Kitobni o'qish: «Зреет яблоко»

Shrift:

* * *

Коробочка с чудесами

…А если что и случится с нами…

…А если что и случится с нами
в копилке жизни – в коробочке с чудесами,
то это будет всего лишь время —
сыпучее, легковесное, древнее.
Смотрит на время собака с велюровыми ушами:
оно течёт, ничего ему не мешает.
Будь что будет, – думает кот, говорит Бог.
Нет времени, понимает собака.
Один песок.

Мой мир от белого был слеп…

Мой мир от белого был слеп,
как будто новый лист альбомный.
Шёл за окном бессрочный снег,
его я помню.

Стыл почты синий козырёк,
фонарь выхватывал идущих,
а снег обрушивался, тёк,
был безусловным, вездесущим.

Был день, и белые коньки,
и двор метелями освистан.
Птиц беспокойных угольки
и батареи бок ребристый.

На свежем инее в окне
продавлен тёплый след ладошек.
…Я там была, был мир во мне,
чай байховый, сервиз в горошек.

Время такое – стоишь на ветру…

Время такое – стоишь на ветру,
мимо и горе, и радость.
Котик учёный, скажи дураку —
облако, сон или старость?

Выдохнешь слово – несёшь чепуху —
буквы на тоненьких ножках.
Котик учёный, что там, наверху,
на разноцветных обложках?

Что ты там видишь, роняя слезу,
солнечный миг рыжехвостый?
Падают звёзды – звезда на звезду —
в тень безучастной берёзы.

Скрипнет на лестнице тёмная мгла —
древняя, в общем, музыка.
Осень сберечь никого не смогла,
ты не в ответе, мурлыка.

Бормотание трамвайное

твердь ледяная картонные дни
было бы облако где мы одни
бледные жалкие произрастаем
и засыпаем в ладонях трамвайных
в хрипло урчащем его животе
на неизвестной звучим частоте
пробуем слов колокольцы литые
кто мы такие звенит кто такие
чудится разное тим-тирли-бом
в холод стекла упираемся лбом
слившись с пейзажем по-зимнему млечным
едем о важном тоскуем о вечном

В этой осени тихой – в карманах пустующей улицы…

В этой осени тихой – в карманах пустующей улицы,
где с любой стороны так удобно пробраться тоске, —
дайте света, включите мне свет, чтоб от света зажмуриться
(как пластинку заело – три раза сказала про свет).

Чтобы только взмахну рукавом – и стихи мои белые
полетели, как стайка подросших за лето гусят.
Вот я сяду скучать под раскидистым мокнущим деревом,
а они в тонком небе гогочут и дальше летят.

Чтоб любимый меня обнимал и про счастье загадывал,
пусть по телу от крепких объятий – и нега, и дрожь…
А на улице, шаркая ножкой, резвился и падал бы
в лёгкой куртке распахнутой юный, отчаянный дождь.

Приходит волк

Ещё бы свет… Но сумерки – хоть вой.
Приходит волк в тебя, и вот он твой:
от лап когтистых до опушки снега,
до лунного мерцающего следа
над серой непокрытой головой.

И укусил бы за нос, за бочок.
Но пальцы жжёт немеркнущий бычок…
За всех живущих, плачущих, поющих,
за нас с тобой, за то, чтоб стало лучше,
гнусаво воет внутренний волчок.

Идёт на снег, и снег идёт войной.
Ну что ж ты ноешь, маленький, не ной.
Во всём такая царственная бледность.
И день иной, и век, и неизвестность,
и вечность над зубастой головой…
Мой непроглядный, сумеречный мой.

Мимо сердца

Сумерки качнулись и погасли,
вспыхнул свет на кончике ножа.
До чего же птицы не напрасны,
небо научившие дышать.

Снег внутри пошёл, и стало зябко,
настоящий тощий первый снег.
Мимо сердца – сразу под лопаткой —
лёд не лёд, во сне ли, не во сне.

Осень начиналась сразу всюду:
в голове, в распахнутом окне.
Обходила яблоня по кругу
сад и пропадала в глубине.

Тишины звенящей было вдоволь.
Только долговязый вдалеке
говорил, не умолкая, тополь
на вороньем страшном языке.

Если мы ходим и ходим по кругу…

Если мы ходим и ходим по кругу,
значит кому-нибудь это нужно.
В шаге от смерти, в двух – друг от друга.
Вот и тропинка становится уже.

Звуков пространство и снов перекличка —
наспех наш мир из трагедий слеплен.
В городе тонких следов синичьих,
в городе зимних остывших сплетен

ходим по кругу почти по привычке.
Будто случайно. Скорей по ошибке.
Только в душе – в коробочке спичечном —
плещет, искрясь, золотая рыбка.

Строчки деревья

Полине

только привыкнешь к жизни и снова снова
бьётся печальная рыба в гортани слово
лишь на минуту во двор с сигаретой выйдем
поговорить с тобой на волшебном рыбьем

строчки деревья и снова подлесок строчки
курим молчим любуемся между прочим
виден оставленный ангела снежный след
как на картине ангел и белый свет

долго стоим в сторонке грохочет время
птицы теснятся в небе летят к деревьям
всё что вмещает бездны тугой зрачок
рыба печальная острый любви крючок

Натюрморт

тушка вороны послушной
белая скатерть стола
странно а где же здесь кружка
та из которой пила

нож на столе серебрится
яблоко облако лист
страха пустые глазницы
из-под взлетевших ресниц

сон или явь на картине
лучше бы это был сон
чай никогда не остынет
кружка найдётся потом

месяца тонкая стружка
шире держите карман
будут весна и веснушки
были печаль и обман

всё на картине некстати
ракурс подробности вид
лёгкая снежная скатерть
дунешь она улетит

Полуночное

Громкие птицы кружат надо мной —
не различить их лица,
будто черны они той чернотой,
что мне ночами снится.

Будто макушка моя им – сад:
яблоня, вишня, груша.
Им до утра мои сны листать,
щебет полночный слушать.

Спит о своём неспокойный сад,
руки разлук пугливы.
Облаки держатся в небесах,
падают наземь сливы.

Птицы тревожатся обо мне —
хватит на век заботы.
Тот, кто за мной приходил во сне,
не говори им, кто ты.

Осенний суп

Вниз головой виси, держась за тонкий сук,
пролистывая жизнь, вари осенний суп.
Добавь ещё огня, чуть сердце надорви,
подбрось щепотку снов и пригоршню любви.

Помешивай раз в час, поглядывай в окно,
как будто бы тебе немного всё равно,
что выйдет погодя, на что похожий вкус.
Шепни «мерси боку» и «крибле-крабле-бумс».

Колдуй наверняка, чтоб каждый встречный мог
сказать, что суп хорош, что он всему итог.
Что ты варила так, никто как не умел —
вниз головой внутри молчанья и омел.

если накатит грусть северная тоска…

18+

если накатит грусть северная тоска
встань на крыльцо один под полуночный скат
выйди за дверь за дом что-нибудь покури
айкоса стружки дыма пластиковые внутри

и помяни стрекоз бабочек и вообще
всех кто бронзовокрыл бьётся в твоей душе
терпкие облака радужные следы
выдохни и вдохни голубоватый дым

Птицы чёрные

посмотри наверх потрудись запрокинь голову
там вчерашний день на спинах выносят вороны
там такая дымка мне тошно такая даль
беспросветно и вьюжно тянется тот февраль

ничего не страшно было до боли молоды
сердце не игрушка а раскололи мы
отчего же всё ещё сил нет дышать
посмотри наверх сделай первый шаг

там плывут по небу корабли прошлого
ты такой же хороший мой невозможный мой
говорила выживу проморгала смерть
запрокину голову досмотреть

как летят улетают наших дней вороны
птицы беспокойные
птицы чёрные

А ты взял бы и приехал однажды, бро…

А ты взял бы и приехал однажды, бро.
Просто так, будто вышел в ночь и пропал,
ненадолго. Буду самым глупым твоим ребром…
Я примчусь заранее на вокзал.

Встречу так, как будто прошло лет сто,
ожидание – липкий полночный мрак.
Этим летом ждал дождя водосток,
даже он не представляет себе, как.

Вспомним всех, кого можно легко забыть,
и поржём до слёз в компании с фонарём.
В магазин зайдём – забудем вино купить,
развернёмся и снова туда пойдём.

Приезжай – когда-нибудь, налегке,
из Сургута или заморских стран.
Чтобы птицы в своём безоблачном высоке
нам завидовали, нам завидовали, нам.

Только и помню

Только и помню – кличет ольха беду,
тени за шторой, сумерки нарастают.
Только и боли – ветер свечу задул,
только и страха – звёздная волчья стая.

Так и жила со звёздочкой в кулаке,
нежно сжимая, не уколоться чтобы.
Память уносит лишнее по реке —
годы.

Я ещё я, вторая стою в ряду
воспоминаний на жёлтом, истлевшем фото.
Что это было? Мухи летят в саду,
и не прервать их тающего полёта.

Кто говорит о смерти перед сном…

Кто говорит о смерти перед сном,
ныряя с головой под одеяло?
Как это будет? Ночью или днём?
Как будто в гору шла и вдруг устала?

Как, из меня возникнув, прорастёт
по всем законам физики печали
такая пустота, что ё-моё,
как будто дома нет, а постучали.

И, в общем, будет незачем жалеть,
что небо курит ту же самокрутку,
что тот же колыхающийся свет
стекает вниз на людную маршрутку.

Так и уснёшь, не зная, что потом,
свернувшись с краю, будто места мало.
Пусть всё проходит, пусть проходит, но
пусть повторится как-нибудь сначала.