало, и волки баловали, да хоть та же лисица. Много малому надо? «Хрусь» за шею – и поминай как звали.
Так вот, бежит бабка, кличет его, а ей ребятня и говорит: «Он в лес пошёл. Сказал, что друг звал ночью прийти. Хвастал, что покажет, где целая поляна светляков! А мы не пошли – нам уши надерут».
Бабка к мужикам бросилась: «Спасите кровиночку, никак Лешак его взбаламутил. Если волки не загрызут, как пить дать он в болото заведёт да русалкам на потеху притопит!»
Ты ж знаешь бабку нашу, она до последнего часа «в сказках Пушкина жила», в духов верила.
Так вот, мужики похватали кто что и бросились в лес, а Никитич, тот, который в хату с краю переехал, говорит: «Ведите меня с собой, я знаю, про каких светляков речь!» Ну, Никитич-то мужик умный, только неходячий. Вот представь: соорудили они носилки, посадили его и всей процессией, как падишаха, в лес понесли.
Смешно было бы, если б не так страшно! А дальше не знаю, что было. Рассказали только, что нашли мальца на том кладбище, и светляков вокруг было видимо-невидимо. Без сознания он был – то ли головой стукнулся, то ли перепугался. На следующий день, как очухался, то и пошёл по всей деревне в двери стучаться – от кого-то приветы передавал! Тётки в рёв, мужики злые да хмурые… Сказали, что это не он вовсе вернулся оттуда, а только оболочка его. Тогда бабка мамке его и позвонила. Поехала аж в центр, чтобы набрать по межгороду. Боялась, что пристукнет кто парнишку за его фантазию. А я всегда знала, что это он, а никакая не оболочка! Сестра, как-никак. Вся деревня потом шушукалась: поняли они, про кого Сашка каждому говорил! Не мог пацан такое сам придумать! Я с тех пор чуть в загробный мир не поверила. Такие вот дела!
***
Машина остановилась напротив дачного домика, выдернув Леру из детских воспоминаний.
– Всё хорошо? – Эд поднял брови и вопросительно взглянул на девушку.
– Да, просто волнуюсь, – зачем-то соврала она. Очень не хотелось снова заводить разговор на эту странную тему.
Серая, посыпанная щебнем дорога, уходила вдаль. По обе стороны стояли домики. Многие выглядели заброшенными. Да уж, не самое красивое место.
Низенькие ворота, напротив которых остановилась машина, проржавели и облупились. За ними виднелся зелёный деревянный одноэтажный домишко, уже плотно вросший в землю. Колыхнулась на окне занавеска – наверное, хозяева заметили машину. Через несколько секунд дверь открылась и на пороге показалась стройная девушка с длинными белыми волосами. Лера даже растерялась, настолько нелепо хозяйка смотрелась на фоне своего дома. Ей больше подошла бы яхта на заднем плане, а не эта пропитанная унынием дачная застройка.
Девушка приветливо помахала рукой, приглашая входить, и скрылась в глубине дома.
Эд закрыл машину, протянул руку за прутья калитки, отщёлкнул замок, и дверь распахнулась. Лера с интересом оглядывалась: старая покосившаяся беседка, пара плодовых деревьев, навес, рядом мангал, на котором уже дымилось мясо. Всё остальное было заметено снегом.
В детстве она бывала на этих дачах – за ними был единственный на всю округу пруд. Летом до её дома можно было добраться через поле всего за час, а если на велосипеде, и того меньше.
Вот уж удивительно, что друзья Эда живут именно здесь, так близко от города её детства!
Парень направился сразу в дом, Лера пошла за ним. В сенях было ещё хуже, чем снаружи. Дом явно нуждался в хорошем ремонте: прогнившие доски пола, щели в стенах, треснутые окна и кучи старого хлама.
– Привет, я Зоя, – донеслось из-за двери.
– Привет, я Лера, – представилась девушка.
– Проходите на кухню, – позвала их за собой Зоя.
– Пойдём? – подбодрил улыбкой Эд.
Лера кивнула, и они прошли дальше.
На кухне дела обстояли явно лучше. Большую часть пространства занимали белёная печка и дубовый стол. Пахло дровами и травами. На столе уже стояли тарелки с салатами и нарезкой. Лера невольно улыбнулась: как будто к бабушке в гости приехала.
– Проходите, не стесняйтесь! Позади вас вешалка, можно куртки повесить. Тапочки под вешалкой. У нас почти всё готово. Как дорога? Устали, небось? Ах, я так рада вас видеть! Здорово, что вы смогли к нам выбраться. Ну, как тебе, Эд? Уютнее стало с прошлого раза? Мы уже три машины хлама вывезли, а его всё равно меньше не становится, – тараторила Зоя.
– Всего за два часа добрались. Я думал, дольше будет, но ничего, дороги почистили. А вы окончательно что ли перебрались из города? И, кстати, где Глеб? – Эд повертел головой.
– Он на чердаке, сейчас должен спуститься. У нас очередная дыра в крыше. Задувает сильно, да и снег сыплется. Надо заткнуть, а то с потолка потечёт к утру, – отозвалась Зоя.
Лера огляделась вокруг. Из кухни вели несколько дверей, видимо, в жилые комнаты. К печке была приставлена лестница, а на потолке открыт люк.
