Kitobni o'qish: «Весы времени»

Shrift:

«Кому стихов насыпать строчкой…»

Кому стихов насыпать строчкой?
Неспелых, терпких, но живых ─
В них, сладкий сок под оболочкой
И кислый, и не вкусный жмых.
Кому стихов? Бери бесплатно.
Прочту для всех, кому занятно ─
Учёным, книжникам, друзьям,
Знакомцам или незнакомцам,
Да хоть китайцам. Хоть японцам,
Чьи горы проросли из ям.
Стихов кому? Читал бы уркам,
Старателям упитым в хлам.
Слова считаю по окуркам,
Докуренным напополам
С фруктовым крепким самогоном,
Со смогом смыслов, дымом рифм.
И в каждом слове, беззаконно,
Над каждой буквой вьётся нимб.
Бери стихи, они святые,
Как ком родной земли в горсти.
А что не так в них запятые
Расставил, ты меня прости.

Мгновения

«Ветер-ткач сплетает судьбы Мира…»

Ветер-ткач сплетает судьбы Мира,
Нитку к нитке, золото и сталь.
Это сон Шекспира ─ слёзы Лира
И предательства вселенская печаль.
Вам нестрашно? И в уме ль вы, жены,
Что предали честь и дом отца?
Грех Иуды ─ сладкий яд измены,
Ждущего награды подлеца.
Лишь одна из трёх полна любовью,
Только ей дочерний ведом долг.
Лишь к её печальному надгробью
Принесёт цветы из рая Бог.

«Идёт война, где поколенье ZORRO…»

Идёт война, где поколенье ZORRO
Воюет с новым поколеньем ZARA.
Наш мир не знал подобного позора,
Такого подлого исподтишка удара.
Когда родителей предать готовы дети,
А брат, приняв за службу аду мзду,
С проклятьем Богу и всему на свете,
Плюёт на Вифлеемскую звезду.
Уподобляясь Ироду-уроду,
Иуде поклоняясь как царю,
Забыв своих – ни племени, ни роду,
Пьёт близких кровь подобно упырю.
Трус празднует исход, Зверь торжествует,
Паучье знамя подымает враг.
А тот, кто под собой страны не чует,
По моему, ублюдок и дурак.

«Кто любит войну? Кто в беде наслажденье имеет…»

Кто любит войну? Кто в беде наслажденье имеет?
Проклятое время, сводящее всё к одному,
Когда, даже сердце в горячей груди каменеет,
Когда, все решенья душа доверяет уму.
Что ждёт впереди? Иль победа над нами проблещет
И зыбкое счастье даровано будет в бою?
Иль вечная гибель страны и проклятие женщин,
Чьи пали сыны и мужья за Отчизну свою?
Нам, русская доля на всех и на каждого снова,
Поделена щедро, отсчитана веком и роком.
Оно – наше счастье любви, беспощадно сурово
Хранить от бесчестия Родину в мире жестоком.

«Осень осенит тебя дождём…»

Осень осенит тебя дождём,
Листопадом обожжёт дороги глину
И накинет плащ туманных дрём
На больную, сгорбленную спину.
А сама, в дырявом шушуне,
Побредёт как странница простая,
Провожая в серой вышине
Журавлей курлычущие стаи.
Запах плесени и дикая тоска ─
Станет воздух твёрдым и тяжёлым.
И уже зима, как смерть близка,
Мнится в снах деревьям полуголым.

«Звёзды горят словно в первые дни творенья…»

Звёзды горят словно в первые дни творенья.
Лето молится квасу и ест окрошку.
Вечер ярок и ясен, и даже зренье
К старикам возвращается понемножку.
Будет ночь над страною сегодня тёплой,
Но не душной, не липкой и не бессонной ─
Все ночные демоны над Европой.
А над нами, ангел парит с иконой
Богородицы девы святой и присной.
Охраняет родную Отчизну нашу,
Чтобы Лето Господнее, иконописно,
Расцветало ярче, теплей и краше.

«Лишь шаг навстречу истине и света…»

Лишь шаг навстречу истине и света,
Где горняя река с названьем Лета
Уносит к звёздам наши корабли.
Там, за порогами ревущего потока,
Вселенная как мачеха жестока
К тем путникам, что душ не сберегли.

Чужие звёзды им сияют льдисто.
Пустынно море космоса вокруг
И бурь магнитных вой, и пересвисты
Вселяют в них космический испуг.

Взрываются чужих миров планеты,
Где камень растекается как ртуть.
И только одичавшие кометы
Пропащих провожают в дальний путь.

«Никогда не будем мы счастливыми…»

Никогда не будем мы счастливыми.
Мир устроен грустно, господа!
Потому что мира под оливами,
Видимо, не будет никогда.
Человек не совместим с природою!
Что печально, да и хрен бы с ним.
Но, своей уродливой породою,
Он с самим собой не совместим.

«Одно и то же в расписанье года ─…»

Одно и то же в расписанье года ─
Как карт старинных ветхая колода.
Поэт, свои страданья подытожь!
Опять февраль, опять дурит погода
И через край уже чернила льются.
Что остаётся? Только улыбнуться!
А Пастернак и в феврале хорош.

Победа

кто может запретить любовь и свет бегущий сквозь тебя?
кто злобой вычеркнет из неба строчку-ласточку?
победа это то, что майским сердцем дня
колотится в груди,
а ты, на лапку ей, привязываешь ленточку
и выпускаешь в небо навсегда.
и там, лишь мир и счастье впереди.

«Прощай, немытая Германия…»

Прощай, немытая Германия!
Иди, к войне себя готовь ─
Прошла в России евро-мания,
Избыта краткая любовь.
Учись теперь терпеть лишения ─
Поменьше есть, ходить пешком,
Обогревая помещения
Патриотическим душком.

Лето Господне 7530-ое

Алхимия июля такова:
Вари варенье, режь и ешь окрошку.
Гадай, предсказывай и пусть твои слова
Останутся в нас жить не понарошку,
А прорастут взаправду. Не по лжи
Мы будем жить, как, в общем-то, и жили,
Когда любили честно и дружили,
И жизнь свою «за други» положить
В любой момент всегда готовы были.

В начале

Рассвет разливал розоватый мускат
Из колб фонарей придорожных
На серый как скука и пыльный асфальт,
И ветви деревьев тревожных,
Волнуемых утренним ветром с реки.
Где, за долгожданным уловом,
На лодках обшарпанных шли рыбаки,
Как будто за пастырским словом,
Апостолы шли за прекрасным Христом,
Шагавшим по мраморным водам.
А всё, что случится когда-то потом,
Нисколько не важно речным мореходам.

Случайное

Тревожно моргает звезда, и сердце спешит троекратно.
Уже не вернуться назад и не повернуть жизнь обратно.
Скажи, всё что было давно, действительно быль или небыль,
Как книга или кино? Но, мечется звёздочка в небе
И грустно мерцает в ночи, как льдинка блестит на морозе.
А глупое сердце стучит безумною азбукой Морзе.

Слезница

Вот тебе денюшка, Ксенюшка.
Помолись за меня, дурака!
Всех грехов у меня три мешка,
Не отмоленных Богу пока.
На Васильевский остров пойду,
В тихий храм на Смоленском кладбище.
Отче Истинный, дай нам еду,
Ту, что сердце так трепетно ищет!
Пусть отмолит нас грешных и злых,
Недовольных, невольных и жадных,
Во владеньях твоих неземных,
От бесовских страстей беспощадных,
Эта женщина силой души.
Хайре, Ксения! Аве¹, благая!
И моё, там, прощенье снищи,
Всем заблудшим спастись помогая.

«Я славлю Господа, что жизнь прожил средь тех…»

Я славлю Господа, что жизнь прожил средь тех,
Кто ставил слово выше цифр и чисел,
За то, что не ценил ни славу, ни успех
И никогда от власти не зависел.
Что не приняв на тело знак врага
(Возможно ленью или детским страхом),
Я не попался к чорту на рога,
Хотя и не пытался жить монахом.

«Русский дух. Остроги и Кремли…»

Русский дух. Остроги и Кремли.
Родина ─ изба на курьих ножках.
Пусть дрожат чужие короли,
Когда видят варваров в рогожках.
Сонм святых и сивых храбрецов,
Кто в лаптях, кто в зипуне на вате,
По примеру дедов и отцов,
Даст отпор немецкой сытой рати.
И тогда, уж не взыщите с нас —
Будет вам небесный свод с овчинку!
Мы станцуем в Вене «Венский вальс»
Под старинную советскую пластинку.
И «Французским вальсом», под Париж,
Помянув без злобы Бонапарта,
Прогуляется ордынский Тохтамыш
Навестить бистро в тени Монмартра.
Раздувайте щёки бровь кривя,
Брызгайте своей слюной отравной ─
Русских любит Бог, благословя
Верою, как грамотой охранной.

1917

солёный петроградский дождь —
как с рейда радио в столицу.
и Балтика желает слиться
с погодой. вызывая дрожь,
предсказывая наводненье,
эпоху слёз и перемен,
времён безгорестных забвенье
и добрых дел, и мирных сцен.
под колким ливнем, лихолетье
родится с криками «ура!» —
где болью, под казачьей плетью,
где кровью, из-под топора.

Петрополь

Петербург, Петроград, Ленинград!
Твои церкви со мной говорят.
В красоте твоей чуждой порой,
Виден свет православный, благой.
Здесь святые угодники спят —
В своих кельях посмертных скорбят.
Петербург, Петроград, Ленинград —
Здесь иконы со мной говорят.
Это десмос² и космос вокруг —
Крест кладущих доверчивых рук.
Это кровь на Сенатской и стон,
И блокадных могил миллион.
Этот город немыслимо свят,
Где цари и священники спят.
Этот Град, этот Спас на Крови,
Боже Милостливый, благослови!

«Уже цветёт вдоль Леты берегов…»

Уже цветёт вдоль Леты берегов
Ковёр вечнозелёной асфодели
И радует безжалостных богов,
Как солнышко младенцев в колыбели.
Гребёт Харон, а ялик, сквозь туман,
Стремглав несётся в брызгах антрацита.
Всё ближе мертвопенный океан
И Стикс, впадающий в урочище Коцита.
Мы – зрители, мы публика пока,
На этом берегу земного цирка.
Но вот закончится сюжет большого цикла
И души превратятся в облака.
А древний шкипер примет нас на борт,
Чтоб плыть в последний рейс, в последний порт.

«Кому-то ближе к сердцу Оклахома…»

Кому-то ближе к сердцу Оклахома,
А мне милее наша Хохлома.
Трава июньская зелёная у дома
И облака вдоль кромки окоёма,
Как скатерти старинной бахрома.

Выходишь в люди улицей-улиткой
И льётся свет Господень над тобой.
Расписывая утро за калиткой
То золотой рукой, то голубой.
И веришь в то, что Бог всегда с тобой.

Люблю цветы Кавказа и Донбасса.
Владивосток люблю и нежный Крым.
Нет дела мне до кактусов Техаса
И субтропических акаций Арканзаса
Не трогает меня слащавый дым.

«Слепящая листва – осенний скороход…»

Слепящая листва – осенний скороход!
Тепло для баловства. А дождь наоборот,
Не для забав пустых, а для неспешных дел.
Всего, что не постиг, чтобы постичь успел.
Прошёл зелёный шум. Утих и лес, и дол.
Так, для нелёгких дум черёд на ум пришёл.
Скрипи теперь пером, читай и вычитай,
В тепле своих хором, вкушая крепкий чай.

«Словно из чрева китова Иона…»

Словно из чрева китова Иона,
выберусь за город в будние дни.
Запах дурманный цветущих пионов
В дачные дали меня заманит.
Бабочки-спички сгорают в полёте,
Выйдя, как я, из темницы на свет.
Запахи лета, так радостны плоти,
В мире какого прекраснее нет.
Одушевлённым тёплом вожделенным,
Только мгновенье для счастья дано ─
Став неотъемлемой частью вселенной,
Им умереть в тот же миг суждено.
Так же и я, как едва просиявший,
Свежею радостью жить, мотылёк,
К солнцу тянусь всей душою пропащей,
Зная как мал мне отпущенный срок.

«Январь нам выдал счёт «по первое число»…»

Январь нам выдал счёт «по первое число»,
Когда сначала, всё снегами занесло,
А после снегопада были стужи,
Когда дома окуклились снаружи.
И пешеходы, и машины стыли,
Как мухи налету, в хрустальной пыли.
Мороз делил на два сто градусов, но с ветром,
А город молча превращался в лёд
И спал, расчерченный Небесным Геометром,
На прошлый ─ Старый и на Новый год.
А ты светилась звёздочкой в проёме
Заледеневшего узорами окна.
И было нам тепло в остывшем доме,
И счастья, на двоих, хватало нам сполна.
Спал город зимний, словно Бер³ в берлоге,
Наевшись в святки и напившись всласть.
Трещал мороз, но прошлые тревоги,
Уже, над нами, потеряли власть

«Я бы остался жить…»

Я бы остался жить
В тысячи разных мест ─
Разные счастья пить
У ста сорока невест.
Страны и города
Словно бы книги читал.
И стали бы мне тогда,
Родными порт и вокзал.
Но я не такой, увы!
Не землю вращаю я,
А небо и диск луны,
В стихи превращаю я.
И без ума одну
Люблю на Земле страну.
И только одной, вину,
Невесты упомяну.

Только в январе

ангелы бьются в стеклину снежной ночной мошкарой ─
форточку, белому клину, к счастью земному открой.
они затанцуют по залу и гимны зимы запоют,
и предрождественским залпом в небо ударит салют.
детство вернётся внезапно, вспыхнув в камине огнём.
что там готовит нам завтра, кем мы окажемся в нём?

На минутку

Письмо в бутылке

плывёт бутылка из-под рома,
плывёт по океану дней.
письмо, как слово невесомо,
плывёт средь вод штормящих в ней.
кто был писатель, кто читатель?
ни в этом суть, ни в этом соль,
а в том комиссия, Создатель,
откуда эта бандероль.
так что ж, яви второе чудо,
скажи нам, что же там внутри?
и если ведомо откуда,
немедля адрес говори!
вот, адрес проще не бывает.
ни дом, ни улица ─ страна
СССР, там каждый знает
напитков крепких имена.
от Кастро и от Че Гевары,
с любовью от кубинских масс,
в Союз Советский шли товары.
был счастлив наш рабочий класс!
скурив гаванскую сигару,
ром «НЕГРО» без закуски пил
и под кубинскую гитару
барбудос вслух благодарил.
вот так и тут остатки сладки —
бутылка с полки в руки: бах!
а в ней ─ обёртка шоколадки
и привкус рома на губах.