Kitobni o'qish: «Про Максима и Гелю, или Счастлив по принуждению»

Глава

I

Внезапно вспыхнувшее чувство, Ничто не в силах потушить.

Её стремление к искусству, Он вряд ли сможет пережить.

Во-первых. Хочу сказать, что все персонажи или события, описываемые в этой книге, абсолютно вымышленные. И любое сходство с реальными людьми, или событиями – просто случайное совпадение. Что бы я хотел сказать своей книгой? Наверное, то, что в любой, даже самой безнадежной ситуации, есть свои плюсы. Надо всегда позитивно смотреть на вещи, происходящие с нами. Ибо, если когда-то кому-то зажало бубенчики дверным полотном массивной входной двери, надо думать о том, что открывается шикарная перспектива стать оперным певцом. Но, не будем откладывать в долгий ящик. Итак, поехали.

Это началось внезапно. Как гром среди ясного неба, как песчаная буря в пустыне или как удар электрическим током. Точно, как удар электрическим током. Именно он стал причиной столь масштабных, драматических, далекоидущих событий. Во всем виноват Александр Вольт, который в 1800 году изобрел первый источник тока, надеясь облегчить своим изобретением жизнь всех людей на земле. Ох уж эти иностранцы, вечно они хотят кого-то осчастливить против их воли. Вольт, на свою беду, не знал того, что надо знать любому русскому человеку. Если в одном месте убыло, то в другом обязательно

прибудет. К тем же выводам, независимо от нашего ученого Михайло Ломоносова, пришли и китайские ученые, сформулировав великую догму – «Инь и Янь». То, что делает одного человека счастливым, обязательно делает другого несчастным. Так и произошло в 4-ом классе среднеобразовательной школы №……г………, где учился Максим. Когда для того, чтобы сорвать урок русского языка и литературы, к которому был не готов Яша Завадский, он подбил Максима засунуть в электрическую розетку общего коридора шпильку для волос. Шпильку, Яша опрометчиво позаимствовал без спроса у своей одноклассницы Гели. Но об этом чуть позже.

Максим был мальчиком осторожным, и к тому же увальнем, который с нерешительностью воспринял предложение своего сомнительного друга проделать этот физический эксперимент с риском для жизни. Но, обезоруженный словами Яши: «Не ссы, я так сто раз делал», – лишенный чувства самосохранения, и одержимый желанием не быть ссыкуном в глазах одноклассников, – все это взяло верх над нашим героем. Засучив рукава, он смело сунул заколку в электрическую розетку, сам того не подозревая, опровергнув описанный знаменитым ученым Павловым инстинкт самосохранения, присущий всем живым организмам, и даже не думая о грозящих ему катастрофических последствиях.

Взорвавшаяся люминесцентная лампа плафона дневного света привела всех собравшихся детей в неописуемый восторг и одновременный ужас. Повинуясь магическому желанию чудо – мальчика, свет погас во всем крыле.

«Ну, все! – потирая руки, сказал Яша. – Теперь пока свет восстановят, пройдет не менее пятнадцати минут урока и Руссичка отменит диктант». Весь класс восторженно выдохнул, и стал обсуждать события последних

десяти минут, понимая о том, что смелый, хотя и безрассудный поступок Максима, давал шанс всему классу подготовиться к диктанту в следующий раз. Геля, чью заколку похитил для проведения физического опыта Яша, стояла, как вкопанная. В одной своей руке она сжимала горло Яши, который сипел что-то неразборчивое, а в другой, у нее был неизменный атрибут еще с пеленок – бутерброд с колбасой. Геля стояла с широко раскрытыми, как блюдца, глазами и повисшим куском колбасы, торчащим из приоткрытого рта. Она как зачарованная смотрела на Максима, на его обугленные пальцы, сжимающие остатки её заколки. Кучерявые от природы волосы Максима распрямились, создавая вокруг его головы неповторимую картину созревшего одуванчика. Одинокие, электрические искорки пробегали то тут, то там, по его торчащим во все стороны волосам. В своём воспаленном мозгу, который мог стать предметом изучения не одного десятка психотерапевтов, Геля придала этому зрелищу божественное происхождение, создающее вокруг головы этого ангела, с засохшей соплей под носом, что-то наподобие нимба. Участь Максима в этот момент была предрешена.

Геля решила, что этот мальчик неотвратимо и бесповоротно должен стать ее мужем. И произойти это должно, если не прямо сейчас, то, по крайней мере, по достижению 18-летнего возраста обоими влюбленными. И если сейчас Максим не знал, что любит Гелю, то уже в следующее мгновение для него все прояснится. А уж если Геля что-то решила, то со своего пути она никогда не свернет. Но даже если и свернет, то только шею Максима по причине его нежелания жениться на ней, и стать счастливым вопреки здравого смысла. И то, после тяжелых пыток и непрекращающихся истязаний. Мне кажется, что во время Нюрнбергского процесса, когда все осуждали пытки фашистов в концлагерях, они просто не знали, что может сделать влюбленная четвероклашка по имени Геля, если не дай Бог, кто-то встанет на пути ее счастья. И уж тем более, если бы в тот момент Максим знал, чем грозит ему эта невинная шалость, этот незатейливый физический эксперимент, он бы тогда не стал вытаскивать шпильку из розетки, предпочтя умереть молодым, и еще счастливым без причины человеком с очаровательной улыбкой на своем юном и невинном лице.

После уроков Геля уверенно шагнула в сторону Максима, расталкивая одноклассников и одноклассниц, обсуждающих смелый и безрассудный поступок товарища, своим могучим телом.

Подойдя к Максиму вплотную, и ткнув героя пальцем в грудь, Геля громко сказала: «Ты. Пойдешь сегодня меня провожать до дома!»

Детские голоса тут же стихли. В звенящей тишине все взоры одноклассников обратились на Максима. В этих взглядах было столько сочувствия, сострадания, безысходности, что Максиму только оставалось молча стоять с открытым от удивления ртом. В этой гробовой тишине Коля Есин громко засмеялся, показывая одноклассникам всю комичность сложившейся ситуации. К сожалению Коли, это был последний миг, когда одноклассники могли запомнить его со всеми 32-мя зубами.

Это уже потом, на педагогическом совете Коля с синяком под глазом рассказывал всем учителям, и присутствующей на собрании Геле, о том, что он сам, без посторонней помощи споткнулся и упал лицом на пень в школьном саду. Говорил он это заикаясь и искоса поглядывая на Гелю, стоявшую в углу. Геля стояла молча, с лицом Джека Потрошителя, мило улыбаясь всем присутствующим, и наводя на них своей улыбкой животный страх. Хотя учителя не поверили ни единому слову, сказанному Колей, они предпочли не связываться с девочкой, учащейся в 4-ом классе, а выглядевшей как завхоз тетя Зоя, которая бессменно работала в учебном заведении вот уже двадцать лет.

С тех самых пор над Максимом и Гелей никто больше не смеялся, по крайней мере, в лицо. А у Гели появился постоянный, личный провожатый-носильщик. Максим, конечно, читал в приключенческих романах, которые он брал в библиотеке, о том, что когда-то можно было держать рабов. Но из курса школьной истории он также знал о том, что в России рабство отменили 1861 году по указу Царя Александра II. Говорить об этом Геле, он, конечно же, не стал, предпочитая представлять себя её другом. Это было лучше, чем гордо ходить со сломанной рукой, висящей на груди в маминой косынке. И по окончании уроков каждый день, невзирая на погоду и настроение, «ДОБРОВОЛЬНО» отправлялся провожать Гелю домой.

Родители Максима были интеллигентные люди и много работали. Поэтому до поры до времени не замечали, что их сын стал позже обычного приходить домой. Сам Максим предпочитал хранить молчание и не афишировать свои отношения с «убийцей бутербродов», как её называли за глаза в школе все учителя. Максим уже стал надеяться, что тайну удастся скрыть от родителей навечно. Но все тайное, как и положено, становится явным. И случается это, как обычно, в самый неподходящий момент.

Утро в семье Максима начиналось неизменно одинаково. Мама готовила на всю семью завтрак, а интеллигентнейший отец – инженер, брился в ванной, приводя себя в порядок перед работой. Максим еще нежился в постели и пытался досмотреть свой утренний сон, в котором он был отважным космонавтом, выполняющим секретное задание парии и правительства на борту орбитальной станции «МИР». Все было так, ровно до того момента, пока в одно октябрьское утро в жизнь семьи Максима уверенно и бесповоротно не постучалась своей могучей рукой Геля. Стук в дверь невероятной силы заставил вздрогнуть всю семью. И даже Максим, во сне ощутил удар астероида о борт своего космического корабля, и начал экстренную проверку всех систем. Сырники аппетитно шкворчали на сковородке, и придавали повисшей тишине ощущение утренней безмятежности выходного дня.

Прошло секунды три, пока папа Максима весь в пене для бритья не выбежал из ванны, и с недоумением посмотрел на маму, пожимая плечами, как будто говоря немым взглядом: «В чем дело?»

В этот момент стук в дверь повторился.

С косяков входной двери мелкой пылью ремонта шестилетней давности посыпалась штукатурка и тараканы, жившие за плинтусом. Почуяв неладное, они стали разбегаться в разные стороны, неся за спинами свой нехитрый скарб. Папа смекнул про себя, что тараканы явно почуяли что-то неладное, и, доверяя их интуиции, предположил, что теперь в этой квартире находиться небезопасно.

Осторожно подойдя к двери и шепотом, как будто он в библиотеке интересуется нужной ему книгой, спросил: «Кто там?»

После секундного молчания из-за двери донеслось громогласное: «Я», – и снова раздались удары в дверь.

Исторический страх, засевший во всех Советских людях после репрессий 20–30-х годов, заставил папу, не понимая, что он в тот момент делает, и, не подчиняясь здравому смыслу и инстинкту самосохранения, открыть входную дверь и обмереть от ужаса. В двери стояла девочка, телом и лицом своим похожая на располневшего римского воина перед олимпийскими соревнованиями. В одной руке у нее был ранец, а в другой – две гантели весом по 12 килограммов каждая.

«Одевайся!!!» – крикнула с порога Геля, бросая на пол тяжелые гантели, и глядя на Максима влюбленными глазами.

Стоя в коридоре в одних трусах, у заспанного и растерянного Максима от удивления округлились глаза. Сон исчез, как сгущенка в только что открытой банке, стремительно и безвозвратно. Папа уронил на пол бритву, а пена для бритья медленно стала стекать по его щекам и подбородку, попадая в открытый от увиденного, рот. Мама, застывшая от такого внезапного и совершенно неуместного, как понос на банкете в ЦК КПСС, появления в их квартире неизвестного создания, потеряв равновесие и дар речи, обожглась рукой о горячую сковородку. И, опомнившись, стала орать во все своё материнское горло. Папа, посмотрев на маму, предположил, что она знает больше, чем известно ему об этой ситуации и стал орать вместе с мамой. Чайник, стоявший на плите, понимая, что если он не поддержит маму, то в этой семье долго не проживет, и окажется на помойке с другими ненужными вещами, издал протяжный свист, закипая всем телом. И, в довершение вышеизложенной картины, Максим решил не отставать от коллектива и присоединился к этому импровизированному домашнему хору. Истошный и продолжительный, как ремонт в эпоху всеобщего дефицита крик всей семьи, спугнул с деревьев птиц, готовившихся к долгому перелету в теплые страны. Взлетая, они посчитали необходимым облегчиться всем коллективом прямо на припаркованные в большом количестве, перед подъездом, индивидуальные автомобили тружеников нашего города. Этот крик продолжался примерно минуты две, пока у всей семьи не закончился воздух в лёгких.

В наступившей гробовой тишине вся семья услышала громогласный голос Гели:

«Я вижу, мне здесь все рады!»

И, не разводя лишнюю демагогию, прошла на кухню и уселась за видавший виды семейный обеденный стол.

Глядя на румяные сырники в маминой сковородке Геля непонятно кого спросила:

«На завтрак у нас что?»

Не дождавшись ответа, она приступила к трапезе, обильно накладывая в тарелку сырники и сметану, стоявшую здесь же на столе, с большой ложкой внутри.

Так Геля вошла в жизнь семьи Максима с тем, чтобы уже никогда из нее не выйти. По крайней мере, в рамках уголовного кодекса СССР. С этого самого дня утренняя повинность в виде Гели легла на плечи каждого члена семьи непомерной ношей. Мама готовила для Гели бутерброды, чтобы, пока Максим будет заниматься физкультурой под ее присмотром, она не голодала и могла плотно позавтракать. Папа относил брошенные ею в коридоре гантели на балкон, которые она каждый день таскала к ним домой в своем ранце. На балконе и происходило физическое надругательство над молодым и еще не окрепшим телом мальчика, который упорно не хотел становиться лучше и сильнее, как считала Геля. По ее мнению, Максим должен был становиться сильным мужчиной, способным, как минимум, носить ее на руках, а не «соплей в платочке», как она считала. А считала она громко и не совсем четко. Усевшись на две табуретки, заранее приготовленные на балконе папой, и держа в одной руке огромную кружку с чаем, доставшуюся от дедушки Максима, а в другой руке – бутерброды с колбасой и сыром, которые она брала с тарелки, любезно принесенной из кухни мамой; Геля качала головой и считала чавкающим голосом приседания Максима с гантелями, отжимания, сгибание рук в локте, с утяжелением и т.д. и т.п. Но до совершенства, как считала Геля, Максиму явно было еще далеко. Родители предпочитали не вмешиваться в процесс становления сына, так как однажды, как бы между прочим, Геля пригрозила, зачерпывая половником остатки борща из пятилитровой кастрюли, что в скором времени она и за них возьмётся. Эти слова прозвучали как угроза. И именно по этой причине, родители Максима старались как можно реже попадаться Геле на глаза.

После ежедневной каторги на балконе Максим должен был ополоснуться непременно холодной водой. А в октябре, я бы сказал, это сомнительное удовольствие, не говоря уже про январь. Обязательно съесть кашу, с любовью приготовленную его мамой и выпить стакан молока. Геля так считала, и обсуждать тут было нечего. А также взять с собой пачку бутербродов, завернутых в пергаментную бумагу, которыми он должен был кормить Гелю по пути в школу, с тем, чтобы та не нервничала из-за ситуации в Чили, о которой она постоянно слышала из телевизора. И по неосторожности, или от переполнявшего её волнения, не сделала бы ему больно. Например, сломала бы ему руку, сильно сжав её в своих объятиях.

Родители Гели были довольно большими, я бы даже сказал – крупными людьми, но дома с ней никто не пытался спорить. Они, откровенно говоря, немного побаивались Гелю. Особенно после того случая, когда она прокусила папе ногу. Это случилось еще в младенчестве, когда он попытался забрать у нее куриную ножку. Геля с удовольствием обгладывала ее, сидя на полу. Врач неотложной помощи осторожно вынул из плоти папиной ноги четыре молочных зуба Гели, и наложил на папину ногу семь швов. С тех пор, никто и никогда не пытался, и даже в мыслях не мог подумать, чтобы забрать у Гели какую-нибудь еду. Даже попросить у нее попробовать маленький кусочек того, что она поглощала в данный, конкретный момент времени, могло стать весомой предпосылкой ощутить себя как минимум Кутузовым. Нет, не генерал-фельдмаршалом, предводителем русского войска. Сходство с великим полководцем для вас бы ограничилось тем, что всю оставшуюся жизнь вам пришлось бы ходить с повязкой на глазу. Отбирать у Гели еду было равносильно тому, что дразнить тигра, запертого с вами в клетке. Хотя с тигром еще остается хоть маленький, но шанс на спасение. С Гелей же, у вас такого шанса не могло бы быть.

Очевидные преимущества от общения с Гелей всё же были в жизни Максима. В школе он стал чувствовать себя безопасно. И я думаю, его безопасность не была следствием его участившихся занятий физкультурой. Но, к сожалению, количество его друзей уменьшалось пропорционально его возрастающему чувству безопасности.

В столовой на обеде он всегда оказывался первым у раздачи. По причине того, что очередь покорно расступалась перед ним, ощущая на себе пристальный взгляд его покровительницы. Повариха тетя Маша с улыбкой, и взглядом полного понимания и сочувствия, накладывала ему еду в тарелки с горкой. Но даже с избытком предоставленной пищи, ему все равно не хватало, как и до знакомства с Гелей. Казавшийся на первый взгляд необъяснимым парадокс происходящего, объяснялся довольно легко. Просто раньше еду забирали одноклассники, с нетерпением поджидавшие Максима в школьной столовой. А теперь её забирала его ненаглядная, по причине того, что к моменту прихода Максима с тарелками за стол, Гелины уже оказывались пустыми. Она думала о еде круглые сутки с перерывами на обед.

Однажды с ней приключился забавный случай. На уроке литературы учительница читала классу сказку «Три поросенка».

Подойдя к моменту, когда поросёнок попросил у проходящего мимо него крестьянина немного сена для строительства своего домика, она обратилась к классу:

«Дети, как вы думаете, что ответил поросенку крестьянин?» – и пристально посмотрела на класс, обведя его строгим, но любящим детей взглядом.

Взгляд учительницы остановился на жующей Геле, с наполовину обглоданным бутербродом в руке.

«Геля, – обратилась она к девочке, – как ты думаешь, что ответил поросенку крестьянин?»

Геля на секунду задумалась, подняв свои глаза к потолку, как будто копаясь в сокровищнице наиценнейших фактов литературы и науки, запрятанных в глубинах её сознания, находя для себя что-то нужное, или вообще ничего не находя; с Гелей этого никогда не разберешь.

Ответ учительнице и классу был таков: «Только если ты одолжишь мне немного своего бекона».

Класс разразился диким, я бы даже сказал, гомерическим хохотом. Даже учительница, которой были на тот момент присущи сдержанность и интеллигентность, ржала как лошадь перед яслями с бражкой, сложившись в две погибели. Мне кажется, что Геля до сих пор, спустя уже столько лет, не понимает всей глубины и комичности произнесенного ею тогда ответа.

Желаниям Максима, оставить пока еще не очень порочную его связь с прототипом Шрека женского пола в тайне, не суждено было сбыться. Этот факт не мог не остаться незамеченным учителем литературы, которая как раз, на беду Максима, занималась подбором мальчиков на роли в ее новом спектакле. Она должна была поставить его к Новому году. Иначе, директор школы оторвал бы ей голову за срыв ежегодного празднования. Так было заведено. Директор школы приглашал какую-нибудь важную шишку из Комитета образования. В этом году решено было ставить «Иван Царевич». И учитель литературы пригласила Максима на роль этого самого Ивана. Ну, как пригласила? Приказала – и точка. Максим, если честно, и не собирался отпираться от предложенного, полагая, что частые репетиции позволят ему хоть какое-то время находиться без Гели. Но та решила по-своему. Узнав о том, что Максим будет играть в спектакле, она потребовала, чтобы ее тоже включили в труппу. И ни куда-нибудь, а в основной состав! Учитель не стала перечить девочке и предложила ей роль лягушки.

«Точно-точно! – со своего места в зрительном зале прокричал Вовка Маренников. – Она отлично сыграет лягушку!»

Геля не стала спускаться в зал, так как до этого еле поднялась на сцену. Она только угрожающе посмотрела на Вову и сказала ему: «После репетиции не уходи».

Вова вжался в кресло так, что до конца репетиции не было понятно – это он в зале, или это его тень?

А Геля, подойдя к учителю литературы сказала: «Мне всё равно, кого я буду играть, – главное, чтобы я играла с Максимом».

«Вот это подход, вот это самопожертвование!» – воодушевленно закричала учительница, предполагая, что в результате все обойдется хорошо, и даже не будет жертв.

Но, не тут-то было. Когда на третий день репетиции по сценарию дошли до того места, где лягушка превращается в прекрасную принцессу, которую в свою очередь должна была играть Оля Овчинникова, никакие увещевания учителя о том, что один и тот же человек, тем более Геля, не могут играть и лягушку, и принцессу, – не возымели действия. Геля была непреклонна. Она жаждала сломать построенный трудовиком замок, ну или на худой конец кому-то руку.

«Это безнадежная ситуация, – объясняла учитель литературы директору школы в его кабинете. – Она наотрез отказывается играть кого-то другого, и желает, чтобы Максим играл с ней. Я не знаю, что с ними делать, наверное, придётся отменять спектакль».

«Как отменять?! – ревел, как белый медведь, директор. – Не позволю!!!! На кону такие ставки. К нам должен прийти сам Начальник городского отдела образования! Разберитесь с этим вопросом или пишите заявление!» – кричал директор.

Уж очень он боялся сесть в лужу перед таким начальством. Любовь Дмитриевна, это учитель русского языка и литературы, долго думала и пришла к выводу, что надо менять спектакль на новый. Надо выбрать такой, чтобы Геля могла играть вместе с Максимом, и тогда все будет как по маслу. А кого может играть Геля? Надо было подобрать ей такую роль, чтобы она была ей под стать. Перелопатив всю Советскую историю русского народного творчества, она всё-таки нашла такое произведение. И им оказалась сказка «Летучий корабль». Там были почти все народные персонажи – и Баба – Яга, и Водяной, и Царь с Царевной. А самое главное – Царевне не надо было ни в кого превращаться. Замок, построенный трудовиком, и так ему понравившийся, решено было не разбирать. Он пригодился в качестве декораций и в новом спектакле. Но ему было дано поручение смастерить летучий корабль, как в сказке. Да чтобы он мог подниматься вверх, как будто парить. И чтобы на нем могли поместиться двое, Иван и Царевна. Всем участникам раздали роли и текст, чтобы они могли прочесть его. А в дальнейшем, выучить наизусть. Геля каждый день приходила к Максиму домой. Вернее, не приходила. Она сама брала Максима за руку и вела его домой с тем, чтобы сытно пообедать, и немного отдохнуть на диване в большой комнате. А после того, как Максим сделает уроки за обоих, начать с ним репетировать свои роли. И в особенности ту сцену, где они целуются.

«Так надо! Так по сценарию написано», – говорила она Максиму, когда тот артачился и не хотел целовать жирные от чебуреков губы Гели.

Мама не могла нарадоваться, что ее Максим будет играть в спектакле, и заранее договорилась на работе, чтобы ее отпустили к сыну в школу. До Нового года оставался месяц, и когда все декорации были изготовлены и все тексты сто тысяч раз отрепетированы, Любовь Дмитриевна с нескрываемым воодушевлением отрапортовала директору о том, что спектакль готов, и неплохо было бы ему поприсутствовать на финальном прогоне.

«Отлично, – сказал директор школы Казимир Владленович. – Тогда давайте в пятницу, скажем, часов этак в 19:00. Школа будет пуста, все уже разойдутся по домам и нам никто не помешает».

«А что самое главное, – радостно обратилась Руссичка к директору, – так это то, что спектакль никто не сможет увидеть, и на Новом году для всех будет большим сюрпризом!»

От радости она даже захлопала в ладоши, что совершенно было на нее не похоже.

«Только уж вы, Казимир Владленович, прикажите трудовику и физруку быть тоже на прогоне. От них очень много чего зависит. Там декорации очень сложные», – попросила учительница директора.

«Хорошо, – буркнул директор, беря свой портфель и закрывая кабинет на ключ. – Я обязательно им прикажу, Людмила Дмитриевна, прикажу. А вы уж постарайтесь меня удивить».

Еще в четверг, зная об алкогольных пристрастиях трудовика и физрука, Людмила Дмитриевна подошла к обоим и сообщила им о том, что на завтра назначен генеральный прогон сказки.

«А нам то что?» – ответил ей по-хамски физрук.

«А вам, – ответила Руссичка, – ничего не будет, если придёте. А вот если не придёте! – сказала она, и многозначительно задрав голову, провела пальцем левой руки себе по шее. – Надеюсь, не надо объяснять, что значит этот жест. И на подарки к Новому году можете не рассчитывать!»

А на них – то, как раз и рассчитывали оба наших доблестных мужчины. Потому как, Первый секретарь обкома партии, присылал на Новый год горячительные подарки для директора и избранных учителей. А поскольку директор пил только коньяк, а водку на дух не переносил, а женщинам этого вообще не надо было, (чтобы их мужья портили им праздник своими пьяными мордами); то, по устоявшейся традиции весь алкоголь переходил в собственность «братьев Карамазовых», как в шутку называл их Казимир Владленович.

В пятницу, после уроков, вся труппа собралась в актовом зале за кулисами. Чуть теплые от принятого на душу населения алкоголя, и уже веселые от обещанных им новогодних подарков, в зале также присутствовали «братья Карамазовы». Что интересно, все дети были в великолепно пошитых костюмах. Расшитые цветными нитками, вышивкой, буклированные разноцветными тканями, они производили впечатление, достойное Большого театра. А все благодаря маме Андрея Перервина. Она была первоклассной портнихой (как сказала про нее мама Вовки Пенькова). Весь родительский комитет во главе с Тамарой Сергеевной Комнаткиной, его бессменным руководителем, битый час уговаривали ее помочь детям и школе с пошивом костюмов. Но та наотрез отказывалась, узнав о том, что надо будет шить костюм для Гели.

«Да на нее ткани пойдет больше, чем на занавес в нашем городском Драматическом театре! – возмущалась она. – Да одних примерок с ней надо будет делать столько, что я к сроку с остальными костюмами не поспею! Я уже не говорю, что одна я ее не обмеряю, у меня просто рук не хватит. Да и где мне взять такой метр, хотя, что там метр? Я думаю здесь уместнее говорить про три метра».

И все так бы и продолжалось, если бы в дело не вмешался папа Максима Чернышова. Его мальчик недавно учился в нашем классе, и никто из родителей толком не знал, где он работает. Но когда он что-то шепнул маме Андрея на ушко, отведя ее в сторону от посторонних ушей, та мгновенно повеселела, согласилась, и даже помощника себе не попросила.

«А что вы ей пообещали?» – кокетливо стали выспрашивать мамаши родительского комитета у этого импозантного, и очень даже симпатичного мужчины.

Но тот только улыбался и сохранял молчание под их пристальными взглядами. Этот случай, стал надолго обсуждаем между мамочками школы, так как мама Андрея сохранила в тайне разговор с папой Максима Чернышова, и тем самым обеспечила всех сплетниц пищей для досужих разговоров.

«Итак! – крикнула Людмила Дмитриевна, и, три раза хлопнув в ладоши, продолжила. – Тишина по сцене!»

В зале и на сцене воцарилась тишина. Свет погас. И на сцене начался спектакль. В первом ряду сидели учитель русского языка, директор школы, и забывший о своих обязанностях физрук. Все шло хорошо. Дети не ошибались в своих репликах. Декорации менялись как по расписанию. Песня Водяного произвела на директора школы просто неизгладимое впечатление, и он попросил Людмилу Дмитриевну на ухо, чтобы та записала ему потом текст этой песни. А когда на сцену выскочил отряд Бабок – Ёжек и начал завывать:

Растяни меха, гармошка, Эээх, играй-наяривай! Спой частушки, Бабка – Ежка, Пооой, не разговаривай!

Все, ну просто все, включая самого директора, стали пританцовывать ногами и потихоньку подпевать очаровательным Колдуньям. Любовь Дмитриевна уже праздновала победу и предвкушала лавры и почести, которыми ее осыпят после спектакля. И вот, наконец, настал кульминационный момент, когда Иван со своей возлюбленной, которую играла Геля, должны были сесть на воздушный корабль и отправиться за «Тридевять земель», распевая свою песню влюблённых. Все в зале встали, и, утирая слезы, кто платком, кто просто кулаком, стали махать улетающему кораблю вслед. Любовь Дмитриевна обратила внимание на плачущего рядом физрука, которого она до сих пор не замечала.

«А что вы тут делаете, Максим Анатольевич?» – обратилась она к нему.

«А где же мне еще быть, в этот трогательный момент?» – отвечал он ей, высмаркиваясь в платок, и утирая слезы умиления.

«Я полагаю, рядом с Тимуром Артуровичем, помогая ему с декорациями», – сказала она.

И только она это произнесла, как корабль, на котором были Максим и Геля, под тяжестью веса стал совершать головокружительный полет по всей сцене, сметая все декорации и артистов на своем пути. Все присутствующие, поддавшись панике стали орать как сумасшедшие, и бегать по залу и сцене взад и вперед.

Опомнившийся физрук стал орать Максиму, который вцепился обеими руками в Гелю: «Максим, бросай балласт за борт. Надо облегчить корабль!»

Но Максим, державшийся в этот момент за свою возлюбленную, думал только об одном – как бы она сама не выбросила его за борт. В конечном итоге корабль, повисев в воздухе некоторое время, и совершив последний проход над сценой, рухнул вместе с Максимом и Гелей, проломив сцену, и увлекая за собой всех и вся, что находилось в этот момент поблизости от эпицентра падения.

Когда пыль немного улеглась, из-под стульев вылез директор школы и учительница русского языка и литературы, грязные и напуганные они с недоумением смотрели друг на друга.

«Мдаааааааа, – произнес на весь зал откуда-то появившийся физрук, и стал отряхивать директора от пыли своей шапкой – петушок. – Ну и заварили, Вы, конечно, кашу», – сказал он даже не глядя на Любовь Дмитриевну.

У учительницы русского языка от такой наглости даже дыхание перехватило. Но когда она взяла себя в руки, она закричала на физрука так, что тяжелое фанерное солнце, которое еще висело под потолком сцены, внезапно рухнуло. Озаглавив тем самым конец ее тирады. Через полчаса, сидя в кабинете директора, все присутствующие: Любовь Дмитриевна, протрезвевший физрук, и еще не совсем трудовик, получали каждый свою порцию экскрементов летающей собаки от разъяренного директора школы. Каждый из них, выйдя из кабинета, был обеспечен так сказать, запасом мумия на целую жизнь. Резюме руководителя школы было таковым – все трое лишаются годовой премии. А «братья Карамазовы» еще и подарков на Новый год. «Братьям» был поставлен срок в две недели, за которые они должны были за свой счет отремонтировать сцену. А Любовь Дмитриевна должна была через те же две недели представить на обозрение директора новую сказку. Как он выразился, чтобы «с менее драматическим концом».

Времени было мало, и на кону стояла честь школы, репутация учителя русского языка и увольнение с работы «братьев Карамазовых». Так что вопросов о мотивации ни у кого не было. «Братья» договорились с такими же алкашами с деревообрабатывающего комбината, находившегося в городе. И за ящик водки получили первоклассные доски для восстановления сцены. Не поставив в известность руководство, они на протяжении двух недель снимали учеников с уроков труда на работы по восстановлению сцены.