Kitobni o'qish: «Сибирская кровь», sahifa 21

Владимир Георгиевич и Инна Федоровна

Мой отец Владимир Георгиевич Черепанов появился на свет в родильном отделении поликлиники села Белькачи, что прежде относилось к Алданскому, а ныне – к Усть-Майскому району Якутии. Для выяснения точной даты его рождения мне понадобилось «состыковать» три вести. Первая, которую я многократно слышал от самого отца о том, что он родился 18 октября 1940 года, но в его официальных документах, включая паспорт, приведена другая, несколько более поздняя дата – 19 января 1941 года. Вторая, что была получена от Усть-Майского отдела ЗАГСа об осуществленной 30 января 1942 года записи о рождении Черепанова Владимира в селе Белькачи 18 декабря 1941 года. И третья – от сестры моего отца Риммы Георгиевны – о том, что он родился в начальный период Великой Отечественной войны, осенью 1941 года, и сразу после смерти в родах его старшей сестры Анны, отчего его мама Елизавета Ивановна не смогла поехать на похороны собственной дочери. Из этого я делаю вывод о рождении моего отца 18 октября 1941 года и о завышении им собственного возраста ровно на год (ведь не случайно же возникла дата 18 октября, которую мы каждый раз отмечали)⁴⁰⁵.

Черепанов Владимир Георгиевич с сестрами Риммой и Надеждой

Он оказался поздним, шестым по счету ребенком у своих сорокалетних родителей и их единственным пережившим детский возраст сыном. Ему было всего одиннадцать с небольшим лет, и он учился в пятом классе, когда умерла его мать Елизавета Ивановна. По трагическому совпадению, ровно столько же было и его отцу Георгию Матвеевичу, когда он потерял свою.

На семейном совете решили, что помогать Георгию Матвеевичу по хозяйству и воспитанию малолетнего сына Владимира останется его младшая дочь Надежда, а старшая Римма поедет в Якутск за высшим образованием. Но после того, как в Белькачах появилась мачеха, и вторая хозяйка стала не нужна, Надежду тоже отправили в Якутск.

В 1955 году, сразу по окончании моим отцом белькачинской семилетней школы, а его сестрой Риммой – двухлетнего педагогического института в Якутске, она забрала его для продолжения учебы к себе в поселок Огонек⁴⁰⁶ Усть-Майского района. Этот поселок расположен в семи-восьми сотнях километрах от Белькачей сначала вниз по течению Алдана, затем вверх по течению Маи и ее притока Юдомы⁴⁰⁷. От него напрямую до Охотского моря остается каких-то три сотни километров. Но после того как в начале 1956 года Римму Георгиевну вместе с ее мужем перевели на работу в расположенный на расстоянии около пятидесяти километров водного пути поселок Югоренок, мой отец вынужден был жить в интернатах: в восьмом классе в Огоньке, в девятом – в поселке Чагда (Учура), что примерно в полутора сотнях километров от Белькачей вверх по течению Алдана. Кстати, эту чагдинскую среднюю школу прежде заканчивали его сестры и тоже тогда селились в интернатовском общежитии.

В десятом же, завершающем классе средней школы, мой отец учился в Покровске⁴⁰⁸, центре Орджоникидзевского района (ныне – Хангаласского улуса) Якутии, что на берегу реки Лены в восьми десятках километров к юго-западу от Якутска. В Покровск он попал опять же не случайно – туда в 1957 году переехала его сестра Римма вместе со своим мужем, избранным первым секретарем Орджоникидзевского райкома ВЛКСМ.

После получения полного среднего образования мой отец поступил на отделение физики физико-математического факультета Якутского государственного университета (ЯГУ). Интересно, что хотел-то он учиться профессии золотодобытчика в Казахском горно-металлургическом институте в Алма-Ате и именно туда сдавал экзамены через комиссию ЯГУ. Получил он одну «четверку», остальные «пятерки», но, по принятой в то время традиции, единственная комсомольская путевка в тот институт досталась при значительно худших экзаменационных результатах представителю местного населения – брату Андрея Ивановича Михеева. Моего же отца преподаватели уговорили остаться в Якутске.

Поселился он в общежитии на улице Ойунского и, хотя имел повышенную стипендию – чуть больше тридцати рублей, денег не хватало, и к концу каждого месяца выплат стипендии он вместе с сокурсниками заходил в студенческую столовую, где покупал за пару копеек стакан чая и наедался предлагаемым тогда бесплатно хлебом. Зато в день стипендии студенты восстанавливали недостаток глюкозы жадным поглощением килограммов закупленных леденцов.

А моя мама родилась 4 октября 1940 года в поселке Нюрба⁴⁰⁹ на берегу якутской реки Вилюй, что впадает в Лену чуть выше Алдана, в семье Федора Александровича и Елены Васильевны Куликовских. Они – из сел Скибин и Александровка, расположенных вблизи города Жашкова в правобережной части Украины, потомки поляков (ляхов), прежде исповедовавших католическую веру и традиционно селившихся особняком⁴¹⁰ от местных малороссов и евреев.

Черепанов В.Г. 15 января 1956 г.

Надеюсь, что когда-нибудь появится отдельная книга о моих предках по материнской линии, и там будет много интересного. Хотя бы потому, что один из таких предков (у моей бабушки) был полным Георгиевским кавалером, а Иван Данилович Черняховский, ставший дважды Героем Советского Союза и самым молодым генералом армии, если не маршалом⁴¹¹, в детстве дружил с моим дедом и даже, по имеющимся данным, был его троюродным братом и какое-то время, когда они оба осиротели, вместе с ним жил в семье старшего брата моего деда Трофима Александровича Куликовского⁴¹².

Пока же скажу лишь то, что моя бабушка по материнской линии Елена Васильевна Куликовская (в девичестве – Пацановская)⁴¹³ появилась на свет по старому стилю 13 мая 1910 года и умерла 10 июня 2001 года. Разумеется, мы часто с ней встречались, в детстве я много раз у нее гостил.

А вот моего родного деда по материнской линии Федора Александровича Куликовского, который родился в 1908 году и умер в 1986 году, я никогда не видел⁴¹⁴. Дело в том, что 1 сентября 1941 года, когда моей маме шел всего одиннадцатый месяц, ее отца-агронома, переехавшего в 1939 году со своей женой и сыном Александром в Нюрбу из Украины заведовать государственным сортоучастком, арестовали за антисоветскую агитацию и пропаганду. Арест был произведен по доносам сослуживцев и на основании постановления помощника прокурора Якутской АССР Мишарина⁴¹⁵. Из протоколов допросов свидетелей следует, что мой дед говорил о тотальном вранье по радио о событиях на фронте и что, в частности, «Красная Армия допускает отступления и оставляет отдельные города потому, что колхозники недовольны Советской властью… Когда на Украине не было коллективизации, население жило богато, зажиточно, а как коллективизировали, то стало вымирать».

После допросов самого Федора Александровича – вроде, без пристрастия: по документам уголовного дела не видны попытки инкриминировать создание антигосударственной группировки – его в январе 1942 года приговорили к расстрелу по части 2 статьи 58–10 Уголовного кодекса РСФСР («Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений»). Но своим определением от 21 марта 1942 года Верховный Суд РСФСР смягчил приговор до десяти лет лагерей. И он их отбыл на каторжных работах где-то под Магаданом и выжил. А когда в 1951 году вернулся в Якутию к своей семье, выяснилось, что его жена была уже замужем за другим, у сына сменили фамилию на фамилию отчима, дочь полюбила этого отчима как родного отца, и места в их судьбе для бывшего политзаключенного не осталось. И он, поняв собственное бессилие вернуть былое семейное счастье, уехал.

Инна Федоровна Черепанова

Федор Александрович почти сразу женился повторно, жил на Украине, в Казахстане и на Кубани, и у него родилось еще два сына – старший опять же Александр и младший Вячеслав. Они оба завели семьи и детей, но Александр прожил недолго. А с Вячеславом, неполнородным братом моей мамы, и его семьей мы подружились, когда в 2013 году после долгих поисков смогли найти их в адыгейском селе Тульское⁴¹⁶. Там мой родной дед в 1986 году умер и похоронен. В феврале 1990 года Президиум Верховного Суда РСФСР реабилитировал Федора Александровича Куликовского за отсутствием в его действиях состава преступления.

Стоит полагать, что, выйдя замуж за другого, моя бабушка не предала своего невинно осужденного мужа. Она знала о расстрельном приговоре и не имела повода сомневаться в приведении его в исполнение, ее с детьми выставили из служебной квартиры на улицу, имущество конфисковали, на работу не принимали. К счастью, через некоторое время Елену Васильевну Куликовскую с сыном Александром и дочерью Инной приютил у себя в доме постоянно находящийся в разъездах Федор Петрович Щуков, начальник нюрбинского участка правительственной телефонной связи. Он же вскоре стал вторым мужем моей бабушки.

Федор Петрович отличался недюжинной силой, в одиночку устанавливал линейные столбы, с которыми не всегда могла справиться целая бригада из восьми рабочих, не пользовался гаечными ключами, всегда раскручивал и накрепко закручивал любые мотоциклетные гайки пальцами, мог легко поднять за шиворот сразу двух агрессивных мужиков и ударить их лбами. В Нюрбе говорили, что «в нем черт сидит». И не знали, что этот «черт» однажды спас его от большевистской расправы, когда его работящую крестьянскую семью «раскулачивали» под кемеровским Прокопьевском. Тем большевикам понравился большой дом Щуковых, и они явились его конфисковывать. Николай – а это настоящее имя отчима моей мамы – оказал упорное сопротивление, вроде даже кого-то покалечил в обиде за то, что все в его семье было заработано собственным трудом, без привлечения батраков, и Щуковы – никакие не кулаки. Его приковали широкой металлической цепью и приготовили к отправке в районный центр к следователю, но он эту цепь ночью разорвал, взял у своего старшего брата Федора его документы и сразу же подался с ними в далекую Якутию. Искали-то Николая Петровича, а не Федора Петровича Щукова.

В своей работе по телефонизации республики он стал высококлассным специалистом, его крестьянская смекалка обеспечивала первые места вверенного ему участка в обширном регионе Восточной Сибири по скорости устранения аварий. Удивительно то, что Федор Петрович, закончив всего лишь четырехлетнюю школу, успешно взял на себя и личный выход на линию, и текущее руководство деятельностью организации, и функции сопровождения – аккуратно вел бухгалтерию и отчетность.

После регистрации брака с моей бабушкой, Федор Петрович, не имея собственных детей, настоял на том, чтобы пасынку Александру присвоили его фамилию. Фамилию же моей мамы менять не стали. Мол, без толку, ведь она выйдет замуж и опять поменяет. Также поступили с ее старшей сестрой Верой, которую сразу после войны забрали из Александровки и увезли в западно-украинский Костополь, куда Щуков устроился опять же начальником участка. Поработав там полтора года, он заскучал по Якутии, вновь попросился туда и уже в Москве получил направление в Верхневилюйск⁴¹⁷, село неподалеку от Нюрбы.

Мама запомнила, сколь тяжелым был в 1947 году путь туда: семья проехала из Москвы на поезде до Усть-Кута, тут же пересела в местном Осетровском речном порту на пароход и направилась по Лене далеко на север с пересадкой в Якутске на Вилюй. Где-то по дороге моя мама заразилась корью, и ее, по распоряжению медиков, разместили на карантин в пароходном закутке между поленницами дров, чтобы не заразила других. Сказали, что вряд ли выживет. Она часто теряла сознание, а когда приходила в себя, видела рядом отчима, плачущего от полного бессилия выручить свою любимую маленькую падчерицу. Вскоре стал заканчиваться запас продуктов, и от голода спасла лишь встреченная баржа с мукой, что села на мель. Крепкого Федора Петровича направили ее разгружать, и он по ходу долгой работы натолкал в свои карманы этой муки.

Мучная заварка и изготовленные на пароходной печке оладьи помогли моей маме справиться со смертельной болезнью, и семья без потерь добралась до места назначения. Прожили они в Верхневилюйске года три, пока Федора Петровича Щукова не арестовали и не осудили на пять лет за обнаруженные финансовые нарушения еще в Нюрбе. Там он оплачивал мастерам сверхурочные часы по установке многокилометровых линий телефонной связи, оформляя наряды на их родственников. Не помогли ни доказательства, что работа действительно была сделана, ни подтверждения бывшими сослуживцами того, что себе он не брал ни копейки. Наказание отбывалось в Якутске, где Федор Петрович занимался электрообустройством дома на центральной площади Дзержинского, в котором впоследствии был размещен известнейший в городе продуктовый магазин № 4.

А моя бабушка в это время завербовалась разнорабочей на кирпичный завод, но медицинская комиссия в том же Якутске не пропустила ее из-за порока сердца, и она смогла устроиться в городе тоже разнорабочей на предприятии, снабжающем организации автомобильными запчастями. Была и истопником, и уборщицей, и курьером. Платили мало, отчего денег еле хватало ей и ее троим детям на питание, а, скажем, одежды купить не могли, и Александр, старший брат моей мамы, целый год то ли из-за отсутствия обуви, то ли потому, что помогал своей маме курьерствовать, не ходил в школу. Правда, потом он быстро наверстал упущенное и даже претендовал на золотую медаль, но двоих учителей из школы в селе Майя⁴¹⁸, где круглый отличник Александр Щуков заканчивал последний класс, заставили поставить ему по итогу года четверки (и в том на выпускном вечере ему одна из учительниц с горечью созналась). Судя по всему, дело было в ущемленной национальной гордости: кому-то очень не хотелось, чтобы русский парень обошел в успехах якутских выпускников.

Перед Майей семья моей бабушки Елены Васильевны Куликовской пожила еще в Ытык-Кюеле и на территории станции под Хаптагаем⁴¹⁹, в каждом из которых Федор Петрович Щуков занимался телефонным сообщением. Когда моя мама училась в последних классах средней школы и в подготовительном отделении института в Якутске, ее по субботам встречал, а по воскресеньям отвозил обратно отчим. Для этого ему надо было пересекать трехкилометровую Лену зимой по льду на лошадиной подводе, а в теплый сезон – на весельной лодке, преодолевая страшное по силе течение.

Моя мама боготворила своего заботливого отчима, заменившего ей с младенчества отца. Заботился он и обо мне, и я его любил. Только вот моя бабушка часто ругалась с Федором Петровичем из-за его периодической выпивки. И умер он в 1969 году буквально у меня на глазах от отравления после трудового дня суррогатной водкой: помню, как в самом конце мая того года я зашел в гости к бабушке и в сенях заметил деда Федора, который сидел боком ко входу и на мое приветствие никак не отреагировал, а минут через пять послышался грохот упавшего тела. Так Елена Васильевна стала теперь уже настоящей вдовой, если не считать, что ее первый муж, который с ней официально не разводился, был жив еще семнадцать лет. Он ей несколько раз присылал письма, направил свою выпущенную в 1965 году книгу-брошюру «Кукуруза на поливе» о новаторских опытах на сортоучастке под Алма-Атой, предлагал увидеться с ней и с их общими детьми. Однако ответа не дождался.

В начале 1980-х годов моя бабушка переехала из Якутска в рязанские Кирицы, где некоторое время прожила со старшей дочкой Верой, затем – в собственную квартиру в подмосковном Долгопрудном, а несколько своих последних лет провела рядом с моими мамой и сестрой в Москве, где и умерла на девяносто втором году жизни от воспаления легких. Похоронена она на Троекуровском кладбище столицы.

Но в декабре 1961 года, когда мои родители поженились, до этого было еще очень далеко, четыре десятка лет. И я вернусь к рассказу о них.

Владимир Черепанов и Инна Куликовская познакомились в самом конце сентября 1959 года, когда возвращались в Якутск с сельхозработ, на которые ежегодно направляли студентов. Мой будущий отец тогда был на втором курсе университета, а будущая мама после двух лет работы на телефонной станции под Хаптагаем только что стала студенткой того же физико-математического факультета, но его математического отделения.

Ехали они из дальнего села, где месяц собирали на полях картофель, в открытом кузове грузовика под управлением нетрезвого водителя и, конечно, разговорились. Потом оказалось, что поселили их в студенческом общежитии в комнатах на противоположных концах одного этажа. Они часто встречались, вместе ходили на общежитские дискотеки и через год с небольшим, 2 декабря 1960 года, расписались: жених подал заявление в единственный тогда отдел ЗАГСа г. Якутска, спустя месяц пришел туда с невестой и их без свидетелей зарегистрировали. Свадьбу даже не отмечали.

Примерно через месяц после заключения брака молодой семье выделили в общежитии часть комнаты. Другую часть, отделенную шкафом, заняла также только что образованная якутско-татарская семья. В ней первенец появился на несколько недель раньше, чем у моих родителей, но глава той семьи заранее отвез жену на свою малую Родину и долго скрывал, что она уже родила. Потому, что родилась девочка.

Мои же будущие родители ничего не скрывали. Однако поначалу это не помогло. Когда в сентябре 1961 года организовывался очередной выезд студентов на осенние сельхозработы, университетская медичка из местных кадров не дала освобождение от поездки беременной мною студентке третьего курса Инне Федоровне Черепановой. Да она и не настаивала, и это чуть было не закончилось плачевно.

Ей досталась работа в Мегино-Кангаласском районе ЯАССР по погрузке вилами и доставке в повозках на лошадях и быках снопов сена с полей и их стогование. Мало того что поднятие веса беременным противопоказано в принципе, моя будущая мама как-то раз получила случайный, но сильный удар вилами в живот от своего напарника, а потом еще и упала с лошади. Хорошо что через несколько дней мой будущий отец приехал на мотоцикле в совхоз и отвел свою беременную жену в местный здравпункт к деревенским врачам. И те, москвички и ленинградки, распределенные после мединститута в глубинку, тут же отпустили ее в Якутск. Впрочем, очередного падения это не предотвратило.

Новый, 1962 год, мои будущие родители встречали в селе Майя, где тогда жила моя бабушка Елена Васильевна со своим мужем Федором Петровичем. А еще до рассвета 2-го января 1962 года они вернулись на рейсовом автобусе в Якутск, чтобы успеть к восьми утра на лекции. Двери студенческого общежития на ночь никогда не запирались, ведь все «удобства» для студентов – что жарким летом, что лютой зимой – были во дворе. Но оказалась запертой калитка у загораживающего по периметру общежития почти двухметрового забора. И перелезая через тот забор, моя мама с него свалилась. Спустя пару часов у нее начались схватки, и в одиннадцать часов утра я родился.

В роддоме молодая мама готовилась к экзамену по математике (теории вероятности), пока дежурная медсестра не отняла у нее тетради. А не успела-то она изучить совсем немного. Однако, по ненаучному «закону подлости», на экзамене 7-го января 1962 года из трех вопросов вытянутого билета два оказались из неизученных тем. И моя мама, успешно решив все экзаменационные задачи, получила позорную тройку. Почти через двадцать лет ровно такая же история повторилась на двух подряд моих экзаменах и тоже по математике: мне оба раза что-то мешало изучить самые последние темы, и по одной из них было в вытянутых мною билетах. Я также успешно решал все задачи, но из-за незнания теоретического вопроса получал пониженные оценки, правда, четверки. Реабилитация случилась лишь на третьем, самом последнем математическом экзамене – по разделу теории вероятности. Мне не пришлось опять что-то недоучивать, а потом неминуемо не знать ответа. Но лишь потому, что профессор заранее освободила меня от устных вопросов в поощрение за победу по этому предмету в институтской олимпиаде.

У моей мамы было очень мало грудного молока, отчего я, будучи младенцем, голодал и постоянно плакал. Меня чуть ли не сутками напролет укачивали родители и их сокурсники⁴²⁰. Приходили с занятий и по очереди качали. Но якутские врачи никак не хотели выписывать на меня дополнительное бесплатное питание. Это заставило моих родителей его приобретать, на что их стипендий стало хронически не хватать. Тогда отец устроился для подработки лаборантом в университете, а затем – техником в химической лаборатории Якутского геолого-управления. Помогал и мой дед Георгий Матвеевич, направляя каждый месяц из Белькачей по двадцать рублей от своей небольшой пенсии.

С сестрой Татьяной

После получения моим отцом в июле 1963 года диплома о высшем образовании и начала постоянной работы стало легче, и он с благодарностью отказался от помощи, несмотря на рождение в семье 3 августа того же года второго ребенка – дочери, моей сестры Татьяны.

Первые годы отец продолжил трудиться в геологоуправлении, но не техником, а лаборантом, инженером, старшим инженером. Одно время занимался доставкой специальными щипцами в рентгенорадиометрический кабинет чугунных колб с минеральной породой для проверки наличия в ней урана. Если бы хоть одна такая колба упала и разбилась, он рисковал получить опасную дозу излучения. Еще в тот период мой отец исполнял обязанности младшего научного сотрудника Института мерзлотоведения и вместо стеснявшейся мамы преподавал физику в вечерней средней школе рабочей молодежи № 8 г. Якутска. А затем, благодаря своему тестю, впервые вышел в начальники. Это произошло в 1967 году, когда Федор Петрович Щуков посоветовал временно проживавшему с его семьей в одной служебной квартире заместителю начальника Управления технической эксплуатации кабельной и релейной магистрали (УКРМ) № 18 взять к себе на работу своего зятя. Тогда УКРМ-18, предназначенное обеспечивать центральное телевизионное вещание и телефонное сообщение между населенными пунктами Якутии, только что образовалось как подразделение Министерства связи СССР и остро нуждалось в кадрах.

Мой отец был принят в него на должность начальника производственной лаборатории, а всего через два с небольшим года стал главным инженером управления, еще через два, в мае 1971 года, – его руководителем. В этом ему уж точно никто не помогал, карьера продвигалась исключительно отцовским трудолюбием, талантом и умом. Спустя шесть с половиной лет, в ноябре 1977 года, он был награжден орденом «Знак Почета».

Он любил охоту и рыбалку. Не часто, но ездил на ГАЗе или УАЗике с друзьями, включая Андрея Ивановича Михеева – мужа моей тети Риммы, за пару сотен километров поохотиться на уток, зайцев или лося. А порыбачить брал с собой и меня. Летом ставили сети, и я с самого детства помогал отцу: управлял весельной лодкой, удерживая ее вдоль сети, пока он доставал из ячеек рыбу. Почти каждой осенью мы вместе с отцом и Юрием Александровичем Ознобищевым – мужем другой моей тети Надежды Георгиевны, таскали неводом из Лены тугунка, а в марте–апреле была ловля на зимние удочки из-под полутора-двухметрового льда окуней и красноглазок. Удивительно, но когда дневная температура колебалась между двадцатью и тридцатью градусами мороза, лунки под ярким якутским солнцем не замерзали, и мы получали загар перед ними без рукавиц, шапок и ватников.

Привозили обычно с рыбалки домой по десятку килограммов рыбы, и отец ее солил. Летом же, когда мы всей семьей отдыхали на якутских озерах, где этой рыбы было неимоверное множество и надо было себя сдерживать, чтобы не наловить лишнего, мой отец обычно уступал мне право завершающего лова. Вручал надувную лодку, весла и давал двадцать–тридцать минут на рыбалку. Но и за это время легко можно было вытащить пару десятков рыб. Причем днем в прозрачной воде отлично просматривался их размер на дне, и я подводил приманку к самым крупным экземплярам.

Владимир Георгиевич Черепанов. На реке Лене

А моя мама после получения высшего образования поработала в лаборатории нерудных полезных ископаемых геофизиком, преподавателем математики в Якутском государственном университете, старшим инженером-программистом ЭВМ в Институте мерзлотоведения. Совсем не высоко, но она, как говорится, обеспечивала отцу надежный тыл: он всегда был вовремя накормлен, дети – приучены к самостоятельности, в доме порядок и радушие, постоянная готовность и искреннее желание достойно встретить гостей, будь они друзьями из Якутска или начальством из Москвы.

В середине 1979 года мой отец после серьезных размышлений согласился на свой перевод⁴²¹ на работу в Москву. И стал он там по завершении полугодовой командировки заместителем начальника Главного управления внутриобластной междугородней телефонной связи вновь образованного Министерства связи РСФСР. Это, конечно, был перевод с понижением – с первой роли в отрасли в автономной республике на второстепенную роль, к тому же не в союзном, а в российском главке, – но зато в столицу с соответствующим выделением для семьи жилплощади с пропиской. В те, советские, времена о московской прописке можно было только мечтать главным образом из-за принципиальной разницы в продуктовом снабжении более-менее сытой столицы и провинций, чьи прилавки магазинов были по-социалистически нищенски пусты. Но наша семья и без того не голодала, и хоть редко, но мы ели даже экзотические в Якутии апельсины, купленные в продуктовом магазине под заведованием старшей сестры моей мамы, или привозимые отцом из командировок в центр, доставали мясо, которое во времена развитого социализма продавалось в регионах, как и сахар, по талонам, летом на даче⁴²² выращивали огурцы и помидоры, на балконе зимой всегда стояли ведра собранной нами брусники (мы ее предпочитали есть замороженной со сгущенкой) и бочонок добытой рыбы. Там же – наше любимое и не заменимое ничем лакомство, которого долго потом будет недоставать в Москве – доставленные обычно из-под самого северного якутского поселка Тикси крупные экземпляры омуля, муксуна, нельмы, сига, чира для изготовления строганины⁴²³. Поэтому, думаю, отец согласился на Москву не из-за ее снабжения. Наверняка его манили в хорошем смысле карьерные перспективы, и они у грамотного и еще довольно молодого трудоголика в новом министерстве, без сомнения, были.

Однако мой отец поддался соблазну заменить с местами работы и жительства еще и заботливую, самозабвенную жену. Как только летом 1980 года моя мама прилетела в Москву вместе со сдавшей выпускные школьные экзамены дочкой Татьяной, она получила извещение Тимирязевского районного суда г. Москвы по делу о расторжении брака. И на первом же судебном заседании мои родители были разведены.

К тому времени я уже год как стал студентом Московского финансового института (МФИ), жил в Москве и приехал к зданию суда вместе с родителями. На заседание не пошел, а ждал его завершения во дворе и видел, какой это был шок для моей мамы. Знаю, что она на меня страшно обиделась, когда я, в отличие от моей сестры Татьяны, спокойно отнесся к вести о разводе и не рассорился с отцом, поддерживая с ним прежние добрые отношения. Но, по-моему, если взрослый мужчина созрел для такого шага, нормальной семейной жизни уже не будет, одна сплошная нервотрепка. Поэтому и не стоило противиться ее неизбежному прекращению.

Вскоре мой отец познакомился и 6 марта 1982 года зарегистрировал брак с младшей его на десять лет уроженкой красноярской деревни Двинка с самым привычным для верхнеленских Черепановых именем-отчеством Анной Ивановной Серых (по бывшему мужу – Чебану). Через неделю уехал с ней и ее трехлетней дочкой Виорикой в Астрахань руководить областным производственно-техническим управлением связи. В 1987–1991 годах он находился в командировке в Венгрии по линии внешнеторгового объединения «Машприборинторг». Потом вернулся в Москву на должность заместителя начальника Главного центра управления междугородними связями (ГЦУМС), был генеральным директором по техническому развитию, вице-президентом акционерного общества «ОРБиТЕЛ». После оформления в 1996 году «северной» пенсии мой отец еще поработал главным инженером и первым заместителем директора ГЦУМС, а в самой середине 1998 года уволился по собственному желанию.

Он взял участок и построил вместе с женой невдалеке от подмосковных Бронниц сначала баню, затем – двухкомнатный дом из бруса с собственноручно выложенной печью, все теплые месяцы предпочитал проводить там, сажал картофель и овощи, собирал клубнику и малину, пек свой хлеб, ловил карасей в местном пруду. Занимался воспитанием приемной внучки Виктории, родившейся в 1995 году в тот же день, как и его дочь Татьяна – 3 августа. Каждый праздник Нового года, а еще 23 февраля, в наши дни рождений, иногда 7 мая на день радио (связиста) мы с ним созванивались, делились новостями, иногда встречались у него в московской квартире на улице Академика Варги, пару раз вместе были на даче. Неоднократно я приглашал своего отца в Крым, где и у меня, и у моей сестры рядом с морем есть квартиры, но он всегда отказывался. Хотя мог бы попытаться исцелить лечебными крымскими грязями свои ноги, чтобы избавиться от мучивших его тромбов.

Где-то во второй половине 2000-х годов у него случился микроинсульт, но организм постепенно восстановился, и день рождения 18 октября 2010 года, отмеченный им, его женой и мною в его квартире как семидесятилетний юбилей, мой отец выглядел вполне окрепшим. Как оказалось, это был последний раз, когда мы виделись. В сентябре 2011 году он решился на операцию по очистке сонной артерии от холестериновых бляшек, и я узнал о ней после сообщения Анны Ивановны, что мой отец находится в реанимации московской городской больницы № 15 в Вешняках. Он был в коме, вероятно, из-за неудачного наркоза и последовавшего инсульта. Я приезжал к нему, что-то говорил, но отец так и не приходил в сознание. Только как-то раз мне показалось, что у него скатилась слеза. Ранним утром 4 декабря 2011 года меня разбудил звонок из больницы с вестью о том, что мой отец умер.

От вскрытия отказались, в свидетельстве о смерти говорится об острой сердечной недостаточности, постинфарктном кардиосклерозе. На его похоронах из кровных родственников я был вместе с сестрой Татьяной и двоюродным братом Олегом Ознобищевым⁴²⁴. Сестры отца Надежда и Римма Георгиевны приехать из Тамбова и Якутска не смогли из-за их преклонного возраста и слабого здоровья. Моего отца похоронили рядом с его приемной дочерью Виорикой на Ивановском кладбище, что сейчас на территории Новой Москвы.