Kitobni o'qish: «Сердоликовая стоянка (из рассказов геолога)»

ГЛАВА 1

По Седёдеме плыли тремя резиновыми лодками. Солнце кружило над головой, било в глаза, светило в затылок – река крутила, путала.

Иван Нюкжин сидел в первой лодке, на корме. До воды оставалось сантиметров двадцать, но со своего места он мог одновременно видеть каждую излучину и наблюдать за береговыми обрывами. Слои окаменевших лавовых потоков с включениями округлых «вулканических бомб» и прослоев пепла тянулись вдоль реки пестрой мозаичной лентой. Они изгибались, прерывались, вновь возникали, меняли цвет, размер, форму. А у кромки воды стелились галечниковые косы. Каждая начиналась широкой, приподнятой над водой насыпью и за изгибом реки выклинивалась, чтобы появиться вновь на другой стороне. Между ними лежали перекаты, которые сейчас, по высокой воде, только угадывались.

И все-таки на подходе к ним Нюкжин подсказывал:

– Левой… Левой…

Герасим Полешкин, получив команду, поворачивался. Обзор по носу загораживала Ася, повариха. Она сидела поверх груза и сама походила на куль, притороченный поверх брезента. Но, окинув взглядом перекат, Герасим удовлетворенно кивал: мол, теперь понятно… И налегал на весла, не выпуская из виду «трехсотку» с имуществом, которую они вели на буксире.

За «трехсоткой», на некотором удалении, плыла третья лодка, ее вел Андрей. Конечно, на такой реке как Седёдема рискованно доверять весла студенту. Тем более, что плыл он с сокурсницей Светланой. Она сидела в носовом отсеке, где Андрей оставил ей свободное место. Сесть на корму, подобно Нюкжину, она не решалась – страшно!

– Как они там? – иногда спрашивал Нюкжин.

– Детский сад!

Герасим пожимал плечами: мол, сам выбирал.

Да, Нюкжин взял их сам. Андрея, как имеющего опыт водного туризма; Светлану, как отличную чертежницу. Но присматривать за ними, на что намекал Полешкин, не мог. Его внимание привлекали береговые обрывы. Да и ничего особенного произойти не могло, они плыли спокойно.

За поворотом открылся очередной перекат. Нюкжин хотел подать очередную команду, как вдруг увидел сохатого. Тот стоял на косе, повернув голову в сторону лодки. Мощная грудь, мощная шея. Лишь рога молодые, не по габаритам владельца, им еще расти и расти. Сохатый невозмутимо смотрел, как из-за поворота выплывает что-то незнакомое, но не шевелился. Когда же лодка приблизилась, тронулся с места и ускоренным шагом затрусил вперед, к перекату.

Полешкин услышал шорох гальки, заметил, что Нюкжин завороженно смотрит мимо, и обернулся. Увидев зверя, он бросил весла, вскочил и выдернул из-под сиденья карабин. Его лицо ожесточилось. Позабыв, что лодку несет на перекат, он выстрелил на вскидку, через голову Аси.

Лодка качнулась, а сохатый ускорил шаг. Но, вместо того, чтобы скрыться в зарослях тальника, по-прежнему бежал параллельно берегу. Полешкин выстрелил снова. Сохатый вздрогнул, но все-таки добежал до переката и стал пересекать реку вброд. Вода доходила ему до живота. Он напористо преодолевал течение, а лодка наплывала на него. А Полешкин стрелял – патрон за патроном, патрон за патроном.

– Герасим!

Полешкин обернулся. Глаза белые, безумные. Убить! Во что бы то ни стало!

Сохатый выбрался на противоположный берег и, не отряхиваясь, затрусилв чащу, припадая на переднюю ногу.

Лодку «трехсотку» занесло. От резкого толчка Герасим чуть не свалился. Но сбалансировал, чертыхаясь схватил весло и начал выгребать на перекат. В этот момент «трехсотка» догнала их, толкнула в корму и по дуге ушла вперед. Теперь Полешкин маневрировал веслами, выравнивая «трехсотку», она мчалась по перекату, тараня быстрые воды.

И снова отмель. Лодку с шорохом протащило по мелководью. Герасим соскочил в воду, оглянулся на кусты, что скрывали сохатого, и побежал по косе, на ходу вставляя в магазин новую обойму. А лодку повлекло по краю отмели, с шорохом царапая о галечник. Нюкжин выскочил и притормозил ее за бортовой канат, но «трехсотка» – она теперь оказалась впереди, – стягивала вниз по течению.

Пройдя перекат, причалил и Андрей, и теперь спешил Нюкжину на помощь. Вдвоем они удержали головной понтон у косы. За ним, совершив движение по дуге, прибилась к берегу и «трехсотка». Ее тоже вытащили до половины на галечник.

Тогда Андрей разогнулся.

– Попал? – спросил он возбужденно.

Только сейчас Нюкжин посмотрел на своего молодого помощника. Голова всклокоченная, взгляд взбудораженный, восторженный. Ну, как же?! Настоящая охота на дикого зверя! Он все видел собственными глазами.

Они пошли по косе. Мокрый след сохатого тянулся по галечнику, подсыхая прямо на глазах. Рядом темнели бурые пятна крови. Сбоку виднелись следы мокрых резиновых сапог.

– Ранен, – отметил Андрей. – И сильно.

– Плохо, – отозвался Нюкжин. – Может сгинуть. Ляжет в кустах и не поднимется.

Его тревожило и то, что Герасим опрометью кинулся в чащу. Раненый зверь очень опасен. В густом тальнике преимущество на его стороне. Он неподвижен, скрытен, а если двигается, то бесшумно. Нападает неожиданно. Если сойтись с ним вплотную, он способен задавить, растоптать человека.

Нюкжин досадовал. Охота не должна сопровождаться таким звериным азартом, нельзя подвергаться неоправданному риску.

Они вернулись к лодкам.

– Что там? – равнодушно спросила Светлана.

– Кровь, – хмуро ответил Нюкжин.

– Много крови, – уточнил Андрей радостно.

Светлана вздохнула.

– Никогда не думала, что это такая жестокость.

– Жестокость – закон тайги! – сказал Андрей тоном знатока.

«Что ты понимаешь в тайге?!» – подумал Нюкжин.

Он прислушивался: не донесется ли из чащи какой звук? Но чаща молчала.

Светлана и Ася прогуливались по косе, однако не отходя далеко. Главное, размять ноги! Ася чуть прихрамывала. Хромуша!

– Может, пойти ему навстречу? – предложил Андрей.

– Ну да! – сказал Нюкжин. – Чтобы он подстрелил Вас вместо сохатого.

Снова наступила настороженная тишина. Вода на перекате булькала, словно кто-то всхлипывал. Шелестела листва и, казалось, кто-то идет. В тайге всегда так: если вслушиваться в шорохи, будет казаться ни весть что.

Но вот из чащи послышался выстрел, за ним – второй! Значит зверь и человек встретились.

– Как у меня громыхнуло над головой, – вспомнила Ася. – Я аж обмерла вся…

Лучше бы не вспоминала. Качнись лодка сильней, Герасим мог попасть и не в сохатого. Но поздно говорить о том, что уже произошло. Теперь оставалось сидеть и ждать – что будет?

Наконец ветки тальника раздвинулись и на косу вышел взбудораженный Полешкин. Лицо его светилось.

– Добил! – торжествующе объявил он.

– Зачем стрелял? – с укором спросил Нюкжин. – Полно рыбы, дичи,.. Зачем?

Полешкин смотрел не понимая.

– Что же было, упустить его?

– Мы теряем время.

Герасим промолчал, потом сказал, будто Нюкжин обращался вовсе не к нему:

– Андрей! Пойдем, поможешь принести.

Конечно, теперь надо разделать тушу, выбрать и принести мясо, принять меры к его сохранению. И как бы не хотелось продолжить маршрут, предстояло поставить лагерь.

Распаковали «трехсотку», достали топоры, ведра, рюкзаки, небольшой брезент, пустые мешки. Полешкин осмотрел все хозяйским взглядом, полез в кухонный ящик и достал брусок. Обнажив охотничий нож, что висел у него на поясе, он стал оттачивать лезвие. Вслед за ним то же самое проделал Андрей.

Полешкин попробовал остроту лезвия на ноготь и удовлетворенно сунул нож в ножны.

– Пошли? – спросил он Андрея.

– Я с вами, – сказал Нюкжин. Командирские замашки Герасима раздражали, хотя его хозяйской хватке следовало отдать должное.

– А мне можно? – спросила Светлана, и трудно было определить, что побуждало ее – интерес или нежелание остаться на косе вдвоем с Асей?

Но и Асю оставлять, тем более одну, не следовало. Нюкжин на мгновение задумался, но Ася сказала:

– Идите. Я пока чайник согрею.

– Я ненадолго, – пообещал Нюкжин. – Посмотрю и вернусь.

Они углубились в заросли. Тальник стоял непроницаемой стеной. Только звериная стежка пронизывала чащу. Полешкин шел первым, расчищая дорогу топором. Второй рукой он придерживал на плече карабин. За ним следовал Андрей с рюкзаком, заполненным мешками и брезентом. В руке он нес ведро, из которого торчала ручка второго топора, прижатого мешковиной. Светлана держалась за Андреем. Она шла налегке. Нюкжин замыкал шествие. На его долю груза тоже почти не осталось, так, полупустой рюкзак. И ружье.

Идти по тропке и то было сложно. Но вот, сохатый свернул с нее. Он ломился напрямую в самую гущу тальника. Поломанные ветки и кусты, шерсть на коре, пачкающая кровью листва. Зверь не выбирал дорогу, не таился. Только вглубь… вглубь… вглубь… И поскорее!

Но уйти далеко не хватило сил. Он слышал, как чудище приближалось к нему с треском и шорохом, повернулся рогами ему навстречу, но передние ноги подкосились сами собой. Он опустился на колени. Непонятная тяжесть запрокидывала на бок. А шум приближался, грозный, неумолимый, безжалостный… И вот они увидели друг друга.

– Он еще хрипел, – сказал Полешкин. – Пришлось добить.

Сохатый лежал безобразной, потерявшей пластичность тушей. Его голова зацепилась рогом за куст, отчего казалась приподнятой. Высунутый язык прикушен. Неподвижный глаз смотрел не мигая.

Полешкин сказал Андрею:

– Расчистим. А то не подойти.

Андрей достал второй топор и они стали вырубать кусты, вздымая тучи мошкары. Накомарники не спасали. Мошка лезла под сетку, забивалась в глаза, в нос, проникала в рукава и за воротник.

Нюкжин быстро соорудил три дымокура. Трудно поверить, но в дыму дышать стало легче.

Полешкин, тем временем, вскрыл сохатому брюхо и, подстелив брезент, вывалил на него внутренности. Отделил сердце, легкие, печень и положил в ведра. Остальное выбросил в кусты. Взглянул на Нюкжина, усмехнулся: