Kitobni o'qish: «Скептик»
Крошка сын к отцу пришёл, и спросила кроха:
– Что такое хорошо, что такое плохо?
У меня секретов нет, слушайте, детишки,
Папы этого ответ помещаю в книжке…
Владимир Маяковский.
Смерть – не повод отказаться от жизни.
Андрей Никитин (Временная могила)
Посвящается моему другу и троюродному брату, Станиславу Гончаруку, который знает, что я скажу, до того, как я это сказал.
Часть первая
Ужас открывает глаза
Глава 1
Божественный символ
Эта история произошла в городе Зорецк. Многие скажут, что подобного не может быть, ведь всё в мире подвластно законам физики и логическим правилам. Но иногда, правила словно меняют форму, подстраиваются под нечто другое. Так и произошло в небольшом, тихом городе на окраине Украины, где в очередной раз в неравной схватке встретились силы добра и зла.
Как проявляет себя зло? Что происходит, когда его нет, и чем вызван факт его появления? Зло не хочет сидеть, притаившись. Оно ищет развлечений, как пьяница в праздник, бродя по городу. Оно желает быть значимым, быть принятым в общество, быть бо́льшей половиной сосуда человеческих эмоций. Наполниться этому сосуду мешает добро. Оно сдерживает все негативные качества оппонента. Но зло не отступает. Потеряв цель, оно идёт дальше, поднимаясь на ноги, ступая вдоль улиц, и каждый его шаг отдаёт в ушах людей криками боли, гнева и ненависти. Где есть зло, там, как тень, есть добро. Оно незримо присутствует, выслеживает эту тень, и уравновешивает жизнь, оттирая те места, которым удалось испачкаться слишком сильно.
Зло в городе Зорецк когда-то давно проявило себя, но его одолели и спрятали, лишив силы. Оно лежало, беспомощно наблюдая за смехом людей, за радостью в глазах, за улыбками на лицах в солнечный день и накапливало гнев. Зло спало до определённого момента. Оно спало больше пятидесяти лет, пока вновь не проснулось, но задолго до этого появился источник защиты…
Майский вечер 1968 года дышал прохладой. Бушевала буря, внезапно охватившая город холодными руками. Здание роддома сотрясалось, словно судно в шторм. Свист и скрежет вынудили запереть окна. Молния освещала кроны деревьев, напоминавшие зеленоватые бушующие волны. В палате лежала Жанна. Вот-вот должны были начаться роды. Её увезли под звуки грома, пробегавшие вдоль коридоров. На улице стояла её мать и глядела в небо, держа кулаки, переживая за дочь и отворачиваясь от подхваченного ветром мусора. Молнии вгрызались в небо длинными и тонкими зубами, оставляя в глазах женщины яркий образ паутинных разветвлений. Женщина глядела на здание, с крыши которого слетали куски шифера, как листья с деревьев. Она пыталась вспомнить, когда в последний раз в городе была подобная буря, но не могла. Где-то словно сталкивались тяжёлые вагоны. Молния освещала потёртые надписи на стенах здания, как фотоснимки зафиксировавшие радостные моменты жизни. Роды должны были уже начаться. Минуту назад Жанна в последний раз махнула из окна, перед тем, как её увезли. Безутешная будущая бабушка стояла на улице. Начинался дождь, а она была без зонта. Улица пуста, лишь ветер гулял вдоль города, терзая деревья и гоняя обёртки пустых сигаретных пачек. Женщина глядела в верхние окна, рассчитывая увидеть счастливое лицо дочери и ребёнка.
Под грохот дождя в роддоме стонала Жанна. Её лицо покрылось потом, она сжимала простынь, впиваясь в неё ногтями. Виднелись белые косточки и голубые вены на молодых кистях. Акушер подбадривала её, слушая, как разрывается за окнами гроза, бросая пучки грохота в здание.
– Это ничего. Не волнуйтесь, – говорила акушер, – всё будет хорошо. Дышите глубже, не думайте ни о чём кроме ребёнка.
Жанна стонала и сжимала кулаки, а на улице бушевала гроза. Сильнейшая гроза за последние двадцать лет. Вера Игоревна стояла на улице и глядела в окно, ожидая, когда ей разрешат взглянуть на новорождённого. Она ощущала, что эта ночь отличается от остальных. Казалось, сам создатель наблюдал за зданием роддома и гневался на что-то, сотрясая улицы и город гибельным дыханием. Вера Игоревна, мёрзнущая на ветру, глядела, как молния делила небо на части. За несколько секунд до того, как у неё родилась внучка, она, открыв рот, глядела в небо. Лицо её, освещённое вспышкой, стало стального цвета, глаза блестели, как два изумруда. Вера увидела над зданием роддома молнию, напоминавшую сложенные вместе ладони. Блик исчез, оставив в воспоминаниях навсегда выжженный образ ладоней. Сопоставив время родов с молнией, женщина поняла, что родившаяся девочка не просто так появилась на свет. Она особенная. Она единственная с подобным знаком. На теле новорождённой была маленькая родинка, по форме напоминавшая сердечко. Девочку назвали Таня.
– Жанна, – говорила бабушка, обращаясь к молодой роженице с младенцем на руках, – твоя дочка особенная. Она отмечена богом. Ты понимаешь это?
– Не говори глупостей, мама, – сказала уставшая Жанна, держа ребёнка и стараясь отвлечь его от крика, – моя Танечка самая красивая. Конечно она особенная.
– Да, она прекрасна, – сказала Вера, – но помни о том, что я сказала. Эта девочка изменит нашу привычную жизнь. Береги её, Жанна.
– Посмотрим, мама, посмотрим, – сказала Жанна, – может и изменит. Мою жизнь она уже изменила.
Жанна ещё не знала, насколько права окажется её мать. Для Жанны теперь было радостью просто полежать. Стало легче. Ветер за окном шумел как прежде, но теперь он успокаивал. Ей казалось, что за окнами поют ангелы, бряцая по арфе тонкими пальцами. Дождь, стучащий по крыше, напоминал их радостный безудержный танец. Жанна держала на руках кричащего ребёнка и улыбалась. По телу блуждала боль, но женщина ощущала только радость и облегчение. Она не слушала мать, понимая лишь, что дочь самая лучшая и больше всех достойна любви. Улыбка светилась на лице, перечёркивая боль, делая усталость прозрачной и гладкой, как вода в бассейне. Жанна держала на руках девочку, ещё не зная, как много будет зависеть от этого ребёнка. Ей было хорошо. Необычное чувство новизны окутало её влажными тёплыми руками. Она ощущала мокрое тельце и тёплое быстрое дыхание. Было душно. Ребёнок лежал и плакал. Девочка была маленькой, хрупкой и уязвимой. Её бабушка оказалась права. Таня действительно спасла город, однако ждать этого пришлось больше сорока лет.
Загадочные события в городе Зорецк начались в 2010 году. Отдалённый тихий городок, манящий лестным пейзажем, где не бывает автомобильных пробок по выходным, нет проблем с покупкой молочных продуктов, а воздух всегда чист и свеж. Люди ведут размеренную жизнь, ни за что не переживая, ощущая себя на курорте. В 2010 году в Зорецке прошла череда происшествий, встрепенувших город. Таких несчастий горожане не переживали более пятидесяти лет. Несколько человек сошли с ума, многие переехали, некоторые погибли. Большинство выжило. Некоторые из выживших, не сошедшие с ума, до конца жизни видели кошмары, непременно связанные с событиями лета 2010 года.
Ничего не происходит без причины. Она всегда незримо присутствует, как влага в воздухе. Она может быть незначительной, как потухшая спичка, не давшая возможности подкурить, может значительной, как автомобильная авария из-за разговора по телефону, или падение мужчины с моста, решившего, что лишняя стопка блестящей на солнце жидкости не сделает из человека посмешище. Причиной рождения котят в доме Натальи Визитенко стал племянник, который в марте 2008 года случайно выпустил кошку на улицу, до этого она была за пределами дома лишь в зоомагазине. Даже не осознав, что произошло, мальчишка убежал гулять. Спустя два месяца кошка принесла котят, это привело в шок Наталью, которая едва не потеряла сознание, усевшись прямо на ковёр. Причиной сломавшегося трактора у Николая Трухи, служил загрязнённый мусором воздухоочиститель, из-за которого мужчина не попал вовремя на работу, а его жена, послужившая мишенью для вымещения злости и получившая по лицу, два дня не выходила на улицу.
Причину событий лета 2010 года, послужившую многочисленным смертям, как выяснилось, следовало искать за два года до этого. Всему виной был пожар, случившийся в доме номер 7 по улице Древесной. Жаркий, всепоглощающий, шумный пожар. От звука и треска которого приходит в трепет опытный пожарник, держащий оранжевыми перчатками шланг.
2008 год. Григорий Скрипач стоял посреди улицы, неловко шатаясь. Он смотрел на пылающий дом. Глаза, как отшлифованные морские камушки, в которых горели две спичечных головки. Из окон дома, служившего ему всю жизнь, вываливались языки огня, пуская в небо чёрные клубы дыма. С задней стороны лопнуло стекло и щедро разбросало по двору разных форм осколки. Горящие доски выпадали на зелёный газон, пуская искры. Ошмётки горелого дерева уничтожали цветы на клумбах под окнами, разламывая стебли и сжигая мягкую ткань. Пепел разлетался с крыш, создавая подобие снега. Шифер лопался и отстреливал в стороны, заставляя зевак пригибаться.
Старик смотрел, как дрожали руки. Усеянные полосками старческих морщин и натёртые, сейчас они были похожи на мятую резину. Чёрные от сажи и ободранные до крови, руки горели, будто он держал их в кипятке. Старик глупо смотрел на них, будто хотел обвинить в беспомощности и собирался выиграть дело в суде, ибо бездействие есть преступление.
Он положил руку на голову, пытаясь вспомнить момент ошибки, будто каждый просчёт выделялся на макушке неумелым бугорком. Залипшие от пота седые волосы всегда покрывала кепка, и сейчас он сам удивился, не обнаружив её. Второй рукой он держался за сердце. Глухими ударами тамтама оно отдавало в ушах, перебивая шипение и грохот огня.
Когда он недосмотрел? Скорее всего, когда пришёл домой, а лучше сказать приполз и уснул с сигаретой. Точнее сказать он не мог. Сколько раз он засыпал с ней и просыпался целёхонек. Кто бы мог подумать? Старик рассуждал как мальчишка после трёпки отца за позор на родительском собрании. А может что-то с проводкой? Розетка в кухне давно искрила. Он вцепился за эту мысль, как в шпаргалку на экзамене. Она его успокаивала, она помогала ему пережить то, что случилось, она снимала с него вину. Скорее всего, розетка подвела, как и руки.
Суд приговаривает к смертной казни через сожжение.
Старик подумал, что едва избежал смерти. Сейчас он приходил в себя, но голова была тяжёлой, будто из бронзы, а уши словно набиты ватой.
Дом, служивший столько времени, переживший родителей, родного брата, проваливался в никуда, как ядро, упавшее в болото. Он словно выражал недовольство за беспечный образ жизни Григория. Алкоголь впитался даже в одежду. Дым сигарет осел на лёгких, как краска на стенках банки. Для возраста и состояния Григория недурно, что он жив. Что было бы, если бы он вместо алкоголя пил томатный сок, а вместо сигарет бегал? Этот вопрос не раз звучал в его жизни. Задавал его и лечащий врач. Григорий старался не думать над вопросом, стыдясь возможного ответа и уклончиво переводя тему.
Старик стоял и глядел на огонь, танцующий в разбросанных осколках, в стёклах стоящих машин и глазах паникующих людей. Григорию было стыдно и страшно. Только в этот момент он осознал, что у него больше нет ни семьи, ни друзей, ни дома. Он остался один.
Григорий смутно вспоминал что произошло. Накануне он, как обычно прошёл через калитку. Было весело и легко. Вечер пел колыбельную, ноги несли, будто не касаясь земли. Входные двери мягкие как перина. Перед глазами всё крутилось, как в водовороте. Григорий плыл сквозь густой воздух. Свет солнца освещал путь к смятой кровати, от которой давно попахивало чем-то противным. Напевая мелодию детства, он сбросил обувь на пол, и, коснувшись лицом подушки, провалился в черноту. Пустота вокруг начала кружиться, он отдалялся от мира, как брошенный в океан камень. Григорий улетел, кружась на кровати, будто она стояла на огромной пластинке граммофона. Но он недолго был в волшебном мире снов. Его разбудил сосед. Могучая кисть, как молот кузнеца вырвала Григория из сна, будто сорняк из земли. Григорий очнулся в руках Игоря, чьё тёмное лицо, крутилось перед ним. В глазах играл свет заходящего солнца.
– Пожар! – кричал Игорь и оглядывался. Руками он держал затёртую клетчатую рубашку Григория. От резкого подъёма оторвалась верхняя пуговица и отскочила на пол. Игорь держал так крепко, словно в руках был тюбик зубной пасты, и он собирался выдавить содержимое, не откручивая колпачка. Две секунды и Игорь отпустил Григория, позволив упасть спиной на бугры одеяла. Он понял, что старик пришёл в себя. Игорь метнулся к комоду у дальней стены комнаты, начал рыться в нём. По потолку над ними, казалось, бегали лошади, это удивило Скрипача. Он подумал, что не до конца проснулся или остатки алкоголя не спешили покидать его, одаряя слуховыми галлюцинациями. Над головой грохотало и стучало, и это был не сон. Звук слишком отчётливый и пугающий. В окно вливался свет, слишком близкий, чтоб быть солнечным. Было душно. Грохот и яркий свет составили одно целое. Григорий пытался понять, что происходит. Он встал, но сказанные соседом слова не доходили до пункта назначения. Ноги едва держали худое тело, пропитанное до подошв обуви алкоголем.
– Бежим скорей! – крикнул Игорь. Его белая майка со следами пятен под мышками и седина в голове подсвечивались уличным заревом, – пожар, Гриша! Дом горит.
Прежде чем Григорий успел удивиться, могучая рука Игоря, покрытая тоненькими волосами, толкнула его к выходу. Он выскочил в двери, на ходу пригнувшись. Ноги, запущенные ударом соседа, неслись через комнату. Сверху над головой громыхало и трещало. Григорий ощутил духоту и слабость. В глазах появилась ясность на то короткое время, необходимое чтоб покинуть дом. Вслед за ним, держа документы, выскочил Игорь. После спёртого воздуха, тело обдало прохладой. Шум и треск стали сильней. Григорий рефлекторно прикрыл голову рукой. Он остановился перед калиткой и оглянулся, чтоб увидеть, что случилось. Огонь полыхал на чердаке, охватил боковую часть дома. Игорь оттолкнул соседа к воротам. На улице стояли несколько человек и наблюдали за происходящим. Солнце померкло на фоне оранжево-красных цветов. Григорий, подталкиваемый Игорем, выскочил за ворота собственного дома, служившего более шестидесяти лет. Один из соседей, Борис, похлопал старика по плечу. Яркие глаза оценили Скрипача на наличие ожогов, затем он перевёл взгляд на дом и наблюдал за самой запомнившийся сценой текущего лета. Борис почесал нос и чихнул. Девушка, стоявшая за их спинами, пожелала Борису здоровья. Скрипач оглянулся и увидел Люду, жившую на два дома дальше. Она выглядела старше своих тридцати пяти лет. На ней была рубашка, сквозь которую просвечивал лифчик, и джинсы. На голове зелёно-голубая косынка. Рукой она прикрывала рот. Ярко зелёные глаза выражали удивление. Подкатанные штанины джинсов, создавали ассоциацию прогулки по берегу песчаного пляжа. Игорь всунул ему документы, которые Григорий держал в комоде, в замызганном помятом файле.
– Держи, – сказал Игорь и стал рядом, повернувшись лицом к дому. Игорь чувствовал облегчение. Он спас друга и сиял, как оруженосец, охраняющий рыцаря. На светлом лице грубо, словно скальные выступы, выделялся свод бровей. Над ними капли пота, отсвечивающие серебром в зареве огня. Григорий будто попал в старый фильм, который сменялся кадр за кадром. Вот он спит в комнате, где в некоторых местах обои отошли и болтались как паруса, вот следующий кадр, где он бежит вдоль комнат со смешным видом, похожий на загнанного кролика, и финал, где зрители наблюдают самую кассовую съёмку сезона, а он стоит во главе, с глупым лицом, и трогает мокрую от пота макушку. Раздался треск лопнувшего стекла и звук рассыпанных по плинтусу осколков. Григорий заворожено смотрел на огонь. В голове гудело. Он был готов к тому, что потеряет сознание, но ничего подобного не случилось.
И шторм, бывало, обойдёт нас стороной…
Григорий услышал голос. Странный писк, будто мышь, защемившая хвост, звала на помощь.
– Ты сжег дом. Это твоя вина, и ты знаешь это, – произнёс голос.
Григорий огляделся, чтоб понять действительно ли этот голос у него в голове, или остальные тоже его слышат. Все смотрели на огонь. Голос вновь пропищал:
– Ты старался это спрятать, но ему надоело ждать. Ему надоело ждать, Гриша. Оно хочет проснуться!
Григорий узнал голос. Это был голос погибшего брата. Всё было так давно, что он уже почти забыл. Григорий старался отогнать подобные мысли, тряхнул головой и перевёл взгляд на руки. В одной из них вяло лежал паспорт, документы на дом и ещё какие-то бумаги в целлофановой плёнке. Звук сирены слишком близко. Григорий оглянулся. Пожарный автомобиль подъезжал к дому, на ходу выскакивали ребята в жёлтых костюмах с чёрной обувью. Стеклянные маски отражали пламя. В стёклах домов появился мелькающий как курсор синий блик проблескового маячка. Люди мгновенно расступились, пропуская машину. Одинокий пожарник бежал к дому со шлангом. Светоотражающие белые полосы на штанах подсвечивались огнём. Даже на середине улицы, в двадцати метрах от дома, жар был настолько сильным, что казалось, можно обжечь лицо. Соседи смотрели на горящий дом. Некоторые пытались помочь, некоторые даже не выходили из собственного огорода, наблюдая, как огонь с треском и свистом разыгрывал последний концерт. Пожарные разматывали шланги. За всем этим, с пустым, как заброшенный колодец лицом, наблюдал хозяин дома. Взгляд вырисовывал обречённость. Капли воды от гидранта брызгали на лицо и смягчали жар. В брызгах была видна радуга. Вскоре, на улице собирались мелкие лужи. Кучка детей разного возраста делилась впечатлениями. Сзади к Григорию подошёл Игорь Божков, сосед и друг детства, спасший ему жизнь. Игорь положил руку на плечо. Остатки алкоголя выветривались из Григория, будто его пропускали через сушилку. Лицо, хорошо освещённое огнём, стало красным, глаза блестели, отражая пламя.
– Что мне делать? – спросил Григорий друга. Игорь вздохнул. Одним вздохом он сказал больше, чем мог бы выразить словами. На лбу блестели капли пота. Он готов был принять друга на несколько дней в дом, но Григорию эта затея не нравилась.
Нет, Игорь, я не могу.
Этот разговор прошёл без слов, посредством взглядов.
– Завтра будем думать, Гриша, – сказал Игорь. Он вдруг испугался, будто горел его собственный дом. С одной стороны хотелось помочь старому приятелю, но с другой, что будет, если его оставить на ночь, и он не захочет утром уходить, просто потому, что некуда? Бросить его тоже не дело. Столько лет соседства и пережитого вместе. Игорь посмотрел горевшими глазами на Григория. В груди будто скакала белка.
– Надо жить дальше, – сказал Игорь и хлопнул Григория по плечу.
Этот день, 20 апреля 2008 года, стал переломным для жителей Зорецка, но они об этом узнали лишь спустя два года. Самое худшее ждало их впереди. Причиной будущих бед был пожар. В этот день, спавший долгие годы Ужас, приоткрыл один глаз.
Глава 2
Два года спустя
11 июня 2010 года.
Давно забыт пожар, звучавшие сирены и плач детей. Руки перестали дрожать. Сердце успокоилось. Прошло два года. Город накрыло лето 2010 года. Пахло цветами.
Зорецк расположен в Ивано-Франковской области, между городом Ворохта и Татаров. Маленький городок, где все друг друга знают и здороваются при встрече. К достоинствам можно отнести обилие туристов в курортные периоды. Зимой поросшие деревьями горы превращаются в громадные катки, а летом открыты туристические маршруты через близко расположенный лес. Обилие дичи привлекает охотников и любителей дикой природы. Часто можно встретить легковые автомобили, стоящие у обочины, и родителей, показывающих детям белку, сову или диковинную птицу. Трасса проходит через город, и жители, пользуясь этим, выставляют у дороги столики с сувенирами, продуктами или просто старые вещи, которые могли приглянуться проезжающему мимо водителю.
День был жарким. По трассе пронёсся блестящего цвета шевроле, конусом поднимая пыль из-под колёс. Ярослав Шпелёв, сидевший за рулём, говорил по мобильному. Левой рукой он крутил баранку и время от времени объезжал появляющиеся из ниоткуда ямы. За много лет он не мог привыкнуть к ним. Они появлялись из года в год, каждый раз в новых местах. Белая рубашка Ярослава расстёгнута, из-под неё выглядывали волосы, которыми была щедро украшена грудь. На толстом безымянном пальце левой руки перстень с узором льва. Мужчина проехал и не обратил внимания на стоявших под деревьями ребят. Он говорил по телефону, всё остальное не имело значения. Краем глаза он увидел в зеркале заднего вида их дребезжащие силуэты, которые скрывала поднятая пыль.
Через несколько дней из двоих ребят останется только один, но Ярослав даже не обратит на это внимания.
Виталий Божков, полноватый пятнадцатилетний парень с мягким лицом и тупым, как рукоятка молотка подбородком, стоял у дороги. Ростом метр шестьдесят, он весил почти семьдесят килограмм. Тёмные волосы всегда аккуратно причёсаны. Он ходил с глупым лицом, которое выражало недовольство касательно лишнего веса. Виталий жил в собственном мире, старался не общаться ни с кем лишний раз, предпочитая одиночество. В связи с этим он боялся остаться один в старости. Его слабым местом было сладкое и телевизор. Одно замещало другое и переплеталось друг с другом, как стебли дикого винограда. Бывали дни, когда он просиживал до поздней ночи перед телевизором, и как собака Попова, реагировал на ящик чувством голода. Он жевал что-то под переключающиеся рекламные ролики, под возгласы Шварцнейгера, или смех Аткинсона, сидя в сером свете телевизора, бросая к потолку громадную тень. Виталий сам себе не мог признаться, что чувство голода и телевизор стали неразделимыми как жёлтая и голубая полоски на флаге Украины. Самым страшным было безразличие того, что он жуёт. Он жевал, а на следующий день, увидев его, ребята шептались, склонив головы, словно во время молитвы. Всё чаще звучали синонимы слова «Толстяк». Как ржавчина на стальном замке его запертой в тело души, распространялось чувство неполноценности. Этот комплекс присущ всем застенчивым людям, а за ним на цыпочках следовало ощущение слежки и угрызения совести. Каждый раз, как Виталий думал об этом, он запирался в комнате и смотрел телевизор, одновременно потребляя что-то вкусненькое, будь то печенье или бублик. Игнорируя упрёки матери, он тайком скрывался от людей, подобно подводному пауку. Страх, как пузырь воздуха, наполнялся всё больше, грозя взорваться, если не получит отдушину. Этот сбросной клапан обнаружился в самом неожиданном месте.
Податливый отец Виталия, словно изоляция между двумя разрядами, служил лишь слабой прослойкой между матерью и сыном. Бесполезные фразы, которые он способен был сказать типа «Слушай маму» или «Задумайся над будущим», не влияли на изменение отношения Виталия к окружающему миру. Короткие выводы, что он успел сделать, не менялись никогда. Лишь дед способен был хоть в какой-то степени повлиять на Виталия.
Нельзя останавливаться, если упал лицом в грязь, – говорил дед, – попытки достичь цели уже возвышают тебя над толпой. Главное найти своё предназначение. Ты можешь есть сладкого сколько хочешь, – сомнительно сказал дед, – просто найди место в жизни, чтоб плюсы перекрыли минусы.
Дед похлопал внука по животу тыльной стороной ладони. Для Виталия мнение деда было важно лишь потому, что не противоречило его образу жизни. После подобной лекции Виталий представлял себя в будущем творческой личностью, идущей вверх по лестнице успеха. Пусть он не спортсмен и физические данные отстают, но его тешила мысль о будущих победах.
Когда ешь возле сортира, перестаёшь замечать одуванчики в саду.
Так Виталию было легче. Когда его обзывали, он глядел на обидчика и думал: Ну и кем ты станешь в будущем? Затем придумывал варианты, в которых все утонут в трясине глупости, а он, как Мазай будет плыть над ними и поучать.
По вечерам, посыпая сахаром хлеб, намазанный маслом, он мечтал о будущих успехах. Дейл Карнеги как-то сказал, что критика это замаскированный комплимент. Виталий, идя по тропинке, построенной на этом принципе, ошибочно приписал себя к категории людей, играющих в беспроигрышную лотерею. Он смотрел на всё свысока, как капитан корабля, плывущего по молочному океану, среди шоколадных скал, слушающий, как утопающие считают его калории.
– Ну что Тубус, пошли? – спросил Женя.
Частенько Виталия называли не по имени. Кличку Тубус ему придумал Евгений Майков, живущий дальше по улице. Они раньше часто общались, пока Виталий не выбрал более широкую и калорийную тропу. После этого Евгений словно поменял полярность и пользовался доверчивостью Виталия в своих интересах.
Женя Майков вырос без отца. Улица заменила тёплый диван перед телевизором, а болтовня сверстников – советы родителя. Иногда Виталий и Женя гуляли вместе, но только, когда Жене было нечего делать. Евгений помыкал Виталием, как игрушкой. Он мог предложить спрятаться в чужом огороде и ждать хозяйку, наблюдая, как пищит и ноет Виталик, боящийся собственной тени. Женя мог быстро дать дёру и все орехи получал Виталик.
Утром мать Жени устроила лекцию на тему плохого влияния уличных мальчишек, на которых были жалобы от соседей. Да и в школе эти мальчишки упоминаются не в последнюю очередь. Во время таких разговоров Женя отводил глаза и кивал. Он не слушал, что говорит мать, но давал выговориться. Его взгляд и мысли уходили в сторону, надеясь скорее остаться в одиночестве. Он не любил, когда его поучают.
После таких разговоров Женя уходил на весь день, а приходил лишь поздно вечером, протестуя и наглядно демонстрируя, что провёл время с теми самыми ненавистными друзьями, предпочитая их матери.
Сегодня Женя хотел на время отделаться от матери и пришёл раздосадованный к Виталию, по дороге обдумывая, как бы сыграть на клавишах его доверчивости.
– Эй, Тубус, – крикнул Женя, когда в дверях дома показался Виталий. Он выглядел сонным, – пошли, покажу кое-что.
Виталий шёл к калитке, не торопясь, обдумывая отговорку, чем занимался бо́льшую часть времени. Всё это можно было прочесть по лицу, и Женя с лёгкостью это сделал. Прежде чем Виталий что-то придумал, Женя вновь заговорил.
– Я знаю, где лежит мёртвый скунс.
Новость привела в ступор Виталия, который пытался что-то припомнить. Он остановился, будто вагонетка, сошедшая с колеи, напрягся и изрёк:
– Какой скунс? Они у нас не водятся.
Он ждал, положив руки на заострённые уголки деревянных штакет. Улица была пустой, никто не слышал разговора.
– Ну как хочешь, – провокационно сказал Женя, не настаивая на том, чтоб Виталик вышел на улицу, – я просто пойду сфотографирую его, пока собаки не утащили. Ты не знал, что они иногда встречаются в нашем лесу?
– Где ты такое слышал?
Виталий глядел в глаза приятелю. Руки лежали на штакетинах забора.
– Ты идёшь или нет? – спросил Женя, игнорируя вопрос. Слышалось наигранное безразличие, но Виталий не ощутил этот запах опасности и обмана. Он посмотрел на обувь, думая как бы избежать дороги.
– Ладно, сейчас приду, – сказал Виталий и отошёл. Мышеловка захлопнулась.
Виталий недовольно пошёл к дому. Ему не хотелось выходить, не хотелось двигаться. Он хотел только сидеть перед телевизором с миской печенья в руках.
– Буду ждать в конце улицы, – сказал Женя, засунув руки в карманы. Он пошёл, пиная камни по дороге, отходя дальше от дома, чтоб Виталик не передумал.
Через двадцать минут они стояли на дороге. За их спинами был лес, мимо проезжали автомобили. Женя и Виталий бродили возле деревьев, ища в траве тушку животного, но ничего кроме давно издохшей собаки не было.
Грязный пупок Виталика выделялся кляксой на фоне синих шортов и красной майки, между которыми почти всегда была оголяющая живот щель. Виталик взял палку и упёрся как старик о трость.
– Я же говорил, у нас не водятся, – сказал полный мальчик, торжествуя. Женя смотрел на лежащее тельце собаки и не обращал внимания на окружающий мир. Он просто хотел убить время до вечера. Он был зол на мать, указывающую, что и когда делать, сжимая в кулак его собственное мнение. В этот момент мимо проехал блестящий шевроле, за рулём которого был Ярослав Шпелёв, сыгравший не последнюю роль в этой истории. Виталик на секунду встретился глазами с говорившим по телефону водителем. Мальчик не знал, что случиться через несколько дней, и что дальнейшие события косвенно свяжут его с этим мужчиной.
– Я наверно перепутал место, – сказал Женя, обратив внимание на приятеля. Жене надоело его общество. Он собирался уйти, но решил испытать последнюю возможность повеселиться.
– Наверно кто-то из ребят уже забрал тело, – сказал Женя, – если бы ты не собирался так долго. Мы бы успели.
– Я тебе не верю, – сказал Виталик, – мне надоело искать. Пошли отсюда.
Виталик бросил палку и направился обратно. Он думал, насколько глупо поступил, поверив Жене, но мысль о сладостях, ожидавших дома, обрадовала его и позволила забыть эту мелкую неприятность.
Женя обозвал Виталия подобием мешка картошки, и пошёл за ним.
– Меня мама ждёт, я пошёл домой, – сказал Виталик, но на самом деле хотел скорее спрятаться подальше от презирающих глаз и колкого языка.
– Иди, – сказал Женя. Он догнал Виталия и стукнул в плечо. Виталий едва не упал от неожиданности. Женя побежал вдоль дороги. Следом за ним, с видимыми усилиями, шлёпая босоножками об пятки, побежал Виталик.
Работа в огороде всегда была неблагодарной, но делать её надо. Это понятно взрослому человеку, но трудно объяснить это ребёнку, особенно если у него нет желания выполнять эту работу.
Виталик Божков поел. Предстояла работа в огороде, которая не слишком его привлекала. Он решил избежать своей участи и зашёл в гараж к деду в надежде провести тут некоторое время. Деда в гараже не оказалось. Виталик прислонился к стене гаража и наблюдал, как по улице идёт мужчина в соломенной шляпе с сапкой на плече. За ним виднелся старый обгоревший дом, два года назад ещё бывший жилым. Виталик вспомнил день, когда весенним вечером этот дом горел. От грохота было страшно выйти за ворота, повсюду бегали пожарные, соседи помогали оттащить ценные вещи. Дом не сгорел полностью, от него остались стены и часть чердака. Внутри всё обветшало. За два года многое обвалилось. Дети иногда лазают в этот дом, где жил Григорий Скрипач и где, как считают, водится привидение его брата.
Виталик сунул руку в карман и достал оттуда сосательную конфету. Бумажку он бросил на пол. Держа руки в карманах, он закатил языком конфету за щёку и осмотрелся в поисках деда.
Виталик был ленив. В утреннее время больше всего он боялся матери, которая была щедрой на раздачу заданий по хозяйству. В школе Виталик часто оставался дольше, чем нужно, на дополнительные занятия и пересдачи. Была в этом необходимость или нет, значения не имело, а плохие оценки только помогали в этом. Ребята своими насмешками, помогали эти оценки получать. Больше всего Виталик прославился на улице глупостью. Когда горел дом через дорогу, он единственный из уличных ребят не подошёл близко, даже не вышел со двора. Его легко можно было обмануть или перехитрить в любой игре. По большей части из-за этого клейма с ним предпочитали общаться, ощущая себя в его обществе умнее и авторитетней.
